Сага об астрономических башнях, холодных подземельях и горячих сердцах

      Сидя бок о бок с кузиной и Барти, Дарси кажется, что жизнь её не такая уж и болезненно-нелепая, картонная и дерьмовая. Долохова завороженно баюкает в холодных, бледных ладонях с длинными пальцами кружку горячего мятно-черничного чая, мурлыкает себе под нос какую-то забавную колыбельную про мышонка, гнилую тыкву и грибной дождь. Барти лежит головой у когтевранки на коленях, а ноги располагает на сидящей рядом Фрее, которая совершенно этому не препятствует. Глаза Крауча умиротворенно прикрыты, даже длинные абрикосово-медные ресницы не дрожат, кажется, что слизеринец действительно задремал, но Дарсия всем телом чувствует, как взвинчен и напряжен её друг. Холодными подушечками пальцев девушка гладит высокий, мальчишеский лоб, перебирает каштановые пряди чужих волос, вкладывая в этот незамысловатый жест что-то совершенно материнское, не измарано-опошленное, а солнечное, мягкое, в-о-л-ш-е-б-н-о-е.       Их крошечная компании расположилась посреди гостиной змей. Головы подростков заняты чернильно-удушающими, жирными и мерзкими, словно болотные жабы, думами. Каждый думает о чем-то своем, но мысли их вопят в унисон. Переплетаются в змеиный клубок, болезненно пульсируют и нарывают, словно гнойная рана.       Дарсия шумно вздыхает и берёт из рук Долоховой кружку, кожей пальцев касаясь фарфора и чувствуя, что чай уже немного остыл. Подносит к лицу, с наслаждением втягивая воздух с терпкой, дразнящей вкусовые рецепторы смесью мяты, черники и чего-то пряного, сладкого, но не приторного. Делает короткие глотки, перекатывает приятную сладость на языке, чувствуя, как теплая жидкость согревает изнутри и заставляет кожу покрыться мурашками.       Барти раскрывает глаза, мажет медью карих очей по уставшему, осунувшемуся лицу подруги, сползает с её колен и бережно, с благодарностью, берет кружку в свои ладони, делая поспешный глоток.       В гостиной змей, как и всегда, холодно и неуютно, так, что пальцы рук сводит и ломает, а по коже рассыпаются тысячи неприятных мурашек. Однако, в компании друзей Дарсия Грин чувствует небывалое тепло и уют, соприкасаясь с ними плечами, запястьями и коленями она понимает, что жива.              — Сириус ушёл из дома. А эта сумасшедшая тва… То-есть, миссис Блэк, выжгла его на семейном древе, — кружка с грохотом опускается на дубовый столик на ножках в виде перевивающихся между собой змей.              — Пустяки, — хмыкает Барти, сверля пустоту своим мазутным взглядом. — Плевать, я ведь прав? Блэк — птица слишком высокого и своевольного полёта. Он бы никогда не смог вписаться в рамки собственной семейки.       Дарсия кивает будто в замедленной съемке и смаргивает редкие слезинки.       — Он их любит, Барти. Это же очевидно. Да, отбитую на голову мать. Безвольного, грубого отца. Сопливого звёздного щенка. Кстати о щенке. Он писал мне всё лето. С того самого дня, как Сириус сбежал. И это вопреки нашей взаимной неприязни и инцидента в конце четвертого курса.       — Это когда ты сломала ему нос и вы потом вместе не вылезали с нескончаемых отработок?       — Да, когда она сломала мне нос. Ты прав, Крауч.       У Блэка была отвратительно-восхитительная способность подкрадываться тихо и незаметно. Огибая компанию, занявшую диван, он окидывает их презрительным взглядом и скрывается за дверью, ведущей в спальни.       Этот день он помнит не хуже Грин.       Да и вряд ли когда-нибудь сможет забыть.       — А может хватит уже прожигать во мне дыру, Блэк? Ещё секунда и тебе понадобится помощник, чтобы дотащиться до медпункта.       Дарсия Мишель Грин — яркая, ослепительная вспышка, убийственно бьющая по зрачкам; удар под дых — стремительный, выбивающий из сжавшихся лёгких жалкие крупицы кислорода; металлический привкус крови, размазанный вишневыми всполохами по раздробленным осколкам зубов.       Самая раздражающая когтевранка на памяти Регулуса. Выскочка и заноза. Единственная во всём Хогвартсе, вызывающая в нём настолько концентрированное и ядовитое желание утереть нос и поставить на место.       Дарсия — грёбанный вызов, который Блэк принимает с гордо вскинутым подбородком.       — Очаровательно, Грин, — цедит мягко, медово, сквозь зубы. Взглядом-лезвием вспарывает нежный бархат кожи. — Как и всегда.       Перед Регулусом диковинный зверёк с острыми зубками и непомерным самомнением. Лишние движение, неправильный вздох, грубый взмах бронзовых ресниц — и эти зубы-иголочки вгрызутся слизеринцу в шею, единственным верным ударом, прямиком в сонную артерию.       Они воплощают собой искру пламени и бензин, способный превратить это самое пламя в неистовый, убивающий всё на своём пути пожар, но так было не всегда.       Регулус помнит.       Помнит, но хочет забыть навсегда.       Вырвать те крупицы невинных и счастливых воспоминаний, в которых Дарсия Грин — наглая, до одури безбашенная и стервозная кошка, льнёт к нему ласковым котенком.       В глотке застывают хитроумные кружева слов: царапают гортань, сдавливают все изнутри, вьются фантомным привкусом крови, вяжут раскаленным железом и дробят остатки и без того хлипкого самоконтроля.       Дышать рядом с Грин полной грудью — миссия невыполнима. Лёгкие соглашаются функционировать лишь на фонтанирующих сгустках ненависти и лихо выкрученном желание задеть побольнее.       — На Когтевран постфактум принимают только абсолютных невежд без толики хороших манер? Или на первом месте в списке качеств стоит непомерно-раздутое самомнение и уверенность в том, что весь мир крутится вокруг них?       Вселенная Регулуса вывернута наизнанку, омертвевшими звёздами и галактиками наружу.       В этом ломанном-переломанном космическом пространстве Дарсия — убийственный метеорит, и слизеринец доверчиво подставляет солнечное сплетение под удар.       Злость Грин — сродни паталогической зависимости. Лицезреть на её лице не ослепительную улыбку, а оскал хищницы, готовой сожрать тебя живьем — то, ради чего Блэк провоцирует её из раза в раз, чтобы затем прикинуться валуном.       Расстояние между ними сокращается стремительно, он нависает над когтевранкой с ленивой улыбкой, на лице размазалось искреннее недоумение.       — Я? Смотрел? На тебя? — ехидный смешок скребет искусанные губы. Слизеринец щурится, однокурсницу буравит взглядом лисьим, изучающим. — Много чести, ma chère. Но твоя подружка — ничего, хорошенькая, — нелепо лукавит Блэк, покосившись в сторону хихикающей компашки. Делает ещё пол шага вперед. Наклоняется к озлобленному девичьему лицу. — Замолвишь за меня словечко? Вдруг это любовь всей моей жизни, а я так нелепо растрачиваю себя на скудные беседы с одной безалаберной когтевранской девицей. Дойти до медпункта? Твои завуалированные угрозы — просто прелесть, искорка. Печально только то, что за годы ты так и не научилась переходить от угроз к действиям. Кошка боится, что ей наступят на хво…       Хруст собственного носа немного отрезвляет. Кровь, стекающая по губам, едко-алая и привкусом отдает в хлорку. Блэк держится за лицо, не отстраняется и только тянет окровавленный рот в победной улыбке, пока Дарсия с удивлением смотрит на собственный кулак.                    — Всё такой же омерзительный мальчишка, — качает головой Дарсия и задумчиво смотрит на свою руку. — Может ещё разок ему навалять?             — Не перестарайся, яростная птаха, а то у Блэков совсем не останется наследников, — смеется Барти, пятерней убирая рыжеватую чёлку с красивого лица. Рукав мантии змеисто скользит к локтю.       Дарсия переводит взгляд на Фрею и видит на её лице смесь ненависти и отвращения, но не понимает, чем это все было вызвано. А потом вновь переводит взгляд на неожиданно сникшего и сделавшегося виноватым Барти.       Запястье и предплечье мальчишки вызывающе сияет созвездиями синяков и паутиной кровоподтёков.       — Этот ублюдок опять поднимал на тебя руку? — рычит Фрея, подскакивая вслед за Барти. Тот молчит и отводит взгляд. Девушка бережно обхватывает мальчишеское запястье пальцами и подушечками проводит по израненной коже. Крауч судорожно вздрагивает, а Дарсия поднимает на него сочувствующий взгляд.       — Все в порядке, Фрея, я заслужил, — равнодушно пожимает плечами мальчик, так, что у слизеринки челюсть отвисает от возмущения.       — Да ты в своём уме? Ты его единственный ребенок — что это за отец, который способен причинить боль своей родной крови?       После слов кузины, Дарсия вспоминает о рассказах Сириуса о матери. С каким явным наслаждением в голосе Вальбурга истязала мальчишку Круциатусом, когда тот вёл себя особенно скверно и своенравно.       В порыве нахлынувших чувств, Долохова отпускает руку Барти и заключает его в кольцо своих нежных объятий, лицом утыкаясь в грудь мальчишки, который был выше своей старшей подруги на целую голову.       Дарсия, немного подумав, тоже встает с дивана и присоединяется к их коллективным объятиям. И плевать, что сейчас они в общей гостиной, на виду у всех. Их компанию и так считают странной, так куда хуже-то?       — Опять эти ваши телячьи нежности посреди общей гостиной, — откуда-то сбоку раздается возмущенный голос Ивэна Розье.       — И тебе добрый вечер, солнце моё, — с улыбкой воркует Фрея, выпутываясь из рук своих друзей и окидывая четверокурсника теплым взглядом. — Зависть — плохое чувство, запомни.       Ивэн закатывает глаза, крутит пальцем у виска и удаляется в свою комнату, под дружный смех Барти, Дарсии и Фреи.       Отсмеявшись, подростки возвращаются на диван.       — Ты тоже сегодня какая-то напряженная, Фрея, — пытаясь скрыть волнение, говорит Дарсия. — Не расскажешь?       — Да так, пустяки, — улыбается девушка. — Хотя… Антонин уже месяц не присылает письма, и на мои тоже не отвечает. Я же вам говорила, наш отец довольно тяжело болен, и находиться здесь, в Хогвартсе, не зная, что там с ним творится — как-то невыносимо.       — Я уверен, Тони просто занят работой в министерстве, ты же упоминала, что его повысили на какую-то важную, занудную должность, — со знанием дела говорит Барти, сжимая плечо старшекурсницы.       Фрея хмыкает и согласно кивает. Нет сил и желания на данный момент рассказывать о том, какой ценой брату досталась эта должность и что вообще нынче творится в семьи Долоховых.