Римлянки из Эллады

- Ты смотришь на меня, как на глупого юнца! – как ни старался Олий скрыть свое отношение, отец заметил его взгляд и истолковал его верно, все же между ними всегда царило понимание, Публий занимался сыном с самого детства. - Прости, - молодой Корнелий постарался принять виноватый вид. – Но разве ты не замечаешь, что судишь слишком спешно? - Разве я не прав? - В чем же? – не собирался уступать трибун. – Я понимаю твое недовольство, но все же, прошу, ты должен ее простить и судить беспристрастно. В лицо она тебя не знала, потому и не встретила сразу, как полагается. Как не знала и того, что тебе по душе комната в западном крыле. Она всего лишь рассуждала как гостеприимная хозяйка, предлагая тебе самую просторную и удобную комнату в доме после моей. Наступило молчание, которое тихим смехом прервала матушка. - Ну, будет, Публий, - она ласково обняла мужа за плечи, останавливаясь позади него. – Следует признать, что это – наша глупость. Давай и вправду успокоимся, взглянем на предложенные нам покои, а после спустимся к обеду. Ведь обед нас ждет? - Уже все готово, - подтвердила Элена чуть дрожащим голосом. – Я велю подавать, когда все соберутся за столом. Повинуясь кивку господ, рабы потащили вещи прибывших в приготовленную для них комнату, Исмена же бросилась с приказом приготовить ванну для гостей, которые наверняка с дороги хотели смыть пыль. - Ты умница, - прошептал трибун на ухо супруге, помогая ей расслабиться. – Не переживай, ты все сделала верно. После этого он увел Элену в триклиний, попутно подробно рассказывая об обряде, который им надо будет провести уже вместе с родителями. Олий опустился на ложе справа от главного, усаживая жену с собой. Прошло совсем немного времени, рабы принесли разбавленного прохладного вина, и в обеденной комнате появились Публий с женой. - Пожалуй, я погорячился, - хмуро выдохнул отец с порога, занимая центральное ложе. Тянуть он не хотел, сразу перешел к главному: – Твоя первая жена сделала из меня дурака. Я отчего-то поверил ей тогда… Теперь уже трибун понял все случившееся до конца и усмехнулся своей наивности и доверчивости. Этот дом был значительно перестроен, за его изменение Олий взялся, когда родители предпочли перебраться жить на загородную виллу. Поскольку младший Корнелий как раз женился, то казалось естественным сделать новый дом под нужды молодой семьи. И потому родители не проявляли особого интереса к тому, каким именно будет дом в Риме. Прошлая супруга с легкостью убедила трибуна, что отец сам просил поселить его в западном крыле, где проживал и раньше. Очевидно, что Публия она с той же легкостью убедила, что селит в лучшие комнаты. Просто ради того, видимо, чтобы в лучших селить своих гостей. Мелочь – но мелочь, отлично характеризующая эту мерзавку, ничуть не уважающую его родителей, но заботящуюся исключительно о своих интересах. - И все же, - изменил тему отец, полагая прошлую исчерпанной. – Ты, в самом деле, готов идти против воли Сената? Это твоя идея или Луция? Даже если его, ты должен был его образумить! Вы погубите нас всех. - Ты не говорил этого, - Элена при этих словах обернулась к мужу в испуге. – Ты уверял, что тебе ничего не грозит. Как и проконсулу. Трибун мысленно выругался: вот теперь понятно, что наговорили его семье! - Успокойся, - Олий сжал ладонь жены в своей. – Мне и вправду ничего не грозит. Все эти разговоры о противостоянии власти – пусты. Он и до отъезда из Эллады знал, что в Сенате найдутся те, кто будет утверждать, что своим поступком проконсул и он пошли против приказа. В первую очередь те же Аннии. Сегодня кто-то даже пытался произнести пламенную речь на эту тему. Но их не слушали: большинству граждан Рима было смешно при словах о предательстве, которое заключается в том, что мужчина забрал в свой дом эллинку. Пусть даже и в качестве жены. Но поверить, что женщина может влиять на мнение мужчины, да еще при том, что трибун вернулся вместе с проконсулом победителем, мог только умалишенный. Связывать уход из Эллады с предательством было не менее смешно. Ведь основные приговоры были произнесены, главные виновники казнены, а в качестве главного дара в Рим был привезен тот, кто называл себя наследником престола Никомеда. То, что ныне в этой части Эллады Луций не остался лично, не имело значения, ведь его ставленник следил за порядком, а само консульство над этими землями будет передано Лукуллу – в этом никто не сомневался, не зря же он там продолжает теснить врагов. - Ты вправе судить, как мне следовало поступить, - ровно отозвался Олий, зная, что отцу льстит призыв к его разуму. – Мы вошли в непокорный город. И мы дали слово, что никто из тех, кто остался верен Риму, не пострадает. Зачинщики, поддерживавшие Митридата, были наказаны. Но Аннии добились от Сената приказа о наказании, ты, должно быть, слышал, что его привезла бывшая супруга Луция, надеясь устроить скандал… - Стоило ли ему расторгать этот брак? – хмурился Публий. – Он тоже воспылал страстью к гетере? Элена побелела от оскорбления, но, подчиняясь руке мужа, вновь сжавшей ее ладошку, предпочла промолчать. Не стоит ссориться с главой семьи супруга, тем более не стоит вставать между ними. - Анния, конечно, происходит из более знатного рода, чем моя бывшая жена, - поделился Олий, - однако насколько этот род лучше? Одна пыталась убить тебя почти собственноручно, другая заплатила денег за похищение мужа, чтобы его продали в землях Митридата. Нам это достоверно известно. - Какая ужасная женщина! – воскликнула матушка, пока отец кусал губы, видимо, не зная, что возразить. - Однако против приказа Сената мы не пошли, - продолжил трибун. – Хотя этот приказ отчасти противоречит тому слову, что дал Луций. В Элладе до сих пор продолжаются доносы и выяснения виновных. Всех, кто был хоть как-то связан с преступниками, ждет рабство, этим занимается назначенный центурион. Разве я был не прав, спасая ту, в чьей невиновности был уверен и которой дал слово, что не позволю подвергнуть ее позору? Елена вдруг вскочила, вырывая ладонь из руки мужа. Слова Олия ее задели гораздо больше, чем презрение его отца. - Что ты? – трибун удивленно взглянул на нее. - Извини… - пробормотала девушка, еле сдерживая слезы, уже блестевшие в ее глазах. – Прости, господин. Но лучше бы ты внял моей мольбе и заколол меня, чем слышать упреки, что ты взял меня к себе, чтобы сдержать свое обещание. Поверь, я совсем не желаю, чтобы из-за меня тебя порицали родители и Сенат. Лишиться жизни мне было бы спокойнее, чем знать, что я лишь гетера, взятая тобой ради данного тобой слова. Она поспешила уйти из триклиния, чтобы не разреветься здесь же. - Нет, закончи разговор с отцом, - на помощь пришла мать: видя, что Олий поднялся следом, она жестом остановила его. – Ваши беседы важнее, а ее ты сейчас не сможешь убедить. Я сама поговорю с твоей женой. Трибун на мгновение засомневался, но решил довериться ей. Бросив укоризненный взгляд на мужа, женщина вышла, слыша, как сын перешел теперь к разговору о том, каких успехов они добились в Элладе и какие трофеи привезли. Что ж, наверняка Публию придется уступить и признать, что никакого неповиновения Сенату не было. *** Дафния провела в спальне все время до обеда, не выходя, даже когда услышала, что из триклиния доносятся голоса – кажется, прибыл Луций. Он о чем-то говорил с отцом, скорее всего, последний жаловался на дикое поведение юной супруги сына. Но девушка не могла прислушиваться, слишком силен был страх. Дафна боялась появляться там, но одновременно боялась и гнева мужа, когда тот узнает, что она не слушалась главу семьи, страшилась, что супруг появится тут и потащит ее к отцу, требуя... Лучше и не думать о том, что он будет требовать. Накануне Луций говорил с отцом довольно строго, но ведь не грубил и вообще старался быть с ним даже любезным. Не стоит и думать о том, что он пойдет против главы семьи! Это ведь такой позор! Луций, действительно, прибыв домой, осведомился о жене. В ответ Гней со смехом заявил, что последний раз видел только, как она убегает от него. Проконсул нахмурился, но промолчал, решив выяснить подробности сначала у слуг, которые лучше опишут то, что произошло, чем отец, который уже изрядно нетрезв. Личный раб вкратце описал все, что произошло в доме. Куда подевалась госпожа, он не знал, хотя последний раз видел, в какую сторону она побежала – в спальню. Это же подтвердила и личная рабыня хозяйки и еще несколько служанок дома, каждая из которых, после колебаний, нерешительно признала, что господин пытался приставать к госпоже, а та слишком испугалась, оттолкнула его и убежала из прядильной. Правда, что это были за приставания, Луций не понял, рабы просто отводили глаза. Проконсул выругался сквозь зубы и быстрым шагом направился к спальне, уже готовясь к тому, что придется рассылать слуг по всему дому в поисках девушки, которой могло это убежище показаться плохим и она через небольшое окно сбежала... Проклятье! Да куда она может сбежать в городе, ничего тут не зная?! К счастью, поиски не понадобились. Тихое, прерываемое всхлипами дыхание, навело его на след с порога спальни. - Всеблагие боги! – Луций присел на корточки возле Дафны, осторожно дотронулся до ее рук, будто бы прикасаясь к дикому зверенку, готовый к тому, что тот в ответ бросится и укусит. – Что с тобой, девочка? - Пощади меня! - супруга впилась в его протянутые руки. – Молю, господин, сжалься! Лучше убей меня! - Что за глупости? – Луций освободился от этого захвата, напоминающего попытки впиться в его руки, ласково взял ладони жены в свои, чуть сжимая, пытаясь согреть ее ледяные пальцы. – Моя Диана, успокойся. Что ты сотворила, отчего я должен сжалиться над тобой? Я совсем на тебя не сержусь. Что тебя так напугало? - Я… я не хочу этого, - в ужасе прошептала Дафна. – Я не могу просто подчиниться такому! Даже понимая, что он твой отец и мой господин… Я не могу предать клятву… Прости, но такое соитие… оно противоестественно! Проконсул нахмурился, поняв, наконец, супругу. Значит, доклад раба и лепетания служанок были очень точны: отец вздумал сегодня приставать к девушке в самом мерзком и пошлом значении этого слова. И тем самым до безумия ее напугал. - Прошу, - всхлипнула Дафна. – Я не выдержу такого наказания. Я жена, но не наложница. Лучше заколи меня… - Прекрати! – прикрикнул Луций, не в силах это слышать. Девушка замолчала, давя всхлипы и почти захлебываясь слезами. Кажется, недавно они полностью высохли, а вот – вернулись вновь. - Извини, - проконсул подхватил ее за локти, поднял с пола и прижал жену к себе, ласково поглаживая по плечам, заговорил мягко и тихо. – Я хотел сказать, что ты не должна просить убить тебя. Мне неприятно это слышать. Дафна слабо кивнула, дрожа в его объятиях и по-прежнему глотая слезы, еще не полностью понимая смысл, но подчиняясь теплоте его голоса. - Я вовсе не хочу, чтобы ты соглашалась на подобное, - продолжил Луций. – Отец никогда не посмел бы зайти дальше просто объятий, поверь, он знает, что я не прощу ему подобное. Тебе ничто не грозит. Ему вдруг вспомнилось, что Аннии, наоборот, нравились ухаживания, даже такие грубые, какие дарил Гней. И неприязнь Дафны к этому его приятно удивила – эллинка была совсем не тщеславна и не искала поклонения себе. А вот поведение Гнея злило: опять он напился, так мог ведь и вправду силой потребовать чего-то от девушки. - Я поговорю с отцом, - проконсул тронул поцелуем девичий лоб. – Не бойся, я не позволю ему тебя трогать. Ты принадлежишь только мне. И спокойно отказывай ему, в этом доме один глава – это я, ты подчиняешься лишь мне. Девушка всхлипнула и робко тронула поцелуем его щеку, исполненная благодарности и с трудом веря в услышанное. Муж ее не отдавал. Даже отцу. И это дарило ощущение уверенности и спокойствия – те чувства, которые он приносил всегда, стоило оказаться рядом. Какой же глупой она была, что придумала себе такие ужасы! А Луций хмуро думал о разговоре с отцом. Кажется, придется в очередной раз пригрозить всеобщим позором. Заодно и предупредить, что отберет виллу. Несколько лет назад отец едва не пустил всю их семью по миру. Луций с трудом в суде отстоял то немногое, что принадлежало им издревле. Постепенно и не без помощи других Корнелиев смог вернуть и остальное, но на это потребовалось время. Теперь вся семья, в том числе и отец, могли наслаждаться прежней достойной патриция жизнью лишь стараниями Луция. Собственно, жить на те доходы, которые обеспечивал им именно он. Исключением был разве что средний брат, единственный, пожалуй, кого Луций действительно любил и уважал. Проконсул редко позволял себе указывать на то, что семья зависит от него. Только когда кто-то становился чрезмерно нагл и неблагодарен. А это порой случалось то с кем-то из родителей, то с младшим братом. Видимо, в этот раз придется обо всем напомнить отцу. Луций только мысленно вздохнул. Он всегда относился к отцу с почтением, он всегда старался быть хорошим сыном. Но жизнь постоянно сталкивала их, будто врагов. *** Публия Корнелия несколько минут стояла на пороге, глядя на эллинку, упавшую на ложе, сотрясаемую рыданиями. В душе римской матроны боролись сомнения. Как мать, она ревновала любовь сына к любой другой женщине. Но одновременно, тоже как мать, желала ему счастья. И сейчас понимала, что Олий в самом деле готов, наконец, стать счастливым. С этой девушкой, доверившейся ему. А еще она, матрона, была когда-то… тоже чужой. Разница была лишь в том, что она была все-таки из знатного патрицианского рода. Когда она ступила в этот, еще не перестроенный, конечно, дом, она звалась Валерией. И мысленно твердила себе, что за ней стоит вся ее семья, что если тут и будет лишней, то всегда будет родной в той своей семье. Их брак с Публием был исключительно политическим. И юная Валерия служила по сути платой в заключаемом договоре. Поэтому она даже не хотела становиться частью иной семьи, она не хотела носить иное имя!.. И вот, спустя годы, несмотря на то, что весь свет именует ее Валерией, несмотря на то, что в любом документе именно такое имя будет проставлено, когда речь идет о ней, сама она следовала своему сердцу и своей клятве: там, где муж Гай, жена – Гая, ее муж – Публий Корнелий, а потому она Корнелия, Публия Корнелия. Юная эллинка пришла сюда с иными чувствами. Но именно они сейчас были так близки почтенной матроне, тем более, что относились они к ее единственному любимому сыну. Ради одного этого стоит попробовать принять и полюбить женщину из другого народа. - Ты хочешь, чтобы он любил тебя, так? – тихо произнесла Публия. Елена вскинула голову, только сейчас сообразив, что не одна в комнате, и поторопилась стереть слезы, видимо, стыдясь своей слабости. Публия прошла, села рядом на ложе. - Мы все так хотим любви, все женщины, верно, девочка? – мягко произнесла она. – И сначала ищем ее у мужа. - Сначала? – пробормотала Елена. - Да, - кивнула Публия. – Ну то есть сначала, конечно, мы ищем ее у родителей, затем – в новом доме, у того, кому поклялись в верности. Потом, если не найдем, начинаем искать в другом месте. Хорошо, если Юнона будет милостива и пошлет нам дитя. Если же нет, некоторые отдают свое тело постороннему мужчине. Елена вздрогнула от отвращения при мысли о близости с другим. И римская матрона не оставила это без внимания. - Мужчины очень странные, верно? – улыбнулась мать трибуна, словно бы вдруг меняя тему разговора. – Они смело идут в бой, не боясь сражаться в одиночку против тысяч. Но сказать три слова, которые так ждет женщина, они боятся. Они лучше придумают любой иной повод, чтобы быть рядом, даже обещание богам, но только не просто любовь. - Ты полагаешь, госпожа, - прошептала девушка, - что Олий… любит меня? Ты ведь лучше понимаешь своего сына… - Я не знаю, - чуть пожала плечами Публия. – Но я знаю, что моему мужу понадобились два года, пока он, наконец, признался, как дорожит мною. За это время я уже успела поверить, что хотя и буду нужна ему на ложе, но не займу места в его сердце. А Олий… он крепко закрыл свое сердце ото всех, эта броня сильнее любых доспехов. Некоторое время длилось молчание, Елена теребила фибулу на платье, прятала взгляд, не зная, что и сказать. - Но скажи, готова ли ты полюбить моего сына? – тихо спросила Публия. – Готова ли ты быть женщиной, всегда и во всем умеющей его поддержать? - Я… не знаю, что такое любовь, госпожа, - отозвалась Елена. – Мне не доводилось знать ни родительской, ни мужниной любви. Но мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с Олием. Мне кажется, что я могу говорить с ним обо всем. Публия медленно кивнула. - Не суди его и не обижайся на него, - произнесла она. – Ты слышала, должно быть, о его первой жене? Ему сложно сейчас раскрыть сердце навстречу другой. Мой сын сейчас не верит в любовь, он не верит женщинам, ожидая от них лишь коварства. Он скорее будет прикрываться долгом от любого признания. Елена ничего не успела ответить, на пороге появился Олий. - Тебе удалось утешить ее? – трибун подошел к женщинам, обращаясь к матери, но бросая обеспокоенные взгляды на жену. – Мы с отцом ждем вас обедать. А после, я надеялся, мы сможем до конца провести обряд. - Ты пришел по такому пустяку? Мог бы прислать слугу, чтобы сообщить об этом, - с улыбкой отозвалась Публия. - И упустить возможность подслушать какую-нибудь женскую сплетню? – отшутился Олий, внимательно поглядывая на жену и отмечая, что она и вправду успокоилась. - Что же ты услышал? - Увы, ничего, - развел руками трибун. – Может быть, поделитесь по секрету? Я обещаю хранить ваши тайны, как свои! - Вот еще! – фыркнула Публия. – Возвращайся в триклиний! Мы скоро будем. И я уверяю тебя, что обряд мы сегодня тоже доведем до конца. - Опять секреты? - Иди! – матушка почти силой выставила сына за порог. А после с улыбкой обернулась к Елене. – Знаешь, я всегда мечтала о дочке. Позволишь мне заняться твоим внешним видом? Тем более, что у тебя сегодня знаменательный день – тебе пора вступить в нашу семью. Девушка растерянно кивнула. - Отлично, - резюмировала Публия. – Тогда мы начнем с твоего платья. Оно очень закрытое, чрезмерно скромное. Ты уже замужняя женщина, а потому можешь позволить себе нечто более дерзкое. И украшения… Неужели Олий тебе ничего не дарил?! - Но мы же дома, - неуверенно пробормотала Елена. – Я утром была занята… - И что же? – приподняла брови Публия. – Разве ты лично готовишь или убираешь? Будешь заниматься работой – укроешь платье. Но всегда и во всем надо радовать мужа. И не только. Тебе всегда могут нанести визит соседи, а значит, ты всегда должна быть готова их принять. Если ты выйдешь к ним в платье из шерсти и с заплаканными глазами, будь уверена, завтра об этом будут шептаться все в Риме! Ты – отражение жизни твоего мужа. Все должны быть уверены, что в его доме царит любовь и счастье. - У нас редко бывали гости, - пробормотала Елена. - Это раньше, - отмахнулась Публия. – Здесь тебе придется привыкнуть к другому. Корнелии – огромная фамилия, ты же не хочешь нас опозорить? - Нет, конечно! Но… нас уже ждут… - Ничего, - парировала мать Олия. – Мужчины простят ожидание, даже забудут о нем, если ты выйдешь к ним в нужном наряде и излучающая улыбки. Елене было не совладать с энергией Публии, поэтому она просто доверилась второй матери, позволяя ей делать с собой все, что та пожелает. И искренне надеясь, что это понравится Олию. А также надеясь, что Публия права, и муж всего лишь молчит о том, что чувствует. Девушку все еще грызло ощущение вины, что Олий терпит ее в своем доме из чувства долга, но грела мысль, что если эта женщина готова ее назвать дочерью, значит, и вправду ее принимают в семью. *** Дафна желала бы бежать из дома со всех ног или хотя бы просто остаться в спальне (пусть и с очень откровенными фресками), но приходилось идти в триклиний на общий обед, гадая о том, как ее встретят родители супруга. Совсем недавно муж беседовал со своим отцом. До девушки доносились истерические выкрики Луция, хохот Гнея… Но чем закончился их разговор, она не знала. - Еще господин отправил послание своим братьям, - рассказывала Корина. – Он говорил, что сегодня они не приедут. Но он с господином трибуном хотели собрать всех. Ведь они родственники, как я слышала… Дафна кивнула. Но радоваться знакомству с новыми родственниками сестры не спешила, подозревая, что они могут оказаться очень похожими на родителей Луция. И если Гней остался при своем, то скандал будет разрастаться, а после к нему присоединится родня Олия. Конфликт на весь огромный род… О Гестия! То есть Веста, так ведь тебя называют на этой земле? Неужели они покинули один очаг, чтобы посеять ссору возле иного? Впрочем, сейчас у нее и будет возможность понять, до чего смог договориться муж со своим отцом, сбегать от этого нельзя. Девушка робко ступила в триклиний, мысленно напоминая себе, что подчиняется она только супругу. - Ты всегда появляешься точно, - улыбнулся ей Луций, жестом призывая жену к себе, но возлежал не на центральном ложе, его занимал Гней. Дафна с плохо скрываемой торопливостью опустилась рядом с проконсулом, даже смогла ответить ему пусть и слабой улыбкой, а также сделать вид, что не замечает взгляда, которым ее проводил глава семьи. - Это все ее достоинства? – прищурилась Марция, которая также присутствовала на обеде. – Луций, отчего ты не объяснил девочке, как следует одеваться? Она мало чем отличается от рабыни в твоем доме. Разве что ткани на ее платье пошло больше, но и то можно решить, что это дерзкая служанка осмелилась нацепить столу поверх туники. Или ты просто еще не решил, в качестве кого ее оставишь? - Матушка, я прошу, - нахмурился Луций. Девушка в смущении опустила глаза. Она понимала, что ее наряд и украшения во всем уступают виду матери проконсула: тонкая материя наряда, никаких драгоценностей в прическе, не считая лент, никаких украшений на шее и ушах, лишь пара браслетов на руках – все и вправду делало ее едва ли не рабыней. - Что? – пожала плечами Марция. – Я просто говорю то, что есть. Я слышала, ты взял ее назло мнению Сената. - Это не так, - отрезал Луций. – Не надо выдавать желания глупой бабы за волю римского народа. Я взял Дафну не назло приказу Сената, старикам в тогах без разницы, кого я ввел в свой дом, а лишь назло мнению Аннии… - Не понимаю, как ты мог с ней так поступить! – тут же вставила Марция. – Этот брак был таким удачным! - Она предала меня, - хмуро бросил проконсул, теряя всякий аппетит и отставляя тарелку. – Мало того, что она готова была любезничать с любым, так еще и заплатила работорговцу, чтобы меня похитили и продали, будто скот! Дафна молча положила на тарелку мужа новое блюдо. - Ты преувеличиваешь, - тем временем распалялась мать. – Это дурное влияние той преступницы, жены Олия! - То, что у нее совершенно нет ума, ее не оправдывает, - прорычал Луций, но принял угощение из рук супруги – кажется, эллинка удивительным образом умела успокаивать его самыми простыми действиями. - Но она могла бы подарить тебе детей, - не отступала матушка. - У нее был шанс: она этого не сделала за несколько лет брака. - Неужели ты думаешь, что это сделает она? - Марция презрительно кивнула на Дафну. – Посмотри на нее! Щепка! У нее и груди-то нет! И бедра узкие. Если она и понесет от тебя, то умрет первыми же родами. - Она еще девочка, - возразил Луций. – Но в ней есть изящество, которого нет ни в одной римской матроне! - Это точно! – хохотнул Гней, впервые влезая в разговор. – Вот за что люблю укладывать под себя эллинок, они так изящно извиваются! В узких бедрах есть своя сладость, если щель между ними тоже узка. Дафне вновь начало казаться, что она попала на дионисии, о которых только слышала немного. Где много пьют вина, даже женщины, глупо смеются, прославляя Диониса, обнимаются с кем попало, предаваясь разврату. Обо всех своих желаниях и похоти говорят, не стесняясь присутствия приличной женщины, чьей-то жены или матери! Девушка вздрогнула. Но не от своих мыслей, а от тарелки проконсула, которая со звоном полетела на пол. - Я предупреждаю последний раз, - холодно отчеканил Луций. – Если кто-то из моей семьи обидит мою жену, пусть сам заботится о своей карьере и кошельке! Дом, вилла, земли, на которых работают рабы – все это принадлежит мне! - Ты жесток, - поджала губы Марция. - Я могу отказаться от тебя! – пафосно бросил Гней, которого уже вело от вина так, что он не мог подняться даже на локоть. На миг в помещении все замолчали. - Почему бы тебе не сделать это прямо сейчас? – мрачно произнес проконсул. – Я могу велеть рабам подать тебе носилки, чтобы добраться до форума. Дафна вздрогнула. Казалось, в комнате зазвенело от напряжения. Марция едва дышала, замерев с чашей вина в руке. Гней икнул и… вроде бы даже протрезвел, сел на ложе. Луций не желал доводить отношения с отцом до подобного. Столько лет он пытался показать всем гражданам Рима, что в его семье царит взаимопонимание и уважение, как и полагается в древней знатной фамилии. И что же? Никому в этой фамилии неважно, что о них будут думать и говорить в Городе. Слова сорвались сами собой, но проконсул ни о чем не желал. Отступить он и не мог, зная, что тогда отец всегда будет этим пользоваться. Сейчас для Луция более всего обидным было то, что собственный отец не желал понимать его, попросту пытаясь его шантажировать. Отказ от сына означал лишение наследства, но это как раз ничего не значило для Луция, поскольку наследство Гнея было смешным. То, что сейчас принадлежало проконсулу, было его собственностью, а не отца. Это было еще и лишение имени. Но и тут Луций был уверен, что другие ветви рода Корнелиев не откажутся от него и подтвердят, что он один из них, а потому он сохранит свое имя, пусть уже и не по отцу. Проконсул не терял ничего. Кроме возможности называть Гнея отцом. Сам он не желал бы признать, что это давным-давно стало просто формальностью: Гней не интересовался жизнью сына, если это не касалось его самого, а теплые чувства проявлял разве что выпив лишнего. Однако Луций хватался за них, словно мальчишка, дорожа отцом. Он оправдал все, даже грязную попытку насилия над собой – а что получил взамен? - Почему бы тебе не сделать этого? – хрипло повторил Луций. – Или ты боишься оказаться на улице? Что ж, я могу дать слово, что твоя любимая вилла останется твоей. Это же все, что тебе нужно от сына. Или добавить еще пару девок туда?