Римлянки из Эллады

Рим и во второй раз произвел на девушек колоссальное впечатление. Это в меньшей степени касалось храмов – хотя они и отличались от привычных их родине, однако во многом были схожи с эллинскими постройками, а потому столь огромного удивления не вызывали. Удивляли больше просители перед храмами, вернее, не столько они сами, сколько то, что им позволялось войти в храм. Эллинки привыкли, что такое возможно лишь для жрецов. Но наибольшее впечатление на них вновь произвели всевозможные арки, в том числе оформляющие входы и дома. Сейчас, вблизи, эллинки видели, что это и вправду не обман: не искусный рисунок и не дерево, выкрашенное под камень, а именно камни образовывают полукруги. У них на родине ничего подобного не было. Казалось немыслимым положить камни так, чтобы они держались, словно бы изогнувшись. Очень хотелось подойти и рассмотреть эти сооружения совсем вблизи, но, впервые ощутив себя дикарками, девушки стеснялись просить об этом, решив, что сделают это у себя, когда совсем никого не будет. На них самих тоже поглядывали как на диковинки: несмотря на римский наряд, в них отчетливо видели иноземное происхождение. Да девушки и не очень-то таились, понимая, что все равно слухи распространяются быстро, все знатные люди страны наверняка уже знают, с кем породнились Корнелии. Но большинство держались в стороне, не решаясь подойти, ограничиваясь только внимательными взглядами. - А, вы наконец решили показать их Риму! К ним приблизился высокий мужчина, резкие черты лица выдавали в нем натуру властную и решительную, способную как на великое благородство, так и на великое зло, сказать, чего в нем больше и что одерживает верх, было невозможно. - Приветствую тебя, Красс, - спокойно отозвался Луций. – Да, ты прав. Городу стоит увидеть изящество и грацию Эллады. - Принадлежащие нынче Риму, - с усмешкой добавил Красс. - Риму принадлежит победа, - заметил Олий. – Но не награда. Не все следует делить с римскими гражданами, ты не согласен? Марк Красс усмехнулся. - Я слышал, - вместо ответа он заговорил о другом, - вы увезли оттуда не только жен, но и многое другое, что радует глаз. И осталось ли в Элладе вообще хоть что-то, что может украсить ее? Или там ныне пустыня? - Возможно, ты сможешь там найти еще пару статуй, - лениво отозвался Луций. – Конечно, если вдруг возглавишь армию. Последние слова были произнесены с легкой насмешкой – желание Красса встать во главе легионов было известно многим, но ему это не доверяли. Другие римляне вслед за Крассом подходили, приветствовали проконсула и его друга, поглядывали на жен, отходили. Все это казалось жесточайшим испытанием – как ни сделать или сказать что-то, что будет расценено отрицательно этими людьми? Среди них были те, кто поддерживал Луция Корнелия, но были и его противники. Которые, конечно же, не преминут отметить все недостатки и ошибки. И повернуть их к своей возможной пользе. Но пока удавалось отделаться общими ответами. Однако одна встреча это изменила. - О Рим, ты победил Элладу, но отчего ты подчиняешься ей?! – при виде их воскликнул какой-то патриций. Это был довольно молодой мужчина, несколько склонный к полноте. Зато молчание, которое наступило сразу, едва он заговорил, явно доказывало, что в Городе он хорошо известен. А поскольку заговорил он, рассчитывая на внимание публики, не приходилось сомневаться, что прославился он как оратор. - Неужто так мало осталось почтенных матрон в Риме?! – продолжал этот человек. – Отчего же почтенные римляне ищут супруг средь иных женщин?! Присутствующие простые жители начинали поддерживать оратора, а это требовало немедленного ответа, нужно было прервать эту речь, не позволив толпе наброситься на них. Так показалось Элене. - Может быть, потому что детей Энея привлекли сабинянки? – отчетливо произнесла она. – Или потому что эллинки обладают теми качествами, что утратили римлянки? Ответом ей стала тишина. Длилась она недолго, но за это время девушка сообразила, что не ее дело было затевать спор с мужчиной, прославленным оратором. Но отступать уже было поздно – она уже посмела ответить. Олий чуть сжал ее ладонь, давая понять, что он рядом и готов помочь, однако пока оборону предстояло держать эллинке. - И что же это за качества? – гордо спросил мужчина. – Чем же не обладают римские матроны? Неужели им не хватает грации или красоты? - О грации и красоте женщины судить не другой женщине, - отозвалась Элена. - Какая скромность! – фыркнул оратор. - Но есть еще умение промолчать, когда женщине не полагается говорить, и умение ответить, когда нужно защитить свое имя и свою семью, - не дала мужчине перейти в атаку эллинка, пустив свою стрелу. На мгновение вокруг опять воцарилась тишина. А затем публика захохотала, сообразив, как выкрутилась гречанка: она дала понять, что точно обладает и грацией, и красотой, и скромностью, при этом показала, что умеет молчать, однако не в этом случае. Так она подшутила над собой и выставила на посмешище собеседника. - Только не сильно завидуй моей супруге, Цицерон, - поторопился заметить Олий, беря жену под локоть. – Ведь самое важное, чтобы доволен был я, не так ли? И он, довольно усмехнулся, двинулся дальше, увлекая жену за собой. - Прости, - прошептала она. – Все произошло так неожиданно, я не смогла удержаться. К тому же мне показалось, что если ты будешь защищать меня, то это может испортить твою репутацию, а то время как слова глупой женщины – это то, от чего ты можешь отмахнуться. И все же я сожалею, если… - Пустяки, - прервал ее Олий. – Даже наоборот, я скорее опасался, что ты не сможешь дать отпор, Цицерон молод, но уже известен как мастерский оратор. Однако ты достойно ответила ему, так и вправду под силу не каждой. Елена покраснела от похвалы и благодарно сжала его руку. Она сейчас олицетворяла собой именно ту скромность, которую ждали от матроны. Более их не трогали: подходили, здоровались, обменивались любезностями и с этим расходились, кажется, уже составив впечатление об эллинках. Не было сомнений, что еще до заката о них будут говорить все. Но не было и сомнений в том, что эти разговоры будут или восхищенными, или завистливыми, а никак не равнодушными. Зато свое место в этом обществе они заслужили, оно будет прочным. *** К разговору об ораторе Елена вернулась уже поздно вечером, на супружеском ложе. Вернее будет сказать, что вернулся трибун, потому что он не удержался и, страстно целуя супругу, пошутил, что еще никогда не ласкал женщину, умеющую отвечать мужчинам, прославившимися своим искусством говорить. - Я позволила себе слишком много? – все же уточнила эллинка. - И да, и нет, - усмехнулся Олий. – Почтенной матроне не следует вступать в споры с мужчинами, так что кто-то непременно осудит тебя за дерзость. Но если бы ты промолчала и оставила бы ответ за мной, то это назвали бы слабостью. Непочтения мужу и мужчинам в целом ты не показала, а значит… Трибун отвлекся, страстно целуя шею и плечи девушки, так что на время она позабыла, о чем они говорили. И не сразу вспомнила, когда супруг наконец продолжил: - Ты все сделала верно и показала себя так, как не всякая римлянка смогла бы… Элена ответно потянулась поцелуем к мужу, похвала и восхищение, которые она слышала, возбуждали не менее сильно, чем его ласки. Особенно ценно было то, что он сейчас ее ставил выше любой женщины его народа. - Тебя постепенно примут, - несколько испортил это впечатление Олий. – И однажды ты сама почувствуешь себя уже не эллинкой. Возражать девушка не стала. Мыслить о себе как о римлянке она сейчас не могла – но, может быть, это и вправду только сейчас. А Публия говорила о том, что Элене следует сделать все, чтобы стать достойной супругой – и это во многом означает, что ей следует мыслить и действовать как римлянка. Да и мысль о том, чтобы зваться Олией Корнелией эллинке казалась тоже очень возбуждающей, как возможность полностью быть частью мужа… - А Дафна? – припомнила сестра уже после ласк и пика удовольствия, когда сердце успокоилось и дыхание стало спокойным. – О ней теперь будут говорить, как о слабой и безвольной, раз она промолчала? - Нет, не думаю, - покачал головой супруг. – Было бы странно, если бы разом говорили вы обе, перебивая друг друга. - Но ты говоришь, что судить будут по ответу… - Если бы вы замешкались, если бы твоя сестра попыталась бы тебя остановить – то может быть так и было бы. Однако она осталась в тени тебя, то есть ей непременно припишут то, что сделала и произнесла ты. - Вне зависимости от того, что могут о ней сказать родные проконсула? - О, мнение Гнея и Марции почтенные граждане непременно перевернут, - не удержался от еще одной усмешки Олий. – Я бы забеспокоился, если бы родители Луция начали хвалить твою сестру, а тем более собственного сына. - Тогда я буду беспокоиться только о встрече с ними, - слабо улыбнулась Элена, вновь целуя мужа – правда, уже без страсти, а нежно. - Главное испытание ты уже успешно прошла… *** Вторым испытанием – и своего рода завоеванием своего места в меньшем, но очень главном обществе – стало представление всему роду. И как бы девушки не хотели оттянуть его, но здесь ничего от них не зависело, деваться было некуда, знакомства со всей большой семьей было не избежать. На загородной вилле Гнея собрались все, кто имел отношение к роду Корнелиев. Как ни уверяла Публия, Элена сомневалась в том, что она отлично выглядит и сможет понравиться этому семейству. А увидев новую родню… Одного короткого взгляда на Гнея хватило, чтобы судорожно вцепиться в руку мужа. Все рассказы Дафны подтверждались разом, одним сладострастным взглядом старого патриция. Не менее жадным взглядом ее оглядел и Гостий, брат Луция – к такому невозможно подготовиться только со слов, остаться спокойной было непросто. Только слабое пожатие руки, молчаливый ответ-призыв от Олия, придали Элене сил. - Ну и зачем надо было жениться? – заявил младший Корнелий, недвусмысленно оглядывая девушку. – Братец всегда вытворяет какие-то глупости. И ты, Олий, туда же. Хорошая бы вышла рабыня, страстная и гибкая. - Попридержи язык, - заметил Публий, который как раз стоял рядом с сыном и невесткой и едва скрыл свое отвращение к поведению родственника. Молодому повесе пришлось заткнуться: спорить со старшими было чревато проблемами, вплоть до осуждения всей семьей. Это только его собственный отец спокойно относился к его словам, остальные такого не спускали, а Город уважал их больше, чем того, кто жил попойками. Потому Гостий посчитал за лучшее оставить споры другим. Тем более, что все перебрались уже в триклиний, пришло время степенных бесед. - Говорят, легионы буквально настаивают, чтобы вас наградили триумфом, - бросил за обедом Гней, привычно желая снизить заслуги собственного сына. – Как бы они не вытребовали награду с оружием в руках! - Они не получали такого приказа, - спокойно отозвался Луций, отметая любые намеки на свое желание захватить власть. - А вот по городу поползли слухи, что твоя эллинка намекает тебе, что неплохо было бы стать тираном, - лениво заметил не желающий слышать намеков Гостий, играясь с локоном волос рабыни, присевшей рядом с ним, поднеся блюдо. - Я тебя просил не шляться по подворотням, - иронично отозвался старший брат. – Там можно подобрать не только сплетни, но и болезни. - А тебе не следует поднимать эллинку до уровня римской матроны! – вспыхнул Гостий, который больше не мог сдерживаться и забыл о том, что его могут осудить присутствующие. – Кто может быть чище них?! - Видимо, римские матроны уже забыли, что они – лишь дети похищенных сабинянок, - повторил слова матери Олий, опережая проконсула, чувствуя, что тот может наговорить брату гадостей. Он и сам-то был готов ответить очень резко, но лучше владел собой. – Как, впрочем, и мы все, поскольку материнская кровь в нас также есть. Зато я могу тебе очень много рассказать о чистоте римлянок. Гостий вновь прикусил язык – о первой жене трибуна хорошо знала вся семья, так что говорить о невинности и чистоте римлянок не приходилось. Элена молча слушала и присматривалась к происходящему. Постепенно она смогла расслабиться и не только потому что муж ее защищал: почти все родственники, кроме семьи Луция, полностью поддерживали проконсула и Олия – одобряли их действия, общались уважительно и любезно, кто-то даже дружески. Впрочем, хотя более их никто не обижал, впечатления этого дня не завершились, расслабилась она рановато. В середине обеда Гней вдруг поднялся, заявив, что желает показать всем присутствующим чудесную диковинку. Гости проследовали за хозяином, для этого им пришлось пересечь небольшой перистиль и выйти в огромный сад. В центре его был широкий бассейн. - Очень забавное приобретение, - говорил тем временем Гней. Элена, присмотревшись, заметила, что в бассейне мелькают какие-то рыбки. Задуматься, что же такого любопытного в этом зрелище, она не успела, поскольку в этот миг по знаку хозяина виллы пара рабов вытащили какого-то пленника, без одежд. - Вчера они обглодали овцу за считанные мгновения, - смеясь, заметил Гней. – Сейчас узнаем, сколько им понадобится на тушу побольше. Элена чутьем поняла, что предстоит, попятилась, утыкаясь лицом в плечо мужа... Но это не спасло ее уши от дикого крика жертвы. Дафния же удержаться не могла, она едва ли не бегом бросилась в дом. Публия осуждающе взглянула на хозяина виллы, довольного своей выходкой, но промолчала, только чуть покачала головой и, догадываясь, что больше никто на себя не возьмет эту обязанность, поспешила за девушкой, чтобы успокоить – несмотря на то, что старшей женщиной в семье была Марция, она признавала только свои права хозяйки, обязанности же приходилось на себя брать другим. Правда, надо сказать, что произошедшее произвело впечатление на только на эллинок, остальных происходящее тоже потрясло. Несмотря на интерес, проявляемый римлянами к гладиаторским играм, такие развлечения им были в диковинку. - Что такое? – пробормотал Гней, обнаружив, что никто его не прославляет, он попытался все превратить в шутку. – Чего бы этой эллинке испугаться? - Тебе еще непонятно? – хмуро отозвался Публий. - А говорили, что они легионы спасли! – криво усмехнулся Гней, вновь намекая на немыслимую для таких женщин слабость. - Олий, пожалуйста… можно мне уйти? – еле слышно пробормотала Элена. Тот лишь вздохнул, жалея девушку. Ему нравилась ее реакция: ее мягкость и сострадание очень отличались от уверенности и решительности большинства римских матрон. А ее дрожь в его объятиях и вовсе заставляла думать, что он бесполезно тратит время сейчас в саду. И лучше бы им уединиться, они смогли бы провести время гораздо приятнее, трибун желал бы полностью ощутить ее дрожь… - Скоро пойдем, - отозвался он, провожая взглядом Луция, растерянно отправившегося в дом вслед за супругой. Проконсул определенно не знал, как себя вести, тем более как успокоить девушку, которая уже измучена издевательствами его отца. Сам же Олий подумывал о том, под каким предлогом им и вправду уйти отсюда. Все цели уже достигнуты, жену он представил семье, она показала себя с самой лучшей стороны, пожалуй, можно просто сослаться на поздний час и необходимость завтра быть в Сенате, вот только говорить об этом после устроенного хозяином представлением, было бы слабостью. К счастью, все решил отец. - Да, Гней, порадовал ты нас, - усмехнулся Публий, отворачиваясь от места жестокой казни. – Пожалуй, тебе следовало бы подумать, что не все женщины привычны к виду смерти и, тем более, столь жуткой. - Не весталка все же, - хмыкнула Марция, вступая в разговор, не упуская случая подсмеяться над неугодной невесткой и не думая о том, что показывает себя слишком кровожадной – последние годы решительность в женщинах ценилась больше, чем скромность, потому все больше показывали себя жестокими. – С чего ей быть столь чувствительной и нежной? - Весталка? Чудное сравнение, - улыбнулся Олий, обнимая жену за плечи. – Мне нравится, спасибо, Марция. И с этим, более не мучаясь сомнениями, он увел жену из сада. *** Гостий, о чем-то размышляя, также направился в дом – как позже выяснилось, все его мысли сводились к тому, чтобы прижать очередную рабыню. Следом потянулись и все присутствующие, тихо обсуждая между собой то, что вечер испорчен, да еще и в Риме начнут говорить о том, что Корнелии привезли из Эллады странные дикие обычаи – поди теперь попробуй объяснить, что Гней это перенял из иных земель. Ныне его грязь может запачкать и его собственного сына, и всю его семью – прислуга и рабы наверняка разнесут известия по всему Городу. Разумеется, вновь среди всех напрямую обо всем решился говорить только Публий. Он еще по дороге в дом принялся в очередной раз тихо втолковывать Гнею, что ему следовало бы больше ценить собственного сына, относиться к нему с большим вниманием. Собеседник морщился, но не возражал, поскольку припомнил, насколько зависит от Луция. Публий воспринял это как согласие и перешел уже к тому, что волновало всех: принялся говорить о том, что своим поведением Гней уже добился от всех лишь неприязни, что не делает чести ни его собственной семье, ни всему роду. Помогало мало. Гней при показном презрении ко всем землям, от Эллады до Египта, с удовольствием брал от них все самое худшее. Нельзя сказать, что его осуждал весь Рим. К сожалению. Немало граждан сетовало как раз на то, что все больше богачей поддаются неприятным, грязным соблазнам, пришедшим из варварских стран. И именно потому, не получая всеобщего осуждения, Гней продолжал потакать своим желаниям. Вот и сейчас он отвечал в том духе, что не видит причин, отчего он должен менять свое поведение, а если его родичи чем-то недовольны, то могут тоже поступать как пожелают, пусть даже откажутся от него, он не намерен от чего-либо отказываться и отыщет себе иных друзей, которые поймут и оценят его увлечения. Публий едва в сердцах не объявил, что и вправду предпочел бы отказаться от родича… Но вовремя вспомнил, что вести спор с глупцом может только глупец. В доме уже были изменения. Несмотря на древний обычай – пировать до тех пор, пока не уснешь на месте, - на этот раз гости расходились. Предлогом было что угодно, но стремление поскорее покинуть виллу было очевидно, как было и очевидно отношение всех Корнелиев к отдельным членам семьи: каждый посчитал для себя необходимым попрощаться с Олием и его супругой, каждый постарался лично проститься с Луцием или хотя бы передать ему наилучшие пожелания, досталось почтительных слов и Публию, а вот Гнею бросили разве что пару слов, некоторые и вовсе ушли без этого. Олий тоже желал уйти – отец заметил это по взгляду сына. - К сожалению, и нам пора, - Публий взял на себя труд увести всю семью, пусть даже Гней на него обидится. – Завтра предстоит тяжелый день… В этот момент в атриуме появились Луций, Дафна и Публия, довольная тем, что удалось успокоить молодую супругу проконсула. Старший Корнелий мысленно вздохнул, но решил, что идти надо до конца. - Ты отправишься с нами, Луций? – предложил Публий. – В носилках Публии и Элены достаточно места для твоей жены. Наверняка проконсул сначала собирался остаться на вилле с родителями, но сейчас очевидно желал отсюда уехать – и потому Публий предложил то, что должен был предложить, всячески делая вид, что это само собой разумеющееся решение, причиной которому служат именно дела завтрашнего дня, необходимость явиться в Сенат и прочее. И Гней вполне может сделать вид, что верит этому. - Благодарю, это и вправду будет лучшим решением, - кивнул Луций. – Я надеюсь завтра на рассвете побывать у некоторых своих легионеров. Это были отговорки, проконсул, кажется, не желал обижать родителей, хотя мог бы принять приглашение и без объяснений. Так что даже Гостий, глянув на брата, только что-то пробубнил себе под нос, но вслух удержался от высказываний. *** Утешение Публии и вправду пришлось как нельзя кстати. Дафна никак не ожидала увидеть то, что предстало ее глазам: набросившиеся на человека рыбы глодали жертву. Девушке казалось, что она теперь всю жизнь будет помнить крик жертвы, будет видеть перед глазами окрасившуюся кровью воду… Эллинки не жили в совсем уж закрытом помещении, однако до сих в их жизни было не так много смертей. Чаще всего это были жертвенные птицы, конечно, но порой доводилось видеть наказание рабов. Вот только все эти наказания сводились, как правило, к простой порке и содержанию в яме – убивать собственное имущество, способное приносить пользу, никто не стремился, а подобного урока было довольно, чтобы добиться послушания. Сталкиваться же с непокорными рабами ни Дафнии, ни Елене не доводилось – их попросту не покупали обычные граждане, они были интересны разве что для тяжелых работ, которых на их землях не было. Еще их покупали римляне для своих игр, о которых девушки и вовсе лишь слышали. Смерти, с которыми эллинки сталкивались, были грустным событием, но простым, из них никто не пытался сделать зрелище. Именно потому Дафну увиденное потрясло до глубины души, хотелось укрыться где-то… Публия нашла ее в перистиле – девушка сбежала туда, где ей что-то казалось похожим на привычные ей места. Римлянка со вздохом присела рядом, обняла эллинку за плечи, стараясь мысленно подобрать слова и объяснить, что подобные развлечения вовсе не норма для их семьи и вообще не поощряется в своем доме. - Елене повезло гораздо больше, - еле слышно пробормотала Дафна, задавая вовсе иной тон их беседе. - Ты напрасно отделяешь себя от нас, - тихо засмеялась Публия. – Мы принадлежим к одному роду, и ты отныне тоже принадлежишь к нему. Понимаю, что тебя ужасают самые близкие родственники твоего мужа, но… Неужели ты предпочла бы жить не с ним? - Нет, конечно, нет, - покраснела эллинка. – Я совсем не то хотела сказать! Я очень… ценю Луция! Кажется, она хотела сказать иное слово, отметила Публия. Но подталкивать девушку ни к чему не стала, понимая, что это касается лишь их с проконсулом отношений. Вместо этого она решила напомнить об ином: - Теперь ты, я думаю, понимаешь, насколько непросто приходится твоему мужу даже в собственной семье… - Ну… у него есть Нолий, - припомнила Дафна еще одного брата мужа. Этот молодой человек поначалу произвел на нее не очень приятное впечатление: молчаливый, мрачный, сутулый младший брат Луция казался нелюдимым и настроенным против новой супруги проконсула. Однако девушка обратила внимание, что муж, представляя Нолия, говорил о нем с особой теплотой. Да и впоследствии за обедом этот человек хоть и почти ничего не сказал, но по паре коротких фраз стало ясно, что он находится на стороне старшего брата во всех его решениях, как, скорее всего, он поддержит Луция в будущих выборах. А это уже было немало, Дафна понимала, что отношение к ней тут и неважно. - Нолий, безусловно, приятное исключение среди твоих новых родственников, - поддержала Публия. – Он очень умен и непременно сделал бы великолепную карьеру… если бы этого захотел он сам. - А он не хочет? – невольно удивилась эллинка, которая уже привыкла к тому, как важно это для каждого римлянина. - Он очень не уверен в себе, - помолчав, призналась женщина. – Впрочем, это не касается ни меня, ни тебя. А вот тебе я хотела бы сказать, что кое-что нужно понять и… это потребует немало сил: Луцию необходима поддержка в доме. Ты права, у него есть хотя бы один достойный близкий родственник. У него есть более далекие родичи, которые понимают его и одобряют его действия. Есть, наконец, и друзья, соратники. Но ничто и никто не заменит поддержки от супруги. Ему всегда не хватало ласки матери, как после не хватало нежности жены. Дафния помолчала. Ей было и жаль Луция, который и вправду не получал ничего от самых близких людей, и странно слышать, что он в этом нуждается, потому что она привыкла его видеть очень сильным и решительным. А еще было собственное незнание любви и ласки родных, из которых у нее была лишь сестра… - Я постараюсь, - наконец выдавила из себя девушка. – Только должна признаться, что мне легко быть с ним, успокаивать и поддерживать его – я готова на все это. Однако… мысль о сегодняшней ночи тут… - Мы останемся тоже на вилле, - угадала ее сомнения Публия. – Хотя ты должна понимать, что Луций никогда не даст тебя в обиду. - Странно предоставлять помощь тому, кто дарует защиту. - На это я скажу тебе то, что уже говорила твоей сестре: мужчины всегда хотят быть сильными во всем, но в некоторых делах они разбираются очень плохо. И ты наверняка догадываешься, что это не только прядение шерсти и рождение детей. - Ты сказала, госпожа, что мы одна семья и что вы останетесь тут на ночь… Значит ли это, что я могу и после обратиться к тебе за помощью? - Ты найдешь поддержку у всей семьи, - успокаивающе пожала ее ладонь Публия. Толком поблагодарить Дафния не успела – появился Луций. И эллинка дала волю своим чувствам, бросившись к нему в объятия. Корнелия слабо улыбнулась и кивнула проконсулу, давая понять, что все хорошо. Тот несколько неуверенно обнял супругу, которая по-гречески прошептала ему короткое «спасибо». Эллинка невольно сделала именно то, о чем ей говорила Публия. В желании ощутить объятия и защиту мужа Дафния дала ему понять, что ее переживания прошли, стоило ему очутиться рядом, что немедленно успокоило Луция, который так и не придумал, как извиниться за собственного отца. Выходило же, что девушка смогла преодолеть эти чувства, ничуть не пытаясь обидеть его семью, от скандалов с которой проконсул уже порядком устал. Однако Луций был все же настроен покинуть виллу отца как можно скорее, предпочитая и дальше держаться подальше от возможных споров. И надо сказать, что очередная ночь супругов была жаркой и нежной, хотя оба не смогли сказать то, что сами до конца не понимали: Луций был признателен супруге за ее терпение и готовность поддержать его, ничего не требуя взамен, а Дафна… она вообще не понимала своих чувств. *** Поскольку семья приняла новых жен, перед эллинками распахнулись двери всех римских домов. Отношение было двояким. С одной стороны, принятые в род Корнелиев, они словно бы уже стали римлянками. С другой – все, конечно же, помнили об их происхождении и поглядывали как на любопытные экземпляры, выискивая в них отличия от виденных ранее эллинских рабынь. И к этому еще добавлялся разговор с оратором – что характеризовало новых матрон как женщин достаточно умных и смелых.