***
Он возвращается домой. Воздух в квартире спертый, Минхо ежится, страшно спичку поджечь — рванет все нахрен. В голове только одна мысль: «ну и пусть». — Где ты был? — спрашивает Джисон, в его голосе нет собственнической нотки, в нем только усталость, та, которая наступает после долгого волнения. Минхо чувствует себя еще хуже, потому что впервые поступил так как нужно было именно ему. Сейчас чувствует вину, потому что Джисон может только догадываться, где он был и почему не отвечал на звонки. Сколько их было Минхо считать не хочет. — У Хенджина, — поджимает губы Минхо. У него самого синяки под глазами чуть светлее джисоновых, но взгляд такой же — попросту уставший. Нет больше ни желания ни сил разводить драму, кого-то в чем-то обвинять. Хочется просто… — …разобраться и решить, что делать дальше, — говорит Джисон. Они действительно могли бы быть соулмейтами, вот только чем больше Минхо думает, тем больше убеждается, их схожесть — пережиток прожитых вместе лет и неизбежного перенятия привычек и мыслей друг друга. — Ты не любишь меня так, как мне это нужно, — сглатывая ком в горле говорит Ли. Между ними две чашки чая, Джисон опускает голову и не понимает, в какой момент все пошло не так. На злость и обиду нет сил, правда льется потоком из обоих уст и ложится на израненное сердце холодным, приятно остужающим боль слоем. — И это, наверное, не твоя вина. Ты любишь так, как умеешь, а я никогда не мог правильно сформулировать, что мне нужно, просто принимая от тебя то, что ты давал. — Я никогда не пытался копать слишком глубоко, чтобы успевать всего понемногу. Отношения не все, что меня интересовало в жизни, а тебя — да. Как доказать родителям, что я нисколько не хуже, чем твой где-то там бродящий соулмейт; как нас обеспечить, хотя мы спокойно могли пожить у моих родителей до тех пор, пока не встанем на ноги, но это ты хотел идти трудной дорогой, потому что боялся получить осуждение снова, — говорит Джисон, вяло пожимая плечами и потирая пальцами переносицу. — Я позволял тебе это, потому что ты был упертым и боялся твоих родителей не меньше. Они говорили, что я не заменю твоего соулмейта, что я — не тот. Это сидело в моей голове все четыре года и сидит до сих пор. Минхо нечего на это ответить, меньше всего ему хочется признавать, что родители были частично правы. Частично, потому что не их дело. — Я бы хотел, чтобы ты переубедил меня тогда и не дал погнаться за неуместным желанием прыгнуть сразу во взрослую жизнь. Я бы хотел, чтобы ты помог мне прожить молодость так, как ее проживал ты, занимаясь любимым делом. Я бы просто хотел, чтобы ты помог мне постоять за тебя, перед родителями в том числе. Не в соулмейтах дело, понимаешь? Я всегда думал о тебе как о моей опоре, но на самом деле моей опорой были именно эти мысли и ощущение, что меня прикроют, а не ты сам. Ты не прикрыл. Минхо взволнованно постукивает пальцами по кружке. С каждым словом становится легче, словно это последнее, что будет перед тем, как окончательная апатия захлестнет с головой. Джисон невесело усмехается и опускает голову. — Вот чем все это время была наша любовь? — Я люблю тебя, Джисон. Проблема в том, что я люблю тебя. Просто тебя, без какого-либо подтекста. А ты любишь любить. Ты не копаешь глубоко, а мне это нужно. Если я не могу понять себя, мне нужно, чтобы кто-то помог. — И этот человек не я, верно? — спрашивает Хан, поднимая взгляд. Его красивые большие глаза блестят разочарованием. Минхо кивает практически через силу, ощущение, будто суставы не слушаются как заржавевшие шестеренки. — Не ты. Но его я люблю за цвета. А он меня любит просто за то, что я есть.Часть 6
12 июня 2021 г. в 04:02
Провести четыре года с человеком бок о бок не такая уж большая история. Можно учиться десяток лет в школе, работать всю жизнь в одном месте и не сродниться с теми, кто окружает. Время не самое важное, важно смотреть на мир не только через свою призму.
Минхо стал тем, кем он является, благодаря Джисону. Научился слушать и слышать других людей, а не вязнуть в собственном эгоизме и язвительности, научился ставить чужие интересы выше своих. Минхо считает, это важно, родители всегда говорили, что характер у него был совсем скверный. Ему казалось, Джисона они приняли больше потому, что на Минхо он влиял как мята на кошку. Родителям было это удобно, Хенджин считает, из-за этого Минхо забыл, что такое думать о себе.
— Ты боишься расстроить его, — говорил тогда Хван, крепко прижимая Минхо к себе. — Знал, что из-за меня вы бы не расстались, ты просто не хотел заставлять его чувствовать что-то плохое. Вместо него это чувствуешь ты, Минхо, и посмотри куда твой альтруизм тебя привел. Он даже не пытается тобой манипулировать, ты как будто просишь его об этом.
Это было определенно не тем, чего Минхо хотел добиться в своей жизни, но.
Хенджин не дает советов, только раскладывает правду какая она есть, и при всем своем желании Минхо не может понять, что он чувствует. Факт, что они соулмейты, по всем правилам должен был ему помочь, вот только Хенджин четко ставит границы. Подпускает Минхо на то расстояние, которое считает нужным, но касается и целует так, как будто срывается каждый раз и забирает душу. Он не называет имени Джисона, в квартире Хвана оно как негласное табу, но во всем остальном Хенджин говорит о нем без дрожи в голосе и показушных гримас. Либо это только то, что он позволяет видеть Минхо, что внутри — неизвестно, от этого напряжение бежит липкими мурашками по рукам.
Видимо, не понимать других Минхо научился, а себя втаптывать в грязь ради несуществующего благого дела. Сейчас хочется почувствовать себя в кои-то веки ценным.
— Поцелуй меня? — тихо просит Минхо.
— Все, что угодно, — выдыхает Хенджин, глядя так, как на Минхо еще никогда не смотрели.
Губы у Хвана терпкие, напористые, широкие ладони вмиг обхватывают лицо, большие пальцы оглаживают скулы и смахивают непослушные пряди. Хенджин везде, и в такие моменты абсолютно теряет свою привычную сдержанность.
Джисон любит долгие прелюдии, размеренность и тихую чувственность. Кроме него Минхо не спал ни с кем, не знает, может ли вообще быть иначе. Хенджин не дает вдохнуть воздуха, касаясь губ своими с таким отчаянием и нежностью, что сносит крышу и заставляет под кожей бурлить кровь. Минхо аккуратно вплетает пальцы в светлые волосы и оттягивает пряди, заставляя Хенджина смазано простонать старшему в рот. От этого сердце колотится быстрее и Хван наверняка это чувствует, когда, поцеловав линию челюсти, опускается на шею. Минхо хнычет, и от этого звука у Хенджина в голове что-то щелкает, отчего он полностью залезает на Минхо, посасывает чувствительную кожу даже жадно, нетерпеливо, горячо проводя ладонями по бокам под футболкой.
Хенджин не сомневается ни секунды, Минхо это знает. Чувствовать себя таким уязвимым, о ком заботятся, кого целуют только так, когда любят, оказывается неожиданно приятно. Минхо рушит стены вокруг себя самостоятельно, переставая сопротивляться где-то внутри тому, что он правда хочет. Хенджин теплый, заботливый, и так старается сделать Минхо хорошо, что на глаза наворачиваются слезы. Поэтому старший чуть тормозит Хвана, дергая за волосы наверх, и Хенджин шумно выдыхает, но послушно тянется к губам Минхо прежде чем тот отвернется, увиливая от поцелуя.
— Поиграть решил? — хрипло, так, что внизу все тянет, спрашивает младший и аккуратно целует за ухом, прежде чем потянуться за поцелуем снова и Минхо отвернется опять. В глазах у него дьяволята, и Хенджин еще не видел настолько насыщенного цвета на его радужке. Глаза практически сияют неестественно карим, и Хван понимает, что это от их близости. От близости истинных, от близости соулмейтов, тех, кто по природе предназначены друг другу.
Хенджину хочется сказать, что любит. Что Минхо — самое правильное, что с ним случалось, и Хван хранит эти слова на кончике языка, пока целует красивую грудь, ключицы, но Минхо подминает Хенджина под себя и опускается до уровня его паха. Джисон любил нежности и долгие прелюдии. Минхо любит так, чтобы искры из глаз летели.
— Даже сейчас… — сипло говорит Хван, выгибаясь под губами Минхо и бессильно кладя ладонь старшему на затылок, насаживая глубже до закатанных глаз. — Ты заботишься не о своем удовольствии.