Римлянки из Эллады

Легионеры приветственными криками подтвердили, что услышали слова своих командиров, только тогда Елена несколько пришла в себя. - Да будет так, - тем временем подтвердил проконсул. – Теперь в присутствии всех, кто относится к этому дому, я хочу сообщить, что в скором времени сюда прибудет посланник Сената. Он везет приказ, согласно которому все, виновные в измене Риму, будут проданы в рабство или отправлены на арену. У меня нет сомнений в том, что все рабы дома, уличенного в измене, сами изменщики, и их постигнет заслуженная кара. Однако это не касается тех, кто служил моей жене и жене трибуна. Рабы засуетились, послышался гул голосов. - Молчать! – отрезал Луций. – Ни одному вашему слову я верить не буду – каждый из вас исполнял приказы бывшего господина, а потому уже виноват в измене. Дафна и Елена сами назовут тех, кто служил им. - Но не более пяти человек каждая, - спокойно добавил Олий. – Личных рабов у хозяек не так и много. На самом деле произнес это трибун не потому что не допускал, что при девушках было мало слуг, хотя это и было правдой – эллинки жили закрыто, а в доме все подчинялись господину. Однако было кое-что важнее: Олий вспомнил, как Елена накануне расспрашивала об участи Паисия, а потому предположил, что она может постараться спасти всех, кто есть в доме, то есть вообще всех служанок, выдавая за приставленных к ней и к сестре рабам, а всех слуг мужского пола – за приданое, привезенное ими в дом супругов. - И это не касается Паисия, - кивнул проконсул, догадавшись о причинах, которые заставили Олия оговориться. Дафния и Елена в ужасе переглянулись – им давали шанс спасти лишь десять человек. Конечно, следовало признать, что это больше, чем можно было рассчитывать, ведь Сенат не захочет потерять большое число пленников. А личных рабов у госпожи редко бывает много – все это прекрасно понимали все, Дафна и вовсе прибыла только с одной служанкой, поэтому решение римлян было более чем щедрым. - Исмена и Корина, конечно, - поспешила назвать Елена, решившись заговорить первой, словно боясь, что у них отберут последнюю возможность спасти хотя бы немногих самых преданных, несмотря на прямое разрешение мужчин. Личные рабыни, испуганно поглядывая на легионеров за их спиной, понимая, что те находятся здесь для того, чтобы заковать всех, кого постигнет неудача, поспешили подойти к хозяйкам, а заодно и к римским командирам, которые точно не дадут своим солдатам распускать руки и, тем более, случайно утащить к торговцу. Эллинки же в растерянности оглядывали ряды рабов, не в силах решиться назвать какие-то имена, что сразу сокращало шансы всех других слуг быть спасенными. А кроме того девушки понимали, что выбрать должны тех рабов, которые будут полезны их… уже теперь мужьям! Как хорошие хозяйки, они обязаны думать именно о разумном пополнении дома супругов, а вовсе не о том, чтобы просто спасти побольше людей. - Госпожа, вы ведь возьмете меня?! – пользуясь заминкой и видя в этом единственное спасение, к ногам Елены вдруг бросилась Кира. – Вы же назовете меня?! Я ведь состояла при вас всегда! Все это знают… Дафна растерянно взглянула на сестру – что та скажет? Неужели забудет о том, как эта нахалка смела ей дерзить?! Елена колебалась. Она не желала брать с собой Киру, подобная змея не сможет быть полезна в доме, но эллинка и не могла не ужасаться той участи, которая предстояла пленнице, а потому просто по-женски сочувствовала ей. Олий с интересом взглянул на девушку. Неужели она, в самом деле, собирается спасать это ничтожество? После всех обид, после предательства – такая милость?! А ведь Елена знает, что за похищением стоит Кира, она слышала допрос работорговца. Но и до того, самой Елене, насколько мог судить Олий, немало досталось от рабыни. - Ты и вправду состояла при мне, - эллинка постаралась взять себя в руки, напомнив себе вновь о том, что выбирает она не ради себя даже, а ради мужа, который уже показал себя, оберегая ее. Да она попросту не вправе ответить ему черной неблагодарностью, приведя в его дом рабыню, которая может вытворить что угодно, например, броситься на хозяина с ножом. – Однако же ты поступала вовсе не как верная и преданная мне служанка… Кира невольно отшатнулась: привычная к мягкости и почти детской наивности госпожи, она была уверена, что та и сейчас не решится дать отпор, что милосердие в ней окажется выше всех прошлых обид. - Для этой у меня более любопытное занятие припасено, - решил за Елену Луций, тем самым обрубая все сомнения эллинки и более не позволяя передумать и защитить рабыню-изменницу. – Отправится на арену. В качестве игрушки или жертвы, там видно будет, как пожелают зрители или распорядители игр. - Но за что?! – возопила Кира, вскакивая на ноги в якобы праведном изумлении – страх придавал силы притворству. - Ты еще смеешь спрашивать?! – взъярился проконсул. – Думаешь, я не знаю правды?! Надеешься, что тебе легко сойдет с рук предательство хозяев?! Ты должна в ногах валяться с того момента, как мы вернулись, а ты почти требуешь себе защиты?! Сильная пощечина сбила рабыню с ног. - Убрать! – велел он легионерам. – Можете развлечься, если эта шлюха хоть кого-то из вас прельстила. Дафна и Елена в ужасе смотрели на происходящее. Это не был первый случай, когда они сталкивались с жестокостью и решительностью римлян, но это было прямое напоминание им самим, что за глупость и неразумную жалость придется расплатиться. - Прошу, вы можете продолжить свой выбор, - в голосе Луция, обратившегося к эллинкам, уже не было ярости, только уважение и мягкость, что подчеркивало их новый статус. – Можете каждая назвать еще по четверо человек или вдвоем добавить восьмерых, если госпожа Елена лучше знает своих рабов. Девушки собрались, коротко переговорили, а затем тихими голосами, назвали остальных, чувствуя себя виноватыми перед теми, чьи имена не прозвучали. Будто бы они произнесли приговор… Но выбрали они исключительно тех, кто не принимал участия в мятеже и кто при этом мог быть полезен в домах Луция и Олия: пару рабынь, которые могли служить самим эллинкам, двух слуг на кухне, знакомых с самыми лучшими рецептами эллинской кухни, трех рабов-мастеров, умельцев кто в скульптуре, кто в мозаике, а кто в росписи, и, наконец, старого раба, занимавшегося хозяйством на их загородной земле, в основном виноделием. Проконсул и Олий, ничего не уточняя относительно рабов и просто приняв выбор своих жен, приступили к оформлению брачного договора. Такой уже был в жизни эллинок. Но непривычным для девушек было то, что их мнение на этот раз учитывалось как равных, они сами говорили за себя, а вовсе не ожидали своей участи. Впрочем, ни Елена, ни Дафния ничего не смогли прибавить к озвученным условиям. Но то, что они поставили согласие под условиями договора, было странным даже по римским законам. Это была вынужденная мера, поскольку больше спросить было некого – Паисия римляне объявили преступником и говорить за воспитанниц он не мог, а других представителей девушек не было, они давно умерли. Хотя надо сказать, что римляне с ними не лукавили, а составили договор так, как он был бы составлен с любой женщиной из их народа, эллинки даже и не ожидали такого, допуская, что окажутся на положении скорее рабынь, чем жен. *** Завершив со своими делами, трибун, помня приказ, взялся за город. И весть о том, что римляне забирают в плен юных мальчиков и девочек, немедленно облетела всех. Кое-где пытались противиться, но сейчас среди жителей не было отличных воинов, все они уже или погибли в сражениях с римлянами, или были казнены, потому все попытки давились на месте, порой, конечно, с кровью. В основном в числе пленников были юноши и девушки лет одиннадцати-тринадцати – то есть того возраста, когда было очевидно, что они уже не умрут от случайной болезни, но послужат заключению важных союзов и продолжению рода. При этом девочки еще были невинны, поскольку даже во время взятия города не подверглись насилию – они еще физически не были готовы к соитию, а потому не привлекательны ни для кого из мужчин. Однако это, предварительно, могло быть особенно привлекательно на рынках рабов, где многие пожелают получить невинный товар из не-варваров притом. Заняло это немало времени, конечно, лишь после полудня юные пленники были собраны. Их всех тоже заперли, правда, в гораздо лучших условиях. Далее последовал простой допрос, хотя на это был потрачен почти весь оставшийся день. И то это было довольно быстро, поскольку занимались им одновременно все командующие римской армии, от центурионов до самого проконсула. Сначала у кого-нибудь из детей выясняли его имя и имя его родителей. После этих родителей приводили для разговора, который был всегда почти одинаков. - Твоя дочь сказала, что ты высказывался против моего народа, - начинал римлянин, а если говорил о юноше, то упоминал не дочь, а сына, но часто умышленно добавлял и имя, чтобы дать понять, что и вправду говорит об этой девочке или мальчике. – Может быть, ты не выступал против нас с оружием, но все же виноват в измене. - Но, господин, как можно?! – начинал причитать эллин. Или пытался возмутиться вроде: - Да что понимает это дитя? Тем более, что сейчас она попросту испугана и готова оговорить всех, от себя до всей своей семьи. - Ты лжешь, - не слушал это допрашивающий. – А у меня есть все полномочия, чтобы забрать твое немыслящее дитя в Рим. Далее следовали уверения, что эта семья всегда была верна господам, предложения забрать в рабство отца или мать, но отпустить дитя, с которым связывают будущее их семьи. Малоинтересно и однотипно. Но порой следовала и иная реакция – эллин бросался почти в наступление и начинал говорить что-то вроде: - Да чем моя семья не угодила? На площади я ничего не сделал, лишь находился вместе с другими, я не пытался напасть ни на кого! А мое дите – в рабы?! Но как же Леон? Он первым кричал о том, что римлян надо бить! А его среди других пленников нет! И детей вы его не трогаете! Разве же в этом справедливость?! Имена менялись, конечно, как менялись и детали. Кто-то был замечен среди других пленных, но уверял, что легко выйдет отсюда, у кого-то не было детей, а потому его называли счастливцем, что не придется оплакивать живого мертвеца и т.д. Но самое главное, что некоторые имена появлялись сами. Их было не так и много, возможно, кого-то из них тоже оговорили без повода – проконсул этого не исключал. Но он понимал, что если просто объявит полису о том, что отправит в рабы всех, кто хоть что-то плохое говорил о Риме, то попросту утонет в доносах. В этом же случае речи были более-менее честны, потому что эллины не понимали, что их детей используют просто как инструмент, а вовсе не в самом деле собираясь их забрать в рабы. Переговорить между собой, конечно, греки могли, только это ничего бы им не дало: никого из детей пока не отпускали, их судьба была никому не известна, а потому родители уходили, не понимая, что они чего-то добились. Так что к вечеру у проконсула было уже некоторое количество имен, одни из которых называли чаще, а другие реже. Это, разумеется, заставляло задуматься, что кто-то и вправду продолжал вести изменнические разговоры, притом достаточно откровенные, раз их слышали многие. Правда, самыми опасными всегда являются не те, кто громко заявляет о себе, а тот, кто молча творит заговоры, пользуясь тем, что его никто не подозревает. - Велеть их схватить? – уточнил трибун. - Нет, пока не будем поднимать шум, - решил Луций, - достаточно волнений пока. Сначала разберемся со жрецами, а после я объявлю обо всем разом, наверное, тогда все возмущения будут подавлены сразу. *** Служители Зевса были порядком измучены ожиданием, за это время любое возмущение достигло предела и попросту рухнуло, потому что не находило никакого выхода – можно было сколько угодно ругаться с другими жрецами, но больше никто им не отвечал, легионеры, стоящие за дверями, оставались равнодушны к проклятиям. Наконец за ужином проконсул велел провести к себе жрецов – сначала только их, без помощников и прочего люда из храма. Впрочем, долгие разговоры Луций вести с ними не собирался. Он умышленно заставил полюбоваться тем, как он и его друзья наслаждаются пищей – после того, как жрецы посидели почти без еды, видеть такое им было невыносимо. - Полагаю, не нужно пояснять, что вы больше, чем предатели, вы – клятвопреступники, - произнес проконсул. - Среди нас лишь один клятвопреступник, - слово взял один из жрецов, довольно высокий мужчина почтенных лет. Он был, как и другие, полноват, сказывалась сытая жизнь, но после вынужденной голодовки этого дня осунулся. – Вы поссорились с ним – и он мстил вам, отыскав тех, кто тоже желал свести с вами счеты. - Будешь утверждать, что ты не выступал против нашего владычества? – покачал головой Луций. - Не буду, - вдруг отозвался тот, прямо и честно. – Эту вину я честно признаю: именно мне гадание показало, что наше сопротивление будет удачным. Так что именно на мне эта ноша, боги обманули меня или я неверно прочитал их знаки, которые раньше мне казались ясными. Но потому после взятия города я ни разу не призывал никого к восстанию… и за все это время более не брался предсказывать и обращаться к богам. Проконсул помолчал, с интересом рассматривая этого человека. Жрец и вправду был не похож на обманщика, говорил он уверенно и спокойно, прямо признавал то, что считал своей виной, наверняка понимая, что это его только больше топит – римляне не станут отпускать того, кто был против них. - Как тебя зовут? – спросил Луций. - Рес, - коротко представился тот. - Твои родители хотели подарить тебе славу правителя? – не удержался от усмешки проконсул. – Ужасно с таким именем отправляться в рабство. Жрец промолчал, видимо, не желая ни добавлять поводов для шуток, ни спорить с римлянином, который уже все решил. Он стоял по-прежнему прямо и спокойно, принимая будущее со стоическим видом. - Ну хорошо, Рес, - стал серьезен Луций, - тогда ответь мне, как ты можешь так уверенно говорить не только за себя, но и за других из здесь присутствующих? - Потому что я знаю всех этих людей не первый год, - по-прежнему уверенно отвечал жрец. – Я много лет занимаю положение одного из верховных служителей Громовержца, за это время я хорошо изучил всех, кто есть в храме. - Но ты позволил укрыть в этом храме мятежников! - Нет… Рес помолчал, будто обдумывая, стоит ли ему объясняться или это все равно ничего не даст и нет смысла тратить время. - Я не появлялся в храме с тех пор, как моя последняя жертва не была принята, то есть накануне вашего входа в город. Что мне там делать, если боги меня не слышат? Я пришел туда лишь когда услышал, что в храм идут легионеры. Я еще вчера готов был сказать, что вся вина на мне, если говорить о том, кому поверили люди. А если ты хочешь знать, кто против вас действовал, то ты знаешь сам, кто, Халкея и наказывай. Может, он привлекал к каким-то поручениям слуг, но в дела свои их не посвящал, так что больше виноватых не ищи. Луций кивнул, принимая это объяснение. Не было сомнений, что Рес говорит о том жреце, с которым проконсул пререкался раньше. Вот только был ли этот собеседник откровенен в этом так же, как в словах о своей вине? Или спасал всех других служителей храма? *** Вечером, после взаимных ласк, Елена лежала, крепко прижимаясь к трибуну. Она вновь не понимала саму себя: этот мужчина был то нежен и заботлив с ней, то лично собирался убить, а то вот взял ее в супруги. Как он относится к ней? И как ей вести себя с этим мужчиной, которому она обязана жизнью и положением, но также насилием и страхами? - Ты назвал меня своей женой… - начала она, пытаясь придумать, как все-таки выяснить у него отношение к себе. - Ты не желаешь этого? – напрягся Олий. - Н-нет, я не о том, - качнула головой девушка. – Наоборот, мне приятен твой выбор. Но отчего ты это сделал? Это из-за нашего вчерашнего разговора? Но ты не говорил, что поступишь так, я полагала… Она замялась, понимая, что ее слова могут звучать как упрек. - Я не мог отдать тебя на потеху кому-то, - трибун ласково погладил ее по щеке, нежно отвел локон волос. - Ах да, - выдохнула Елена. – Ты ведь обещал. - Да, - подтвердил Олий. Он желал добавить еще что-то, но передумал и промолчал. Ему казалось, что в словах девушки звучала обида, однако не понимал, чем она может быть вызвана, ведь он повел себя с ней честно, от слов до брачного договора. Это молчание длилось некоторое время, затем Елена заговорила, отчасти объясняя свое напряжение: - Я бы не хотела, чтобы ты это делал только из-за своего слова. Твое обещание, выходит, заставляет тебя так поступить. Но я готова была принять смерть, поверь, я не боюсь гибели, только бесчестия. - Я помню, - слабо усмехнулся Олий. – Но помню и то, что я запретил тебе поднимать оружие на себя. А сам я убивать тебя не желаю. - И все же, господин, мне неприятно знать, что я буду всегда причиной твоих страданий в жизни дома… - Глупости, - Олий прервал ее, тронув поцелуем краешек губ. – Мое обещание меня не гнетет. Я делал то, что считал нужным. Я уверен, что ты будешь отличной хозяйкой в моем доме, это не принесет мне никаких страданий. - Я надеюсь на это, - прошептала Елена, прижимаясь к его груди. - Надеешься? - Но как я могу верить в это, - пояснила эллинка, - если ты сам лишь накануне размышлял о том, не следует ли убить меня? - Я и не думал вечером об этом, - возразил Олий. - Вчера, но не вечером, - отозвалась Елена. – Я не знаю, о чем ты размышлял вчера вечером, ты не сказал мне об этом, хоть и намекнул – это я неверно поняла твои слова. Но вчерашним утром, когда ты с господином Петронием обсуждал… - А! – трибун невольно тихо рассмеялся. Девушка удивленно взглянула на него – она никак не ожидала, что ее слова вызовут такую реакцию, да еще у мужчины, который до сих пор был почти всегда хмур, иногда иронично усмехался, порой слабо улыбался… Но смеяться, когда она не сказала ничего даже веселого? Выходило, что она сказала что-то глупое? - Я и не думал убивать ни тебя, ни твою сестру, - пояснил Олий. – И не думал, что ты так воспримешь мои сомнения – они касались только сторонних пленников. Что до тебя и Дафны, то я уверен, что обо всех событиях ты скажешь то, что скажу тебе я. Елена тоже слабо улыбнулась – да, выходило, что она вела себя очень глупо. Особенно глупо вчера, когда так мучилась этими мыслями… - Тогда я в долгу у тебя, - прошептала девушка. - В долгу? – не понял Олий. – Скорее я был не очень точен, что не дал понять, что мои слова не касаются тебя. - В долгу, что вчера, благодаря тебя за спасение, все же сомневалась порой, думая о том, что ты желал убить меня там, а после еще и якобы дал мне слово лишить меня жизни. Я искренне признательна тебе, поверь… - Все это можно исправить, - хмыкнул трибун, наваливаясь на Елену. – Сейчас я и проверю, насколько ты благодарна мне! - Господин… - Олий, - поправил ее мужчина, прерывая поцелуем. – Хотя порой можешь меня звать и так, мне будет приятно знать, что я всегда останусь для тебя не только мужем, но и господином. *** В городе с самого утра было шумно, он буквально бурлил. Но восставать не смели, прекрасно помня о том, что может ожидать их детей. Пока попытки просто броситься на легионеров не имели успеха, как не могли они победить, укрывшись за стенами города, только и оставалось надеяться то ли умолить захватчиков, то ли заплатить, если в городе соберется хоть сколько-то еще ценностей, которые римляне не забрали. Новости о том, что ждет бунтовщиков, какой приказ скоро прибудет, уже знали все. И эти новости возмущали, но одновременно и пугали, и обнадеживали: может быть, захватчики отпустят хотя бы часть пленников, чью вину не смогут доказать. Поэтому с самого рассвета, как только новости просочились в город – а они просочились, несмотря на то, что об этом никто не объявлял, жители не находили себе места. И на этот раз горожане собрались на площади, чтобы показать и свою волю, и свое смирение, чтобы проверить, чего им ждать, а может и добиться чего-то. Понимая, что с легионерами им не совладать, все боялись оказаться на рынке рабов. Но также понимали, что уличить в измене могут любого, а потому, возможно, бунт заранее был бы оправдан. Нет, бороться с теми, кто недавно их уже победил, было бессмысленно. А уж пытаться драться с теми, у кого в заложниках дети, и вовсе безумие. Но можно добиться некоторых уступок, показав свою волю и единство, а не просто покорно следовать на жертвенный алтарь под удар. И показать готовность слушаться римлян, пусть и не как рабы, но как союзники. Им обещали сохранить свободу – а теперь отнимают. Разве не повод это показать свое недовольство?! Хотя они и сами в чем-то виноваты, ведь второй раз подняли мятеж, что требовало показать согласие с судом римлян. Но справедливым судом, а не просто местью. И на время это объединило всех эллинов. Были, правда, и новости, прямо не влияющие на судьбы горожан, но просто интересные, которые каждый желал обсудить, посмаковать, добавить к услышанному собственные предположения. Так, ходили слухи, что Паисий куда-то исчез, хотя накануне и был отправлен в темницу. Кто-то пытался предположить, что это дело рук новых жен римлян, но их не слушали, прекрасно зная, что девушки от своего опекуна не видели ничего хорошего и защищать и спасать его им нет резону, тем более, рискуя новым положением. Впрочем, эти слухи были в чем-то справедливыми. Ночью Дафна слабо пыталась умолять проконсула за Паисия, несмотря на то что никакой любви к нему не чувствовала, однако считала себя обязанной ему, как воспитанница. Луций после долгих уговоров наконец хмуро произнес: - Я дам ему шанс, побег ему устроят. Но не думай, что это милость: если его поймают, пусть пеняет на себя. Римлянин хорошо понимал, что поймают. Однако отказать девушке не мог, понимая ее заботы. Да и самому ему не был нужен пусть и очень дальний, но мятежный родственник – пусть уж лучше он пропадет неизвестно где. Либо где-то погибнет безвестным, как бы цинично это ни звучало. Потому побег в самом деле был организован. К тому времени Кира уже выдала имя одного из легионеров, которых смогла соблазнить, чтобы увести его от калитки и тем самым провести в дом людей работорговца. Именно он и был поставлен в эту ночь сторожить Паисия, но прежде Луций ясно дал понять предателю, что все знает. И не простит. Как и ожидалось, с рассветом в доме не было ни того, ни другого. Достаточно глупое решение: если бы легионер остался на месте, мог бы отделаться просто плетями и временной отправкой в обоз – проконсул вполне готов был проявить милость. Но все сложилось именно так. Возможно, к лучшему. Луций равнодушно объявил отрядить на поиски солдат, тем самым выполнив долг, упрекнуть его теперь было не в чем. Все утро горожане простояли на коленях перед входом на виллу, но ничего не добились. К обеду к проконсулу повалили послания – горожане спешили вновь донести на сограждан. Кто-то – думая, что исполняет долг, кто-то сводил счеты, кто-то торопился опередить врагов, боясь, что они донесут раньше. Луций зло скрежетал зубы: к числу более-менее правдоподобных признаний добавлялись пустые доносы на всех подряд. Он понимал, что именно этого и добивалась Анния. Весь город ему придется отправить в рабство, отступая от слова, которое он дал – пощадить тех, кто не был виновен в измене. Или он должен проверять каждый такой донос, просидев тут еще множество дней! В то время как его собственные действия после допроса всего пяти десятков родителей давал реальные имена недовольных. - Собери город! – хмуро велел он Олию. – Войска по периметру! Я наведу порядок в этом гадюшнике! Приказ был исполнен почти мгновенным – эллины не расходились до сих пор. Проконсул лично обратился к собравшимся горожанам, говорил коротко и жестко: - Я дал слово, что невиновные не пострадают. И я его исполню. Вне зависимости от того, сколько понадобится времени, каждый донос будет тщательно проверен. Если он правдив, виновный будет наказан. Если это окажется ложью, кару понесет тот, кто принес донос. Пусть даже доносчик не виновен в измене. Рим накажет того, кто неверен! Просто на словах или на деле. Эллины молчали пораженные. Прошло более века с тех времен, как они считали римлян людьми чести и благородства. Людьми, стоящими на одной ступени с их народом. Все больше и чаще римляне вели себя с греками только как захватчики. Этому способствовали обширные завоевания. Да и не могли победители и побежденные считаться равными. Слава римлян, как людей справедливости, забывалась. И вот теперь словно вновь сюда прибыли те первые захватчики, которые пришли как победители, но поступили как гости. И – более того – все это говорил тот, кто захватил и держал в плену их детей, угрожая рабством! Постепенно горожане приходили в себя, началась сутолока, крики, кто-то уже желал забрать свой донос. - Молчать! – рявкнул трибун. Горожане притихли. - Вы сами выбрали судьбу, - спокойно бросил проконсул. – И каждый ответит за то, в чем виноват! Он кивнул Олию, давая понять, что собрание можно распустить. В этот момент прибежал один из дозорных с сообщением, что к городу направляется отряд. Посланница Сената наконец прибыла к месту назначения. Новость объявили при всех, поэтому жители расходиться не спешили, нетерпеливо ожидая, что же сообщат. Конечно, все знали, что посланница привезла тот приказ, который уже до ее появления разлетелся по городу. Однако сейчас, после того, как проконсул объявил о расследовании каждого доноса, жители желали лично услышать, как же все будет происходить. Те, кто поспешил с доносом, надеялись, что посланница обладает некими полномочиями на право вмешиваться в расследование. Тогда ее можно будет подкупить, чтобы донос не проверяли. Или вернули – это смотря какую плату запросят. Другие надеялись, что доносительство вовсе отменят и можно будет зажить вновь спокойной жизнью. От городских ворот к главной площади шествовали рабы, несущие носилки. Впереди и позади них маршировали легионеры. Процессия остановилась возле проконсула. Рабы установили носилки, откинули полог, давая возможность выйти. Один из слуг подал руку, помогая встать. Из носилок вышли две дамы. Проконсул зло прищурился. Олий на миг побелел.