Тёмно-светлое

На раскалённом асфальте можно было бы без труда поджарить яичницу, но там поджариваются... внутренности Ки Рина. Йера двумя пальцами водит по его сердцу, чуть надавливая. Потом берёт в руку почку и, вздохнув, тяжело встаёт с колен. — В гробу его дочери. Он закопал кольца, положив их в гроб, вместе со своей дочерью, — проговорила Йера вполголоса. Заметив расширяющиеся зрачки Тетсуи добавила: — Убил собственную дочь. Распотрошил бедняжку, а она ой как долго ещё живой была. Может быть, ещё и под землёй ворочается, — а потом громко хохотнула, стукнула легонько помощника Кёи по плечу и шепнула, — шучу. — Нам всё равно, от чьих рук и как. Где её могила? — голос Хибари Кёи напоминает резко наступившую зиму. В это пекло — самое то. Йера, бросив почку на землю, теперь шарится в телефоне и покачивается, как какой-нибудь недомертвяк. — Вот, — говорит она минуты через три и тычет перепачканным смартфоном в лица мужчинам. Кёя не меняет выражения лица, но в глазах мелькает лёгкая степень брезгливости. Он берёт её телефон и, не всматриваясь в геолокацию, бросает его на сидение рядом. Йера жмёт плечом, не требует ничего обратно, а просто идёт к своей машине и уезжает. Хибари думает, что дышать стало легче. Ещё легче станет, когда он уедет отсюда подальше. Он коротко даёт распоряжение, чтобы тут всё прибрали, и едет по адресу.

***

Она сидит рядом с Такеши, качает-шаркает ногой, мнёт края собственных отчётов и действует на нервы. Действует на мозги. По другую сторону сидит её временный помощник. Временный — потому что дольше, чем на несколько недель, никто с ней сосуществовать не может. Йера — прототип оружия, что действует на психику. И дело тут не в отвратительном чувстве юмора, не в том, что ковыряется в трупах она с блаженным лицом, не в том, что, Господи, она и правда может откусить от очередного тела кусок, с удовольствием его прожевать и сглотнуть. Дело тут в другом, Хибари знает: с ним тоже никто не хочет оставаться наедине по собственной воле, но если от него все ожидают сломанные кости или, на худой конец, смерть, то с ней... С ней человек чувствует, что бывают пытки страшней боли. Йера громко стучит по столу ногтями, улыбка Такеши выглядит натянутой как струна, и это, видимо, веселит её. Она, как ребёнок, проверяет границы дозволенного. Хибари, правда, не сомневается, что дозволено той многое. Работать с ней стало легче. Собирать информацию от мёртвых оказалось продуктивнее, чем от живых. Мёртвые не врут. Ну, или не врут ей. Кёя, увы, про неё ничего не нашёл. Йеры будто бы никогда не существовало. И ему было слишком интересно, где Савада её отрыл. Хибари хочет рассмеяться от этого всплывающего в голове слова: «Отрыл... а ей это отлично подходит». Он ловит взгляд её прозрачных глаз через секунду. Она улыбается как человек, который только что понял дурацкую шутку.

***

После каждого сеанса «связи» она становится на толику мертвей. И Хибари, разумеется, не приглядывается к ней, но всё равно замечает: как оттенок волос тускнеет, как глаза сливаются с белком, а сам белок желтеет по краям, как чернеют-синеют и выпирают вены, как сереет и иссыхает кожа. В противовес она становится невыносимее в своей громкости. Его от того, чтобы достать оружие и вспомнить юность, держат чудо и мысли о том, что ей не будет больно, даже если он переломает её всю. Она, конечно, будет раздражающе кричать, перейдёт на визг, что стёкла дадут трещины, но... ей будет весело. Хибари думает, что, может быть, его так называемая напарница ведёт себя подобным образом, чтобы знать, что ещё жива. Чтобы показать это другим. Он ставит себе мысленную пометку, если не спросить напрямую, то понаблюдать. И через пару недель, в конце июня, возможность представилась. Хибари хмыкнул, в последние месяцы услуги Йеры в его организации стали учащаться. Нескольких людей, что были уже зеленоватого цвета, он отправил за дверь. Сам же остался. Йера даже приподняла вопросительно бровь. Это был второй раз, как он наблюдал за работой, и если в первый раз информация была важная, то сейчас... 4 из 10 по шкале. — Могу устроить шоу, — с придыханием сказала она, просовывая руку без перчатки в брюхо человеку. Хибари проигнорировал, по его мнению, шоу она устраивала всегда. Запах подгнивающего тела — самый отвратительный запах, и он въедался намертво. Кёя знал, что свой костюм уже не отстирает, потому что останется психосоматика, которую не уберёт ни одна химчистка. Йера же, вечно пахнущая гниющими цветами и пылью, будет ассоциироваться с началом лета. Всегда будет напоминать Конец Всего. Ему капельку интересно, что ассоциирует он у других кроме стали и льда? — Быстрей, — говорит он и не задаёт никаких вопросов. И не приглядывается. Она отводит в неясном знаке плечо, смахивает с носа прядь волос, оставляя полосу бурой крови на лице, и потом достаёт сердце. Она простукивает рваный ритм. В помещении становится холодно, Йера запрокидывает голову назад, издаёт какой-то режуще-рычащий звук и опять начинает покачиваться. Хибари видит, что кожа на руке, которой она держит органы, покрывается трупными пятнами, а глаза становятся синими. Такие глаза были у трупа. Кёя жалеет, что остался. Холод, запах, звук в совокупности своей не вызывают и капельку страха. Ощущение неправильности — да. — Таа-ам не таа-ак, каа-ак мы все предстаа-авляли, — говорит чей-то мужской голос ртом Йеры. — Никому не понраа-авится. Йера хихикает. Уже своим голосом, выпускает сердце, моет руки и сразу пишет отчёт-записку. Хибари чувствует, что должен уйти, но подходит ближе. Она поднимает на него взгляд, синева оттуда ещё не исчезла, но поубавилась. — Что? И правда, думает Кёя, что? Что? Никаких откровений дальше? Богов, слёз, срывов? Просто вшитое настройкой по умолчанию спокойствие? «Так даже не интересно». — А, — кивает она, — щас допишу и отдам. — На её запястьях пятна ещё не прошли. Они стали ярче. Хибари ждёт, когда она поставит последнюю точку, чтобы убраться поскорее отсюда. Острый комок нервов мечется под кожей, а взгляд тела, лежащего на столе, буравит в нём дыру. «Ему там не нравится, — напоминает он себе. — В конечном итоге, что бы ты ни делал... свету не победить». Йера протягивает ему лист и как-то плотоядно улыбается.