Римлянки из Эллады

То, что больше всего он наказал себя, Луций понял, когда вечером рабыня Дафны доложила, что у госпожи жар и она никак не может явиться на ужин, как не может и принять господина у себя после. Проконсул, помня, в каком состоянии оставил девушку, жестом отпустил рабыню и в раздражении принялся мерить ойкос шагами. - Может, уже довольно напиваться? – он резко остановился перед трибуном, заговорил тоже резко, почти зло, словно бы причина его состояния была именно в том, что друг и вправду больше тянулся к кувшину, чем к тарелке. Олий Корнелий, философски опустошая одну за другой чаши с вином, равнодушно глянул на командующего, словно пытаясь угадать, чего тот хочет добиться. Ведь никаких других причин говорить с ним об излишне выпитом, он не видел, только если бы нужно было что-то сделать – хотя все было уже выполнено. - Если прикажешь, - спокойно произнес он. – Мы все обсудили с ловушкой. Посты я проверил и… Луций раздраженно отмахнулся. - Я знаю, - бросил он. – Я заговорил об этом не потому, что ты не исполняешь свои обязанности. Трибун чуть пожал плечами. По его мнению, выпивка никак не влияла на его обязанности командующего. И до сих пор у проконсула не было претензий, Олий никогда не пил перед боем, но в спокойное время позволял себе расслабиться. А сегодня, увы, был повод – и Луций об этом хорошо знал, поскольку был отлично осведомлен обо всем, что относилось к бывшей жене трибуна. - Удивительно, что ты еще напиваешься разбавленным вином, а не перешел на пойло варваров, - ехидно бросил проконсул. – Или это просто совпадение? Здесь рабы вышколены, поэтому неразбавленное не подают, как не принесут и поску? - Видимо, так, - равнодушно отозвался Олий. – Хотя мне показалось, что рабы в этом доме слишком избалованы. - Ты, в самом деле, полагаешь, что эта дрянь стоит того, чтобы загубить одну из ветвей рода Корнелиев? – зло бросил Луций, переходя к сути, а не поддаваясь пустой болтовне. – Спиться из-за уличной шлюхи?! Наверное, в другое время он и сам бы поразился тому, что лезет с поучениями к трибуну, поскольку до сих пор они выступали или как родичи, или как военные. Хотя оба они происходили из одного рода, но сейчас это родство было уже далеким. Разве что проконсул мог похвастаться прямой ветвью от Сципиона Африканского, победителя Ганнибала. Но это происхождение все же не давало ему права поучать Олия, тем более, что трибун не был мальчишкой. А как старший по званию проконсул мог разве что требовать неукоснительного соблюдения приказов. Но и тут трибуна было не в чем упрекнуть, он и вправду позволил себе расслабиться только когда все было сделано. Поэтому Луций раньше никогда не говорил с трибуном на эту тему, хотя подобное состояние запоя после истории с женой с Олием случалось уже несколько раз, в том числе и в период этой кампании. Но всегда – строго в период затишья, во многом оно и подстегивало трибуна: не имея возможности действовать, он ударялся в воспоминания. Однако сейчас, желая хоть куда-то направить свою злость, проконсул изливал ее в ироничные комментарии поведения трибуна. Единственное, о чем мог сейчас говорить. Может, еще и потому что ему вправду в этот миг было обидно за собственный род. - Тут ты прав. Эта дрянь не стоит ничего, - поморщился Олий, а затем залпом допил вино из чаши. – Но опыт показывает, что дело не только в ее плебейском происхождении. Патрицианский род бывает столь же распутен. Не мне тебе рассказывать, что женщин, которые могут похвастать должным поведением, в Республике, может, вовсе не осталось. Луций отвернулся, яростно сжал кулаки. Да, вот в этом трибун прав. Можно сколько угодно иронизировать над тем, что Олий не желает видеть рядом с собой падшую женщину, что любое воспоминание о той доводит его до пьянки, но где найти иную женщину? От рабыни до матроны – все лживы, глупы и блудливы. Его собственный брак был лучшим доказательством этому. От блуда супругу удерживало то, что рабы дома были слишком внимательны и преданы господину, так что немедленно обо всем донесли бы ему на нее. - Некоторые все же слывут скромными и послушными, - буркнул Луций, просто чтобы не отступать от упреков. - Слывут, - лишь усмехнулся Олий. На это тоже нечего было возразить. Мало ли о чем говорят в Городе, любую матрону будут называть почтенной женой, любую юную девицу – чистой и послушной, пока однажды не вскроется правда. - Ладно, я обещаю подумать над твоими словами, - трибун поднялся. – Пока вроде бы я тоже не слыву пьяницей. - Угу, - неопределенно буркнул проконсул. – Давай, иди спать. - Сначала я загляну к эллинке, - хмыкнул Олий. - Думаешь, у нее найдутся силы тебя принять? – Луций приподнял брови. – Да еще в таком состоянии? - Чье состояние ты имеешь в виду? Я не пьян, - с усмешкой отозвался трибун. – Во всяком случае, меньше, чем желал бы. А ее силы меня не интересуют. С нее требуется лишь покорно лежать подо мной. Проконсул чуть кивнул. Пожалуй, Олий прав, думалось ему. *** Дафна чуть приподнялась на локте, когда в спальне появился Луций. Выходит, все зря?! Он опять пришел, чтобы… - Госпожа еще слаба! – уверенно произнесла Корина, вставая на пути, но все же смея лишь на словах возражать и потому говоря с поклоном и почтением. – Прошу, господин, ей очень необходим покой! Но проконсул рукой отодвинул ее. - С нее не требуется никаких усилий, - бросил он, подходя к ложу. – Ступай, ты тут не нужна сейчас! Рабыня, боясь возражать, бросила на хозяйку умоляющий взгляд и скрылась за занавесками входа. Правда, осталась рядом, готовая прийти по первому зову, пусть пока и не представляя, что можно сделать. Дафна вцепилась в подушку, пряча взгляд и мысленно уговаривая себя не плакать и не молить о пощаде. - Ты боишься? Личный раб помог проконсулу избавиться от одежды и также вышел из комнаты, сам Луций присел на край ложа, его ладонь скользнула по телу девушки, отбрасывая легкое покрывало, которым та была укрыта. Он ощущал ее дрожь. Дафна не решалась даже кивнуть, боясь, что этим может разозлить римлянина. - Не бойся, - проконсул мягким движением развел ее колени в стороны, устраиваясь между ними, но не наваливаясь на девушку, помня о том, что она ослаблена. – Я не буду брать тебя в попку, такого ты сейчас не выдержишь. Просто расслабься и позволь мне владеть тобой. Возможно, тебе тоже будет хорошо. Дафна сглотнула страх, мысленно уговаривая себя успокоиться. Сердце бешено колотилось. Неужели он опять пришел ее унизить? Или все же сказал правду и лишней боли ждать не стоит? Ей и этой было довольно! Она бы еще долго могла рассуждать, но ее тело решало все за нее, отвечая на ласки мужчины. А тот не скупился, ласково массируя пальцами бугорочек. - Только… не больно… - прошептала Дафния одними губами. - Потерпи, - отозвался Луций. От его ласк и прикосновений девушка возбуждалась против собственной воли, и, если бы не боль сзади, уже и вовсе бы извивалась в его руках. Проконсул, заметив состояние эллинки, приподнял ее бедра, устраиваясь удобнее, его ладони ласково поглаживали девушку теперь выше, чуть сжимали соски груди. Почувствовав, что она уже обильно увлажнена, Луций медленно вошел в девушку. Дафна слабо вскрикнула – хотя и несильная, но все же боль от вторжения напомнила о себе и отозвалась эхом боли сзади. - Потерпи, - проконсул наклонился, целуя ее в губы. – Я понимаю, что тебе больно. Но ты должна потерпеть. Тебе будет хорошо… скоро будет… просто расслабься и полностью подчинись мне… Сейчас, сам не отдавая себе отчет, он старался быть как можно более нежным с девушкой, которую недавно мучил. А та лишь слабо кивала, боль и удовольствие причудливо смешивались в ней. Она и не собиралась ему противиться, все неприятные ощущения были эхом прошлой близости и следствием того, что Дафна еще не привыкла к немалым размерам органа. Однако постепенно верх брали те ласки, которые она чувствовала, та сладость, которой он делился. Задрожав от экстаза, она впилась пальцами в плечи мужчины, беззвучно шепча что-то невнятное – то ли благодарность богам, то ли просто его имя. - А ты страстная… Луций лег рядом, позволяя девушке просто уснуть, но сам долго не мог справиться с бессонницей, пытаясь понять, что же происходит с ним. *** Елена, увидев на пороге трибуна, вжалась в ложе. Зачем он пришел? Ему мало тех мучений, которые ей пришлось выдержать днем? Он желает вновь услышать ее плач и полюбоваться страданиями? Что он за странный человек: то мучает ее так, как могут лишь от ненависти, то ласкает так, как возможно лишь от любви?! - Тебе лучше? – Олий подошел ближе. Заметив испуг девушки, добавил: – Не бойся, я не хочу твоей боли. - Как странно, - грустно усмехнулась Елена. – Ты не первый раз это говоришь мне. Но каждый раз все происходит по-разному. Порой ты поступаешь так, как говоришь, но чаще после этих слов ты именно ее причиняешь мне. - Справедливый упрек, - усмехнулся трибун. Он наклонился, целуя шею девушки. Елена ощутила, как от него пахнет вином. Сильно пахнет. Так много выпил? Но зачем? Продолжал злиться или, наоборот, что-то праздновал? И почему это все вновь обрушивается на нее? Чем провинилась она? - Но я, в самом деле, не желаю этого, - Олий чуть отстранился. – Я не желал этого раньше и не желаю сейчас. Согласен, что сегодня днем я проявил к тебе больше жестокости, чем следовало. Но это твоя вина – ты забываешь свое место. А я всего лишь желаю получать удовольствие в твоих объятиях. Покорись – и тебе тоже будет хорошо. Не дожидаясь какого-либо ответа, он приник поцелуем к губам Елены. Его слова о покорности были ей непонятны, она ведь слушается его во всем, ни разу не смела открыто перечить. Ну во всяком случае последнее время. Но спорить с римлянином было бесполезно, как и с любым мужчиной – он никогда не признает неправоту. Девушка и сейчас послушно лежала в его объятиях, позволяя трогать себя всюду и целовать. Тело ныло от недавней боли, и ласковые нежные прикосновения сейчас казались издевательством. Но все равно она желала их. Как желала и проникновения, последовавшего вскоре за этими нежностями, к счастью, трибун входил в нее медленно и осторожно, чуть придерживая ее бедра. Так что Елена невольно застонала от боли и удовольствия, но медленно принялась двигаться в такт движениям римлянина, отчего он только удовлетворенно хмыкнул. Эллинке было все равно, что он подумает о ее распущенности. Измученная событиями этого дня, она достигла пика, одновременно всхлипывая от боли. И уснула почти мгновенно после этого, устроившись в объятиях трибуна. Олий, на которого вино и акт любви также подействовали выматывающе, впервые за время нахождения в Элладе уснул спокойным сном, как дома, а не в захваченной стране. Сейчас он не думал даже о том, сработает ли сегодня его ловушка. *** Казалось, события последней ночи помогли забыть дневную жестокость. На следующее утро уже все было так, словно и не было этого насилия. Разумеется, пленницы еще не чувствовали себя уверенно, двигаться было немного больно. Но безумная боль ушла. Девушки держались более спокойно, хотя и настороженно, не зная, чего им ожидать. Однако и проконсул, и трибун были спокойны, поддерживали легкую беседу и вновь вели себя так, будто ничего и не было. Не понимая их и опасаясь любым словом вызвать гнев, пленницы отвечали обычно кратко. И лишь постепенно это начинало отступать. Так продолжалось несколько дней. Утром и вечером римляне проверяли посты, отдавали какие-то распоряжения в городе. Днем позволяли себе отдых. На ужин всегда звали эллинок, с которыми каждый проводил время после. Захватчики по-прежнему ожидали приказ из Рима о том, как поступить с городом, который сначала противился, потом сдался. Поэтому временно город затих, ожидая своей участи. И порой опасливо поглядывая на кресты за городской стеной, на которых висели тела двух бывших супругов Елены и Дафны и еще нескольких знатных эллинов, как страшное напоминание о бунте и о том, что за это следует. Проконсул и трибун же вели себя с девушками уважительно, встречаясь за обедом или ужином, обычно делали им комплименты, говорили о поэзии и скульптуре Эллады. Они не просто тащили пленниц в постель, обычно лишь в конце ужина говорили, что будут ждать в спальне. Но и этот приказ был завуалирован, он произносился спокойным и мягким тоном. Казалось даже, что у девушек есть выбор. Пусть обе и понимали, что это вовсе не так, что это уважительное приглашение – приказ. Ни Дафна, ни Елена не решались завести разговор о том, что их ждет в будущем. Как не решились они и возразить, когда один раз за ужином мужчины все же попросили порадовать их танцем. Утешая себя тем, что они не раз танцевали в домашнем кругу, еще девочками, а сейчас в перистиле не было никого, кроме римлян, девушки подчинились. Впрочем, и в этот раз все обошлось без насмешек. Римляне даже наградили их комплиментами, говоря об их грации и изяществе. Эти же комплименты повторились ночью, уже наедине. Будто лишь ради этого все затевалось. Но, так это или нет, обиды эллинки не держали, услышав желанные слова. Если бы не постоянные мысли о том, что может их ждать, и опасения за то, что любой из мужчин может внезапно впасть в ярость, девушки были бы вполне счастливы. За год брака они не получили столько внимания, сколько за эти дни от захватчиков. А сами римляне выжидали попытки помощи пленнику или его похищения. Для этого было сделано все: внешне казалось, что с черного входа, от задней калитки, можно довольно свободно пробраться к яме. Возле, разумеется, стоял караул – иначе это было бы слишком подозрительно, но больше трех часовых никогда не стояли. Так что создавалось впечатление, что здесь можно почти без трудностей добраться до цели, например, небольшим отрядом человек в пять-шесть, чтобы убрать стражу и уверенно отступить с пленником. Попытка случилась, конечно же. И поскольку римляне были к ней полностью готовы, то все прошло так, как они ожидали: эллины или вифинийцы, если они были в городе, просто опасались проводить хорошую разведку, а потому ограничились тем, что лишь ночами несколько раз проверили, как несут охрану на вилле. Одной ночью пять человек проникли на задний двор, беспрепятственно прошли до темницы, где держали пленника и… Не успели они что-то сделать со стражей, как сами были скручены легионерами, которые до того прятались в тени колонн внутреннего двора. Так что вскоре они уже составляли компанию тому, кого хотели то ли спасти, то ли убить. *** Олий уже привычно нежился в ванной – этой привычке римлянине не изменяли, всегда посещая термы, если была возможность, или хотя бы принимая ванну дома. И особенно это было приятно всегда после походов. На пороге появилась Елена, проведенная сюда личным рабом Олия. Девушка, смутившись, остановилась. - Пройди, госпожа, - произнес трибун и даже слабо улыбнулся ей, будто вправду рад видеть. – Присядь рядом, не бойся. Елена подошла ближе, опустилась на край ванны, но в воду не опускалась, полагая, что туда ее не приглашали. А сама она уже нанесла на себя масло и духи, смывать которые не хотелось, пусть девушка и убеждала себя, что делает это исключительно для себя, а не для того, чтобы понравиться мужчине. А он рывком поднялся из воды. Раб немедленно принялся обтирать его полотенцем, а затем подал чистую тунику. Елена отвела взгляд от совершенного тела мужчины, один вид которого что-то будил в ней. С каждым днем она все больше привязывалась к римлянину. Этот захватчик был хорош собой, он был умен и, как правило, вежлив с ней и ласков. Уж во всяком случае он не проявлял больше жестокости, чем муж или опекун. Вот и сейчас Олий притянул девушку к себе, но не грубо, лишь страстно, прижался губами к ее губам, будто в жажде припадая к источнику. Но после он нажал девушке на плечи. Эллинка уже была сообразительной и достаточно опытной, она мигом сообразила, чего от нее хотят, и принялась нежно сосать мужской орган. Хорошая девчонка, думал римлянин, порой чуть покачиваясь ей навстречу. И все более умелая… - Соси его, эллинка, - шептал он, ускоряя темп. – Тебе нравится член твоего господина! Тебе нравится власть Рима! Наконец он отстранился – не хотел слишком быстро кончить. А вот Елена, распаленная и возбужденная, не удержалась и тихо застонала. - Пожалуйста, господин, - выдавила она. - Что? – хмыкнул Олий. – Хочется жалости? - Д-да… сжалься… я хочу почувствовать… тебя… Трибун чуть помедлил, а затем резко впихнул в ее лоно два пальца. - А! Да! – застонала эллинка. Но насладиться ей этим не дали. Олий, пару раз толкнувшись пальцами, убрал их. Однако один легкий толчок дал понять, что он хочет, чтобы она улеглась, широко разведя ноги – то, чего сейчас хотела и она сама. Олий приблизился, порой чуть поглаживая свой орган – движение, от которого ее дыхание учащалась, а бедра невольно чуть дергались навстречу. Хорошенькая девчонка, билось в голове… его рабыня. И только его! Он будет наказывать ее, владеть ею по своему желанию! И она будет подчиняться его воле. Он будет ласкать ее, когда пожелает, будет наслаждаться ее ласками. Вся – только его! Елена и вправду была необыкновенно возбуждена. Мужчина, к которому она уже так привыкла, что, кажется, полюбила, стоял рядом. Девушка корила себя за свое распутство… Но этот укор был слишком слаб в сравнении с желанием, которое затмевало разум. - Кажется, тебе еще рано ощущать меня, эллинка - хмыкнул Олий, не спеша осуществить то, о чем сейчас они мечтали оба. - Пожалуйста, владей мною, - простонала девушка. - Думаешь, ты заслужила это? – пальцы мужчины тронули губки ее лона, прошлись по лепесточкам, вызывая новый стон желания. – Меч римлянина в твоей щели – это огромная награда, эллинка! - Пожалуйста, владей мной! – едва не выкрикнула она. – Прошу, господин! Олий по-прежнему не спешил. Он наклонился, приникая поцелуем к ее губам. Нежно, ласково, без страсти, хотя девушка и пыталась отвечать ему иначе. Затем такими же легкими ласковыми поцелуями он прошелся по ее шее, принялся награждать грудь. От нежности и легкости этих прикосновений Елена совершенно терялась, стонала в голос и плакала. Его пальцы тронули клитор – совсем легко, осторожно, так, чтобы не причинить боли. И при этом не дать ей кончить раньше времени, лишь еще больше возбудить. От этой ласки и нежности все внутри замирало. А потом он как-то быстро, одним плавным движением пристроился между ее бедер. И вошел – жарко, глубоко, но не резко. Его движения были уверенными, но не жестокими, он не терзал, а устанавливал власть. Взяв ее, Олий в этот раз не выходил из нее, как прежде, чтобы новым толчком войти вновь, а будто прощупывал, круговыми движениями растягивал под себя, но почти не делал толчков. Зато его руки крепко и властно держали ее под грудью, контролируя движения девушки, почти постоянно извивающейся в попытке найти позу, в которой она может поскорее достичь пика удовольствия. Это было невозможно – сладкий миг казался так близок, но ощущение власти мужчины внутри нее, и этих властных рук, и поцелуев, которыми он теперь порой трогал ее – сильных, глубоких засосов на шее и ключице, страстных в губы, - все это заставляло ее растворяться в нем. Движения внизу сменились, Олий вновь привычно и торопливо толкался в нее, но все еще почти не выходя, поэтому короткими быстрыми и частыми движениями, что было только приятным для девушки, потому что так он постоянно терся о ее жемчужинку снаружи и терся о точку внутри. Волна удовольствия, накрывшая Елену, была такой, что на несколько мгновений она перестала ощущать всю себя. Почувствовала только его семя в себе – твердую струю, брызнувшую в самую чувствительную ее точку. И еще долго после этого она не могла двинуться, безвольно прижимаясь к мужчине, уже откатившемся с нее и лежавшем рядом. - Любопытно, - заметил Олий насмешливо, продолжая почти грубое обращение, выбранное для этой ночи, - я уже давно и часто имею тебя, а твоя дырочка все такая же узкая. Ты знаешь какой-то секрет, эллинка? - Н-нет, - удивленно отозвалась та. - Что ж, твое право ни о чем не говорить, госпожа, - уже серьезно и любезно определился мужчина, заставляя вновь гадать, как же он к ней относится и почему порой ведет себя с ней, как с рабыней, а то как с женой. Трибун потянул девушку за собой в ванну. Правда, только для омовений. *** Утомленные актом любви, Олий с Еленой спали столь крепко, что девушка не услышала появления кого-то в комнате, а римлянин проснулся лишь от тихого покашливания рядом. - Что? – коротко спросил он, увидев своего легионера. - Сработало, - столь же коротко доложил тот. – Зашвырнули в темницу, связав. Желаешь говорить сейчас или пусть ждут? Трибун ненадолго задумался. Судя по всему, до рассвета еще было время, вряд ли среди новых пленников есть кто-то столь важный, чтобы поднимать с постели и вырывать из теплых объятий Луция. С другой стороны, в городе точно есть еще мятежники, есть те, кто пытались помочь пленнику – а значит, надо переловить всех. И чем скорее он выяснит о том, где прячутся заговорщики, тем лучше. - Тащи одного из новых пленников в перистиль, - определился Олий. – И передай всем, чтобы были готовы. Да, и нужны будут офицеры… - Мы куда-то выступаем? - Туда, где ждали совсем не нас, - буркнул трибун. – Давай, поторопись! Я сейчас приду… пока один. Все же, наверное, поднимать проконсула не нужно, возможно, что пока ничего выяснить и не получится. Пусть наслаждается своей эллинкой, с остальным Олий вполне мог справиться и сам, полномочий у него достаточно. Осторожно высвободив руку и оставив Елену, трибун принялся одеваться. *** Олий вновь угадал верно: пленники просто не успели за это время договориться между собой о том, что им говорить на допросе. Поэтому, едва начав разговор с одним, трибун велел офицерам отдельно допросить всех остальных, не стесняясь в применении средств, если будет нужно, от обмана до силы. И интересовало Олия больше не то, с какой целью они пробрались на виллу (хотя тому пленнику, которого допрашивал он сам, трибун пригрозил, что все узнают о том, что целью было убийство Хреста), но важнее было, чтобы они проговорились, где их ждут вместе со спасенным-отравленным Никомедом. А также то, сколько человек участвует в этом заговоре – чтобы наконец переловить всех. Очень скоро римляне выяснили, что действительно в городе оставались мятежники, не более двух десятков. Обосновались они в храме Зевса, видимо, полагали, что божественная защита полностью охраняет их. Некоторое время Олий и вправду размышлял, как следует поступить. Захват в храме наверняка вызовет недовольство горожан. Вот только действовать надо было как можно скорее. И потому трибун решил, что ему придется пренебречь уважением к вере и забыть о почтении к местным богам. - Выступаем! – велел он. – Одной центурии будет довольно. - А проконсул? – уточнил Гай. - Ему лучше пока не знать. Олий понимал, что его решение может быть не принято в городе. И если раньше ему некогда было обо всем сообщать Луцию, то теперь это было невыгодно. После, в случае недовольства в городе, проконсул объявит, что эти действия были незаконны и что он лишает своего трибуна полномочий. Это уже не вернет жизнь мятежникам, развешенным по крестам, конечно. Но внешнее уважение, которое Луций проявит к вере эллинов, всех успокоит. А он сам, Олий, может и вправду лишиться положения – это трибун отлично понимал. Обман и лукавство тут не годятся. Но этот риск стоил цели. Когда на улице едва начинало светать, сотня легионеров под командованием Олия выступила к центральному храму города. Шли небыстро, без марша, хотя и не особенно таясь, но и стараясь не привлекать лишнего внимания. Приблизившись к месту, легионеры разделились. Три десятка легионеров под командованием Гая отправились к заднему входу в храм – дверям для жрецов, на случай, если кто-то из мятежников попытается сбежать этой дорогой. Еще три десятка остались у главного входа и столько же растянулись цепью по обе стороны от храма. - Брать всех! – коротко велел Олий. – Даже тех, кто утверждает, что жрец! После выясним вину каждого. Вот насилие против жрецов ему тем более не простят! Но трибун надеялся еще обойтись без лишнего насилия, хотя понимал, что если заговорщики прячутся в храме, то жрецы им полностью покровительствуют. В храм Олий вошел всего с оставшимся десятком легионеров. - Вы наконец… Искать заговорщиков было не нужно. В ожидании успеха придуманного ими плана они поджидали свой отряд прямо в центральном зале храма. И потому, завидев людей в дверях, сначала решили, что это вернулись свои. Но через миг… Как и ожидалось, кто-то из мятежников бросился внутрь храма, наверняка попытаются сбежать через другие выходы. - Да их же мало! Кто-то особенно смелый посчитал, что римлян меньше, а потому бросился в атаку. И не ожидал, что противники немедленно примут боевой порядок. Потому несколько мятежников немедленно упали замертво. От этого несколько человек еще бросились прочь – уже через главные ворота, другие завязли в драке.