Римлянки из Эллады

Тем временем Сенат, наконец, уступил настояниям, дав позволение на триумф и, более того, решив им увенчать и полководца, и представителя власти: лишних волнений не желали, и, хотя мало кому верилось в то, что Луций Корнелий может двинуть войска на Рим, став вторым Суллой, испытывать судьбу отцы-сенаторы не хотели, решив, что небольшое красивое шествие будет лишь на пользу и успокоит легионы. Присутствие жен на празднестве, конечно же, было неуместно, только в числе зрителей – награждать их чем-либо никто не собирался. Впрочем, ни Елена, ни Дафния на это не претендовали. В легионах простые солдаты тоже были вполне довольны – награду должен был получить и Олий, и Луций, а с ними и все воины: легионеры хотя и желали наградить девушек, не пожелали бы признавать собственный проигрыш, а настаивание на награде эллинкам требовало объяснения такой настойчивости, за прошедшее время мысли о дубовых венках казались абсурдными. Иными словами, триумф должен был пройти так, как было заведено с давних пор, и все это приняли. *** Таких праздников эллинкам видеть еще не приходилось никогда. Это был праздник не в честь богов, хотя без них тоже не обходилось, здесь чествовались не покровители города или рода, пусть о них и не забывали. Но это был праздник человека, почти приблизившегося к богу. Его славили, ему поклонялись, его ставили почти вровень с олимпийцами. Почти – потому что стоящий позади Луция человек тихо напоминал, что тот лишь смертный и не должен возгордиться. За колесницей проконсула шла колесница трибуна, тут все выглядело точно также, даже стоящий позади человек. Эта давняя традиция, однако, мало кому мешала ощущать радость победы и собственное величие. А более других ликовали солдаты, искренне любившие своих полководцев и потому от души славившие их. Тем более что слава командующего – это слава солдата, каждый понимал, что часть восхвалений ложится и на них, а это впоследствии поможет любому заслужить хорошее положение в обществе, не зря они шествуют тут. Картина поражала великолепием. Словно бы в самом деле победители вернулись из вновь завоеванных земель, а не давно покоренных, но посмевших восстать. Пред любопытствующими глазами граждан и вольноотпущенников провозилось, проносилось и проходило все то ценное, что можно было захватить в Греции, от статуй до рабов. На эту добычу смотрели по-разному. Кто-то восторженно разглядывал все, что только можно было увидеть за головами других зрителей. Кто-то завистливо бормотал, что роду Корнелиев достался слишком жирный куш, все богатства вилл эллинских правителей. А кто-то напыщенно заявлял, что не к лицу Риму эта роскошь, что не тем жили деды и прадеды цивилов, а женственность Эллады лишь погубит Республику. Им пытались возражать, говоря, что не может римлянин спать в хижине, укрываясь шкурой, словно варвар. Местами эти споры превращались даже в потасовки, но крупных драк не было. Триумфаторы прошли почти весь форум. Здесь, неподалеку от специально выстроенной перед Капитолием временной арки, толпилось больше всего народу, все желали увидеть своими глазами момент триумфа, даже принесение жертв Юпитеру, кажется, было не так интересно присутствующим, как этот миг единения человека и бога, возможность оказаться рядом и получить подобную же силу. Дафна и Елена были здесь же, стараясь держаться за спиной Публия Корнелия, казавшегося им самой надежной защитой. Это и вправду было лучшей тактикой: рабы и вольноотпущенники старательно отпихивали тех, кто пытался занять место получше, осмеливаясь потеснить семейство триумфаторов. Но чего не ожидал никто, так это реакции солдат на присутствие супруг Луция и Олия. Дам было легко узнать, хотя они и прятались за подобающими их положению паллы, особенно стараясь прикрыть лицо от посторонних. Однако легионеры вычислили их мгновенно, легко угадав эллинок среди семейства Корнелиев: разумеется, их искали среди нужной фамилии, а богатых знатных матрон тут было не так много – из всей родни Луция появилась только одна из его сестер, Марция же, несмотря на любовь к восхищению ею, понимала, что в этот раз ее будут хвалить исключительно за сына, а потому не появилась. Были, правда, и другие дамы из Корнелиев, но стояли они чуть в стороне, со своими мужьями и иными родичами, так что определить жен триумфаторов мог даже тот, кто не знал их в лицо. А уж легионеры видели эллинок часто, так что ошибиться просто не могли. И вот именно это изменило церемонию. Несколько солдат вдруг отделились от строя, пользуясь тем, что Луций слишком опешил, чтобы отдать приказ им вернуться, добежали до дам и… Подхватив их на руки, бросились к колесницам. Казалось, в этот миг во всем Риме наступила тишина. Замерло все. Кто-то ужасался дерзости солдат, осмелившихся выразить свою волю назло ясно высказанному мнению Сената, что никаких прославлений женщин не будет, даже если те показали свою ценность Городу. Хуже того, это делалось назло всем заведенным традициям и обычаям! Не рабыня, но супруга – и рядом с гражданином на триумфе! Кто-то же опешил от восторга, жалея, что сам не поступил также, не пошел наперекор всем, показав, что именно за ними сила, что они решают, каким будет праздник! И дело было даже не в том, чтобы поспорить с Сенатом, который все равно не знал всей правды, как неважно было и то, что легионеры действовали спонтанно, поддавшись состоянию эйфории от праздника. Но Рим давно ждал чего-то нового… *** Многие завоевания и удачи привели Республику в очень странное состояние, когда действия и слова все хуже соотносились между собой. В соседних селениях, например, жили не рабы и не вольноотпущенники, но союзники, воюющие за Рим, однако не имеющие прав граждан. И мало того, что этим положением были недовольны они сами – римляне предпочитали все равно ставить себя выше всех других и воспринимали бы это как норму, - но самим патрициям и плебеям это начинало немало мешать, потому что всегда проще отыскать поддержку среди тех, кто тебя знает, например, в той провинции, которой ты управляешь. В то время как привлечь избирателей в Городе всегда непросто, замучаешься напоминать о том, сколько зерна и рабов им поставил. Одни римляне сетовали, что старые обычаи попираются, другие перенимали любые развлечения, привезенные из иных земель и пеняли первым, что нельзя быть настолько стариком, чтобы ворчать на все новое. Но были и третьи, которые вслух осуждали всех и за все, а дома устраивали оргии, о которых после шептали рабы и приносили новости вольноотпущенники. И этих последних становилось все больше. Кто-то женился на римлянках, притом часто только своего положения. Кто-то развлекался с рабынями, а после признавал их детей наследниками. Но были и те, кто брал в жены патрицианку, но даже не посещал ее, этот брак был чистой сделкой для получения поддержки нужной семьи, усладу же получал с рабыней или вольноотпущенницей, чьих детей потом предпочитали куда-то отсылать, чтобы они не мешали их облику почтенного гражданина, который при этом еще и морщится при виде молодых людей, вроде Петрония Эмилия, которые родились не только от римлян, но притом претендуют на должность. Так и выходило, что в обществе становилось все больше лицемерия. И это все больше мешало всем. Тот, кто жил по старым обычаям, желал бы всеобщего осуждения распущенности. Тот, кто хотел перемен, желал, чтобы все старое было отброшено. Но и тех, и других более всего раздражали обманщики, которые вроде бы говорят одно, а делают совсем иное. Каждый понимал, что в Сенате и на Форуме они будут выступать с любой речью, но их последующие действия могут оказаться совсем иными. Граждане ожидали перемен. Не военного переворота, устроенного Суллой, потому что убивать друг друга больше никто не желал, но изменения в повседневной жизни, возврата к старым традициям или признания новых – зато уже однозначного и прямого, а не лицемерных игр словами, которые не вязались с тем, что потом вершилось подобными ораторами. И в этом отношении фигура Луция Корнелия Юстифия была особенно интересна. Будучи родичем и защитнику Республики Сципиону, и диктатору Сулле, он мог избрать любой путь. Чтивший традиции и не смевший осудить своего отца, пусть даже зная, что общество более на его стороне, чем Гнея, но взявший в жены эллинку, расторгнув брак с патрицианкой. Успешный воин и политический деятель – он мог стать тем, кого могли поддержать и патриции, и плебеи, к нему присматривались и сторонники традиций, и жаждущие перемен. Трибун Олий Корнелий Феррий, во всем поддерживающий родича, был скорее сторонником традиций: он никогда не выступал за предоставление прав жителям иных земель, никогда не был замечен в диких оргиях, хотя и мог повеселиться в молодости с друзьями. Но вот ныне он тоже вернулся с эллинкой, которую объявил своей супругой. И свидетели ее беседы с Цицероном разнесли слова девушки повсюду, так что нельзя было найти теперь того, кто не знал, что молодая жена трибуна – дама очень достойная, а во многом и превосходящая римских матрон. Так что выбор Олия вполне оправдан… И это, разумеется, не говорит о том, что все эллинки умны, а тем более не значит, что надо непременно сделать гражданами тех, кто не происходит из римского рода, но всем было понятно, что трибун может пойти на те изменения, которые будет считать оправданными для Рима. Притом именно это может быть отличным показателем: если такой закоренелый консерватор, как Олий, готов пойти на перемены, то они будут взвешенными, обдуманными и действительно необходимыми для римлян. А потому в данный момент эмоциональный порыв легионеров был расценен многими как что-то особенно важное и, возможно, даже спланированное заранее. Так что толпа и вправду не просто замерла, но даже опасалась дышать. Все ожидали, что последует дальше. Даже сами легионеры умолкли, выжидательно глядя на командиров: они выразили свою волю – но как ее воспримут? *** Луций, увенчанный наравне с лавровым венком дубовым, то есть принимающий хвалу и как победитель, и как спаситель солдат, бросил короткий взгляд в сторону пока молчащих сенаторов… От него ожидали осуждения собственных легионеров, иное грозило уже осуждением его самого на заседании. Вот только сейчас проконсул предпочитал иметь поддержку своих людей, а не занудных стариков, тем более что не все из них могут пойти против него. Решение было принято в короткие мгновения, все размышления пролетели в голове столь быстро, что церемония задержалась разве что на несколько минут. И, сняв символ спасения солдат, проконсул возложил его на голову жены. Толпа ахнула, легионеры довольно вскричали. Нечего и говорить, что Олий немедленно последовал примеру командующего. - Теперь держись за меня, - тихо бросил он супруге. Елена испуганно вцепилась в его руку – муж мог бы ничего и не говорить, она была слишком испугана и держалась за него в надежде, что он защитит ее, пусть и непонятно, от чего ее придется оберегать. Но тот и сам обнял ее за талию, придерживая, так что когда лошади двинулись дальше, девушка только чуть качнулась. Колесницы под все нарастающий ропот толпы уверенно проехали под аркой. Правда, этот ропот заглушали радостные крики легионеров. Впрочем, и гул люда тоже нельзя было однозначно назвать недовольным, кто-то улюлюкал, кто-то аплодировал, кто-то выл – каждый воспринимал случившееся по-своему, не каждый понимал, что стоит за этим действием, и по-разному относился к любым изменениям, и все это грозило перерасти в драки, потому кое-где городские когорты уже пускали в ход палки, чтобы остановить особо рьяных. - А вот дальше вам нельзя, - Луций легко спрыгнул с колесницы, помог сойти жене. – Стойте у подножия Капитолия. Оставлять здесь дам можно было спокойно, не опасаясь за их безопасность – окружившие их легионы были самой надежной защитой, да и толпа не устроит расправу у храма. Но само это действие уже успокоило недовольных: правила шествия были нарушены, но не священные правила – в храм женщин не повели, жертвы они приносить не будут. Потому зарождавшееся было недовольство схлынуло, драки прекратились, народ вновь с любопытством пытался рассмотреть продолжение церемонии. - Кажется, предстоят очередные войны в Курии, - прошептал Олий, следуя на шаг позади проконсула. – И угрожать легионами очень бы не хотелось, от нас могут отвернуться все, опасаясь увидеть диктатора. - Да, они наверняка решат, что это мы велели вытворить подобное, - с усмешкой отозвался Луций. – И вряд ли их убедят слова, что это лишь незначительный жест. Впрочем, для начала я думаю заявить о том, что моя жена в некотором роде тоже моя добыча из Эллады, но, не желая вести ее как рабыню, я вез ее рядом с собой. Может быть, этого будет недостаточно, надо будет еще обсудить, что отвечать отцам-сенаторам. Олий на мгновение отвлекся, уже на самом пороге храма, возле ожидающего их жреца бросив взгляд на сенаторов. - Знаешь, - протянул он. – Что-то мне подумалось, что в этот раз отцы промолчат. То есть примут то объяснение, которое мы им сообщим, даже если оно будет более глупым, чем мог бы предложить ребенок. - Отчего? - Они боятся, - просто отозвался трибун. *** Олий оказался прав: призрак тирании Суллы еще был слишком ярок, чтобы сенаторы смели что-то указывать тому, кто имел под рукой здесь легионы преданных солдат. Никто не сомневался, что стоит Луцию пожелать – и эти легионы двинутся на Рим. Правда, даже самые ярые противники проконсула не осмеливались утверждать, что тот этого пожелает – верность Луция традициям Республики была хорошо известна. Хотя в последние дни по городу и распускали слухи, что эллинка влияет на мужа и намекает, что ему подойдет венец тирана. Но этим слухам веры не было, многие понимали, кто за ними стоит. Дафния пока показала себя скромной и стоящей позади мужа, и даже слова ее сестры не могли этого опровергнуть, потому что они показывали некоторую смелость девушки, но при этом она защищала именно фамилию мужа и себя, но не шла против римлян. И все же страхи у отцов-сенаторов были. Возможно, все те изменения, которые происходили с проконсулом, породили в них мысли, что Луций не воспользуется своей силой, но только если не давить на него по пустякам. Конечно, были те, кто выступал с осуждением. Так, речь Гая Юлия Цезаря близ курии с подобными обвинениями была выслушана со вниманием, достойным того ораторского таланта, которым обладал говоривший. Но никого не затронула, поскольку все понимали, что основная цель таких выступлений – продемонстрировать себя, привлечь к себе внимание, воспользовавшись чужой славой. Так что красоту оборотов и весь жар оратора наградили аплодисментами, но никакого раскола в Сенате не случилось, там все прошло тихо, мирно, предложенное Луцием объяснение было принято как естественное, если кто-то ему и не поверил, то не показал этого ни жестом, ни словом, про венчание дубовым венком и вовсе было «забыто». Разумеется, близ курии немалая часть города ожидала итогов, смотрели выжидательно, высматривали мельчайшие детали и выражения лиц всех выходящих. Особенно внимательно смотрел Цезарь и несколько человек его окружения. - Попробуй подать в суд, - с усмешкой предложил ему Олий, проходя мимо. – Ты его, конечно, проиграешь, но хотя бы получишь не просто признание отличного оратора. Возможно, тебя будут приглашать отстаивать чьи-то интересы в суде, а это прекрасный способ приблизиться к должности консула… лет через пятнадцать. Цезарь проводил его хмурым взглядом, но возразить было нечего: и вправду, единственная цель, которую он преследовал этими обвинениями – возможность заполучить славу оратора, как ступеньку будущей карьеры. Вот только он рассчитывал на больший эффект, все же его речь на улицах активно обсуждали, спорили о тех или иных фразах, оценивали справедливость всех обвинений. И хотя сходились во мнении, что все это ерунда, но ведь спорили-то бурно – и Гай Юлий надеялся, что эта активность перейдет и в курию, однако, судя по времени и спокойному виду всех выходящих, в Сенате все прошло слишком спокойно. В довершение всему появление отцов-сенаторов и проконсула с трибуном было встречено одобрительными выкриками. Народу коротко было объявлено, что Рим вновь славит своих легионеров и полководцев, которые привели к покорности эллинов, боги по-прежнему благоволят Республике! И будет справедливо воздать должное богам, устроив для них достойное зрелище, так что триумф непременно продолжится другими празднованиями. Иными словами, Корнелиям давали право устроить игры и угощение для горожан, а те, разумеется, не стали отказываться от такой возможности. Граждане Рима и без того были довольны, но, услышав такие новости, предпочли радоваться победе, а не размышлять о том, не обманывают ли их, тем более что Луций, как и многие, в честь празднества не пожалел денег на устройство игр и раздачу хлебов. Так что число недовольных голосов было слишком мало, чтобы на них обращать внимание. Город отныне ждал обещанных игр, которые должны обговаривались давно и организованы должны были быть через день. *** Разумеется, и сам триумф, и празднества после него обсуждались заранее, так что новые объявления для Рима были скорее подтверждением решения, что ничего не изменится. А в остальном же к играм и угощению все было готово. Потому в назначенное время цирк ждал зрителей, а рядом вовсю выдавали хлеб. Суета Города в очередной раз обрушилась на эллинок, казалось, тут собрались жители не только Рима, но и окрестностей – и это было во многом справедливое подозрение, потому что на игры съехались не только с пригородных вилл, но и со всех поселений полуострова, откуда можно было добраться, услышав о том, что в ближайшие дни в Городе любимые развлечения. И даже тот, кто не успел попасть на триумф, стремился попасть на игрища. Целомудренность правил не предполагала присутствие женщина на играх, в крайнем случае допускалось, чтобы они наблюдали за происходящим издали, с самых отдаленных мест. И эллинки были бы рады воспользоваться этим предлогом, чтобы не появляться пред посторонними – для них столько внимания было непривычно. Однако этими правилами давно пренебрегали: как нежные весталки занимали лучшие места для зрелища, так и для почтенных матрон их мужья и братья получали скамьи с отличным видом. Тем более это касалось жен и других родственниц устроителя игр, их сажали рядом с этими устроителями. Дафния, сидевшая, к ее ужасу, на центральном месте, судорожно вцепилась в руку сестры, присутствовавшей здесь же, поскольку ее муж был одним из устроителей, пусть и вторым после своего родича. Вид отсюда, в самом деле, открывался наилучший. Несмотря на то, что они сидели на некотором возвышении, отдаленные от арены, все происходящее на ней отсюда было отлично видно, почти в деталях. Собственно, единственное, что могло помешать насладиться зрелищем, были спины мужчин, сидевших впереди. Вот только для эллинок и эта «преграда» не казалась надежным заслоном, всей толпе, наполнявшей амфитеатр, они были отлично видны. А надо сказать, что прибыли они не к началу игр, которые шли едва ли не с рассвета, а примерно к середине, когда самые простые развлечения подходили к концу и начиналось интересное. Правда, для каждого это интересное было своим: публика приходила посмотреть на схватки наилучших гладиаторов, порой за этим приходили и сильнейшие из политиков, кто любил такие зрелища, но гораздо чаще подобные мероприятия были местом встреч для тех, кто делал политическую карьеру. Конечно, нужные разговоры всегда можно вести где угодно. Но если на форуме крутились всегда и все – никогда не знаешь, кто и что услышит лишнего, - если в термах можно было всегда пообщаться с кем угодно, но на беседы между возможными союзниками непременно обратят внимание, то на играх любой тоже мог подойти к любому, найти способ поговорить в стороне или только в кругу союзников, и никто в этом не заподозрил бы ничего особенного. Ни Луций, ни Олий не были поклонниками сражений гладиаторов – война, как часть их жизни, предоставляла и без того немало кровавых зрелищ. Не было у них необходимости сейчас и встретиться с кем-то, чтобы обсудить какие-то политические события, скажем, предстоящие выборы. Однако прибытие рано утром ныне попросту не подобало людям их происхождения, в это время здесь появлялись только любители кровавых зрелищ или жаждущие заполучить бесплатный хлеб. Потому Корнелии выбрали время так, чтобы появиться до начала настоящих боев, но все же достаточно рано, чтобы показать свою близость к простым людям. Расчет удался. Хотя игры еще толком и не начались, прегенарии* дразнили публику намеками на схватку, но кто-то в толпе уже увлекся этим зрелищем, обсуждая возможности того или иного гладиатора, кто-то посматривал с равнодушием, ожидая скорого зрелища, более достойного внимания, кто-то узнавал имена выступающих, торопясь сделать ставки. И в этот момент появление устроителей игр стало своего рода событием – их приветствовали восторженными криками, их приравнивали к себе, как тех, кто не пренебрег толпой и вроде бы видел в играх не только способ повидаться с равными себе патрициями. А вот эллинки совсем не были довольны всем происходящим. Внимание к ним, которое преследовало девушек постоянными взглядами, они попытались отбросить и сосредоточиться на том, что видят они сами. И это только все ухудшило… - Мне кажется, я сейчас упаду, - прошептала Дафна. Картина была весьма мерзкая: люди на арене вступали в схватку с яростью зверей. И пусть они не убивали друг друга, как правило, но и покореженных челюстей, рук и ног было довольно, чтобы эллинок ощутимо начало мутить, перед глазами начинало все расплываться, дышать становилось тяжело. - Кажется, вы непривычны к таким зрелищам, - вздохнула Корнелия и с упреком обратилась к мужу: – Надо было оставить юных жен дома. Ни к чему их присутствие здесь, от нашего рода довольно было бы и моего появления. - Прости, Публия, - ответил ей Луций. – Но это невозможно. Ты понимаешь ведь, госпожа, что их присутствие – необходимость. Толпа жаждет вновь увидеть тех, кому недавно устроили почести мои войска. Увидеть пусть даже издалека, не разглядев ни лица, ни стана. Но увидеть. Многие пришли за этим, а не только ради игр. И это зрелище, которого они тоже ожидают, и не потерпят отговорок и отсылок к древним традициям. Элена, которая лучше смогла совладать с собой, жестом велела рабыне принести для сестры воды. - Ну просто не смотри туда, - успокаивающе произнесла она. Сама супруга трибуна так и собиралась поступить. Хватит с нее кровавых зрелищ! Одно воспоминание о сражениях, невольно произошедших у нее на глазах по пути в Рим, вызывало у девушки дрожь. А если тут устроят что-то схожее с тем, что пришло в голову Гнею, то никакие ласки мужа ночью не помогут это забыть. - Что же столь отвратительного в этом зрелище, что ты даешь такой совет, госпожа? – раздался голос рядом. Элена, вздрогнув, обернулась. Гай Юлий с улыбкой приветствовал ее и все семейство, но вопрос был задан не праздно и как бы ни хотелось о нем позабыть, ответ от девушки Цезарь ожидал, а та была слишком раздосадована, чтобы сдерживаться. - Это зрелище слишком кроваво, - отозвалась она, хмурясь. – И интересующийся им более походит на дикаря, чем на гражданина. - Твоя жена только что назвала большинство наших граждан варварами, - хмыкнул Юлий, обращаясь к Олию. – Какая храбрость… Может быть, ты предложишь ей обратиться к толпе, призвать покинуть амфитеатр? Трибун только чуть пожал плечами – в глубине души он был согласен с супругой. Ему не раз доводилось видеть, как беснуется толпа, особенно на играх. И в этом бешенстве, в восторге наблюдая за льющейся кровью, она и в самом деле напоминала больше толпу дикарей, чем степенных граждан величественного Рима. Но спорить не хотелось, Олий прекрасно понимал, насколько важно это зрелище для горожан. - Что за мальчик сопровождает тебя? – Публий поспешно перевел беседу, тем более что повод был – Гая сопровождал воспитанник лет десяти, до сих пор не представленный обществу, так что даже догадываясь, кто это – слухи по Городу распространялись быстро – интерес к нему был закономерным. - Это Марк Юний Брут, - принял изменение темы Юлий, - он потерял отца из-за казни, устроенной Помпеем… - Ты не одобряешь этого? – теперь Луций с усмешкой ожидал ответа собеседника, ухватившись за тон, которым собеседник сообщил о действиях известного полководца, которого в Риме было не принято осуждать. - Что Глабр? – Цезарь отвечать не собирался, только неопределенно махнул рукой и тоже поменял тему. – Я слышал, он был направлен во Фракию. Вы встретили его, возвращаясь в Рим? Кажется, он тоже вернулся, хотя отчего-то не торопится прибыть к Капитолию. - Я в самом деле встретил его, но это было далеко от Рима, - проконсул хмыкнул, но менять тему разговора не стал: - Он показал себя не с самой лучшей стороны, поскольку устроил тоже своего рода казни. Но, что хуже всего, он показал римлян как предателей, а это может создать нам проблемы с союзниками. - Зато вы привезли Никомеда, его присутствие в вашем триумфе вызвало немало восторга и заставит противников слушаться. - Его судьбу будет решать Сенат, - отговорился Луций. - Разве ты не давал ему никаких обещаний?.. - А ты беспокоишься за своего родственника**? – в ответ на намек о том, что он мог взять на себя обязательства за спиной решения сенаторов, проконсул не удержался от насмешки. - Что ж, игры начинаются, - на миг побледнев, Цезарь все же взял себя в руки и воспользовался тем, что амфитеатр заполнялся. – От вас ждут речей – не стану мешать продолжению вашего триумфа. Гай Юлий вместе с мальчиком лет десяти ушли. Луций лишь хмыкнул, но от него и вправду ожидали речи, пусть не очень глубокой, а просто приветствующей всех пришедших. Почти немедленно после этой короткой речи Дафна и Элена поспешили отвернуть лица: игры, в самом деле, начинались. Но от чего им было не спрятаться, так это от звуков схватки, криков толпы, сумасшествия, царившего повсюду. - А я тоже не люблю эти зрелища, - вдруг обратился к ним худой юноша с непропорционально большой головой. – Они – лишь способ бездарно потратить время. Младший брат Луция. До сих пор всегда молчавший, лишь общающийся с немногими из семьи, на этот раз он обратился к эллинкам, кажется, решив таким образом их поддержать. И это стало настоящим спасением, потому что мужья толком не могли уделять им внимание – они сейчас полностью принадлежали Городу. Петроний, который был рядом и тоже внимание играм не уделял, но и дамам это внимание не перепадало: прекрасно зная ревнивые характеры Луций и Олия, Премий предпочитал их не дразнить. - Пусть наши дамы наберутся терпения, - предложил Публий, - полагаю, в середине игр они смогут удалиться, не привлекая особого внимания. *** В середине игрищ и в самом деле никому уже не было дела до того, чтобы проверять, кто присутствует на трибунах, а кто ушел. Зрители, захваченные зрелищем, почти не отводили глаз от арены. Поэтому Элена и Дафна смогли удалиться, не привлекая к себе особого внимания. Так полагали все, в том числе сопровождавший их Нолий, который разговорился с девушками на играх и был готов уйти с ними оттуда. Однако позже вернувшиеся домой Олий и его родители обнаружили, что Элена в дом не возвращалась.