Mon Monsta

      Чангюн сжимает пластиковую бутафорскую маску, изображая заинтересованность в бубнеже режиссера. Монотонная речь, сквозь шум толпы совсем не достигает ушей, да даже и без разницы. Гюну плевать на указания, как лечь и какую эмоцию отыграть, в любом случае, он будет делать по-своему. Он только кивает, мол, да, господин режиссер, я все понял.       На съемочной площадке душно и слишком ярко. Так дискомфортно, но все эти ощущения только на руку. Гюну хочется отыграть так, чтобы у всех посмотревших сердце остановилось, перед этим причинив такую боль, которую он испытал когда-то сам.       Режиссер что-то советует в последний раз и встает с реквизитного дивана, да так, что тот мерзко скрипит. У Чангюна в голове что-то между полнейшей пустотой, приятной эйфорией от предвкушения работы над чем-то действительно стоящим, да болью от воспоминаний из прошлого. Но, скорее, все-таки второе.       Желтый свет прожекторов выглядит слишком неестественно и слепит, отчего глаза слезятся, Чангюн жмурится, да почти тянется, чтобы глаза потереть, но останавливается на полпути, вспоминая про макияж. Макнэ все еще продолжает касаться гладкого пластика маски, настраиваясь на весь этот антураж. Гюн откидывается на спинку дешевого дивана и пялится стеклянным взглядом куда-то в толпу. Сотни глаз смотрят на него прямо сейчас. Изучают, восхищаются, возможно.       «Камера, мотор!» — командует режиссер и Чангюн слышит биты своего трека.       И его волной из воспоминаний и чувств окатывает. Он царапает ногтями реквизит, прижимая его плотно к лицу. Закатывает глаза, откидывая голову на спинку дивана, а рукой шарится по сидению, меняет позы. Волосы в глаза противно лезут, а в маске дышать почти невозможно. Гюн изучает толпу перед ним. В первом ряду, господин режиссер, сидящий на стереотипным режиссерском кресле, пялясь в экран камеры, рядом с ним ассистент, который наблюдает с ничуть не меньшей заинтересованностью. А вокруг - массовка, люди, чья мечта, возможно сегодня исполнилась. Чангюн счастлив за них, что он часть и причина всего этого. А вот Шону, который хмурит брови и явно переживает, у стоящего рядом Чжухона во взгляде гордость, а на губах почти незаметная улыбка.       Чангюн чувствует себя хорошо.       Режиссер кричит, что, мол, снято, приступай к другой сцене. Гюн поднимается, наклоняясь вперед и опершись локтями о колени. Тут нужно показать максимум. Посмотреть в камеру так, чтобы этот кадр вставляли на обложки всех будущих статей и твитили по всему миру.       Гюн, закрывает глаза, воспроизводя в памяти все самое-самое из своей жизни. Самое травмирующее и самое прекрасное. Снова звучат биты и снова режиссер сообщает о начале записи. Чангюн считает до трех и открывает глаза.       Желтые вспышки сменяются все той же картинкой толпы перед ним. У всех глаза округлены и брови приподняты. Чангюн думает, что справился на все сто. Взгляд блуждает и в итоге цепляется за крупную фигуру где-то в самом дальнем углу. Черная кепка скрывает глаза, но Гюн прекрасно знает, что он смотрит прямо на него, а на душе от этого расползается приятное тепло и он почти улыбается.       Режиссер зовет посмотреть отснятый материал. Гюн рывком поднимается, швыряя маску на диван¸ при этом пытаясь показать Хосоку взглядом, чтобы тоже подошел, надеясь, что тот заметит. — Дым на постпродакшене добавим, — вещает режиссер, отодвигаясь от маленького экранчика.       Пока что выглядит все как-то сыро, без спецэффектов и цветокоррекции, но Гюн на самом деле доволен собой. Он задумчиво вглядывается, пересматривает несколько раз. Полностью сосредоточено, пока его руки не касается чужая. Теплая, крепкая. Вонхо переплетает их пальцы и на душе от этого становится еще теплее. Картинка на экране красивее, а жизнь, наверняка, лучше. В помещении темно, а сзади, только Кихен, в понимании закатывающий глаза. — Ты хорошо справился. — Шепчет Хосок Чангюну на ухо, крепче сжимая его ладонь