***
— Не понимаю, что женщины находят в тебе, — Сасори отхлёбывает свой уже остывший кофе, хмурясь от избыточной сладости, растекающейся по языку, — гадость, — он отставляет кружку, внимательно уставляясь на капитана. — Конкретно эта настроила себе иллюзий, будто я решил вытащить её из проституции и позволить стать ей кем-то более, чем просто шлюхой, — пожимает плечами, — к тому же, она получает столько же, сколько и парни. Не знаю, чем она недовольна. — В любом случае, она думала, что может тебя охомутать. — Плевать. Если попытается ещё раз, она знает, что её ждёт, — удивительно легко для человека, спавшего пару часов, капитан соскальзывает с лавки и вскакивает, потягивая закостеневшие конечности. Поток утомляющей экспрессии заставляет медика лишь шарахнуться в сторону, чтобы не дай бог не заразиться и не стать бодрым. Сасори внимательно смотрит за всеми этими манипуляциями, ощущая себя странно рядом с Мадарой. Капитан вообще был для всех личностью если и не странной, то точно неоднозначной — у него часто менялось настроение, причём почти каждый раз в худшую сторону, он мог в один миг шутить с тобой, играться, ухмыляться, а потом осадить грубым словом, сжать крепко горло и бесконечно долго терроризировать взглядом; мог несколько дней ни с кем не разговаривать, закрывшись в каюте, и даже не есть, только смотреть в карты до тошноты, а на другой день самолично участвовать в абордаже. Учиху не понимали, да и понимать не хотели — себе дороже было. Сасори никогда бы не назвал Пейна его другом, но боцман был тем, кто хоть немного проникся не только зловещей оболочкой. Сам он, как и остальные, просто наблюдал за резкими сменами настроения и гадал, почему Мадара со всеми ними играет и с какой целью. — У тебя уже челюсть перестаёт работать или почему ты так медленно жуешь? — потянувшись, Мадара опускает руки с довольным лицом. — А что, тебе уже не терпится марафет навести? — Сасори отставляет тарелку и медленно встаёт из-за стола, отряхивая невидимую пыль. Сейчас где-то часов девять, а это значит, что они и так достаточно припозднились. Ветра почти не было, поэтому судно шло тихо, не спеша. На повестке дня ещё была плановая экзикуция по балагану на военном судне. Капитан опять сядет где-нибудь в сторонке незаметной тенью, однако все будут слушать основного спикера — Пейна — в пол-уха, ёжась под внимательным взглядом главного. Потом как обычно тот раздаст пиздюлей и наметит что-то вроде плана действий на ближайшие дни. — Какузу по уши зарылся в свитки, опять страдает затворничеством, поэтому ждём Пейна. — Ты ходил к Тобираме сегодня? — спрашивает Мадара, когда они только выходят на палубу, сразу попадая под солёный порыв ветра, который, однако, не способен спасти от распаляющейся всё больше и больше жары. — А должен был? — К своему пацанёнку ты сбегал раз пять. — А ты считал? — продолжает парировать Акасуна, закатывая рукава рубахи. — Дейдара сказал, что вчера вечером напоил его бульоном от похлебки, а сегодня утром он даже поел каши. Сразу после каждый раз засыпал. Сенджу сказал, что уже понемногу чувствуется чакра и болит всё не так сильно. В то время как Суйгецу вообще только ночью очухался. В его речи явно сквозил вопрос «как это объяснить?». — А что ты хотел? — они вместе идут в рубку, поднимаясь по крутой лестнице. — Понятно же, что разница в способностях у них огромная. Думаю, состояние обоих нормализуется одновременно, несмотря на то, что я передал половину своей чакры Суе. Завтра утром уже смогут выползти из кают. Мадара молчит в ответ и лишь кивает. Дальше они сверяются с картами и болтают уже только по делу, дожидаясь Пейна, чтобы заплести Учиху на день вперёд.***
— Иногда мне кажется, что ты какой-то монстр, — насмешливо щебечет Дейдара, собирая грязную посуду с табуретки. Тобирама вяло дёргает подбородком, мол: «почему?». На самом деле ему всё равно, но тот факт, что этот странноватый парень, с внешностью максимально приближённой к женской, — единственный его постоянный визитёр, хоть как-то помогающий ему не загнуться тут от болячек и голода, не даёт не поинтересоваться, хотя бы из вежливости. Сенджу уже может сидеть, поэтому спиной он привалился в угол комнаты, стараясь не концентрироваться на пульсирующих ладонях. Боль, по сравнению с той, что посетила его сразу после первого пробуждения, сейчас казалась детским лепетом. И всё равно его передёргивало от внезапных прострелов, когда он пытался самостоятельно открыть лекарства или взять ложку в руки. Стоит отдать должное всей этой дряни, которой его периодически снабжали, чтобы уменьшить болезненную пульсацию в ногах и руках по-максимому. Но Тобирама прямо-таки ощущал, насколько тупым и медлительным он стал, каждые пару часов заглатывая очередные самодельные шайбочки лекарств. Он еле-еле держал глаза открытыми — постоянно хотелось спать и пить, но совершенно не хотелось есть. Местный медик, лишь раз заглянувший проверить его, сказал по возможности не спать сутки напролёт, а понемногу двигаться, но не перенапрягаться. Даром свыше или же проклятием было то, что он почти не думал о всём приключившимся с ним дерьме — он не знал. Тяжёлые мысли и раздумья попросту не всплывали из глубин сознанья, а он и не пытался их ворошить, решив, что примет удар многотонных воспоминаний тогда, когда организм очистится от лекарств. — Я тебе говорил, что с моим другом приключилась такая же история, но только ему Сасори-сан передал свою чакру и наложил сильную технику восстановления, а он только этой ночью наконец очнулся. И при этом он слабее тебя в данный момент, — пожимает плечами Тсукури, опершись спиной о стену напротив. Тобирама лишь пожимает плечами, рассматривая интересный медальон на шее парня. — Ты быстро идёшь на поправку, поэтому, думаю, завтра уже сможешь доковылять до капитана, — на последнем слове он вхдыхает, замечая у лица вылезшие из хвоста волоски. Парень запускает руки в волосы, развязывая ленту, а потом наклоняется вперёд, медленно собирая на удивление чистые патлы в высокий хвост. — Зачем? — тихо спрашивает Тобирама, напрягшись всем телом. — Я не знаю? — у блондина аж покраснело лицо от долго пребывания вниз головой. — Или ты думаешь, что на пиратском корабле тебя приютили по доброй воле и теперь собираются отпустить? Дей отфыркивается, руками приглаживая затылок. — Просто будь аккуратным, не пытайся показать непокорность или что-то типа того. Тобирама заглядывает непроницаемым взглядом в светлые глаза, смотрящие с каким-то скрытым вызовом. — Ты его боишься? — А есть повод этого не делать? — Не знаю, каким представил себя он вам, но я знаю, что это лишь шелуха, — отмахивается Сенджу. Дейдара воровато оглядывается на коридор, в поисках третьего лишнего — не находит. — Не верю, что раньше он был другим. Каким? Тобирама медленно прикрывает глаза. С этим громадным синяком на шее и убитым видом он похож на замученное животное на цепи. — Похабным, дерзким, эгоистичным. — Компрометирующе. — Почему ваш медик так переживал за твоего напарника? — Дейдара вскидывает брови, не ожидая какого-то интереса со стороны крайне молчаливого принца. — Ну, — он поднимает глаза вверх, будто на потолке мог отыскать необходимые воспоминания, — мои родители — довольно знатные люди, они сильно во всем меня ограничивали и хотели засунуть в пансионат для мальчиков, а я сбежал. На пристани увидел, как какие-то мужики пинают Суе, он тогда, оказывается, украл хлеб из лавки. Я пошёл спасать его, — тут он весело хмыкает, переминаясь с ноги на ногу, — не помог, в итоге отпинали нас вдвоём. Сасори-сан тогда только закончил обучение, и какая-то женщина привела нас к нему. Он подлатал нас, разрешил остаться, с учётом того, что мы будем работать у него. Это было девять лет назад, а он по-прежнему старается всё делать для нас. Дейдара замолкает, от своего же откровения хлопая глазами. В комнате повисает неловкая тишина, исходящая в основном от Тсукури — он вглядывается в расслабленную позу Сенджу, пытаясь угадать, о чём тот думает. — Цени это.***
— Ты реально Сенджу? — светловолосый парень с необыкновенного цвета глазами внимательно вглядывается в лицо принца, при этом изворачиваясь, как уж на сковородке, в поддерживающих объятиях Дейдары — Тобирама наконец запомнил, как зовут этого парня. По ощущениям было где-то между одиннадцатью и часом дня. Они втроём ковыляли наверх, медленно начинали различаться всё большее количество голосов — кто-то орал, кто-то смеялся, кто-то совмещал. Тобирама не хотел сейчас показываться людям на глаза — выдерживать косые взгляды, отвечать на глупые вопросы, смотреть в глаза. Сложно. Он до сих пор чувствовал накатывающую волнами усталость и желание отоспаться на тысячелетие вперёд. Сенджу был уверен, что не будь в его крови всякой дряни, он бы сто раз успел раздражиться на всё что ни попадя и ввязаться в драку. И тот факт, что он просто ненавидел пиратство и всё, что с ним связано, до трясучки, никак не помогал. Волновало также то, что после повреждения основных точек чакры, её течение так полностью и не нормализовалось. Хоть он и понимал, что прошло слишком мало времени. Тобирама ощущал странные толчки по всему телу, будто в каналах прорывались бляшки, и чакра потоком стремилась дальше. — Видимо, принцу нельзя разговаривать с холопами, — язвит Суйгецу, отворачиваясь и крепче обнимая Дейдару за шею одной рукой. По идее, ему вообще не стоило пока двигаться, потому что бок ныл до сих пор, но в отличие от Тобирамы он был голоден, как стая акул, и не собирался зарабатывать пролежни ближайшие пару дней. — Завали пасть и отстань от него, — огрызнулся Дейдара, поудобнее перехватывая ладонь на плече. — Ты тяжёлый! — Давай-давай, отрабатывай наказание, — начал было злорадно посмеиваться Суе, но вовремя опомнился, схватившись за колющий бок. Они поднимаются в трюм, где за обеденными столами сидит тройка пиратов, что-то яростно обсуждая. Когда троица из двух калек и одной сиделки проплывает мимо них и направляется к ведущей наверх лестнице, один из них, с яркой банданой на голове вопрошает: — Неужели и правда принц? — он смахивает шелуху от семечек на пол и перекидывает ногу вперёд, чуть наклоняясь. Тобирама поначалу даже не замечает его. Не оглядывается, идёт дальше. Вздыхая на каждом шагу — больно. Вектор внимания был направлен лишь на факт приближающейся встречи с одним из главных героев его юности. И он был далеко не протагонистом. Внутри сжимается комок напряжения, когда парень перебирает воспоминание двухдневной давности и разговор с Тсукури. Похоже, сейчас в капитанской каюте сидело нечто другое, хотя куда хуже, Тобирама, правда, не знал. Он не хочет верить в то, что ему придётся невзлюбить Учиху ещё сильнее, потому что на это, определённо, понадобится гора ресурсов, которой у него ни сейчас, ни в ближайшем обозримом будущем не наблюдалось. Придётся вспоминать прошлое. Придётся здесь задержаться и остановить поиски младшего брата. В целом все перспективы — отстой. — Не хорошо игнорировать тех, кто тебя спас, — едко долетает ему в спину. — Ты вообще завались, — лениво кидает Суе через плечо, оглядывая пиратов презрительным взглядом, — ты провалил это задание и скоро вылетишь отсюда, как дранная шавка. Ответа они не слышат, выходя на палубу. Тобирама, чьи глаза уже привыкли к полумраку, моментально укрывает лицо в изгиб локтя, да так и стоит, чуть пошатываясь. Голова начинает кружиться, и пусть все тело ломит, но свежий солёный воздух заставляет его задыхаться от переизбытка эмоций. Накатывает. Слышны радостные всплески воды, и как только он слегка привыкает к свету яркой звезды и утирает скопившиеся на ресницах слезинки, то сразу ковыляет к ближайшему борту, не убирая козырёк из ладоней. Вокруг всё синее, на долгие мили вперёд. Водоворот самых различных эмоций вызывает лишь обычная вода. Принц хватается за борт, не ощущая боли в ладонях. Держится крепко, подставляет морду под порывы ветра и дышит-дышит-дышит. Гомон вокруг него сквозь купол абстрагирования не просачивается, и он лишь продолжает пялиться в гладь воды, унимая руки. «Я был в шаге от того, чтобы встретиться с тобой». Дейдара, поначалу не желавший оставлять Сенджу одного наедине с другими членами команды, был вынужден проводить Суйгецу к Сасори. Потом он слился под шумок и пошёл обратно. — Есть пойдёшь? — он сохранил дистанцию в два метра, не в силах перенять того наслаждения и восторга от созерцания воды. — Нет. — Тогда на, — он кидает Тобираме видавшую жизнь желтоватую тряпку, — умойся как-нибудь и вали к капитану. Он тебя уже ждёт. Дейдара указывает пальцем на нужную каюту и смывается по своим делам. Оторвавшись от моря, Тобирама сразу начинает чувствовать ноющие раны — хочется расчесать ладони до эпицентра боли. Ладно, надо попробовать хоть что-то сделать. Взгляд впервые полноценно приземляется на борт. Несколько взглядов, сверкавших чем-то не самым хорошим, обращены к нему. Тобирама улыбается, хотя больше даже скалится, и отворачивается. Мандраж берёт пальцы от того, что в голову лезут мысли о том, что ничего не получится. Для начала надо хотя бы намочить тряпку и вытереть лицо, на котором он ощущал аж слоенный пирог из жира и пыли. Отвратительное чувство. И голова в этот момент стала чесаться. Тобирама чувствовал, как воняют волосы и его аж передернуло от желания помыться. Но при взгляде на команду он тут особо то и не выделялся. Он вплотную подходит к борту и вытаскивает вперёд ладонь. Прикрывает глаза, концентрируясь на чакре внутри себя. Сенсорские способности даже не мяукнули внутри, потому что для того, чтобы их использовать, была необходима полная гармония с собственной жизненной силой. Чакра кипела, странно переливалась из одной точку в другую и точно не могла гарантировать, что что-то выгорит. Сделав глубокий вдох и напрягшись, Тобирама старался вытянуть струйку солёной воды и поднять её, смастерив шар. Сначала ничего не выходило вообще, а потом медленно и коряво вода начала взбираться. Парень ухмыльнулся. С каждым часом приток чакры шёл, как по нарастающей. Умывшись, он затыкает тряпку за пояс. Некоторые пираты всё не отводят пытливых взглядов от него. — Хватит, — говорит сам себе и направляется к каюте. Даже не тормозит себя перед входом, зная, что не к чему. Было еле ощутимое волнение, схожее с тем, что испытываешь перед важными знакомствами или праздниками. Видимо, сегодня это обуславливалось знакомством с палачом, а в роли праздника были бесславные похороны среднего принца. Да и хорошо, что бесславные, а то какой позор бы был — умереть от рук Мадары. Тобирама вбирает в лёгкие побольше воздуха и делает своё обычное выражение лица.***
— Ты звал меня, — ни постучавшись, в каюту вваливается новичок, подволакивая одну ногу, и умудряясь наступать на все три скрипящие половицы. Его сучий и отстранённый вид и голос, что явно не вязались с его состоянием, потому что казалось, что он бы запросто упал от сильного толчка, и разорванной и кровавой одеждой, от которой всё ещё несло железом и снадобьями. Мадара лишь удивленно щёлкает языком и, скользя по верхушке когда-то белых волос, впивается взглядом в отверстия от кинжалов в стене позади Сенджу. Малыш из царской семьи уже ненароком обрёк себя драить палубы и тому, чтобы быть заживо пригвождённым к стеночке позади острыми лезвиями. К Мадаре обращаются на «ты» только два человека на корабле, в чей тесный круг Тобирама пока явно не входит, да и если быть честным, то вряд ли войдёт. К Мадаре обязательно стучатся и обходят всё скрипящие доски под страхом смерти, добираясь до капитанского стола. Привычная злоба и усталость на несоблюдение элементарной вежливости, почему-то раззадоривает капитана вмиг, и он оскаливается, откидываясь в своём кресле назад и стряхивая пепел с папиросы прям на пол. Тобирама останавливается на середине пути, внезапно смутившись. Мадара хочет в это верить. — Проходи, присаживайся, — чрезвычайно глубоко затягивается Учиха, что младшему кажется, что со стороны можно увидеть, как даже белки посерели от вдохнутого дыма. Мадара почти мурлычет, а вид богатенького парнишки, который, возможно, и не такой уж домашний, каким был далеко в детстве, заставляет его непрерывно дёргать губы в странноватой ухмылке. Он помнит десятилетнего белобрысого пухляша и Хашираму, который тогда уже чуть изросся, но не переставал бегать за братом. Самые первые воспоминания о них двоих. Интерес к этой совершенно неожиданной персоне на пиратском корабле подогревается с каждой секундой, как только из памяти выуживаются обрывки мыслей и воспоминаний. Тобирама грузно садится на широкий, привинченный к полу стул, деревянный и очень жесткий. На его лице пробегает болезненная тень, а рука рефлекторно прикрывает другую руку на месте ран. Но он не отрывает от капитана скучающего взгляда, незаинтересованного абсолютно ни в чём, и это, сука, бесит, но в то же время заставляет аж поёрзать на стуле от нетерпения. Дичайший диссонанс по сравнению с тем презрением во взгляде три дня назад. Лебезение вследствие страха за жизнь и места на палубе никогда не осточертеют, потому что Мадаре нравилось всегда чувствовать себя сильным, но изредка подивиться на человека, который тоже знает себе цену и который не будет укрывать стыдливо взгляд из-за хорошего воспитания и гордой породы, иногда бывает полезно. Мадара зажимает жирную сигару во рту, даже чуть прикусывая её зубами, и ставит локти на стол, укладывая голову на сплетённые в замок руки так, что его жесткие и переломанные от солнца волосы полностью закрывают плечи. Он сегодня ещё не успел заплестись. Глаза недобро смотрят на лицо сальным взглядом. — Ко мне здесь все обращаются на «вы», — он говорил нечётко и вкрадчиво, пожёвывая горькую и пахнущую смолой сигару. Длинные пальцы под подбородком игрались, он беспорядочно касался челюстной кости и выглядел как ребенок, запечатанный в теле подростка. Тобирама, слегка скривив губы от стоящего в каюте смога, неотрывно пялился на тлеющий ярким оранжевым пятном табак в мутно-зелёной папиросной бумаге. Огонь разжигался сильнее, подпаливая папиросу на вдохе, и в те секунды напоминал предзакатное солнце. С каменным лицом Сенджу сидел, палясь сквозь мужчину, и только дойдя до того, что ему что-то сказали, ответил простое: — Что? Мадара оскалился, откидываясь назад слишком резко и скрещивая руки на груди. Его глаза блестели, а губы разрывались в усмешке. Он с минуту пялился на Сенджу, один раз стряхнув пепел. — Ты забавный, говорю. — Да? — Сенджу кидает взгляд на застеклённый книжный шкаф с кучей томов какой-то одной книги на целой полке. — Да. Пауза. — Обычно за такое поведение, я протыкаю людям ладони, — Мадара потягивается, и его кожаный жилет и серая рубашка задираются, в прочем некритично, поэтому Тобирама даже не направляет взгляд на его исполосованный живот. Вообще его сейчас не удивляет ни то, что он видит капитана лишь через призму какого-то киселя из-за дыма, ни привинченная повсюду мебель, ни папироса, занимающая половину рта, до того она огромная, ни даже новые шрамы и густые волосы, до этого заправленные в высокий хвост, у капитана. Ожидания от этой встречи не сходятся с реальностью, и Тобирама не ощущает ни единой эмоции, разрывающей тело напополам. То есть ничего того, что могло бы синтезировать тревогу или страх. Он прекрасно понимает, что сейчас эмоции сильно притупились, но вид того, во что превратился Мадара, лишь только расстраивал. Хотя, можно полагать, что это от неожиданности и всего того пережитого стресса. К тому же он сейчас может чувствовать лишь адскую боль по всему телу, непонятно с чего разыгравшейся под пытливым взглядом Учихи. Вот во что перелились непережитые эмоции. Ну и в ебаную безысходность от сложившейся ситуации, конечно. Тобираме хочется лишь дойти до палубы и сброситься к акулам. Но, видимо, никто пока ему этого сделать не даст, а потом и желание отпадёт, когда он вспомнит свои истинную цель. Ему плевать, что Учиха решил над ним поизмываться, попугать, потому что на памяти Сенджу он ещё в детстве казался ему ублюдком. Ему плевать на всё. Уже — да. — Ты опоздал, — блондин криво скалится, поднимая вверх руки с покрасневшей кожей на ладонях. Мадара жуёт губу. — Если бы мы чаёвничали сейчас во дворце, тогда бы да, ты мог себе позволить так вести себя, но здесь ко мне обращаются на «вы». Опять повторяет, как для глупенького. Сенджу лишь потирает рукой до сих пор слезящиеся глаза, сжимает зубы до скрипа, потому что каждое движение всё ещё приносит адскую трель в ладонях. Он кивает, не находя нужным отвечать. — При желании зайти ко мне обязательно стучатся и ждут ответа. Если ответа нет, то убираются. А ещё я ненавижу скрип половиц, — он делает грустную моську, ставя локоть на подлокотник своего кресла, и опираясь на руку острым подбородком, — потому что корабль относительно новый, и меня расстраивает, когда я понимаю, что что-то здесь сделали некачественно. Он хмурит тонкие черные брови, когда не находит отклика напротив. У Тобирамы как и в детстве плотно сжатые тонкие губы, на которых Учиха всего лишь пару раз видел улыбку — когда он играл с Хаши в основном; плотно примкнутый к шее подбородок с продольным довольно глубоким шрамом, отчего его лицо казалось ещё хмурее. И глаза. В детстве на Учих, в прочем как и они на него, смотрел свысока, чуть кривил губы и тосковал, только завидев символ клана. Как и сейчас, только теперь он ещё и был полностью пуст. Тобирама не смотрит на Мадару, каждый раз бессовестно выпадая из разговора и смотря лишь поверх капитана. — Хочешь воткну тебе кунай в плечо? — Зачем? — блондин немного попускает себя, прислоняясь к спинке стула. — Ты не слушаешь меня. — Слушаю. Мадара не показывает своего отношения к его поведению. Он давно отучил себя постукивать пальцами по столу, трогать волосы или морщить нос, чтобы ненароком не выдать, что врёт или притворяется. Со временем он научился жить, не вылезая из кокона постоянных ухмылок и устрашающего безумства, вспышками появляющегося при просчётах остальных. Научиться быть тем, кем ты не являешься от рождения, было, наверно, основополагающим, при условии, что он оторвался от подпитки короны и был вынужден не просто выживать, а жить. Теперь он не выдаёт себя, не даёт проследить за какой-то закономерностью, чтобы потом было проще уличить. Поэтому просто скалится и похабно косит глаза на заявление Сенджу. — Тебе больно? — он кивает на ладони. — Нет. — Зачем лжёшь? — А тебе правда интересно? — Тобирама, забыв о наставлениях, опять совершает ошибку, меланхолично переводя глаза с раздражающими красными радужками. Когда-то он возненавидел все красные глаза этого мира. Как иронично. Мадара хмыкает, и, опираясь на кресло пяткой, неспешно встаёт, перегибаясь через стол. Он упирается ладонями в красный дуб и абсолютно неслышно дышит. Тобирама мало чего соображает из-за лекарств, поэтому вся циничная природа срывается с цепи, отбрасывая все рефлексы по сохранению собственной задницы. Он, кажется, опять облажался. — Дай руку, — Мадара выставляет вперёд свою, с поперечным шрамом от крупных вен на запястье до середины ладони. Его линия жизни разрезана пополам. Тобирама вздыхает, понимая, что уже истратил две свои запасные жизни. Он протягивает наименее болящую руку, — левую — она слегка подрагивает, потому что единый взмах приводят к боли, а пальцы кривятся, прикрывая центр. Учиха всегда его ненавидел. Он, кажется, всех ненавидит после смерти Изуны. Как же это было взаимно. Тобирама улыбается сам себе, потому что даже сейчас поддевать своей независимостью и не оббивать пол челом перед великим и могучим, выводило Мадару из себя, хоть внешне он этого никак не выказывал. Сенджу, протягивая руку, даже не встаёт. У него ровное и беспристрастное лицо, хоть тело и выдаёт слабость. — По старой дружбе и потому, что у тебя в ногах были палки воткнуты, пожалел тебя, — он смотрит на снежно-белую ладонь с красным пятном по центру и начинает водить по ней указательным пальцем, лишь слегка касаясь ногтем новенькой кожи, — ты ж на отходняках, но потом вспомнил, что ты никогда не уважал никого, кроме папочки и братьев, и решил оставить себе возможность на это, — он большим пальцем проскальзывает под ладонь, в место срастания большого и указательного пальцев, и сильно сдавливает сверху и снизу, расплющивая ладонь с садистской злостью. Тобирама дёргается на стуле, из горла почти вырывается крик, он глушит его, до крови кусая щеку изнутри. Пальцы на ногах поджимаются, живот будто наливается железом, всё тело напрягается. Бровь на лице лишь плывёт вверх, но выражение остаётся прежним. Похуистическим. Тобирама сверлит Учиху взглядом, мельком глядя на болезненно пульсирующую конечность. — Хороший мальчик, даже не пикнул, — он невесомым движением проходится от локтя до кончиков пальцев, плюхаясь обратно в кресло. Тобирама укрывает пострадавшую руку и притягивает её к груди. Два контрастных движения были не внезапными, но ткнули как кунаем под ребро. Сенджу не удивлен, потому что перед ним сидит чистокровный Учиха, тем более Мадара — выродок, коих поискать ещё придётся. Тобирама скорее напоминает раненое, старое, оттого и гордое до самого последнего вздоха животное. «Было бы за что уважать» — так и летит с языка, но смысл — Мадара и сам знает, что не за что. — Знаешь, парни любят играть в игру, — он достает с кожуха на ремне кинжал с янтарной ручкой, внутри которой красуется какая-то диковинная ящерица, и ставит ладонь с широко растопыренными пальцами на стол, — они тебя научат, — на глазах сразу создаётся завязь кланового знака, и он невероятно быстро начинает тыкать лезвием меж пальцев, глядя прямо в глаза Тобираме. Так бессмысленно и очевидно запугивать того, кто мог раскидать половину команды по разным частям корабля за ничтожно маленькое количество времени. — Угу. — Прости, я не знаю, чем сейчас можно удивить принцев, — старший было останавливается, заводя руку за бок, но двумя пальцами швыряет тяжёлое оружие точно мимо головы, чуть надрезая хрящик уха, и оно врезается в дверь, забавно пружиня. Водоворот в глазах пропадает, как только Мадара моргает и садится обратно. Сенджу прикрывает глаза, вздыхая, и легонько дотрагивается грязными кончиками пальцев до кровоточащего уха. Смотрит с секунду на слишком жидкую и неестественно кровь морковного оттенка, облизывая два пальца. В голове ни единой мысли по поводу случившегося, только желание помыться, желательно не в солёной воде, а то как представит, что соль начинает разъедать незажившие раны, аж передергивает. — Всё-таки надо было тебя шлюхой брать, — задумчиво наблюдает за этим действием, в душе становится аж погано от того, что Сенджу никак не реагирует ни на провокации, ни на боль, ни на угрозы. Тобирама проводит пальцами по холодному лбу, ощущая насколько грязная и масляная у нег всё-таки кожа. Сейчас даже эти слова ничего не стоят. — Сильнейший Учиха нынешнего поколения сбегает из дворца и начинает скитаться, в итоге превратившись в похабного старика, который для того, чтобы самоутвердиться, хочет трахнуть младшего брата своего лучшего друга, — Тобирама, кажется, в этом предложении слов произносит больше, чем за весь разговор, — или просто унизить меня таким предложением — я был бы не удивлен, это в вашем стиле, — он нарочито смотрит в лицо Мадаре, произнося «вашем» ровно тем же тоном, не понизившимся от того, что ему стыдно или неприятно, и даже не повысившемся, как когда, например, разговариваешь не на родном языке и не замечаешь, как начинаешь говорить громче. Это не тот эффект, которого хотел достигнуть Мадара. Да он вообще ничего не хотел достичь и долго возиться с мучеником не собирался, коротко переговорить, обсудить, припугнуть в шутку. Ведь это был младший брат Хаши. Человек, попавший в беду. Но последнее не учитывалось, потому что Учиха уже давно не был способен к помощи утопающим и банально протянуть руку за борт. Но что-то побуждало его разыгрывать этот настоящий цирк. Сенджу вращает головой, будто подгоняя Мадару и говоря, что засиделся в ожидании. — Ты остался таким же скучным, — морщится Мадара, рыская по каюте глазами в поисках банки с сигарами, — и я не старый. Он уставляется на Тобираму, явно ожидая язвительный комментарий или ответ, но находит лишь полную незаинтересованность и аж фиолетовые круги под глазами. Сочетание красной радужки и фиолетового пигмета у синяков — больная эстетика, вкатывающая ему. — Что сказал Сасори по твоему состоянию? — Ничего. — Даже не поинтересовался, сколько будет заживать? — Учиха встаёт и прошмыгивает к шкафу с картами и чернилами, выуживая оттуда трубку с набитым в неё табаком. Папиросы — матросами, кто видел, чтобы пираты курили что-то кроме трубок? Он там же подпаливает табак, раскуривая трубку через выделанный золотом носик. Вычурно и безвкусно, но его любимая трубка сломалась об чью-то голову, поэтому до того, как они прибудут на сушу, он вынужден курить из этого. Учиха на каблуках разворачивается, и широкими шагами, сложив руки в замок на пояснице, шагает обратно к столу. Тобирама мотает головой так незаметно, что кажется, будто он только носом ведёт вправо-влево. Мадара затягивается второй раз глубже, наслаждаясь дорогим табаком из деревни скрытого водопада. Он присаживается на край стола, заплетая волосы повидавшей жизнь тесёмкой, кряхтя. Не пытается больше казаться устрашающим, потихоньку осознавая, что Тобирама знал его до. «А если бы не знал, то сидел с проткнутой ладонью или меж ног». — Перед тем, как попасть в команду, надо сразиться с кем-то, кто вступил хотя бы во втором поколении, — он с ногами залезает на стол, принимая турецкую позу. С волосами, заплетёнными в высокий, но слабоватый хвост, он становится худее и моложе. Хвост со временем съедет и распадётся, скинув бичевку за спину. Мадара, каким бы хорошим шиноби он не являлся, был не в состоянии самостоятельно туго завязать волосы в высокий хвост, который в течение часа бы не превратился в мешок у корней и не тянул передние волосы. Как иронично. Все прекрасно знали, что Пейн в содружестве с Сасори каждое утро загоняли эту лошадиную гриву в хвост чуть ли не на середине головы, причем боцман нещадно драл патлы, давя на спину коленом, а местный медик затягивал тысячу узлов, закрепляя сверху ещё железное кольцо. И все мучения были пережиты ни один раз, и ни один раз было отказано состричь все к чертовой матери. — Битва с одним из команды, без чакры, — он для примера начинает играть огненными шарами в одной руке, — потому что есть те, кто не может использовать чакру, но абсолютно все умеют драться на саблях. Тобирама медленно выдыхает, опуская взгляд на уровень пупка будущего кэпа, и размышляет, насколько было бы проще смыть человека морской водой, подняв волну рукой. — Всё, кроме пистолета, — он выдыхает дым прямо на Сенджу, ехидно поглядывая — он сразу заметил, как тот морщился из-за смога в каюте, — хоть ложками деритесь, мы зато посмеёмся. Тобирама, видимо, не оценив шутку, поднимает на него тяжелый взор. Просто хочется выпить макового молока, проспаться, а не быть частью курилки для Учихи. За будущее испытание он даже не переживал — справится. — Сражение до момента, пока кто-то не отключается или не признает поражение. Убийство карается смертью. Всё происходит на суше в присутствии всей команды. Хотя конкретно для тебя я считаю этот этап бесполезным, всё же здесь главенствует некие правила. Так же в обычное время запрещены драки между командой, издевательства над пленными тоже, — он останавливается, чтобы выдохнуть дым, — без моей команды нежелательны, — улыбается, — в плен не берутся женщины и дети… В пределах каюты слышится громкая брань, и Мадара активирует шаринган, не желая подходить к иллюминатору, чуть хмурится и переводит взгляд опять на Сенджу. Тот пялится в ту же точку, что и десять секунд назад, не обратив внимания на посторонний шум. Это даже порядком удручает. — Драки запрещены, — он повторяется, — и ругань при капитане тоже, если услышу — будешь стоять на стрёме больше положенного или драить палубы. Без своей силушки, управляющей водицой, а зубной щёткой. Тобирама слышит, как орёт что-то тот сумасшедший блондин, и думает, сколько же километров палубы прошло через его руки. — Потом этой щёткой будешь при мне чистить зубы. В комнате становится невыносимо дышать из-за плотности дыма. Легкие вянут от каждого глотка воздуха, и Тобираме хочется истерично закашлять, но он держится. — Изнасилование женщин при захвате корабля карается наказанием, жестоким и от моей руки, — он ведёт плечом, но не перестаёт улыбаться на этих страшных словах. Тобираму передёргивает. Но он быстро берёт себя в руки. Вообще эта улыбка с белыми Учиховскими зубами — ровными и чуть квадратными — не выходила вон, надежно прикипев к каждой его реплике. И голос был как у демона, который что-то тебе тихонечно вещал, лгал и заманивал в ловушку, чтобы в конце концов выменять желание на душу. Угроза исходила от него тонкой струйкой. — Пьянство запрещено на корабле, азартные игры только в моём присутствии, потому что эти гаврики переубивают друг друга из-за жульничеств. Женщины тоже. Я — исключение, — он делает последний выдох, отставляя трубку на подставку и кладя ладони на колени. Учиха сидит в неплотной льняной рубахе, коротком коричневом жилете из кожи на завязках и чёрных шароварах, слегка подвисающих на нём. С пятнадцати лет он вытянулся, но разросся не сильно, разве что в плечах. На шее у него висели желтый длинный клык на замшевом шнурке, тонкая цепь из черненного серебра и подвеска с Учиховским кланом. Эта опасная грань принадлежности к клану, предавшему тебя, но которому ты до сих пор хранишь ничтожно малую верность, удручала. Они так похожи. Тобирама застревает на этих мыслях, оставив раздумье о жесткой, на самом деле, дисциплине на, казалось бы, пиратском корабле. — Алкоголь и шлюхи только в портах и островах, где мы будем спускать якорь. Можно будет оставаться на пару дней в городе. Кто спускается на сушу по своему желанию — протыкаю уши и дроблю пальцы. — А если кто-то сбежит? — довольно неожиданно для них обоих подает инициативу Тобирама. Мадара, довольный тем, что его речь вызвала сейчас хоть какой-то отклик, показывает Сенджу черно-красные глаза, подпирая подбородок костяшками пальцев. Тобирама кивает. — А ты будешь ходить со мной, если в голове появляются такие мысли. Блондин хочет ответить что-то на подобии «меня всё равно разыскивает корона и куча головорезов», но статически молчит, опять принимая безразличный вид. — Как тебе возможность ходить со связанными руками, конец верёвки будет у меня в руках, а когда я буду заходить в бордели, то буду привязывать тебя рядом с мадамами? — он наклоняется, всё ещё активированными глазами смотря на ток чакры в теле. Он видит, как спокойно бьётся сердце, и почти расстроено выдыхает. Видит ток лекарств через все мелкие сосуды, не позволяющие вывести Сенджу из себя. — У тебя столько возможностей приводить их на корабль и трахаться чуть ли не ежеминутно, — он останавливается, сам себе неверяще окидывая фигуру капитана взглядом, — ну, ладно, это я погорячился, — уголок его губ дергается, но это мало чем похоже на улыбку, — а ты тащишься в город, ещё и со мной? Или тебе нужна группа поддержки? — он быстро смыкает губы, осознавая, что опять забыл о ебанном «вы». Рука начинает уже фантомно ныть. Но Мадара, кажется, не замечает этого, с воодушевлением глотая каждое слово. — Я представляю, как вытравлю из тебя душу, когда всякое дерьмо из загажника Сасори перестанет на тебя действовать. Ты же не сможешь пропустить не одной провокации, — он поднимает одну ногу и ставит её на ступню. Тобирама молчит. Мадара потирает узкие ладони, ерзая на столе. На удивление у него очень чистая и аккуратная обувь, без сбитых носов или стоптанных пяток. — Награбленное делится мной, хотя фактически этим заведует Какузу. Ты его ещё не видел, но познакомишься скоро, я уверен. Двадцать процентов идет парням, остальное между старшими и в общак. Если раньше запрещалось пить алкоголь не только из-за нарушения дисциплины, но из-за того, что после рома сушило, то сейчас благодаря шиноби воды у нас есть бесконечный запас пресной воды. Я просто ненавижу, когда что-то отвлекает мою команду от работы или вносит хаос, поэтому те, кто не могут держать себя в руках быстро оказываются за бортом. В дверь стучат. — Войдите, — Мадара, чуть повышает голос, но не меняет положения. Входит красноволосый парень лет семнадцати, прикрывая за собой дверь, но не отходя от нее. Он кидает взгляд на вольно развалившегося в стуле экс-пленного, который даже не поворачивает головы. — Мы вошли в воды «Матильды», капитан. — Предупреди парней, чтобы глядели в оба, и пусть Дей облетит все на десять миль к северу и северо-западу, потом отчитается мне. Свободен, — он машет ладонью, мол «проваливай», и шустрый парень выскальзывает за дверь, мягко прикрывая за собой. — Зачем? — Потому что когда другие пираты или морской дозор видят наш флаг, то непременно атакуют мою красавицу, — он излюбленно гладит стол, подразумевая под собой корабль. — Сколько стоят ваши головы суммарно? — Остальных — миллионов семдесят десять, думаю, — он проводит руками по вискам, подбирая уже выбившиеся волоски, — моя — бесценна. И хохочет. — И так, у тебя есть два варианта: жить в каюте по соседству со мной и боцманом или в трюме с остальными на гамаках, — он показывает на стену слева от себя большим пальцем, ухмыляясь. Тобирама изгибает бледную серую бровь, закидывая одну ногу на другую. Попахивает жестоким обманом или унизительными условиями, на которые он точно не будет согласен. — С чего такая щедрость? — он гладит себя по щеке, прикрывая глаза. Под пальцами чувствует обрядовый шрам. Голова начинает клокотать, а значит, скоро будет буря и даже в худшем случае гроза. Он не верит ни единому слову Мадары. — Обычно там жили шлюхи, которых я подбирал во время плавания. Чтобы не мешались под руками и не болтались по кораблю, выделил им каюту. Тобирама легонько улыбается и зачёсывает грязные волосы назад. Он так и знал. Руки неприятно липнут друг другу. — Деменция? Учиха хмыкает. — Видел нашего повара? — Единственную женщину на судне было бы сложно не заметить, но нет, пока не видел, — Сенджу чувствует, что сказанул лишнего. — Я подобрал её в борделе в рыбацкой деревне далеко на западе, но оказалось, что умеет она не только ноги раздвигать. Похабщина, лезущая из его рта, Тобираму отвращала. Но он не менялся в лице. И с чего вообще разговор разросся таким обилием подробностей, совершенно Сенджу не сдавшимися. — И почему же комната свободна, и ты предлагаешь её мне? В это раз мимо ушей панибратство не проходит, но трясущиеся совсем незаметно пальцы, вращающаяся ступня и сгустки чакры в местах ранения позволяют его простить. На этот раз. — Алба живёт рядом с кухней. А комната свободна. — Почему я? — Ты думаешь, я предлагал только тебе жить там? — Мадара почти урчит, так сильно он доволен собой. Тобирама опять изгибает правую бровь, облизывая пересохшие губы. Учиха похож на пантеру, разморённую солнцем и свежей кровью. — Тогда почему она пуста, раз целый год на тебе скачет кок? — Ну, все знают, что эта каюта для шлюх, — он пожимает плечами, мол «это очевидно». — И поэтому никто там не селится? — Да, — Мадара кивает, чуть выгибаясь и расправляя грудь. — Получается, что каждый из мужиков ютится в сраном гамаке в трюме с ещё двадцатью другими мужиками, оставляя комфорт каюты только из-за того, что раньше там жили проститутки? Тобирама крайне удивлен. — Из-за чести, — Мадара разваливается по столу, подставляя руку под голову. Тобирама уже знает любимое место кэпа. — На хуй честь. Честь — спать не в куске тряпки в подвале без света, — его впервые удаётся вывести на эмоции, и Мадра, искренне веря в то, что упрямый, как баран, Седжу откажется от каюты, оскаливается. — Они люди совсем другого склада ума и представлений, вы никогда не поймёте друг друга. Тобирама проходится взглядом по хлипкой шнуровке корсета. — Каюта в обмен на что? — Ни на что. — Без роли твоей подстилки? — Зато с презрением всей команды и слухами о том, что я взял тебя на борт только для того, чтобы королевский мальчик раздвигал ножки. Я уверен, что ты даже готовить не умеешь. — Мне плевать. — Тогда да, в обмен ни на что. — Ещё что-то? — Тобирама подбирает ноги и садится ровнее, норовя поскорее свалить от этого поехавшего. — За крупное воровство — виселица, за мелкое — что-нибудь попроще, но там как по настроению пойдёт. И ещё лучше не трогай меч Кисаме, — он ложится на спину, закидывая руки за голову и вытягивая ноги вдоль стола. Стол — лежанка для пантеры? Он жутко доволен собой за всё, что вывалил на Сенджу. — Тогда разрешите пойти, — блондин, опираясь пяткой ладони об грубые подлокотники, встаёт. — Суйгецу по ошибке захватил с корабля мешок с твоими пожитками, — он кивает в угол комнаты, — переоденься, а то от тебя несёт кровищей и гноем. — То есть комната слева, да? — Да, она только недавно освободилась, но если брезгуешь, можешь убраться, — он по-кошачьи улыбается, хрустя пальцами, — но советую всё-таки сменить бельё на койке. — Разберусь. Тобирама хватает мешок, закусывая губу от отдачи в ладони, подходит к двери, нарочито не обходя скрипучие доски, но и не стараясь по ним попасть. — Будет шторм, скажи Пейну, — будто невзначай кидает Сенджу через плечо. — Откуда знаешь? — Голова начала болеть. Он выходит, громко хлопая дверью, что аж кинжал в двери заходится дрожью. Мадара с непривычки морщится, вздыхает, и слезает со стола. В животе ворочается ленивый интерес.