***
– Горец! Горец! Горец! – услышал Гимли своё прозвище, когда шёл к выходу на Арену. Гул воинов позади него возрастал, волнение мужчин росло, как и его собственное. Гладиаторы приветствовали гнома из Одинокой Горы, вонзая остриё своих мечей в замерзшую землю острым концом. – Горец! Горец! Горец! Огни ярко вспыхнули в полутьме, освещая мрачные стены. Холодный пар поднимался ввысь в сторону яркого света, заманчиво блестящего наверху и словно зовущего туда – на свободу! Одинокий глаз Гимли прищурился, привыкая к холодному свету и колким, как копьё, снежным песчинкам. Другой глаз слегка дрогнул под тёмно-зелёной повязкой, плотно прилегающей и скрывающей страшную рану, доставшуюся воину от старого врага. Огнисто-жёлтые блики забегали по льдинистым стенам, сливаясь с иссиня-чёрными и хрустально-голубыми замерзшими сосульками, острыми концами, смотрящими вниз, словно зубы из открытой пасти мёртвого дракона. Концы зубов блеснули под факелами, когда топор со звоном столкнулся со сталью острого меча, провозглашая начавшуюся битву Песней рабов, сражавшихся за свою свободу. Сталь столкнулась со сталью. Громадная, закованная с ног до головы в доспехи чёрная фигура, нависала над низкорослым горцем, один за другим отражающим своим топором смертоносные удары стали противника. Тьма мешала гному видеть, так что он не мог целиком разглядеть своего врага. Мрак был его помощником и союзником в этой битве. Меч с силой обрушился на голову Гимли, когда он поднял свой топор, спасая голову от удара, когда острый конец неожиданно оказался с боку, c другого, снизу, сзади. Стальное жало опасно кусалось, со всей агрессией вонзаясь в непрочные доспехи неуклюжего гладиатора, значительно проигрывавшего в изворотливости со своим весом и тяжелым топором, мешающим двигаться с более высокой скоростью. Ноги, закованные в металл, заскользили по хрустящему снегу. Мелкие крошки льда крошились под тяжёлым весом воина, оставляя под ним тонкую сеть трещин, молниеносно разрастающихся с таким темпом, словно паук, плетущий свою паутину и затягивающий в ловушку зазевавшуюся жертву. Гимли яростно зарычал, перехватывая боевое оружие, и, схватив, обоим захватом раскрутил топор, словно дикий зверь, защищавшийся от своего врага. Гном Одинокой Горы не хотел быть жертвой. Он был воином под землёй, чья сила была в Земле. Как сейчас. Где бы он ни был, и куда бы его не спрятали, он был где-то глубоко в горах, пусть и явно на севере. Гимли бы даже не удивился, если бы это оказался Карадрас, известный своими колючими холодами и суровым нравом. В прошлый раз, когда братство пыталось через него пробиться в Мордор, грозный и упрямый Карадрас не дал им разрешения пройти, как бы сильно они не хотели туда попасть. В последний раз их отряд засыпало лавиной снега, так что им пришлось возвращаться и идти через Морию. Если бы не магия Гэндальфа и Бродяги, у них не было бы и шанса, чтобы выжить. Ирония заключалась в том, что сейчас Гимли был пленником Карадраса и не смог бы вырваться отсюда просто так, даже если бы захотел. Ну, по крайней мере, было проще называть это место Карадрасом. Так он хотя бы мысленно мог представить, где он находится. Тем более было больнее осознавать, что рядом с ним не было ни мага, ни Бродяги, ни верного друга Леголаса. Никого, кто мог бы помочь ему в беде. Братство распалось. Гимли был совершенно один. Гул голосов, прятавшихся в высоких трибунах, сливался с битвой и барабанным громом, эхом разносившимся по стенам подгорной пещеры. Гимли нанес удар, но промахнулся. Топор вонзился в мёрзлую землю. Тело по инерции ушло в сторону. Гном едва успел отскочить от удара, направленного ему прямо в сердце – опоздай он хоть на долю секунды, его бы пронзило насквозь, и тогда было бы уже всё равно один он или нет. Мёртвых не ждёт никто. Пригнувшись от удара сверху, Гимли рухнул на землю. Металл опасно пропел в воздухе, обдавая лицо лёгким ветерком. Колкие снежинки затерялись в густой бороде и бровях. Двигаться в доспехах становилось всё тяжелее. Теплее не становилось. Железо мокло от мокрого снега и грозило заржаветь. Кое-где местами оно уже потрескалось от холода и влаги. Если так и дальше будет продолжаться, то от силы гному хватит лишь несколько боёв прежде, чем его одолеют из-за сложностей и скованности в передвижениях от едва защищавших его лат. И всё же ему нужно было продержаться. Он должен был. – Baruk Khazâd! Khazâd ai-mênu! – прорычал Гимли и свирепо бросился в бой, не замечая иссиня-фиолетовых и красных, налитых кровью, глаз, наблюдающих за кровавым и жестоким зрелищем. Топор просвистел дугу, отгоняя врага на два шага назад и заставляя отступать и пытаться удержать равновесие на скользкой поверхности. Теперь уже ему, а не Гимли приходилось скользить в тяжёлых доспехах. Перехватив и раскрутив два топора, Гимли отбил серию ударов и перешëл в наступление, обрушивая на врага мощные атаки. Словно лавина снега Карадраса обрушилась теперь не на бывшего Хранителя братства, а на его врага. Здоровяк отступал и, в конце концов, ошибся, поскользнувшись и упав прямо на землю рядом с огороженной решетчатой дырой в центре арены. Острый конец топора тут же вонзился в запястье, заливая кровью тёмный металл и грязно-белый снег. Раздался дикий вопль, но тут же затих, когда второй топор пробил грудь. Красный фонтан обагрил доспехи и лицо Гимли, снявшего свой шлем. Острый конец вонзился в череп, добивая врага одним ударом. Рёв толпы, казалось, заглушил всё живое, приветствуя своего победителя и жаждая ещё больше крови и зрелищ. «Смерть» и «Горец» кричали они. Сверху с льдистой мрачной вершины закапал кровавый дождь. Серебряный лунный свет просачивался сквозь щели пещеры и отблескивал на холодных льдинах. Капли крови залили снег, а рядом с глухим стуком падали куски живых сердец, продолжавшихся слабо биться без своих хозяев и приветствовавших новую битву и новых противников. Бессердечные будто смеялись над ними, безмолвно говоря: «дом там, где ваше сердце. Но ваши сердца находятся здесь, на Арене, а вы сами – рабы. И дом ваш – рабство». И быть им гладиаторами на Арене, идущими на смерть, участвуя в вечных битвах и доставляя своим врагам зрелище. Смерть шла за ними по пятам. Была их союзником и другом в этой войне. Войне жизни и смерти. Чья суть этих «игр» состояла в том, чтобы красиво умереть. Или выжить, убив сотни врагов.***
– Кто бывал в битвах? – спросил Гимли, крепче сжимая копьё и широкий прямоугольный щит, когда дробь барабанов эхом разнеслась по Арене, предвещая ближайшую бойню. – Я, – услышал гном мужской голос. – Я. – Я. – Хорошо, – кивнул Гимли, – Поможете. Будем вместе, уцелеем. Эльф, скованный с ним одной цепью и стоявший позади него, нахмурился и дерзко вскинул подбородок. – И с чего бы мне это делать, гном? – выплюнул наглый остроухий так, словно бы раса Гимли была каким-то ругательством. Горец крепче сжал зубы, стараясь сдержать порыв своего гнева и не врезать по этой наглой ухмылке. Он уже почти забыл, какими сволочами они порой бывают, но общество, проведённое с Леголасом, немного притупило воспоминания об их сущности. – Если ты так стремишься сдохнуть, не стану возражать, – усмехнувшись, ответил Гимли, игнорируя тëмноволосого. Что ж. По крайней мере, у него не будет ассоциаций с Леголасом, если этот помрëт раньше. – Скорее тебе снесут голову, Горец, уж больно низка она от земли, – фыркнул эльф. – Зато твоя довольно высока, остроухий, как раз для вражеского копья. В самый раз, – парировал Гимли, разрушая топором орков и существ, похожих на варгов с красными глазами. – Или зубов. – Я смотрю, не так-то ты уж и силён, – сказал темноволосый, раскручивая гнома и отбиваясь от ржавых мечей, находившихся в опасной близости от шеи. – Никак не пойму, чего тебя все так восхваляют? – прогиб, удар, пинок в живот Бессердечного, бросок на орков, разворот, удар. – Полагаю, я был хорош для гнома. – Но сейчас что-то на это не похоже. – Гномы хороши в ближних боях "Барук Казад", а не в гладиаторском побоище, – пропыхтел Гимли, отбиваясь от противника боевым топором и стараясь не задеть вынужденного союзника по несчастью. – Ну, мы в ближнем бою, – с дерзкой ухмылкой ответил эльф, отстреливаясь и попадая врагу прямо в яблочко. Рядом с ними с воплем упал один из гладиаторов. Вражеское копьё пробило его насквозь. Из открытой раны фонтаном хлынула алая кровь. – И скованы цепью, – проворчал Гимли, щитом пробивая голову орку. – А это сильно мешает движению. – Ну, кто же виноват, что ты такой низкорослый. – хмыкнул эльф, всё же закрывая гнома. – Может, и так, но если кто-то из нас двоих скопытится, другому будет тяжело сражаться с тушей в доспехах на земле, – прохрипел Гимли, едва успевая пригнуться от летящей в него булавы. Да уж, хороши же воины. Несколько мужчин, несколько эльфов и один гном. Не самая лучшая компания, особенно когда дело касалось остроухих эльфов, особенно когда пытаются разругаться в разгар боя, находясь в не удобном и весьма уязвимом положении. Конечно, Гимли всё ещё не любил эльфов. Ненависть к ним простиралась ещё до возвращения Одинокой Горы Ториным Дубощитом, и длилась не одно поколение после их предательства, так что с ними биться, и уж тем более доверять было трудно. Его дружба с Леголасом была скорее приятным исключением. Их обоих связала судьба и общая миссия против не менее общего врага. Потребовалось время, прежде чем они смогли доверять друг другу. Возможно, Гимли даже придётся повторить этот подвиг. Кхазад, скоро он сможет по праву называться другом эльфов, если, конечно, темноволосый не станет раздражать его сильнее, чем уже есть и он не придумать его сковывающей их руки цепью. Дома этому бы не обрадовались. Но он не дома. И его сородичи не на Арене. Так что выбора у него особо нет. На секунду ему даже показалось, будто он снова оказался на Совете Элронда, они стоят в полукруге и созывают братство для похода на Мордор. Пусть оказавшегося и неудачным, по итогу, но сейчас это было неважно. Тогда они все были полны надежд, сил и энергии, с горящим желанием в глазах что-то изменить. Тогда казалось, что они действительно могли это сделать. По крайней мере, они пытались. И сейчас у Гимли снова появилась возможность восстановить братство. Пусть не кольца и пусть в ином составе, но попытаться стоило. Возможно, Гимли напрасно отчаялся, и у них всё ещё есть шанс. – Кажется, кто-то сдаёт позиции, гном! – весело крикнул темноволосый, принимая ситуацию, и сердце Гимли дрогнуло. Будто бы он снова был с Леголасом и сражался бок о бок со своим лучшим другом на поле битвы, считая, кто кого побьёт и убьёт больше орков. Игровой азарт пробил ему голову и, кажется, он был готов соревноваться. – Чтобы какой-то остроухий эльф обошëл меня? – возмутился Гимли, используя свой знаменитый вопрос против принца Лехолесья. – Готовься к поражению, Леголас, я покажу тебе, на что способны гномы из Эребора! – и Гимли бросился в бой, одним ударом круша своих врагов. – Я Линдин, а не Леголас! – крикнул эльф, спеша на подмогу и стараясь не отставать. Как бы то ни было, сейчас они были в одной лодке, и им было лучше держаться вместе, если они хотели выжить. – Плотнее! – крикнул Гимли, прикрываясь щитом от летящего в него копья. Острый наконечник вонзился прямо в центр, и гном вытащил его, чтобы выставить вперёд. – Выставить щиты! Копья на изготовку! Baruk Khazâd! Снова боевой клич гномов. И другие гладиаторы, услышав его, словно воспрянули духом и начали шевелиться. Щиты плотно встали непробиваемой стеной, не пропускающей ни одной вражеского копья или стрелы. Сверху прикрывали головы, кругом – от всех остальных. – Baruk Khazâd! Khazâd ai-mênu! – снова крикнул Гимли, призывая вынужденных союзников к действию. – Покажем этим ублюдкам, на что способен кхазад! И они ринулись одной каменной стеной, круша и громя всё на своём пути. Ряды орков и Бессердечных редели один за другим, натыкаясь на их мечи и копья, а эльфы, прятавшиеся за щитами, были стрелками, метко попадая в цель. Арена наполнилась трупами врагов. Эльфы, люди и один гном победили. Это была их общая победа. Они её заслужили. *** – Боромир? – поражëнно выдохнул Гимли, разинув рот, когда молодой военачальник откинул свой шлем, открывая знакомые белокурые волосы. Или, по крайней мере, они казались таковыми. – Вот же, пройдоха! Мы, значит, тебя хоронили, оплакивали, а ты, оказывается живой, целый и невидимый! – возмущению гнома, казалось, не было предела. Мужчина, стоявший перед ним, изумленно уставился на него, от неожиданности выронив шлем. Даже Линдин, разрубивший цепь, сковывающую их руки с гномом, отвлёкся и с интересом поглядел на Горца. Он не знал, кто такой этот Боромир, и кто был этот мужчина, оказавшийся с ними на Арене, но понял, что здесь была какая-то история. – Боромир? Ты знал Боромира? – сдавленным, почти едва слышимым, но всё ещё слышимым шëпотом спросил мужчина, вмиг оказываясь на одном уровне с гномом. – Ты... Ты не Боромир? – уверенность после этого вопроса вмиг улетучилась, как и надежда на то, что, возможно, их храбрый и отважный друг Боромир был жив. Тогда Гимли бы смог пошутить над ним так же, как и над Мэри с Пином, когда остатки Братства нашли их на развалинах Изенгарда, празднующими свою победу и курящими листья из Удела. – Нет, – вздохнул мужчина. В его голосе слышались горечь, печаль и сожаления. Много сожалений. – Я его брат. Щит с грохотом выпал из рук Горца. У Гимли отвисла челюсть. Словно в один миг он оказался в тот день, когда они с Леголасом нашли раненого Боромира и склонившегося над ним Странника. Боромир назвал Арагорна братом. А теперь перед Гимли стоял настоящий брат их друга. – У Боромира есть брат? – изумлëнно выдохнул Гимли и не смог не задать вертевшегося на языке вопроса. – Кто... Кто ты такой? – Меня зовут Фарамир,– ответил мужчина, сталкиваясь взглядом с гномом и с вызовом смотря ему прямо в глаза.– И да, я его брат.