изгнанники

             — Я не нанимался быть тебе прислугой, — Мадара поднимает чуть сонные, но от этого не менее надменные глаза на вошедшего парня.       На Тобираме были надеты чистая светлая рубашка, свежая, без пятен заскорузлой грязи и крови, какие-то нелепые шаровары на полразмера меньше, на ногах болтались плетеные сандалии. Большинство из команды предпочитало ходить с босыми ногами, поэтому, смотря на обувь, да ещё и такую нелепую, Мадаре хотелось выдать лишь очередную издёвку. Ясное дело, что выбора у пленного особо не было, а надеяться на помощь новоиспеченных «товарищей» было бесполезно. Хотя ущербную королевскую рубашку он всё-таки сменил — значит, кто-то подсобил.       После быстрого взгляда на ноги глаз сразу цепляется за почерневший отпечаток ладони. Почему-то он ассоциируется лишь с чем-то пошлым и грязным. Являлось ли наказание за непослушание таковым? Наверняка.       — Заговариваешься.       Тобирама встаёт у двери, а по каюте раскидывается скрип досок. Выражение лица не меняется. Мадара всматривается во вдумчивые движения, понимая, что в нём не кипит ни капельки злости. Ему забавно. Но здесь так делать нельзя.       — Сядь, — Тобирама напрягается от тона, с которым к нему обращаются. Позавчерашний вечер, видимо, был всё-таки исключением. Перед ним вновь сидел демон.       Он ненавидел это командирское в Учихе — сразу вспоминался отец. Мадара встаёт из-за стола, ни на секунду не переставая смотреть на пленника. Его длинная спальная рубаха почти покрывает бёдра, а обе штанины волочатся по полу. Вырез на груди позволяет ещё лучше рассмотреть подвеску, мирно лежащую на загорелой коже. Несмотря на то, что в каюте до сих пор витали ощущение сна и духоты от того, что свежий воздух сюда ещё не успели запустить, а капитан даже не удосужился переодеться из спального, сам он выглядел будто и не спросонья. Меткий, колкий взгляд, плавные, но лишенные заторможенности движения, привычный голос без хрипотцы — вот он, настоящий капитан пиратского корабля, готовый в любой момент схватиться за кунай или кинжал. Бывший принц. В нём, несмотря ни на что, отчётливо виднелись черты аристократа, не стёршиеся даже под натиском тяжёлой жизни в море.       Сенджу специально непокорно стоит пару секунд, чтобы не нестись сломя голову, выполняя приказ. Хмыкает, подходит к столу и ставит полулитровую чашку с крепким ароматным кофе прямо на какие-то чертежи — излишняя небрежность, чтобы, возможно, позлить. Медленно присаживается на стул, закидывая одну ногу на другую.       — Руки уже зажили, можешь протыкать, — взгляд Мадары падает на белоснежные ладони, линии которых в конечном итоге идеально срослись.       Ладони эти хочется или погладить кончиками пальцев, или проткнуть кунаем, чтобы, когда заживёт, остался шрам, прерывающий сразу несколько линий. Из крайности в крайность. Тонкая грань, по которой ходит Сенджу, заставляет Мадару урчать.       «Прирождённый эквилибрист».       — Знаешь, чему меня научили старые владелицы притонов, когда я жил у них лет семь назад? — Мадара обходит Тобираму со спины, сразу подмечая то, как напрягаются его плечи, но лишь на секунду.       Они же оба шиноби. Тобираму отец вышколил так, что он в принципе никогда не пускал никого себе за спину. Это было основополагающим правилом учения Буцумы Сенджу. Тобирама всегда четко и отлажено защищался лоб в лоб, сразу пресекая попытки зайти с тыла. На самом деле в юношестве это восхищало — если, конечно, такое громкое слово будет уместно — потому что никто из них не действовал по инструкции так же четко, как Тобирама. По этой причине принц сразу подбирается, но поняв, что это очень заметно, отпускает себя. Молчит, не отвечая капитану.       — У них был рассадник некастрированного зверья. И было там очень много котов, которые плодились чуть ли не еженедельно. Поначалу наглых котов — они запрыгивали на столы и постоянно воровали еду. Но кошка после двух щелчков в нос больше не станет залезать на обеденное место.       Тобирама слышит это над самым ухом, но не дёргается — даже специально подаётся чуть назад. Он принимает правила игры. Его шеи касаются жесткие пряди волос, а на затылке, чуть со смещением к правому уху, ощущается влажное тёплое дыхание. От Мадары пахнет чем-то терпким и горьким, но не отталкивающим, а сильным и притягательным для обоняния. Хорошая телячья кожа, табак, то же самое масло, которым он пользовался в юношестве, и чистый пот. Было видно, что гигиена занимала хоть какое-то место в жизни Учихи, в отличие от сброда на корабле. И запах, этот масляный, вязкий аромат самого человека, несущийся ещё с детства, до сих пор не покинул его — он был, наверное, единственным, кто не сделал этого.       Мадара наклоняется ещё сильнее к уху, его правая рука мягко скользит к груди, затем к шее, и пальцы намертво запечатывают очертания чужой руки. У Учихи сухие и шершавые ладони, на которых красуется парочка особо выпуклых рубцов. Силуэт его руки оказывается немного меньше синяка. Он с усилием нажимает на травмированную кожу, но принц даже не дёргается. Сенджу чувствует, как грудь капитана прислоняется к его шейным позвонкам, и это приносит ему чертовски сильный дискомфорт, пусть он и старается это не показывать. Уж лучше бы он и не слезал с лекарств, оставаясь таким же бесчувственным овощем, а не ощущал всю прелесть харассмента.       — Надо бить четко в серёдку носа, но не сильно, иначе можешь отбить им нюх, — тем не менее продолжал Мадара. — Люди на самом деле недалеко ушли от кошек. Но им надо не щёлкать по носу, а, например, ломать пальчики. Я тебя не запугиваю, — Сенджу слышит смачный смешок над своим ухом, а чужие пальцы делают волну до подбородка, — ведь я в принципе не могу тебя напугать, ведь так?       Обманчиво ласковый и медленный тон.       — Отвечай, когда говорю, — он сильнее сжимает пальцы уже на кадыке, удушая.       Тобирама смеётся тихо, не отвечая. А зря. Мадара ничего не забывает и лишь иногда прощает.       — Я просто провожу аналогию. Мне интересно, почему люди понимают только тогда, когда применишь технику, силу или повысишь голос? Почему так? Почему нельзя понять с первого раза и выполнять всё без каких-либо ужимок? Тем более, если всё равно знаешь, что напротив стоит человек сильнее тебя или, как в случае с кошками, — хозяин. Они-то умные. Понимают, чья рука их кормит.       От Мадары, его неторопливой речи веет необъяснимым жаром и в то же время холодом от угрожающих ноток в голосе и ощущения пальцев вблизи сонной артерии.       — А знаешь почему? — тихо произносит Тобирама, склоняя голову на левое плечо.       Хоть освещение в это время не такое хорошее в каюте, Мадара замечает царапинку за ухом, уходящую в чистые, но ничем не пахнущие волосы. Даже у корней они пепельного, чистого оттенка. Мадара помнит, как всё гадал, почему Хаширама с братом были такими разными. Ладонь под горлом слегка вибрирует, он чует, что Сенджу неприятно, но, чёрт, капитан по собственным устоявшимся правилам должен просто схватить его за волосы и со всей дури приложить о стол, неспециально, но, возможно, попадая по кружке с кипятком. Но что-то удерживает его от причинения заслуженной боли. Какой-то интерес в сторону пленного. Или что-то помимо этого.       — Удиви, — Мадара мягко опускает два пальца на ложбинку меж ключиц, а Тобирама уходит от прикосновения, ведя плечами.       Но от этого ещё сильнее впечатывается спиной в чужую грудь. Рука капитана проскальзывает по чужому телу настолько быстро, что Сенджу почти не успевает ощутить отвращения. Пират ставит пятки ладоней на край стола, полностью налегая на пленного. Его странная аура обволакивает парня, заставляя задержать дыхание. Это неудобно. Это мерзко. Он чувствует дыхание у себя на затылке, прикрывая глаза. Вздыхает. Мадара смеётся.       — Потому что для того, чтобы они беспрекословно исполняли приказы, нужно заиметь уважение, — он подаётся назад, сталкивая со своих плеч руки Учихи, но тот всё также сильно липнет.       Тобирама ощущает, что с ним играют, но вместе с тем в человеке позади есть какая-то скрытая злость, которая, как гейзер, может взорваться в любой момент, ошпарив потоком негатива.       — В случае тебя и твоих подчинённых это только тупой страх, ну, возможно, ещё безосновательное восхищение не пойми чем, — он знает, что эго у Мадары слишком хрупкое, — но это удел слабых.       Мадара молчит пару секунд, его расслабленная поза и изгиб тела, в котором он склонился над Сенджу, не выдавали никакой настороженности. Тело пронзает звук достаточно громкого смешка. Пальцы Мадары волной постукивают по столу.       — Тора, — он говорит это с такой очевидной ехидностью в голосе, будто еле-еле сдерживает смех и его вот-вот прорвёт, — спустись с небес на землю.       Тобираму не задевают эта несерьёзность в его отношении, эта интонация, чтобы вывести из себя. Буквально ничего из этого его не выводит из себя, кроме одного. Прозвища. Старого, тёплого, родного. Так его называли Хаширама и Изуна, а иногда и Мадара, упоминая в разговоре, когда думал, что младшего Сенджу нет поблизости. Тоска на секунду заполнила сердце.       — Может, ты думаешь, что здесь, на этом судне, полно людей, которые бы стали слушаться, разговаривай я с ними без кинжала у горла, но ты о-ши-ба-ешь-ся, — Мадара шлёпает отключившегося на секунду Тобираму по щеке в снисходительном знаке, и это тоже немного задевает его.       Он шарахает головой в сторону, кидая уничтожающий взгляд на Учиху. Сенджу даже порывается схватить капитана за запястье, но его деланное веселье и лукавство мигом испаряются, стоит Тобираме дёрнуться и зашевелить рукой. В тёмном взгляде тонут айсберги, одна из бровей ползёт вверх, мол: «это что такое?», а губы сразу сжимаются в тонкую полоску. Мадара может меняться по щелчку пальцев. Он в очередной раз доказывает, кто здесь обременен властью.       Учиха не в силах спустить всё с рук, дать возможность Сенджу думать, что он чем-то отличается от остальных. Нет, он, конечно, особенный, но не до той степени, чтобы перестать уважать капитана. Тобирама — кошка, самая странная и забавная из всего выводка, ей всегда уделялось много внимания, а вкупе с ее характером это дало то, что ни после первого, ни после второго щелчка в нос на стол лазить она не перестала. Но Мадара всегда был собачником, поэтому с кошками особо не церемонился.       — Ты переоцениваешь мою команду, — Учиха садится в кресло, сгибая в коленке одну ногу и ставя её на сиденье. Он продолжает говорить, хотя на предыдущую реплику Сенджу ничего не ответил.       В руки Мадара берёт кофе и поглядывает на трубку. Он становится каким-то злым и грустным в одночасье. Или нейтральным. Сложно сказать. Тобирама смотрит на то, как дёргается кадык капитана, пока он делает большой глоток.       — Она сильная, потому что ей управляю я, а у меня в подчинении есть такие бравые ребятки, как Пейн и Сасори, ну, может ещё Какузу, Хидан и Кисаме. Это фактически вся команда. Несменяемый состав. Они действительно умные и прилежные со мной. У них есть способности, чувство собственного достоинства и, что самое главное, — мозги, — на младшего он не смотрит, рассуждает как-то лениво, будто рассказывает этот монолог в сотый раз, да ещё и нехотя.       Солнце начинает нагревать дерево, прогревая каюту.       — Скажешь им, что я тебе говорил это: ты — труп. Пусть не расслабляются. А всё остальное — мясо, — он складывает руки в замок на столе, разминая будто бы затёкшую шею, — которым обрастает скелет. Мы все пираты, а значит мы — воры, живём за счёт наживы. Большинство здесь — полнейшие ублюдки, которые давно уже должны были шагать на гильотину за какой-нибудь плохо организованный рэкет.       Мадара помогает себе руками, разгоняя мысль.       — Мои парни выгребут всё золото, но не зарежут человека, который не нападёт первым. Им это не нужно. Они не добрые, но понимают, что это бессмысленно — отнимать жизни, — он рассуждает об этом легко, при этом вращая кистью руки и играясь перстнями на больших пальцах. — Те, кто уважают меня, — он жестко ставит указательный палец на поверхность стола, смотря на Тобираму из-под смоляных ресниц, — поднимаются выше. Остальные остаются по итогу за бортом. Потому что они приходят за мимолётной наживой и лишь единожды ходят с нами вокруг земель. Они не знают, что такое работать и не строят планов дальше, чем на следующий день. Они слишком тупые, необразованные и отсталые от жизни крупных городов, чтобы решить быть кем-то большим, чем просто головорезом. Они упрощают существование до чего-то такого же низкого, как и они сами. Они понимают только язык унижения, так как только так можно задавить их, — Мадара смотрит в иллюминатор, дергая носом, — нет чувства стыда, совести, ты не можешь ничего нового и правильного вложить в их крошечную черепную коробку, да так, чтобы эта мысль там ужилась. Они нарушают правила, крадут у своих, обсуждают меня, обсасывая каждую косточку, убивают без разбору, просто потому, что начинают чувствовать власть и безнаказанность. Я не могу структурировать эту систему, у меня просто не хватит терпения на этих необразованных уродов, — Тобирама внимательно вслушивается в его озвучиваемые мысли, при этом всматриваясь в каждую из черт его лица. Всё сравнивает с юной копией.       Мадара делает паузу на кофе.       — Их зарежут при очередном разбое в отместку или как символ последнего шанса перед смертью. Или они откинутся в опасном плавании. Они же все чувствуют себя слишком сильными и бессмертными. Или я. Я убью их. Покалечу, — Сенджу смотрит на бесстрастное лицо Учихи, хлебающего уже негорячий кофе. — Этот слой накипи сойдёт со временем, им на смену придут другие, — пронзительный взгляд умных глаз заставляет Тобираму на секунду засомневаться.       — В этом есть смысл, когда ты, как капитан, являешься воплощением добра и образцом для подражания.       — Мне похуй, — улыбается в кружку Учиха, вздыхая.       — Время идёт, ничего не меняется, — Тобирама хрустит пальцами, сминая их поочерёдно.       Мадара по-звериному дёргает губой.       — Не делай так.       Он делает ещё пару глотков, внимательно следя за расслабленным и вовсе не задетым его словами Сенджу. Тот рассматривает коллекцию его книг.       — Ты думаешь, так было всегда?       — Да.       — Интересно. Они опять замолкают на пару минут. Теперь просто пялятся друг на друга. Тобирама хватается за мысль, что чуть ли не на протяжении всей жизни не может ни говорить, ни делать, что хочет. Он бежал из одной клетки и через путь длинною в несколько лет попал ещё в одну. Это удручало.       — Ты до сих пор называешь меня на «ты», — Мадара с помощью пальца подпаливает табак в трубке и, откидываясь на стул, начинает смолить. — Ты, как и они, нарушаешь правила. Не стучишься, три дня назад вообще ослушался прямого приказа, — он сощуривает свои безмятежные глаза и сразу становится внимательным на вид к деталям. — И ты думаешь, что я тебе всё спущу с рук только потому, что ты — Тобирама Сенджу.       Младший вперивает взгляд в пол, скалясь и ведя плечом. И смотрит он вниз не потому, что ему стыдно или нечего ответить, он просто злит капитана, предпочитая смотреть на обшарпанный пол, нежели на его худое лицо.       — Что думаешь на этот счёт?       — Я думаю, что если бы не я тогда, то твои люди бы кормили сейчас акул.       — Справедливо, — хмыкает Мадара, пропуская полупрозрачную струйку слабого дыма через плотно сжатые губы. — Знаешь, я не говорю этого никогда, потому что если надвигается угроза, твоя прямая обязанность — защищать команду, но ты не часть команды, потому тебя я поблагодарю. Спасибо, — ни один мускул на его лице не дёргается при этом.       Удивительно. Мадара не выглядит так, будто его заставляют это говорить. Тобирама лишь кивает.       — Я должен тебя наказать. И делать это каждый раз, когда ты сделаешь шажочек в сторону, потому что я люблю дисциплину.       — Делай, — пожимает плечами младший, совершенно не напуганный.       Шрамы и синяки на видных участках кожи выглядят намного светлее и менее болезненно, чем в прошлые разы. Сам Сенджу вообще выглядит лучше, правда ещё не завтракал сегодня. Его в срочном порядке отправили относить кофе в капитанскую каюту, при этом лицо у кока было до того кислое, что Тобирама чуть не огрызнулся на неё.       — На этот раз я упущу это из внимания, учитывая твои заслуги, но если ты всё равно продолжишь в том же духе — я просто угроблю тебя, — неожиданно произносит Мадара, склоняя голову на плечо на манеру кошки, — я думаю, ты достаточно получил, и все те дни, и та аномалия были настоящим испытанием. Ты отдежуришь две смены без сна, на этом и покончим, — он откладывает трубку в сторону.       Все движения капитана были пропитаны чем-то неторопливым, тягучим. Внутри было желание не делать больно просто потому что. Без аргументов. Он смотрел на аккуратное лицо парня, чью красоту не портили даже ссадины и синяки, а татуировки наоборот придавали шарма. Так же красив, как и семь лет назад.       — Но ты же не перестанешь.       — А почему я должен?       — Хорошо, — Мадара закидывает ноги на стол, прочёсывая спутанные волосы руками от корней. — Называй на «ты», когда мы остаёмся наедине, иначе ты довольно-таки быстро лишишься всех пальцев на четырёх конечностях, — он вздыхает, массируя виски, — ни поесть, ни подрочить не сможешь — от такой жизни и утопиться будет охота. Взамен рассказываешь всё от начала до конца с момента смерти Изуны и всё, что касается твоего брата в особенности, — он ловит взгляд Тобирамы, немного озадаченный и вмиг погасший, и думает, что уже предаёт себя, а точнее то, кем он хочет быть.       Мадара, как никто другой, понимает, что дает будущему новичку поблажку, которую никто до этого получить не имел права. И так будет всегда. Этот парень принесёт лишь разруху в его устоявшуюся жизнь, потому что даже сейчас, оставаясь лишь третий раз наедине с ним, Учиха уже нарушает собственные заповеди.       Тобирама молчит, смотря мимо кэпа, и мягко сглатывает. Голова начинает слегка гудеть. Он пытается вспомнить тот случай, когда сделал что-то настолько ужасное, что бумеранг, чуть не снося голову, сейчас влетел в него с такой силой. За что? Почему один из призраков прошлого сейчас допрашивает о чем-то столь тяжелом и болезненном? У парня проходит волна мурашек по рукам, что не уходит от всевидящего ока Мадары.       — Ты можешь и сам всё узнать, — пожимает блондин плечами, будто ему безразлично.       — Ты будешь под моим контролем и опекой, когда ступишь на палубу, остальное — не моё дело, — он сосредоточенно вглядывается в каждое движение, в каждый вздох, гадая, что же такого младший сможет ему поведать, чего он сам не знал.       У Тобирамы поджимается живот на слове «опека», потому что это смешно. Сенджу трясёт затёкшими кистями рук, поудобнее усаживаясь. Он не может поверить в то, что Мадара не позволяет себе рыться в чужих воспоминаниях, пока не вспоминает один разговор с его тренировок, подслушанный украдкой. Отец Учих сидел напротив двух братьев, замолчав на мгновение, чтобы те полностью сконцентрировались на нём. Дословно Сенджу его наставление не перескажет, но парень точно помнил, что именно с этого момента проникся к нему — второму Учихе, который так и замкнул этот короткий список, — уважением.       «Не смейте никогда использовать свои способности, чтобы узнавать то, что ваши друзья и близкие не хотят вам говорить. Если они не доверяют вам что-то сокровенное, то вы не вправе лезть человеку в голову и просто выуживать это оттуда. Имейте честь и совесть перед теми, кто вам дорог. Другой разговор, если перед вами будет враг».       — Что ты хочешь знать конкретно? — воспоминания подкупают, Тобирама сдается.       — Ты помнишь нашу последнюю встречу? — вопросом на вопрос отвечает Мадара.       Он не знает, что почувствует, если ответ будет отрицательным. Он не должен чувствовать ни щенячьей радости, ни тупой грусти от того, что он помнит, а Тобирама — нет. Это заставляет Учиху нахмуриться.       — Да, — даже если бы Мадара не понимал абсолютно каждый раз, когда он соврёт, Тобирама почему-то всё равно не стал скрывать этого.       Всё же это было как-никак сокровенно. Это было одно из немногих приятных воспоминаний из юношества, связанное с чужим кланом.       — С этого момента, — капитан делает последний глоток кофе и заканчивает раскуривать трубку, заполняя каюту легкой дымкой.       Кэп мечет быстрый взгляд на левый край стола, безошибочно помня расположение абсолютно всех вещей, берёт в руки костяной гребень с прожилками бордово-коричневого цвета и редкими зубцами и вопросительно смотрит на Тобираму, который следит только за его руками.       — Мы, если что, никуда не торопимся, — Учиха хмыкает, разделяя пальцами волосы на две части и одну перекладывая через плечо на грудь.       Нечесанные волосы выглядят как кусок старой ваты. Тобирама помнит, какие шикарные волосы были у семнадцатилетки из прошлого, и ему хочется, чтобы хотя бы волосы не выдавали то, насколько беглый принц стал беспечным, безнравственным, черствым. Хоть отчасти он был таким и в юношестве.       — И не ври мне.       Тобирама чувствует восходящую от самого живота волну, подготавливающую к тому, что сейчас придётся излиться, приоткрыть занавес собственной семьи, обнажить душу перед тем, кто этого не заслужил. Мадара сидит с бесстрастным ровным лицом, явно понимая, о чем просит. Принц сидит пару десятков секунд, просто глубоко дыша и пытаясь построить хоть какую-то цепочку из воспоминаний, чтобы не голословить попусту. Он должен хоть как-то втереться в доверие, чтобы смочь улизнуть в нужный момент, когда хватка пирата ослабнет.       Мадара впивается гребнем в кончики волос, начиная с остервенением драть их, как будто он ненавидит эти длиннющие патлы, и бесконечная возня с ними только досаждает. При этом он не отводит темных зрачков от горла Тобирамы.       — Что ты делал в тот день в богом забытом углу нашего сада? И почему вообще отирался там чуть ли не всё время? — Учиха прочёсывает только одну треть волос на одной стороне, но уже снимает целый клок здоровых волос с зубцов, моментально сжигая их.       Тобирама зарывается пальцами в корни волос, утопая в неудобном стуле.       — Мне нужно было побыть одному.       И это звучит чертовски жалко. Сенджу даже мнёт губы от того, насколько он, верно, сопляком выглядит что сейчас, что выглядел тогда.       — Ты уходил после завтраков, возвращался только на тренировки и спарринги, даже на обедах тебя часто не было, — Мадара выпутал из волос какую-то веточку и очень натурально ей удивился.       Тобирама странно дёргается. Он не думал, что его уходы в последние две недели были столь заметными и очевидными. Просто тогда никто ему и слова не вымолвил, видимо, все или понимали его чувства, или же всем было всё равно. Но почему Мадара начал разговор именно с этого? Неужели ему было настолько интересно знать эту деталь, давно затерявшуюся в потоке времени?       — Ты состоял в моём личном фан-клубе? Или просто выучил расписание ради забавы?       — Если ты думаешь, что то, что я позволяю тут сидеть, даёт тебе право ёрничать, ты глубоко ошибаешься, — Мадара берёт гребешок в две руки, с лёгкостью отламывая один из зубчиков.       Он ухмыляется и прицельным движением мечет осколок в шею Тобираме. Тот не дёргается, лишь немного прикрывает глаза, когда игла наполовину входит где-то над ключицей. Он пытается пошевелить рукой, чтобы вытащить её, но не может. Не может вообще ничего сделать.       Проходит пять минут, пока Учиха изуродованным гребнем дочёсывает патлы, немного наклоняя голову в сторону. Он поднимает умиротворённый взгляд на Сенджу, что не может даже моргнуть. Из-за того, что все колтуны были вычесаны и в волосах появился объём, лицо старшего стало ассиметричным, и если бы Тобирама мог, он бы ухмыльнулся с этого. Мадара подошёл к нему и вынул иглу. Сенджу сделал глубокий вдох, и всё тело будто ожило. Кэп садится прямо напротив на стол, загораживая всё собой. Их колени соприкасаются.       — Следующий раз будет в глаз. Продолжай.       Тобирама вращает глазами пару раз, приходя в себя. В тех местах, в которых он соприкасается с Учихой, кожа леденеет.       — Отец был повёрнутым фанатиком, придерживающимся неведомой стратегии соперничества между семьями. Потому мы оставались в вашем замке так долго. Ну, ты знаешь.       Тобирама останавливается, трогая рукой нижнюю губу и случайно задевая синяк на шее. Ужасный, отвратительный синяк. Вечно его тело было раскрашено чьими-то грязными руками, которые не имели права даже дотрагиваться до него.       — Хаши всё устраивало, а я не мог выносить жизни в чужом доме, с чужой прислугой и всем твоим семейством, — Тобирама пожимает плечами, явно зная, что Мадара не питает нежных чувств к родне, — включая тебя во главе.       Смешок.       — После тренировок я уходил в сад и тренировался ещё. В тот день отец сказал, что мы уезжаем пораньше, на меня нахлынуло что-то, — принц запинается, нервно усмехаясь своим же словам, — и я пошёл туда вновь. Там всегда было тихо, никто не шастал, но неожиданно появился ты с той девушкой.       — Мне навязали познакомиться с выгодной партией, — на автомате отчеканивает Мадара, закидывая ноги на стол и садясь по-турецки, чем, собственно, и лишает их обоих телесного контакта.       Тобирама заметно расслабляется.       — В любом случае.       — Дальше.       Сенджу поднимает на него странный взгляд, будто выискивая ответы в самом капитане. Он не знает, как тот теперь отреагирует на смерть брата.       — Через две недели после отъезда нам сообщают о смерти Изуны.       Тобирама останавливается, напрягая все свои сенсорские способности для того, чтобы уловить чужую чакру. Беспристрастное и даже неживое лицо Учихи ставит его в ступор. Хотя он быстро отмахивается, понимая, что перед ним сидит совсем иной человек, нежели прежде.       — Дальше, — тем же тоном произносит Мадара.       — Нам сказали, что ты убил его и своего дядю, якобы для того, чтобы украсть глаза и занять трон после свержения отца, потом тебя остановили и взяли под стражу, но ты сбежал.       Мадара ожидаемо безболезненно и очень холодно улыбается, чуть приоткрывая глаза. Он заканчивает с волосами, отправляя их за спину. Теперь он выглядит ещё свежее и сильнее.       — Боже, так много разных вариаций, — он хмыкает, облизывая губы, — и вы поверили?       — Хаширама — нет.       — А ты?       Тобирама почти открывает рот, чтобы сказать: «а это имеет значение?», но вовремя щёлкает зубами, прерываясь.       — Я тогда не знал, что думать.       — Неужели? Я думал, ты на слово поверишь.       Сенджу закатывает глаза.       — Я бы поверил, если бы там не фигурировало имя твоего младшего брата.       Мадара кивает, но не в знак одобрения. Или что-то вроде этого. Он лишь говорит: «продолжай».       — Их обоих хоронили в закрытых гробах, — пробегаясь пальцами по губам, вспоминает обрывки церемонии Тобирама. — Хаши ещё сильнее возненавидел отца, его людей и твою семейку за то, что они соврали, скрыли от всех правду в угоду удобности. Он, кажется, единственный был уверен в тебе больше, чем в себе, — Тобирама так монотонно и бесцветно рассказывает, что у Учихи создаётся впечатление, будто его не заботят собственные слова.       Но там умер Изуна — его хороший, чуть ли не единственный друг помимо брата. Он просто не мог ничего не чувствовать. Не мог быть как он. Мадара на секунду отключается, стискивая ладонь на кулоне с веером, и прислушивается к себе: ничто в душе не ломается с треском, не плавится под пламенем, разжигаемым его сердцем. Ничего не скрипит, не болит. Немного чешется, как зажившая ранка. Но не становится тяжело или дурно. Он давно пережил всё это и просто хотел увидеть ситуацию со стороны. Почти ничего не осталось от его болезненного пути забытья. Это радовало.       — Что случилось с Хаширамой?       Голос неожиданно вырвался хриплым, потому Учиха прокашлялся и глаз с Тобирамы не сводил. Но тот уже свои закрыл, сжимая кулаки. Старший натянул улыбку от этой умилительной сцены.       — Не ломайся.       Тобирама открывает глаза и тут же расслабляется. Кэп вскидывает брови и сразу активирует глаза, смотря на жилку пульса. Бьётся всё так же ровно. Поражающая выдержка, которая, конечно, не сравнится с его собственной.       — После этого отец продолжил ещё более усердно готовить Хашираму к трону. Но мы оба открыли глаза, и теперь все его методы, которые раньше казались просто жесткими, преобразовались в бесчеловечные и тупые. Со взрослением к Хаши пришло понимание, что наша страна беспрепятственно катится ко дну.       Тобирама задохнулся, остановившись. Желудок крутило от того, что он давно не ел, а в горле пересохло. Мадара же в это время, плетущий одну косу, переваривал сказанное, уперевшись взглядом себе в пятки. Ещё в голове ютилась мысль о том, насколько же было приятно слушать речь Тобирамы. Как и он, принц вырос в высшем свете, и по-другому и быть не могло, но начитанность и отсутствие изобилия "слов-паразитов", тупого мычания и страшных сокращений ласкало слух. Что было странно — так это текст, составленный подробно и без единой эмоции. Лишь сухие слова и безыдейный взгляд себе на руки.       — Мне надо чего-то выпить, иначе я сдохну.       Мадара не сразу замечает, что с ним разговаривают.       — М?       — Можно мне выйти попить?       Унизительно. Мадара не отвечает, лишь ложится на стол спиной, поворачивая голову влево. Взглядом зацепляется за флягу, обшитую телячьей кожей.       — На, — он протягивает её младшему, и их пальцы на секунду соприкасаются.       Руки у Тобирамы холодные. Он отвинчивает пузатую бутыль аккуратным движением, принюхиваясь. Сразу морщится от жёсткого запаха спирта.       — Пей.       — Нет, я не буду пить это.       Мадара ставит одну ногу ему на колено, сильно надавливая.       — Пей, — чётче повторяет он, и Тобираме кажется, что у Учихи сейчас выпадут глаза, настолько сильно он таращится на него.       Парень плотно сжимает губы, будто бы это поможет ему не чувствовать обжигающую горечь рома, и делает глоток. Морщит лицо, быстро проходясь порозовевшим языком по губам. Они моментально высыхают. Глотку дерёт, будто он решил позавтракать ветками терновника.       — Ты не пьёшь? — биджу, почему Учиха относится к этой новости с большей гаммой эмоций на лице, нежели воспоминаниям об умершем брате?       Тобирама слишком резко машет головой в разные стороны, пытаясь стряхнуть с себя это неприятное ощущение.       После того дня — ни разу.       — Надо будет как-нибудь тебя напоить, — Учиха следом делает два приличных глотка, даже не морщась при этом.       Они опять мимолётно касаются пальцами. У Мадары руки горячие. Тобирама ждёт, пока он закрутит флягу, и лишь скучающе качает головой, не зная, продолжать ему или нет. Он едва ли не пропускает вскользь сказанную фразу.       — Как он умер? — шутливый тон опять испаряется, уступая место громадной и непроходимой стене.       Эта часть самая нелюбимая. Смерть брата — единственное, с чем Тобирама не мог смириться по сей день. Рана всё ещё кровоточит, и он честно не знает, кем надо быть, чтобы забыть и отбросить эту боль. Он бы не смог.       — Что ты знаешь?       Мадара смотрит в потолок, вспоминая.       — Последний раз, когда мы с ним встретились, а это было за год до его смерти, он говорил, что с вашим поехавшим стариком не всё в порядке, а он собирается делать что-то грандиозное. У нас было совсем мало времени, поэтому больше ничего и не сказал. О том, что его грохнули, узнал от кого-то левого, спустя практически месяц, потому что был в долгом плавании.       Тобирама кивает, даже не понимая зачем.       — Практически так, — тихо произносит он, подгибая ноги в коленях и садясь на манеру совы. — После всего этого Хаширама узнал отца лучше. Он уже тогда ненавидел его за сломанное детство. Отец был консерватором до мозга костей и скорее усрался, нежели стал бы что-то менять.       Парни обменялись быстрыми, ничего не значившими улыбками, и воздух в каюте как будто бы разряжается.       — Брат начал всё больше избегать его. Они часто ссорились, Хаши отстаивал свои взгляды. Он проводил много кампаний, которые вроде как шли вразрез с отцовской политикой, но в то же время и не мешали ей. Отец начал отсрочивать передачу трона, хотя грезил как можно быстрее его отдать буквально недавно, чтобы сильнейший Сенджу начал править.       Издавна сложилось так, что страна Огня была территорией вечных распрей двух мощнейших кланов — Сенджу и Учих. Три поколения назад предки обоих кланов заключили перемирие, в ходе которого в стране возникли две правящие семьи с одинаковыми полномочиями и две столицы. Территория поделилась лишь условно, ведь фактическое разделение грозило новыми межклановыми стычками за клочок земли и нападениями со стороны соседних стран. Политика велась только лишь в согласовании друг с другом, именно поэтому частые визиты на другой конец страны для молодых людей были не редкостью с самого детства. В это же время обычно проводились показательные соревнования между кланами. Это лишь подтверждало то, что соперничество полностью не испарилось между семьями.       — Отец начал сходить с ума, — продолжил принц. — Жестоко обращался с младшим. Я просто ездил по крупным городам, выполнял всякие миссии, только бы не находиться во дворце. В любом случае с Хаши мы в последнее время виделись очень редко, — он переводит дыхание, складывая руку на живот. — Отец отсрочивал коронацию в надежде изменить что-то в брате, но тот уже перестал быть его куклой. Как я уже говорил, он правда начал сходить с ума: ему казалось, что брат хочет свергнуть его, что он в сговоре с Учихами и собирается совершить переворот, или что после его отставки он сдастся им.       Тобирама не любил говорить про отца. Ненавидел. Если бы в его жизни не было его присутствия хотя бы в последние годы — он бы не потерял всего. По рукам проходят мурашки, когда он понимает, что сейчас подберётся к главному. Вены на шее разбухают, хотя он не особо волнуется, скорее так происходит от натуги и боли.       — Потом случился теракт, ты, наверно, знаешь.       Он стреляет в Учиху глазами и понимает, что тот в курсе дел. Мадара едва уловимо кивает.       — Мать на какое-то время впала в беспамятство, сейчас она не может говорить и слышит не особо хорошо. Часто теряет сознание и всё в этом духе. Отцу осколок попал в позвоночник, в крупный канал чакры. Там был очень сильный шиноби, у которого была способность стократно увеличивать взрывную волну — колоссальный потенциал для разрушения. Они забаррикадировали входы и смылись, думая, что родители погибли. Наложили барьер. Потом, после того как до родителей смогли добраться, медики ничего не смогли сделать — времени прошло слишком много. У отца отказали ноги. Думаю, что в тот момент он окончательно свихнулся.       Мадара снова кивает.       — После всех событий он обвинил во всем Хашираму, то есть не так. Отец огласил, что якобы он был в сговоре с соседями, потому что проникнуть в страну незамеченными, а тем более прокрасться во дворец и королевские покои — невозможно. Потом от соседей пришло письмо о том, что если у них не будет головы Хаши — они вводят войска на северные территории. Тогда у нас шла война на востоке, и большинство сил было брошено туда. Если бы не здоровье и не подозрения, отец с Хаширамой и оставшимся войском самолично бы дали отпор, но он решил откупиться братом.       Тобирама закидывает голову назад, закрывает глаза. Горло болезненно сжимается. Ему похуй, что Мадара думает сейчас о нём.       — Ваш отец всегда был уродом — факт, — легко пожимает плечами Мадара.       Тобирама дальше молчит.       — Мне из тебя выбивать продолжение?       Ощущение потепления сразу проходит, хотя младший и знал, что все те ухмылки и гляделки стоили ровным счётом ничего. Мадара в любой момент из игривого и кокетливого мог обратно засунуть себя в бездушную оболочку, которая не понимала слова «нет», и которой были чужды всё эмоции.       — Отец отправил Хашираму на миссию в ту страну, — Тобирама специально обходился без названия страны, умалчивая его, хотя непонятно для чего, ведь Мадара примерно понимал о ком идёт речь — не такой далёкий он был от географии собственной страны и политической картины континента в целом. — У него тогда уже была невеста из дома Узумаки. Она осмелилась поехать с ним, потому что узнала, что ждёт ребёнка.       Мадара сглатывает.       — Произошло так, что в один момент один из наёмников просто приставил кунай к животу Миты, — он тянет за волосы на голове с такой силой, что натягивается кожа на лбу.       Тяжело пропускать через себя всю ситуацию. Представлять себя на месте брата, чувствовать его страх за любимую женщину и нерожденного ребёнка — ужасно.       — Это была чакренная аномалия, поэтому ничего, кроме тайдзюцу у него не оставалось. Я не знаю, как получилось так, что он дал себя отвести туда. Наверное, слишком доверился отцу, потому что во время теракта он был заграницей, и деталей нападения ему не сообщили, — Тобирама вздыхает. — Хашираму потребовали сдаться. Было понятно, что они убьют её и малыша при первом же движении, поэтому он сдался. Никто не ожидал, что всё произойдёт так стремительно, потому что, быстро переговорив с начальником охраны, брат с ним сошлись на том, что всё равно противники потребуют выкуп. Но как только он сдался, они одновременно прострелили сердце и ему, и ей — снайпер находился вне поля зрения, мы так и не узнали, откуда и кто стрелял. Потом кто-то из сопровождающих ещё раз выстрелил в живот, — Тобирама кусает большой палец руки, сосредоточенно смотря в одну точку.       В голове ничего. Совсем. Только молоточки, которые начинают долбить по вискам. Тобирама даже не пытается вспомнить прекрасную улыбку возлюбленной брата и его мягкий голос, когда он рассказывал о своей женщине, иначе просто взорвётся от злости и отчаяния.       — Я думаю, твой брат был редкостным идиотом, раз умер вот так, имея громадную силу в руках, — ведёт плечами Учиха, сцепляя руки над головой в замок и потягиваясь два раза с блаженной миной на лице.       Тобирама сначала впадает в ступор, не понимая сказанного. Тупое выражение его лица быстро сменяется на поддельную ухмылку, ноги распрямляются, одна закидывается на другую, а голову подпирает аккуратно сложенный кулак. Принц перехватывает взглядом Мадару, говоря с таким ядом в голосе, что сам у себя вызывает раздражение:       — Мой брат хотя бы умер, защищая любимого человека и своё дитя, в то время как твоему вырвали глаза понапрасну, — он выгибает носок на ноге, возводя маразм этой ситуации в абсолют.       То есть они буквально сидят и меряются смертями братьев, то ли пытаясь друг друга посильнее уколоть, то ли показать совершенно ненужную безразличность.       Мадара сначала растягивает холодную и злобную усмешку на своей испещренной мелкими морщинами, пигментными пятнами и шрамиками физиономии, а потом заливается таким ненатуральным смехом, что Сенджу не верит ни в единый звук. У Учихи заметно дёргается кончик мизинца на правой руке. Тобирама может только хмуриться на всю эту безумную сценку, понимая, насколько же обесценились все его чувства перед этим человеком. Человеком, который может смеяться над смертью брата, при этом не вкладывая в голос ничего, кроме фальши.       — Зубки уже не молочные у малыша, — Мадара вытирает несуществующие слёзы в уголках глаз загорелыми пальцами.       — Расскажи, что случилось в тот день, — тихо просит Тобирама, полностью обесточенный этой безбожной игрой.       — Нет, — улыбается Мадара, спрыгивая со стола, и вновь бьётся коленями о колени младшего.       Он заходит за него и идёт к сундуку с одеждой.       — Можешь постараться всем известным способом и попытать удачу!       Тобирама прикрывает глаза и медленно вздыхает. Волна отвращения опять накатывает на него. Он слышит шуршание тканей и бляшек на заднем фоне.       Мадара снимает с себя спальную одежду, быстро накидывает лёгкую рубаху с вырезом аж до солнечного сплетения и решает всё же остаться в этих штанах. На ноги ничего не нацепляет, так и подходит к Тобираме босиком, кладёт руку ему на стык шеи и ключицы. Тот ведёт от прикосновения всем телом.       — Так что?       — Я думаю, они бы сильно в тебе разочаровались.       — Мне не привыкать, — старший лишь пожимает плечами и обходит парня, забирая кружку с собой. — Свободен. Точнее нет, иди в трюм, я приду через пару минут. Но не расслабляйся, это ещё не всё, что я хотел знать.       Тобирама ничего не отвечает, просто встаёт на совершенно деревянные ноги и с чувством полной опустошенности выходит. В голове не укладывается ничего из этого. Он смотрит вперёд, но ничего не замечает. Пара пиратов, трущихся у каюты капитана, кидает ему в спину вопрос или угрозу, но он лишь идёт вдоль борта к трюму, прикусив язык.       — Эй, — глаза будто включаются, когда он чувствует тычок в плечо.       Сенджу задирает голову кверху, незаинтересованным взглядом проходясь по уродливому лицу высокого мужчины, весящего как три Тобирамы вместе взятых, в которого он видимо врезался. Принц скашивает зрение на ближайшую матчу.       Мозг мыслит на опережение.       — Какие-то проблемы? — Сенджу говорит еле слышно даже для себя.       — Что-то ты засиделся в каюте кэпа, даже ходишь с трудом, — ехидно подмечает пират, сверкая гнилыми и пожелтевшими от дешёвого жевательного табака зубами.       От него несёт застоявшимся потом и нечищенными зубами. Тобирама брезгливо кривит лицо. Отвратительно.       — А ты засекал? Следишь за мной? — парень показательно делает шаг в сторону.       Настроение: нырять с головой в любую стычку, лишь бы чем-то забить мысли.       — Просто думаю, успел ли ты отработать свою собачью лежанку уже или нет, — он толкает плечом своего товарища, и они начинают хихикать.       У Тобирамы правда сейчас нет сил оставаться в равновесии, поэтому:       — Не кажется ли тебе, что факт того, что ты добровольно согласился спать в куске тряпки с кучей других мужиков в одном помещении вместо собственной каюты, указывает лишь на твои пидорские замашки, — про «пидорские» было, естественно, лишним, но такая сложная издёвка не дошла бы ни до одного из них.       — Чё? — хмурит мужик жидкие рыжие брови, растущие почти треугольником.       Он толкает принца огромным животом к мачте, свирепея. Удивительно просто разозлить таких недалеких людей. Глаза заволакиваются пеленой гнева моментально. Тобирама улыбается, замечая краем глаза движение знакомого силуэта справа.       — Ты так давно не чистил уши, что уже перестал слышать? — принц делает ещё один маленький шажочек назад, припечатывая себя к уходящему вверх столбу.       Он осознанно даёт загнать себя в угол и даже разворачивает голову в противоположную от кают сторону, подставляя щёку.       — Сука, — мужик хватает его за ворот, поднимая над землёй на пару сантиметров, и замахивается с левой руки — это Тобирама учёл тоже.       Обычно Мадара не вмешивается до окончания потасовки или же пока не поймёт, что происходит не драка, а, например, рядовое избиение. Но даже в последнем случае он иногда выжидает — естественный отбор в действии. Сейчас же он проклинает себя за то, что ускоряет шаг, чтобы успеть. Двигается бесшумно, стремительно, словно пантера. Все происходит за считанные мгновения, в которые шайка Шима, затеявшего потасовку, даже не успевает толком опомниться, так и продолжая стоять с шакальными улыбками на лицах. Мадара прицельно бьёт в локоть жёсткой ладонью так, что даже наросшие мясо и жир не спасают кость — Шим взвывает, уже собираясь вслепую напасть на невидимого обидчика. Рот так и остаётся открытым, когда Мадара с бесстрастным лицом тянет его за уши и разбивает коленом нос. Пират хватается за лицо здоровой рукой и хочет что-то сказать, но его бесцеремонно отталкивают в сторону.       — Ах ты сучка, Сенджу, — теперь Мадара с безумной лыбой припечатывает пленного к матче, все такой же жёсткой ладонью вцепляясь ему в волосы.       Сам помнит, как дядя таскал так его за волосы — было стыдно перед самим собой за такое унижение. Кэп не заботится о том, что эту сцену видят все, кто услышал звук брани и прибежал поглазеть на разборки. Он склоняется над ухом, ещё сильнее наматывая волосы на кулак. Мадара ошибся, когда подумал, что они ничем не пахнут. Они пахли морем, как и всё, что его окружало последние года.       — Ты знал, — на ухе чувствуется его горячее дыхание, но Тобирама только ядовито лыбится, поворачивая голову, — поэтому подставил, как терпила, щёку, да? Чтобы я тебя защитил от большого и ужасного пирата? Но знай, что если бы ты ответил, я бы для начала сломал тебе пару рёбер…       Тобирама несильно толкает его плечом.       — Ты настроил всю команду против меня, теперь я делаю обратное, — в тон ему отвечает младший.       Все не могут разобрать ни слова, но продолжают с интересом наблюдать за разыгрываемой сценой.       — Ха-ха! — Мадара натурально смеётся, напоследок с силой прикладывая парня башкой об мачту. — Какой же ты всё-таки забавный!       Они смотрят друг на друга с какой-то утихшей свирепостью, но не отступают ни на шаг.       — Пошли уже завтракать, — Мадара лениво оборачивается в сторону Сасори, идущего чуть ли не под ручку с Пейном и тщательно скрывающего зевок в изгибе локтя.       — Ты портишь все мои воспитательные процессы! — кэп быстро стреляет глазами сначала в Тобираму, а затем и в сторону трюма, намекая на то, чтобы не отставал.       — Надо обсудить кое-что, — когда боцман ровняется с капитаном, Мадара полностью переключает всё внимание на него.       Выглядит это по-детски и инфантильно — вот так быстро переключаться между собеседниками и скакать с темы на тему. Тобирама не смотрит ни на одного из возможных обидчиков и идёт следом, пытаясь воспроизвести ощущение капитанской руки у себя в волосах. Затылок неистово трещит — приложили его знатно.       «Блять», — думает поначалу парень, а потом он уже переключается на запах стряпни, вызывающий дикие протесты у изголодавшегося тела.       В конце концов они не обмолвились и словом — Учиха обсуждал завтрашнюю высадку на сушу со старшими, а Тобирама ел, раздумывая о своем наказании — дежурстве.