Римлянки из Эллады

- Прости, не удержался от шутки! – рассмеялся Луций, заметив изумление на лице друга. – Но, согласись, есть в этой мысли что-то… соблазнительное? Представь только, как вытянутся лица отцов-сенаторов, узнав, что я привез себе жену! Олий невольно тихо рассмеялся. - Да, ты в чем-то прав. Скажу тебе даже больше: если бы я собирался жениться, то и вправду подумал бы об этом варианте. - Но ты не собираешься? – почти утвердительно спросил проконсул. - Не собираюсь, - кивнул Олий. – Порой я думаю, что больше вовсе никогда не женюсь. Хотя я и понимаю свой долг перед семьей. На этот раз кивнул Луций, прекрасно зная все мысли, которые терзали родича и друга. Он и сам не мог думать о браке иначе, чем с отвращением. Это была главная причина, отчего он все реже стремился в супружескую спальню и все чаще думал о разводе. Вот только объявить об одном разводе, чтобы жениться на другой – что может быть глупее? - Хорошо, значит, наши родственные связи останутся все теми же, - поменял тему проконсул. – Правда, это означает еще и то, что нам надо будет определить судьбу девушек. - А! Это вопрос, на который у меня нет ответа. - Если только ответ не дадут за нас, - напомнил Луций. - Однако пока такого распоряжения не поступало, - Олию не надо было пояснять, что речь идет о решении Сената о мятежниках. – Они довольствуются кровью предателей. Хотя… ты же понимаешь, что даже если кто-то пожелает больше крови, совсем не обязательно столь слепо следовать приказу. - Да, наверное… Пожалуй, две спасшиеся девицы никого не заинтересуют. Не пойдут же они требовать справедливости в Город. - Именно. Если они не появятся в Риме, - хмуро заметил трибун. Луций удивленно глянул на него. И не сразу понял, что имеет в виду Олий. Но и вправду, привезти девушек в Город можно лишь в том случае, если они не будут приговорены со всем населением своей родины. - Это пустой разговор, - наконец ответил проконсул. – Я попросту не представляю, в качестве кого ее везти. Это у тебя есть выбор. - Выбор? – удивленно приподнял брови друг. – Ты же не думаешь, что я повезу ее в качестве жены? А рабыней… Да эта девчонка бросится с первого же обрыва на нашем пути, но не согласится носить оковы! - Ты можешь позволить ей некоторую роскошь… - Гетера? – презрительная гримаса Олия была лучшим ответом – он не терпел женщин, которые отличались от шлюх только наличием разума. - Насколько мне известно, они не стремятся найти нового покровителя, пока предыдущий достаточно щедр, - заметил Луций. – А у тебя будет возможность… отказаться от нее в любой момент. Например, если ты решишь, что она использует тебя. - Я думал об этом, но мое отношение к таким женщинам… оно сильнее всех преимуществ, которые я могу иметь. Хотя я не могу быть уверенным в том, что не передумаю. - Пусть только чтобы спасти ее от страшной смерти на кресте? - Да, хотя бы ради этого, - серьезно кивнул Олий. Римляне еще долго продолжали бы тему, возможно, но явившийся посыльный с сообщением для проконсула все изменил. *** К обеду девушки вновь пришли вовремя. Но если до сих пор они видели римлян спокойными и насмешливыми, даже при захвате дома, даже при насилии они не проявили ярости, то сейчас все было не совсем так. Олий был хмур, взгляд его метал молнии, внешне трибун пытался казаться спокойным, лишь стоял, молча подпирая одну из колонн. Однако от него буквально волнами шла злость - опасность большая, чем во время войны, потому что эта скрытая опасность будто бы в любой момент готова была вылиться в смертельный удар. Проконсул свою ярость не сдерживал, он готов был крушить все на своем пути, он метался между ложами, словно не в силах отыскать выход из лабиринта, будто загнанный зверь, но не испуганный, а готовый броситься на любого охотника. - Волчица! И дочь волчицы! – выкрикивал он. – Исходящая течкой бешеная сука! Которая только этим местом и думает! И потому уверена, что она всесильна! Девушки замерли на входе. Несмотря на то, что никаких причин отнести эти слова к себе у них не было, первой мыслью было, что именно на них прогневался Луций – в доме попросту не было других женщин, не о рабынях же он говорит, как о всесильных. И страх невольно нарастал с каждым мгновением нахождения рядом. - Преступница зря надеется на защиту, - хмуро бросил Олий. И добавил столь спокойно, что холод побежал по спине: – Ее ждет крест. - И вторая дождется того же! – выдохнул проконсул, плюхаясь на ложе. Елена и Дафна вздрогнули. Сомнений не оставалось: о ком еще могут говорить мужчины? Ни слова тут не было похоже на них, но только они тут – две женщины, которые могут хоть на что-то претендовать. А именно о таких двух женщинах шла речь. И… как ни ужасно это признавать, но и преступницами именно их могут назвать – ведь они были замужем за мятежниками. Вот только что произошло? Что их так разозлило? - А, вы уже тут? – их наконец заметил трибун и… тон его сразу стал более теплым. – Проходите, обед сейчас подадут. Девушки робко двинулись вперед. - Кажется, оскорбления и ярость проконсула напугала вас? – хмыкнул, заметив их состояние, Олий. – Не беспокойтесь, он контролирует себя, вам не стоит бояться, что в вас попадет брошенный предмет. Луций, не в силах себя сдерживать, вновь в гневе вскочил с ложа, принимаясь мерить помещение шагами. - Сатирово отродье! – ворчал он. - Всего лишь неприятные известия из Рима, - мрачно пояснил девушкам трибун, опускаясь на ложе рядом с Еленой. Он гораздо лучше владел собой, хотя известие его и потрясло. – Но это не касается вашего города. - С меня довольно! – выдохнул Луций. – Я сегодня же в присутствии всего легиона объявлю о разводе. И вечером эту новость отвезет в Сенат и этой шлюхе посланник. Покрывать преступницу – достаточно веский повод, чтобы она убралась из моего дома! Больше никакие ее связи не помогут! Никакие родственники не защитят! - Возможно, что Гней… - начал было трибун. Но проконсул отмахнулся. Отец примет его решение, он был уверен в этом. Единственный, кто может противиться – мать, но ее слова ничего не значат. И, разумеется, недовольство будет со стороны жены и ее родственников, однако после успеха в этой военной кампании весь Город будет на стороне Луция. - Жаль, что я здесь, - трибун поглаживал Елену по плечу, но был все также мрачен, отчего девушка боялась даже дышать, чтобы его гнев не обрушился на нее. – И не могу добраться до этой гадины. - Полагаю, она думает, что благоволение моей супруги позволит ей все, - хмыкнул Луций. – А та думает, что под защитой своей семьи. Он резко подошел к Дафне, лег на ложе, притягивая девушку к себе. И один ее запах, ее легкая дрожь, которую он ощутил рядом, заставили проконсула успокоиться, появилось желание дарить ей защиту и такое же спокойствие. - Она ошибается, - глухо бросил Олий. – Никакое покровительство не в силах защитить преступницу. Трибун наклонился, приникая к шее Елены страстным поцелуем. Он чувствовал, как дрожит девушка. Но на этот раз не был мягок и не пытался успокоить ее страх. Пусть знает, что он не собирается шутить, пусть боится. Новость о том, что его бывшая жена нашла убежище у супруги Луция, трибуна порядком взбесила. По его мнению, место этой мерзавке только в борделе или тюрьме. Олий был уверен, что где-то в этих трущобах она и нашла себе приют. Но она смеет наслаждаться уютом, положенным римской матроне! И не просто укрылась там, не просто не торгует собой в дешевых борделях, но не прячется на кухне, среди рабынь своей покровительницы! Она еще и открыто объявляет о своем местонахождении! Словно там ее не вправе тронуть! Трибун сейчас жалел только об одном – что не находится в Риме, а потому не может пойти в дом проконсула и свернуть шею убийце. Он, конечно, сообщит в Город, чтобы отец своими силами или с привлечением консула разобрался с этим делом. Вот только справится ли он… Рабы начали разносить кушанья, на время разговоры прекратились: мужчины были слишком злы, чтобы поддерживать легкую беседу, девушки же и раньше к этому не стремились, а сейчас не желали разозлить римлян еще больше. Поэтому до конца обеда так и длилось молчание, нарушаемое лишь тихой мелодией, которую играли музыканты в саду. В конце обеда проконсул встал так же резко, как вообще двигался сегодня. Спокойствие, которое временно пришло к нему, вновь исчезало, когда он вспоминал, что ему пора разобраться со своим безумным браком. - Жди меня в спальне, - бросил он Дафне. Затем поспешно направился к посланнику, который принес известие из Рима. Ждать он не мог, он должен при всех объявить о том, что расторгает брак. Дафна, бросив робкий взгляд на сестру, покинула обеденный зал. *** Елена, не решаясь уйти без позволения, слабо вскрикнула от неожиданности – трибун, как только все покинули помещение, навалился на нее сзади, торопливо задирая подол ее хитона. Долго сдерживаемые желание и ярость слились вместе и сейчас выплеснулись в то, что римлянин действовал страстно и… жестко. Рабы спешно уносили еду, понимая, что она уже не нужна, и стремясь уйти отсюда подальше, чтобы разгневанный господин не выплеснул гнев на них. Они не хуже девушек ощущали ту опасность, которой буквально пропитано было все вокруг. Только Исмена отошла на несколько шагов в сторону, стараясь не привлекать взор, но понимая, что ей уходить нельзя. Олий был страстен и груб, вся злость уходила именно в это. Елена в ужасе дрожала, ощущая грубые ласки его рук, мнущих то ее грудь, то ягодицы. Девушка покорно наклонилась вниз, ложась лицом на ложе, подчиняясь толчку его руки, отчего ее попка еще сильнее приподнялась. Она полагала, что трибун поступит с ней, как это было ночью, как было до сих пор... Но внезапно ощутила, как палец Олия чуть массирует ее задний проход. Елена подавила испуганный вскрик, утыкаясь лицом в ложе. Однако ее била дрожь от ужаса, что с ней могут сотворить. Неужели он хочет пользовать ее, как бывший муж своих фаворитов?! Это же… неестественно! - Дай масло! – рявкнул трибун рабыне. Исмена поспешно поднесла масленку, которую не успели унести со стола. Не дожидаясь приказа, она обильно полила масло на бедра хозяйки. Пальцы Олия щедро смазывали отверстие девушки, готовя его для себя и немного растягивая. - Терпи, госпожа, - еле слышно прошептала Исмена. – Терпи, это только вначале больно. И если силу применит. Подчиняйся и терпи, тогда легче будет. Повинуясь знаку трибуна, она полила маслом ему на руки и орган, помогая смазать его. Олий приблизил к девушке плоть, тронул самый краешек. И ощутил, как Елена сжимается от ужаса, как пытается отстраниться. - Потерпи, девочка, - прохрипел он, наклоняясь и целуя шею и плечи девушки. – Я не хочу твоей боли. Это была единственная уступка, которую он на миг позволил, всем остальным управляла страсть, смешанная со злостью, пусть и не на эту женщину. Почувствовав, что Елена немного успокоилась, Олий толкнулся в нее, преодолевая узкое жесткое сопротивление. Из горла девушки вырвался болезненный глухой всхлип. Но трибун не остановился, не ждал, когда она свыкнется, он лишь старался контролировать себя и причинять как можно меньше боли при проникновении. Однако совсем ее избежать не получалось. Елена почти без сил лежала, прижимаясь к ложу щекой, сильные размеренные толчки словно бы лишали ее самой себя. Девушке начинало казаться, что она вот-вот потеряет сознание от боли и унижения. Но этого, к ее сожалению, не происходило. Вместо желанного обморока она ощутила брызнувшую в нее влагу, отчего глухо застонала. И слабым утешением было то, что это мучение закончилось. Олий повалился на нее, тяжело дыша. Ярость постепенно уходила, в душе даже шевельнулась жалость, когда он заметил, как тихо судорожно всхлипывает под ним Елена. Он потянулся было утешить… Но немедленно испугался собственных чувств. Эта эллинка ничуть не лучше любой другой женщины, бездушные животные – и только. Одна такая же соблазнительница использовала его, хотела получить его богатство, хотела убить его отца! Чем эта лучше? Как она себя поведет, если поймет, догадается, что он относится к ней лучше, чем к любой другой рабыне, которая дарит ему удовольствие? Что если она начнет тоже его использовать? Поэтому он не позволил себе показать нежность и успокоить пленницу. Даже тонкая струйка крови между ножек девушки, замеченная им, когда он поднялся, хотя и вызвала еще больше жалости, но не высвободила это чувство наружу. Пленнице пора понять свое место, сколько ни ублажай – останется только для утех. Да и он сам не может себе позволять слабость, от жалости до любви очень короткая дорожка. А если они вправду влюбится, то… как знать, может, разговоры о женитьбе не будут казаться ему безумными? Как знать, не превратится ли он так в тех мужчин, которых высмеивают бродячие комедианты, над кем насмешничают легионеры, и не зря – разве не глуп мужчина, подчиняющийся желаниям женщины? Трибун, с деланным равнодушием поправил одежду и, бросив рабыне, чтобы позаботилась о хозяйке, покинул сад, стараясь успокоить дыхание, привести в порядок мысли и убедить себя в том, что он действует верно. Исмена, схватив чашу с водой, принесенную для омовения рук после еды, поспешила вымыть Елену. - Ничего, - шептала служанка, - это лишь временная боль. И римлянин еще был не жесток! Потерпи, госпожа. Елена сжала зубы, чтобы не кричать от рези в теле. Не жесток?! Страшно представить тогда его жестокость! Она не в силах даже сказать, что хуже: то, что случилось с ней первый раз, или вот это насилие? - Поделом ей! Узнает, каково это – быть рабыней, - насмешливо заметила вошедшая Кира. Она не видела произошедшее, но догадаться было не сложно. - Тебе чего нужно? – хмуро глянула на нее Исмена. - Да я зашла вино забрать, ойнохоя тут осталась, а господин трибун уже отсюда ушел. Он меня и прислал… - Вот забирай и иди! – бросила рабыня хозяйки. - А может, я желаю поближе взглянуть на то, как римлянин ей задницу разорвал? – Кира приблизилась к ложу, действительно с садистским любопытством глядя на госпожу, у которой не было сил ответить хоть что-то. - А может, мне велеть, чтобы и тебе легионеры ее разодрали? – послышался позади холодный голос трибуна. Заболтавшись, они и не заметили, как Олий вернулся в комнату. - Тебе что велено, отродье?! – хмуро бросил трибун – без малейшей злобы, но с презрением. – Я долго должен ждать вино?! - Я… уже несу! – Кира подхватила сосуд. - Кажется, Артемий совсем распустил рабов! – поморщился Олий. – Не думай, я – не твой прошлый хозяин! Если еще раз увижу, что ты позволяешь себе подобные выходки, шкуру сдеру! Твое дело – приказы исполнять! Кира поспешно закивала, чуть было не бросилась вон, но сообразила, что хозяин сейчас тут и может немедленно захотеть выпить, а потому замерла на месте. Римлянину ни она, ни вино не были интересны. - Ей лучше? – трибун бросил взгляд на Елену и вопросительно взглянул на Исмену, однако стараясь выглядеть равнодушным. - Может начаться жар, - отозвалась та, зная достаточно слабое здоровье хозяйки. – Ей нужен отдых и уход, я присмотрю за ней, господин, если вы позволите. Я сейчас кликну кого-то, чтобы перенесли… Олий осторожно подхватил девушку на руки. - Следуй за мной, - велел он Исмене, а затем бросил Кире. – Не стой на месте! Отнеси вино в ойкос! Он лично перенес Елену в ее покои, осторожно уложил на ложе, мгновение помедлил, отметив, что рабыня уже достает какие-то женские флакончики, а значит, эллинка получит хороший ход, и, резко развернувшись, вышел. - Как хорошо, что он вступился, - пробормотала Исмена, присаживаясь возле госпожи и беря мазь. - Просто был недоволен, что долго ждать пришлось, - прошептала Елена. – Кира испытывает терпение… и не только мое теперь… А римлянин не позволяет такого никому… и после срывается на всех… Рабыня недоверчиво качнула головой, показывая, что она думает иначе, но вслух не возразила, просто молча делала свое дело. - А вот почему ты обо мне так печешься? – госпожа чуть приподнялась на ложе, насколько хватало сил – к счастью, ей стало уже немного лучше, что говорило о том, что ничего ужасного с ней не сотворили. - Ты всегда была добра ко мне, госпожа, защищала меня, - отозвалась Исмена. – Отчего же мне отвечать злобой, как Кира? И я не так глупа, как она. Единственный, кто меня может защитить в этом доме – это ты. Сама или прося об этом захватчиков, но больше надеяться мне не на кого. Так для чего мне ссориться с тобой, госпожа? Елена чуть кивнула. Говорить сил больше не было, усталость брала верх, а с ней возвращались и иные ощущения: все тело безумно болело, голова кружилась. Она и сама не заметила, как провалилась в дрему, как ее начало лихорадить. Зато заметила рабыня и поспешила принести еще воды, чтобы положить на лоб холодный компресс. *** Послание семье и консулам Города привело Луция вновь в состояние почти ярости, потому что вспомнилось разом все то, что раздражало в супруге, все их непонимание. Так что в ответе было много эмоций, может быть, больше, чем стоило бы, особенно если учесть, что собственная семья тоже была на стороне этого брака, а не против него. Зато после того, как проконсул в присутствии всего легиона объявил посланнику из Рима свое решение, настроение Луция немного поднялось. Но, к сожалению, не настолько, чтобы он начал думать лучше о женщинах вообще. Поэтому вид Дафны, скромно опустившей голову, стоящей возле ложа в спальне, как и было велено, его вовсе не успокоил. Возбуждение, накатившее на него, нашло выход в насмешке: - Ты полагаешь, я велел тебе ждать меня здесь, чтобы побеседовать с тобой? Или ты считаешь, что ждать можно только в одежде? Она так дорога тебе, что ты решила ею похвастать? А будет потом так же дорога, когда разорву ее на тебе? Дафна покраснела от столь вульгарного обещания, принимаясь избавляться от хитона. Едва он упал к ее ногам, как проконсул, уже скинувший свою одежду и отбросивший в сторону сублигарию, повалил девушку на ложе. Та дернулась от неожиданности, но немедленно была вдавлена с грозным рыком: - Не смей мне противиться! Девушка задрожала. Она хотела было сказать, что вовсе и не собиралась противиться, но не смогла – испуг сковал голос. Проконсул вел себя именно как захватчик, от него веяло опасностью, против которой идти было слишком страшно. Римлянин с силой сжимал ее грудь, словно бы стараясь причинить больше боли. Дафна застонала, по щекам побежали слезы. Но Луций этого не заметил. Развернув девушку к себе спиной, он жадно ощупывал ее ягодицы. Вот сейчас он этой девчонке и устроит! Чтобы помнила свое место, а не смела, как его супруга, думать, что ей все позволено! Чтобы хоть одна из женщин мира понимала, на что она годится, и не смела желать большего! Как и его родственник и трибун, Луций мыслил прямолинейно, особенно в отношении женщин. Покорять и наказывать следовало так, чтобы подчинялись, и именно в том, чего желает господин. А чем строже урок, тем лучше его запоминают. Проконсул не задумывался над тем, кто виноват, а кто нет, он хотел избавиться от своего раздражения, хотел получить подчинение от женщины и, одновременно, наслаждение от близости с ней. Потому сейчас его положение захватчика, его привычка римлянина, который чувствовал себя владыкой мира, было на первом месте. Корина, все это время бывшая молчаливой наблюдательницей, угадав намерения господина, изящным плавным движением приблизилась к ним, держа в руках флакон с оливковым маслом для тела. Проконсул, к счастью, не стал возражать против смазки, прекрасно понимая, что тем самым облегчает задачу самому себе. Поэтому рабыня сначала полила маслом попку госпожи, а затем – орган римлянина. И Луций, приняв эту помощь, даже сам осторожно смазал задний проход девушки, чувствуя трепет ее тела. Дафна дрожала от ужаса, она смутно догадывалась о намерениях проконсула, и от этого становилось еще страшнее. Но больше – от осознания того, что римлянин был в гневе, и это могло отразиться на ней. Луций чуть толкнулся в девушку, но войти почти не удалось, она была слишком зажата, он понимал, что и с маслом будет проникать тяжело. - Да расслабься! – выдохнул проконсул сердито. – Я не желаю лишний раз тебя мучить! Что за глупость – противиться хозяину?! Дафния постаралась его послушаться, тем более что скользнувший в ее попку палец, так настойчиво растягивающий ее проход, заставлял подчиняться, заставлял тяжело дышать и даже чувствовать некоторое удовольствие. Луций, почувствовав, что сопротивление спало, немедленно заменил палец на более внушительную вещь – свой орган. Дафна едва не задохнулась от боли. Кажется, еще больнее, чем недавно, когда он в присутствии бывшего мужа вдавил ее в ложе, устанавливая над ней господство победителя. Сейчас ей казалось, что если и есть способ показать, что она отныне – лишь рабыня, то именно этот способ она и познала. Ничего больнее и унизительнее не придумать. То небольшое удовольствие, которое было поначалу, полностью улетучилось. Сильные и ровные толчки с трудом позволяли ей даже дышать. Дафна сначала пыталась извернуться так, чтобы испытывать меньше боли, но мгновенно поняла, что становится только хуже, она только причиняла себе больше боли. И, уронив лицо на руки, покорно терпела, порой лишь глухо и жалобно всхлипывая. Финальным аккордом ее унижения стала влага, вплеснувшаяся в нее. Дафна слабо вскрикнула, но проконсул даже не дал ей дернуться, сильнее вжимая девушку в ложе. Так что она без сил просто упала, не имея возможности держаться на локтях. Страсть исчезала. Луций, лежавший на девушке, постепенно приходил в себя. Он откатился, окинул взглядом девичью фигуру. Дафна лежала в той же позе, по внутренней стороне бедра текла тонкая струйка крови. Проконсул ощутил укол совести. Все же девушка не противилась ему все это время. За что он был так жесток с ней? Она не может быть виновата в тех глупостях, которые творит его жена! Наказал же он именно эту, выходит, просто за то, что оказалась рядом. Другой вины, как ни старайся, не припомнить. - Я не хотел твоей боли, - прошептал Луций, осторожно погладив Дафну по плечу. – Не сердись, моя Диана. Девушка закусила губу, из глаз вновь хлынули слезы. Отчего он сейчас так мягок с ней?! И разве можно верить заботе, звенящей в его голосе, после такого?! Римлянин опустил ее до рабыни – и теперь говорит, что не желал этого?! Проконсул что-то пробормотал себе под нос, встал и вышел из спальни. Дафна уткнулась в подушку, глуша рыдания. Корина, проводив захватчика взглядом, поспешила к госпоже, чтобы привести ее в порядок. - Я не хочу… не хочу больше… - шептала девушка. - Сегодня больше не придет, - уверила ее рабыня. – Он сделал тебя больной, можно не появляться перед ним и не принимать его. - Если он захочет… - Я позабочусь о том, чтобы пока он был уверен в ином, - возразила Корина. – Хотя бы до завтрашнего дня он не тронет тебя. Дафна смогла только благодарно кивнуть. *** Чтобы окончательно снять раздражение, проконсул велел вызвать пленника на допрос, в душе надеясь, что тот будет вести себя по-прежнему дерзко, что позволит Луцию несколько выпустить пар. Впрочем, разговор толком ничего не дал: пленник не проявлял строптивости, но продолжал утверждать, что он сын и наследник царя. Истеричных ноток в его речи было все больше, однако ничто не выглядело как дерзость. Так что Луций оставался при своем раздражительном состоянии, готовый сорваться на любого. И чтобы не приказать пленника немедленно казнить, проконсул велел отвести его обратно в яму. - Может, прогнать его по городу? – предложил Олий, когда стража увела Никомеда. – Так его увидит больше народу. Вдруг кто-то… - Полагаешь, не все еще знают? – покачал головой Луций. – Нет, уверен, что попыток его освободить пока не было только потому, что не могут придумать, как это сделать – проникнуть сейчас за стены этого дома очень непросто. - Так мне усилить на ночь защиту или ослабить? - Хороший вопрос, - усмехнулся проконсул. – Полагаешь, есть кто-то, кто попытается отбить этого Никомеда прямо тут? - На марше, когда отправимся в Рим, будет еще сложнее. - Его союзники могут этого не знать… Луций призадумался. Мысль о том, чтобы перехватить еще возможных мятежников, была соблазнительна. Однако кто решится сейчас лезть в дом, где несут охрану легионеры? Когда и город весь наполнен войсками? - Давай покажем, что мы… не очень хорошо охраняем заднюю калитку, - наконец предложил он. – Сегодня ночью гостей ждать не стоит… - Вряд ли и завтра, - подхватил его план Олий. – Но через день-два, обнаружив якобы слабое место, мы можем ожидать «любопытных». Если не для того, чтобы освободить этого наследника, если не чтобы его отравить, то чтобы избавиться от нас. - Да, - решился проконсул. – Это будет лучшим решением. Пригласи центуриона… не знаю, кто по-твоему лучше с этим справится, чьи люди? - Приглашу нескольких, лучше спросить у них самих. - Разумно. Одного Луций действительно добился: увлекшись обсуждением плана выявления новых возможных врагов, он на время позабыл о недавнем послании, о разводе, о собственной жестокости с эллинкой. Безумная ярость и раздражение полностью уходили, он полностью контролировал себя. Правда, лишь до ужина.