Разбуди меня! В этой темноте, в этом холоде Больше не смогу. Разбуди, прошу. Разбуди меня! В этой тишине я бежать к тебе Больше не смогу. Отпусти, прошу.¹
За окном густыми хлопьями сыпался снег. Арсений невольно смеётся у себя в голове, представляя, что это те лемуры с Мадагаскара, которые создавали снег за счёт своей перхоти. Забавно. Попов думает, что сошёл с ума за то время, которое проводит возле больничной койки Шастуна. Мужчина сразу попытался сообщить кому-то из близких, но понял, что тщетно. Ничего он об Антоне не знает, куда только лезет. У того же, вроде как, парень есть, так чего этот парень ещё и не приехал за своей любовью? Злость желчью расплывается, направляясь в кулаки, заставляя их чесаться. Теперь хочется что-то ударить, чтобы раскрошилось на маленькие кусочки, чтобы было так громко, что звенело в ушах. Было бы идеально, если бы можно было ещё покричать. Но нет. Попов всё так же сидит в дорогом кресле, позволив себе оплатить палату высшего класса для Антона. Тот лежит бледной куклой на койке с бесконечными проводами. У Шастуна выделяются скулы, будто о них можно порезаться, как об точëные скалы, омываемые водой. Кожа бледная, будто Антон — просто фарфоровая кукла, которая пошла трещинами и ей срочно нужна помощь, но вовсе не медицинская. Арсений переводит взгляд на вещи рядом. Он привёз их сам, из своей квартиры, и самые новые, которые были. Антон же не будет лежать здесь в костюме с работы, а сейчас тот вообще находится в больничной одежде. Медсёстры сказали, что как только тот очухается, то переоденется сам. — Знаешь, многие говорят, что имея — не ценим, а потеряв — плачем… — Арсений неожиданно для себя выдаёт эту фразу, но как-то мысль закончить хочет, чтобы хотя бы не настраивать себя на грустный лад. — Дорожу я тобой, Шастун… Ты какой-то необычный, притягиваешь всем своим видом к себе. В хорошем плане. — Арсе-ний Сергее-вич, — выдавливает из себя Антон, открывая глаза. Перед ними небольшая пелена, через которую видно яркие блики от ламп. — Выключите свет — ярко. Арсений удивляется резкому пробуждению сотрудника, но незамедлительно встаёт со своего места, чтобы оставить только одну — самую дальнюю лампу. — Ты как? Я могу позвать медсестру… — Нет, стойте. Дайте просто полежать, — Антон зажмуривает глаза, будто у него сейчас потекут слёзы, но Попов и вправду не замечает пару жгучих дорожек, которые тут же исчезают, потому что Антон не хочет, чтобы кто-то видел его слабость. — А вы чего тут? — Да смотрел за тобой, как ты тут. Я, кстати, одежду принёс тебе. Медсёстры сказали, чтобы ты переоделся, а то лежишь в дурацком полотне, — Арсений хихикает, но никакой отдачи не получает. Антон просто зависает, смотрит в одну точку немигающим взглядом, и Попов даже хочет подойти щëлкнуть у него перед носом. — А… а ко мне кто-то приходил ещё? — видно, что слова даются с трудом, и это точно не из-за усталости. Арсений сваливает, конечно, на неё, а вот Антон знает, что это просто давящий ком, который вот-вот вырвется наружу. — Нет, я один всё время был. Вот и всё. Антон идёт трещинами: отворачивается от Арсения, сдерживая подкатывающие к горлу слёзы, пытается ровно дышать, а в голове ведёт активное общение с собой. «Тише, Антон. Нельзя сейчас плакать. Ты перед начальником — успокойся. Да, Максим к тебе не приходил, но, может, он писал?» Антон верит, верит, что ему писали, верит, что его искали, верит, что он кому-то нужен. Арсений смотрит на него как-то по-другому. Какая-то теплота, нет обиды и злобы, будто Шаст испортил ему всю его жизнь. Телефон оказывается пуст, хотя полностью заряжен; он пытается об этом не думать — ему важно другое. — Всё в порядке? «А чего вы вообще беспокоитесь? Зачем?» — Да, да, всё хорошо. Как там на работе? Антон пытается начать диалог, будто ничего не происходит. Как обычно. У него всё хорошо. Вот Арсений сидит перед ним, рассказывает что-то про комиссию в ближайшее время и говорит, что им нужно восстановить некоторые важные бумаги. Голос Попова расслабляет, обволакивает мозг полностью, будто растекаясь по нему тёплыми сливками. — Я, кстати, вчера, — Антону на секунду кажется, что Попов хочет что-то рассказать из его жизни, а не о работе. Может, поведать какую-то незначительную тайну или рассказать важную для мужчины новость, но их прерывают. — Я, значит, к нему с работы отпрашиваюсь, а он тут с всякими уродами сидит. У Максима чуть ли не кипит кровь в глазах, хотя издалека может показаться, что в них блестит красноватый оттенок из-за взбухших капилляров. Арсений сразу подскакивает в кресле, чтобы помочь Антону, но останавливается на месте, будто вкопанный. У него сердце ухает в пятки с таким звуком, что его можно услышать, потому что Попов хочет, чтоб на него смотрели так же. Шаст напрягается, чтобы держать голову высоко, потому что самому ещё трудно из-за усталости, но в глазах какой-то нездоровый блеск. Арсений хочет свалить всё на свет от лампы, но нет. Он в мгновение понимает, что полностью нет. Арс не хочет, чтобы на него смотрели так: с каким-то обожанием, нездоровым вожделением, что чуть ли с губ слюни не текут. Это неправильно, потому что на Шастуна так не смотрит этот появившийся из ниоткуда мужчина. Арсений и не понимает, в какой момент у него начинает гореть переносица, а губы начинает ощутимо щипать. Как медсёстры выгоняют Максима, а Попову быстро обрабатывают рану, тоже забирая с ним. Но Арсений видит, как теряется Антон. Как он уходит в себя, бледнея на глазах, хотя куда ещё больше. Перебирает быстро дрожащими пальцами, что пульс подскакивает выше нормы вместе с давлением, и медсёстры теперь уже заняты им.***
Арсений сидит на неудобном пластиковом стуле, гипнотизируя Макса. Их двоих сразу забрали в полицейский участок, а по пути у Попова опять пошла кровь носом, и теперь он сидит, придерживая ватку, иногда поглядывая в сторону сотрудников правоохранительных органов, но взгляд всё равно возвращается к мужчине. Этот Максим страшный. Грубые черты лица, даже можно сказать, квадратные с недельной небритой щетиной. Арс успел заметить, что цвет глаз у того довольно обычный. Зелёные, такие тëмные-тëмные, даже может показаться, что болотные. Копна рыжих, небрежно зачëсанных волос назад, заправленных в резинку. В общем, как Шастун мог такого полюбить — Арсений даже не догадывается. Телефон начинает вибрировать в кармане, а через секунду уже появляется мелодия. — Что такое? — нервно спрашивает Попов, смотря на настенные часы. — Ты где? Мы же хотели сегодня провести вечер в клубе. — Я не могу, я в участке, — Попов смотрит на одного из мужчин, которые заполняет какие-то бумаги специально для них, но понимает, что это ещё будет долго продолжаться. — Пиздец, а хули ты там забыл? — возмущение буквально льётся из трубки. — Потом, всё потом. Давай перенесём встречу? — Пиздец, Попов, чтобы потом рассказал все в мельчайших деталях, — парирует друг, отключаясь. Арсений шумно выдыхает, стукаясь головой о стену, но так даже лучше. Немного отрезвляет от всего произошедшего за сегодняшний день.