Худшая миссия Какузу

      Время шло мучительно медленно, а Хидан даже не знал, чего именно он ждет.       Сначала он взялся за замену троса. Сделав полработы, священник с досадой обнаружил, что это совсем не отвлекает, а значит, точить и начищать косу тоже не имело смысла – эти движения он и вовсе совершал на автомате. Как только он закончил, оружие отправилось в угол.       Без особых надежд он собрал разбросанные игральные карты – несколько из них он изрядно помял, пока лежал на кровати. Священник разложил оба пасьянса, которые знал, затем еще раз. Затем вытащил из глубин памяти полузабытое гадание, и это отвлекло его на какое-то время, пока он не поймал себя на том, что пытается вытащить короля. Сердито он зашвырнул колоду обратно в тумбочку.       Проворочавшись еще несколько мучительных минут в надежде понять, что ему делать, Хидан понял, чего он делать точно не будет – снова встречаться с Какузу. В таком состоянии это будет просто самоубийством. Наскоро умывшись, он выключил свет, скинул ботинки и забрался под одеяло, отвернувшись к стене. Затем завозился, и спустя секунду из-под одеяла вылетели штаны. Стало комфортно настолько, насколько вообще могло быть комфортно сейчас. Хидан задрал одеяло повыше, почти накрываясь с головой. В принципе, можно было бы попытаться уснуть.       Сердце нервно подпрыгнуло, когда послышался звук открываемой входной двери. Священник затих и напряженно вслушался: тишину нарушали мягкие шаги и шорох снимаемой одежды. Пульс невольно участился.       Напарник побродил по комнате, затем скрылся в ванной. Послышался шум воды, и Хидан отчаянно уговаривал себя не думать о том, что происходит за дверью. И когда нервы уже натянулись до предела, шум прекратился. Еще с минуту слышались неясные шорохи, затем дверь ванной снова открылась. Хидан напряженно вслушивался в шуршание за спиной, пока напарник не забрался в постель и не затих.       Сердце все еще билось, как припадочное. Минуты мучительно тянулись. Хидан облизал пересохшие губы и старался не дышать, выжидая. Наконец, дыхание на соседней кровати выровнялось, и он неслышно откинул одеяло.       Священник чувствовал невероятную усталость от все еще роящихся, рваных мыслей, но знал, что на сон точно можно не рассчитывать. Полчаса назад еще можно было бы попытаться, но не теперь, когда спиной он ощущал его присутствие. Изнывая от незнания, куда себя деть, он беспокойно крутил головой. Не ворочался – боялся разбудить, - лишь ерзал, рвано поглаживая грудь и живот. Тело горело.       Прошло немало времени. Легче не становилось. Рассерженно выдохнув, он измученно сел в постели и повернул голову. Какузу выглядел спящим. Возможно, это было не так, но сил терпеть уже не было. Если это разозлит его, так пусть наконец-то сделает с ним что-нибудь. Все лучше, чем вот так.       Неслышно Хидан опустил ноги на пол и тихо сполз с кровати, подобравшись к своим брошенным в углу вещам. Сжав рукоять куная, он распластался на полу и на секунду замер, переводя дыхание. В комнате по-прежнему было тихо.       Острие ползло по напряжённому животу от самой линии трусов, нагреваясь, затем нырнуло к вздымающейся груди и встало на дыбы, указывая прямо в сердце. Хидан сглотнул, закрыл глаза и перехватил кунай обеими руками, уткнув его в ложбинку между ребер. Это должно было помочь.       Послышался шорох одеяла и словно нарочно громкий стук босых пяток об пол. Хидан замер, не желая открывать глаза. Он знал – напарник смотрит на него. Видит его: раздетого, возбужденного, с кунаем, направленным в сердце. Хидан не хотел смотреть ему в глаза – был уверен, что не выдержит этого осуждающего взгляда. Одеяло снова зашуршало, и послышались мягкие, еле слышные шаги.       Шаги смолкли, совсем рядом. Хидан затих и спустя мгновение почувствовал руки Какузу, забирающие у него кунай. Священник, стиснув зубы, подчинился. Опустевшие руки бессильно сжались в кулаки. Повисла тишина, и Хидан понял, насколько шумным было его дыхание.       - Не здесь, - голос тягучим медом ложился ему на грудь. Никогда еще священник не слышал его настолько спокойным.       «Не здесь? Так ты поэтому подошел?». Хидан открыл глаза, чувствуя, как к горлу подступает злость, но не решался произнести ни слова, понимая, что сейчас сможет только рычать.       - Это скоро пройдёт.       Внутри всколыхнулся истеричный порыв засмеяться, но горло сдавило. Хидан с силой выдохнул и прижал ладони к глазам. "Нет, Какузу, просто так это не пройдет".       С трудом успокоив дыхание, священник уронил руки на грудь и взглянул на напарника. Тот казался до боли нереальным, нафантазированным – слишком чистым, слишком раздетым, распутанные волосы водопадом спадали на плечи, свисая вниз, словно прося до них дотронуться, но Хидан знал, что, если посмеет, они превратятся в щупальца и задушат его. А еще он почти не хмурился. Это было страннее всего.       Хидан сглотнул сухим горлом и заставил себя произнести непослушным языком:       - Наркотик уже не действует, - Какузу ничуть не изменился в лице, словно не понимая. Хидан напряженно смотрел в его зеленые глаза. – И это не проходит.       Брови дрогнули в привычном движении, но казначей не нашел в себе сил прийти в ужас. Он весь его истратил, сидя в бане. А еще он понял, что слова Хидана ничего не изменили – хуже точно не стало.       Какузу оглядел его до самых ног, подмечая, как напряжено все его тело. Как слабо пульсирует эрекция, от которой он, очевидно, пытался избавиться. Очевидно, слишком постыдная, чтобы просто сделать то, что обычно в таких случаях делают. Все сходилось. Но Какузу сдался, прекратив попытки накрутить себя. Пришлось признаться, что то, что он видел, абсолютно его не пугало. Это ведь ничего не значило само по себе.       Священник по-прежнему лежал перед ним, пригвожденный к полу его взглядом. Тело вздымалось волной от непослушного, шумного дыхания. На лице было написано страдание. Он сам был здесь пленником, и злиться на него было невозможно. Если кто и имел права судить его за все это, то точно не Какузу, в чьей голове так некстати всплыло воспоминание о том, какова же все-таки на ощупь эта белая рука.       Так не должно было быть. Просто они оба где-то ошиблись. И все это можно было исправить.       - Оставить тебя? – спокойно произнес казначей.       Вопрос был риторическим. Он не предполагал отрицательного ответа.       Но Хидан медлил. Он скользнул взглядом к кунаю, все еще зажатым у казначея руке. Слова вырвались прежде, чем священник успел о них подумать:       - Сделай это со мной.       Какузу обмер. Основное сердце пропустило удар, а затем забилось сильнее, разгоняя по телу жар.       - Что?       Хидан запрокинул руку за голову, нашаривая среди сваленных вещей свои штаны. Нервные пальцы отточенным движением сняли с пояса жезл.       - Это.       В груди отпустило, словно разжался незримый кулак, но сердце все равно стучало о ребра. Волнение разлилось по легким и стекало вниз, к животу, заставляя нутро напрячься. Он помнил, как много значит для Хидана этот ритуал, но сейчас… «Знает ли он, что просит не о том?». Какузу снова вернулся к его глазам. Эти глаза заставляли его плавиться, как масло. Да, черт возьми, он прекрасно знает.       Казначей колебался, убеждая себя, что не хочет в этом участвовать. Играть в его игру, притворяться, что не понимает, что он творит на самом деле. Делить с ним боль и наблюдать, как в эйфории закатываются его глаза. Слишком сильной эйфории для того, кто всего лишь умирает мучительной смертью. Не хочет быть частью этого. И быть рядом, когда это произойдет. Не хочет. Не хочет. Не хочет.       - Только не сердце, - выдохнул он. Хидан сглотнул и кивнул, глядя ему в глаза.       Священник медленно сел. В полумраке его глаза сверкали рубинами, словно капли свежей крови. Его лицо было слишком близко, чтобы не заметить блеск пота на серебряных висках. Пальцами он несмело провел по расчерченной швами груди.       - Куда мне ударить, чтобы не задеть ни одно?       Какузу не мог оторвать взгляда от пальцев на своем теле.       - Просто покажи, куда будешь бить.       Хидан снова поднял на него глаза. Его лицо было непривычно серьезным, и лишь дыхание выдавало его волнение. Он сглотнул и резким движением встряхнул жезл – телескопическое копье разложилось с громким щелчком.       - Мне нужно сесть ближе. Иначе копья не хватит.       Какузу выхватил взглядом нервно бьющуюся жилку на его шее. Играть в мораль было невыносимо поздно. Казначей смело встретил его нетерпеливый взгляд:       - Садись.       Сам он медленно устроился на полу. Хидан снова сглотнул. Давно забытое чувство волнительной дрожи накрыло его. Сердце в предвкушении зашлось сумасшедшим ритмом, но его не покидало ощущение, что он ходит по минному полю. «Он уже слишком много мне позволил». Тело само потянуло его ближе, и в груди сладко сдавило, когда он понял, что напарник не отстраняется. «Как близко я смогу подобраться?», - билась в голове мысль, пока Хидан судорожно разглядывал смуглое тело. Он придвигался все ближе, подсаживаясь между его раскинутых ног, но казначей не шевелился, только внимательно смотрел ему в глаза. Даже когда Хидан закинул ноги ему за поясницу, напарник не сказал ни слова, и ни единый мускул не дрогнул на его лице. Только все те же внимательные зеленые глаза, от которых у Хидана сжимались внутренности. Загипнотизированный, он медленно приставил кончик копья к спине Какузу, выбрав место между масками. Украдкой он провел по ним пальцами – шершавые.       - Здесь? – голос его не слушался. Какузу медленно кивнул.       Священник обхватил копье обеими руками, ненарочно прижавшись на мгновение. Какузу снова ничего не сказал. Хидану очень хотелось обнаглеть, но еще больше хотелось закончить начатое. Хотя он уже и не был уверен, что ему этого хватит.       А Какузу сидел ни жив ни мертв, погибая в дурмане малиновых глаз. Снова священник просит, и снова тот утянут его безумием. Только на этот раз все иначе. На этот раз Хидан подобрался слишком близко. И речь совсем не про то, как невесомо касается кожи жар его белого тела. Так странно.       Почти одновременно его пронзают боль и полузадушенный стон священника. Хидан запрокидывает голову и замирает с невероятно пошлым выражением лица. В груди у Какузу нестерпимо жжет, но эйфория заражает его. Впервые он позволяет себе насладиться тем, что видит, не выдавливая из себя острые слова неприязни. Бессмысленно. Сейчас Хидан даже не услышит его.       Внезапно священник вздрагивает и обессиленно сгибается, слепо опираясь на чужие колени, тянет копье вниз, и Какузу морщится от боли. Он прижимает напарника к себе, плотно, не давая ему растягивать их общие раны, и чёрные нити обвивают жезл, резким движением освобождая их. Хидан обмякает, положив голову ему на плечо. Невыносимо горячий для мертвого.       Его ведёт, слабыми руками он шарит по чужой груди, ища опору. Какузу, едва живой, чувствует, как Хидан, одурманенный, водит носом по его шее. Дышит жарко и глубоко, опаляя кожу. Тело его горит.       Он невыносимо близко. Весь гладкий, горячий, безупречный. Только сочится кровью малюсенькая дырка в груди, да сердце бьётся птицей в предсмерной агонии. Такой беззащитный. Но Какузу знает, что это обман, и одергивает себя, когда руки сами тянутся провести кончиками пальцев по белой спине. Он знает, что Хидан в сознании. Губы священника мажут где-то под линией челюсти, заставляя казначея гадать: где заканчивается его спектакль и начинается настоящий Хидан.       Минуты неумолимо идут. Сердце прекращает свою судорогу, выравнивая ритм, и кровь вновь бежит, вымывая из сосудов экстаз. Хидан успокаивает дыхание и замирает. Вспоминает, кто перед ним. Чьего тела он так нагло касается. Осознание окатывает его ледяной волной. Просяще приоткрытые губы закрываются, и внутренности скручивает. Он понимает, что не получил, чего хотел. Священник с замиранием сердца ждет ещё секунду, но ничего не происходит. Он медленно отстраняется.       Хидан дышит сбито, беспокойно, но Какузу, кажется, не замечает. Священник ещё раз с надеждой заглядывает в его глаза, но не находит в них ничего, что можно было бы расценить как причину остаться. Это неожиданно опустошает. Он неуклюже выпутывает ноги, расплетая их неловкую позу, и поднимается.       А Какузу встаёт вместе с ним. Слишком поспешно, слишком неестественно, привлекая слишком много внимания. Слишком обнадеживающе. Все вокруг замирает, лишь в голове мелькает даже не мысль – ощущение: что-то происходит. Хидан недоуменно бегает глазами по его лицу, жадно вчитывается в его позу, но в голове ещё туман, а в крови - похоть и остатки предсмертной агонии. Сознание занято чем-то горячим и сладким, и думать так тяжело. «Он злится? Он растерян? Он меня хочет? Блять, ни о чем не могу больше думать». И священник все смотрит на него, и недоумение на лице сменяется злостью. Казначей наблюдает за ним неподвижно, прямой и бездушный, как памятник. А Хидан хочет, хочет его руки, его шею, его перешитую мускулистую спину. Ничерта не полегчало. Ну вот что ему не сиделось?       «А знаешь, нахуй».       Зелёные глаза слегка расширяются, заметив приближение, но Какузу не чувствует ничего, что заставило бы его отшатнуться. И Хидан впечатывается губами в его рот, поспешно, крепко, словно знает, что вот-вот его оторвут. Трусит даже по-настоящему целовать - лишь бы прижаться на подольше. Но никто не отрывает. Странно. И сердце заходится, как сумасшедшее, и все самообладание уходит на то, чтобы самому отстраниться. Хотя бы сделать вид, что не так уж сильно ему это нужно.       Все закончилось слишком быстро. Какузу даже не успел удивиться. Хидан стоял напротив и смотрел на него волком, словно в чем-то обвиняя. В чем же? В том, что он не сумел сдержаться? Нелепость.       Жрец напрягся пружиной, готовясь отбиваться. Напарник был подозрительно тих. Но вот он сделал шаг вперёд, угрожающе навис над ним, и голова закружилась от жара его тела. Чтобы убить, ведь необязательно подходить так близко, верно? Так о чем он думает?       «Паршивец».       Дыхание священника перехватывает, когда Какузу медленно начинает наклоняться. У них разница всего сантиметров семь, но эти секунды тянутся, словно дни, в которых Хидан сгорает дотла. А потом губы напарника ложатся на его собственные.       Хидану требуется все его самообладание, чтобы не стонать. Какузу не торопится, целует его медленно, но священник весь горит и жадно раскрывает рот, требуя ещё. Непослушный, бесстыдный, капризный. Даже сейчас он остается собой, и у Какузу от этого голова идет кругом. Хидан запускает язык в его рот, гладит, просит, а глаза его блаженно закрыты. Ему нравится. Настолько, что сдерживать себя не может и хрипло стонет ему в губы, и требовательно прижимается голой, горячей грудью. Какузу чувствует, как закрываются сами собой глаза, и знает, что должен прекратить – но не хочет. Чертов Хидан.       Священник распаляется, наглеет – шарит руками по обнаженному торсу. Движения дерганные, грубые, но по телу от них разливается жар. Священник кусает его – не больно, дразнит только – и глубже ныряет языком. Пальцы его гладят – сначала суетливо, бездумно, просто чтобы убедиться, что он рядом, но мысли все равно стягиваются к одной – и руки ползут ниже. Какузу обдало жаром, когда пальцы скользнули к поясу штанов, и он перехватил бледные руки прежде, чем успел подумать. Хидан отстраняется, недоуменно вглядываясь в его лицо.       - Что?       А действительно – что? Какузу разглядывал его влажные губы и понимал, что священнику, в общем-то, плевать на все, что он ему скажет. Его сейчас остановит только асфальтовый каток.       - Не зарывайся.       Недоверчиво Хидан дернул руки вниз, но Какузу держал крепко.       - Почему нет? – возмущенно вырвалось у него.       - Не сейчас.       Священник сбито дышал и не мог поверить, что напарник действительно это делает. «Что это, блять, значит?». Он ведь прекрасно видит, как тяжело тот дышит, как добровольно пускает в свой рот. Но что, что не так? Кажется ли ему эта тревога в зеленых глазах? Хидан возмущенно приоткрыл рот, поразившись пришедшей в голову мысли.       - Ты что, настолько мне не доверяешь? Что даже просто трахнуть не можешь?       - А тебе бы хотелось?       Какузу увидел, как его язык нервно скользнул по пересохшим губам. Молчание было красноречивым, и в паху затянуло от одной только мысли. Какузу выпустил его руки и поспешил отстраниться.       - Мне нужно уходить, - сказал он, натягивая на себя одежду.       - Ты серьезно? Сваливаешь? Сейчас? – Хидан не мог взять себя в руки, сердце бешено колотилось от возмущения и от ужаса, в котором священник не мог себе признаться.       - Это не предлог, - казначей натянул капюшон. Ему действительно нужно было идти. Но он соврал – это был прекрасный повод сбежать.       Застегнув кнопки на плаще, Какузу обернулся и натолкнулся на Хидана, пытавшегося преградить ему дорогу. Он был нахмурен и одновременно в ужасе. Наверняка пытался понять, что сделал не так. Проблема была в том, что дело было не в нем.       - Нам придется уйти, когда я вернусь, - Какузу оглядел напарника. – Будь готов.       Хидан не реагировал. Пропустил наставления мимо ушей и продолжал смотреть на него, ожидая чего-то другого. Чего-то, что успокоит смятение в его душе, но Какузу никогда не был мастером красивых слов. Даже простые, некрасивые вещи давались ему с трудом, и ему пришлось заставить себя. Приспустить маску. Наклониться. Ткнуться губами в его губы, чтобы услышать трепет сбитого дыхания. Мягко и влажно прижаться. Медленно отстраниться. Выдохнуть.       Теперь Хидан выглядел спокойнее. Теперь его можно было оставить. Какузу снова натянул маску и тихо вышел за дверь.       Хидан проводил его отсутствующим взглядом. Запрокинул голову и обвел глазами потолок. В голове было пусто, но ощущения переполняли его. Мелькнула единственная мысль: «Надо собрать сумку», - но Хидан отмахнулся. Вместо этого он бесконечно медленно подошел к кровати напарника, забрался в нее и осторожно коснулся головой подушки. Тепло разлилось по груди. Священник перевернулся на спину, вздохнув, и запустил руку в трусы.