Римлянки из Эллады

За завтраком супруга наконец рассказала ему обо всем, что с ней приключилось, даже, обдумав, уверила, что сможет указать тех, кто пытался ее изнасиловать (в этом месте она чуть покраснела, припомнив того легионера, о котором она успела подумать столь плохо, а он и вправду позвал других солдат и освободил ее). Но допросом гладиаторов трибун заняться не успел – к нему из Капуи прибыл гонец, привез известия от центуриона, а также от магистрата. Олий, ознакомившись и с тем, и с другим, посчитал, что лучше все будет решать на месте. - Ты уверен, что я не нужен тебе тут? – уточнил он у Луция, который как раз вскоре появился в доме родича. - Пока здесь все спокойно, - отозвался тот. – Но, если хочешь знать мое мнение, я бы предложил тебе отправить женщин на виллу твоего отца – Публий будет им надежной защитой, как и все рабы тех мест. Для верности можно добавить дюжину легионеров. Олий обдумал это и согласился, понимая, что супругу лучше скрыть от глаз всех завистников и врагов. - А что с пленниками? – напомнил Луций. - Ланисту я возьму с собой, со мной отправится достаточно людей, чтобы этот мерзавец не смог сбежать. - Ты уверен, что магистрат не будет тебе препятствовать? - Я уверен, что смогу убедить его казнить эту падаль. - Хорошо… А что гладиаторы? Собираешься перебить их, чтобы никто не рассказал о случившемся с женой? - Не могу, одному из них я обязан ее жизнью и безопасностью. Олий ненадолго призадумался. Тащить гладиаторов с собой и вправду не имело смысла. Что ж, придется задержаться тут на некоторое время и разобраться с тем, кого из них следует наградить, а кого отправить вслед за их охранниками… - Ночью была попытка сбежать, - поделился трибун. – Охране досталось. Так что эти парни опасны. - А что тебе сообщил магистрат? - Уверил, что ничего не знал о преступлениях ланисты. Странно было бы, если бы он признал свое соучастие, но центурион ему верит. Главное, что магистрат не стал препятствовать, даже согласился помочь с конфискацией имущества. И думаю, что мне стоит лично проследить за тем, чтобы наказание было соответствующим. Луций кивнул, принимая объяснение родича. *** Трибун никак не мог представить, что его действия каким-либо образом меняют историю его страны, он просто воздавал каждому то, что тот заслужил. А именно: несколько гладиаторов были из тех, кто пытался участвовать в насилии над Эленой, – и ныне они «исчезли» навсегда. И совсем иное было со Спартаком. - Жена рассказала мне о том, что ты ее защитил, - после краткого приветствия объявил Олий. – Теперь я попрошу тебя рассказать о том, чего она рассказать не могла. - О чем ты? – удивленно воззрился на него гладиатор. Говорил он почтительно, но без униженности, даже пропустил обращение «господин». Впрочем, трибун ему это простил, будучи обязанным этому человеку. Кроме того, Олий присматривался к собеседнику, понимая, что тот определенно не простого происхождения, он был слишком образован для варвара. - Тебе известно, кто стоит за похищением? – пояснил трибун. – Кто осуществлял это? А также я хотел бы знать обо всех преступлениях, которые творились ланистой. - Мне ничего неизвестно о том, кто это затеял, - мгновение подумав, покачал головой Спартак, кажется, так и не припомнив ничего, что указывало бы на преступника. – Но делать это могли только те гладиаторы, которые не получили особый знак принадлежности этому ланисте. И еще у Батиата есть человек, занятый в делах, о которых никто не знает. - Люди без клейма и человек по имени?.. - Ашур. Хотя, думаю, жена ланисты тоже осведомлена о его делах. Но ты, я полагаю, хочешь узнать, кто пытался участвовать в насилии над твоей женой? - А ты хочешь кого-то защитить? – угадал Олий. - Твоя жена говорила о тебе, как о человеке справедливом, - парировал Спартак. – Разве не справедливо будет не трогать тех, кто не при чем? Ты захватил самого Батиата, не так ли? Значит, намерен отомстить всем. - Покарать, - поправил его трибун. – Убить этого мерзавца было бы слишком просто. Что до его рабов… виновные будут наказаны, остальные просто отправятся на рынки, я полагаю, как любое имущество преступника, будут распроданы. Если ты хочешь кого-то назвать невиновными, я готов тебя выслушать. Как я все еще жду от тебя рассказа об иных преступлениях ланисты. - Если позволишь, я тоже напомню: твоя жена обещала мне… Да уж, фракиец точно был не из простого люда! Но римлянин и на этот раз решил сделать вид, что не замечает дерзости собеседника – это попросту не имело значения сейчас, когда еще и у Луция могут быть на этого человека свои планы, потому что нельзя не использовать столь интересного человека, который наверняка будет важен для его народа, а также может быть еще одним «трофеем» для сенаторов, они оценят политическую хватку проконсула. - Жена за жену, - усмехнулся Олий, коротко обрисовав условие гладиатора. – Можешь не беспокоиться, после нашего разговора тебе никто не помешает обнять супругу. Более того, мне есть, что еще тебе предложить, поговорим об этом потом, поскольку это тоже довольно непростой разговор. Спартак кивнул и принялся рассказывать то, что знал. И трибун понял, что не зря решил задержаться – собеседник знал или догадывался об очень многих незаконных делах, которые проворачивал ланиста. - Глабра будет наказать сложнее, - чуть поморщился Олий, выслушав рассказ. – Мне известно, что он пошел на обман и предательство, но поскольку пока это не принесло проблем Риму, Сенат не стал его слишком сильно осуждать. У меня есть доказательства его преступления против жены, но мне бы не хотелось всем сообщать о случившемся с ней. Гладиатор поморщился, видимо, подумав о том, что он тоже предпочел бы иную судьбу для своей жены, но ничего не ответил. Затем все же пришло время Олию озвучить то, что он хотел предложить гладиатору. Пока только от своего лица, потому что с Луцием еще предстоит обсудить, готов ли он переговорить с этим человеком. - Я вынужден буду уехать, - поделился трибун, - чтобы разобраться с делами в Капуе, обещаю, что учту твои слова о людях и рабах ланисты. Но я также буду вынужден пока оставить жену здесь. Я бы хотел, чтобы она отправилась на виллу к отцу, а тебя попросил бы сопровождать ее. Разумеется, твою супругу она возьмет с собой. Как ты понимаешь, тот, кто раз попытался причинить ей вред, может и сделать вторую попытку. - И ты хочешь, чтобы я ее охранял? - Я не могу приставить к ней легионеров, хотя и попрошу нескольких отправиться с родителями и женой. Но ты сможешь то, чего не смогут они. Потому я попросил бы тебя об этой услуге. Тем более, что сейчас у меня попросту нет времени и возможности освободить тебя и твою жену: для начала мне надо забрать тебя в свою собственность, а после уже можно сделать заявление о даровании свободы. - Ты намерен освободить нас с Сурой? – кажется, гладиатор был всерьез удивлен, никак не ожидая подобной щедрости. Разумеется, Олий это делал не только из благодарности, хотя в ответ на спасение Элены был готов на все, но сам Спартак не просил о свободе, потому трибун мог бы оставить у себя в собственности ценного раба. Однако этого недолгого разговора хватило, чтобы понять: рано или поздно гладиатор улучит момент и попросту сбежит. Да еще и убьет любого, кто встанет на пути, даже всю семью хозяина. Свободным Спартак был, возможно, полезнее, если Луций найдет способ его использовать для договора с его племенами. Ну а Олий сполна отблагодарит защитника Элены за то, что тот спас девушку от гладиаторов, и за то, что будет охранять в отсутствие мужа. - Я обязан тебе, - не стал вдаваться в детали трибун. – Так что помоги мне еще немного – и на том мы расстанемся. Неудивительно, что раб согласился. *** Олий не стал торопить бывшего гладиатора, но не потому что давал ему время провести с женой, а потому что понимал, что это время потребуется Элене и родителям на сборы. Так что пришлось оставить супругу, надеясь на заботу о ней. До Капуи трибун добрался достаточно быстро и вскоре был любезно принят магистратом городка. И в его компании узнал от своего центуриона о том, что же удалось выяснить о ланисте Батиате, которого Олий привез с собой и немедленно отправил в городскую темницу – дожидаться казни. Как оказалось, преступник и вправду не только помог Глабру с похищением, но не брезговал и другими делишками. Например, он покупал римлян, которые от нищеты и огромных долгов были вынуждены продаться в рабство, однако после, когда долги были фактически покрыты, ланиста не отпускал человека, а продолжал обманывать его, утверждая, что доход от него слишком мал и до сих пор не покрыл расходы на его содержание, а не то что долги. Что и говорить об иных темных делишках, от мошенничества в делах таких же держателей гладиаторских школ до устранения тех, кто мешал ланисте. Иными словами, если поначалу магистрат отнесся с сомнением к новости, которую привез ему центурион, уверяя, что Батиат – почтенный гражданин, если в начале магистрат уступил более из опасений перед легионерами и славой Луция, то после того, как в доме ланисты были изъяты все его записи, немедленно передумал. - Я готов уверить тебя, господин, - говорил магистрат, угощая гостя, - преступник понесет заслуженную кару. Что же до имущества… Он сделал паузу – и это ясно говорило о том, что он очень желал бы поживиться. А заодно мог и проверять, насколько трибун преследует собственные цели, нет сомнений, что он может после разнести вести о том, что родственник будущего консула обогащается, убирая со своего пути всех, до кого доберется. - Имущество подлежит конфискации, как и полагается по закону, - уверил Олий. – Правда, я желал бы освободить от участи перепродажи нескольких человек – тех, кто способствовал раскрытию преступлений. - Да, разумеется… - И я бы хотел лично выразить признательность твоему сыну, - добавил трибун, - поскольку именно он помог выявить правду. Магистрат окончательно успокоился и проникся чувствами к гостю: он убедился, что Олий не намерен забирать себе в собственность почти ничего (несколько рабов не в счет), при этом основную славу блюстителя порядка оставляет за управителем города. - У меня есть лишь два условия, - завершил разговор трибун. – Я настаиваю на казни преступника и его жены… - Об этом ты мог бы и не говорить, он не отделается деньгами. Возможно, магистрат просто опасался оставлять в живых того, у кого будет отобрано все имущество и кто столь бесцеремонно разбирался со своими врагами, однако Олий предпочитал видеть в собеседнике человека честного. - Но вторая просьба будет более личной, - трибун перешел на мрачный тон. – Я хочу, чтобы до казни жена преступника была отдана его же гладиаторам. Наступила пауза. Магистрат, конечно, хотел бы узнать причину кровожадности гостя, а тот вовсе не желал посвящать никого в то, что случилось с его супругой, если новости разнесутся, потом невозможно будет убедить, что Элена ничуть не пострадала. И даже если взять слово, что об этом никто не узнает, кто знает, насколько можно этому слову доверять? Разумеется, в этой истории были еще свидетели – легионеры. Несмотря на преданность своему командиру, они могли проговориться попросту случайно, например, выпив лишнего. Однако словам солдата, который хвастает немыслимыми историями, рассказывает, как им дали оружие и позволили творить что-то опасное в центре Рима, никто не поверит. И совсем иное дело, если подобное расскажет магистрат, пусть и небольшого городка! - Что ж, - не выдержал долгого молчания этот человек, - не вижу причин беспокоиться за чистоту преступницы. Олий благодарно кивнул. Он направлялся сюда, предполагая, что может встретиться со множеством препятствий, именно потому и ехал сам, понимая, что никого из центурионов попросту не станут слушать. Ну еще и потому, что хотел лично убедиться в доведенном до конца возмездии, он не будет спокоен, если ему просто сообщат о казни. Когда этим вечером он был на балконе бывшего дома ланисты, наблюдая за тем, как жену этого человека отдают гладиаторам, то не испытывал ни капли жалости. Даже то, что женщина в итоге была едва жива после этого, ничуть не трогало Олия. Когда на следующий день на главной площади объявили о совершенных ланистой преступлениях, после чего отвели преступника и его жену за город, где подняли на кресты, трибун даже несколько скучал. Разве что мысленно дал себе зарок о том, что подробностей Элене не расскажет. Почему-то думалось, что она не сможет это принять равнодушно, если даже происходящее на арене цирка ее так пугало, эллинка проникалась жалостью и к гладиаторам, и к преступникам, которых казнили там. Потому достаточно будет ей знать просто о том, что преступника покарали. А еще Олий размышлял о том, что добрался до исполнителя, но не до того, кто его нанял. Что ж, придет время ответить и Глабру, и Цезарю… *** Все имущество преступника было конфисковано и впоследствии должно было быть распродано. Некоторые рабы были казнены – из тех, кто помогал хозяину в грязных делишках, а также те, кто мог угрожать Элене (разумеется, она не могла на них указать, но по тому, кто набросился на хозяйку, можно было легко угадать, кто пытался это сделать и с эллинкой). Прочих же ждал рынок, и желающих перекупить отличных гладиаторов, кажется, тут хватало. Олий, как и намеревался, забрал себе в собственность Спартака, а также еще нескольких человек, которых немедленно или отпустил на волю, или подарил кому-то из родичей. Опять же, причиной таких решений была вовсе не щедрость трибуна, а понимание, что раб-гладиатор крайне опасен: натренированный боец, привычный драться один на один, всегда может пойти против хозяина – и будет гораздо опаснее любого другого бунтовщика-раба. Хотя некоторые римляне и были не прочь завести собственного гладиатора, который еще и мог приносить прибыль, поскольку горожане любили делать ставки на играх. И все же, возвращаясь домой, а точнее, направляясь на семейную виллу, Олий переживал за супругу: отсутствовал он недолго, за делами в Капуе беспокоиться было некогда, но все волнения вернулись, стоило направиться к ней… Все волнения исчезли очень быстро – Элена встретила его на пороге виллы, кто-то из рабов заметил приближение господина и доложил ей. Неудивительно, что далее трибун не думал ни о чем, просто подхватил жену на руки и унес в спальню, не заботясь даже о том, что о нем подумают родители, которых он не поприветствовал. *** Их не трогали и не беспокоили, понимая те желания побыть наедине друг с другом, так что весь остаток дня и ночь Олий с супругой провели вдвоем. Проснулся трибун на рассвете, долго лежал, просто обнимая Элену и любуясь ее сном. Она настолько стала частью его жизни, что мужчина более не представлял существования без… Даже вспоминать об исчезновении эллинки не хотелось. Или уже римлянки? Она ведь приняла их традиции полностью, вплоть до готовности откликаться на иное имя – имя мужа. При этом она так легко изменила его самого… Только недавно он размышлял о том, что не станет ей рассказывать о каре для ланисты и его жены. И ведь в самом деле не заговорил об этом ни разу, а Элена не спросила, хотя прошлая жена, как и многие римлянки, непременно побеспокоилась бы, настигло ли правосудие обидчика, еще и пожелала бы узнать подробности. Да и кто знает, как бы он отнесся к дерзким ответам жены стороннему мужчине, как это было на Форуме? Может быть, это ему сейчас кажется, что поведение Элены было самым верным – лишь потому что это было ее поведение? А сколько еще изменений она могла привнести в него? Начиная с того, что он давно не мыслил о том, чтобы поднять руку на нее… Да возможно, что и к другим относился иначе, послушал бы раньше он просьбу гладиатора? Стал бы терпеливо слушать его и после еще размышлять о том, чтобы освободить? Все это было гораздо разумнее, однако раньше он мог посчитать более разумным действовать так, как поступили бы другие сограждане… Или это тоже лишь догадки? Точного ответа Олий не знал и не хотел знать. Достаточно того, что она была его частью, а сколько в ней от него, а в нем от нее – уже детали. Элена завозилась, просыпаясь. И в этот миг трибуну вспомнилось обещание матушке. А с этим воспоминанием пришло и смущение: как лучше сказать о чувствах? Ведь и так все понятно, между ними столько чувств! - Я люблю тебя, - прошептала девушка, сонно улыбаясь мужу. Наверное, она плохо отличала реальность от грез, когда это произносила, но важно то, что говорила она искренне. - Я тоже тебя люблю, - отозвался Олий. Говорить теперь было легко, любые сомнения ушли куда-то далеко. Лишь в этот миг трибун понял, что его останавливало до сих пор – неуверенность в том, что его чувства взаимны. И это тоже было несколько странно для него, ведь чувства первой супруги были для него не так и важны, когда он брал ее в жены, его более занимало, что он сам был влюблен и желал ее. А вот чувства Элены к нему были особо ценны… Но это все промелькнуло в голове и тоже исчезло – мужчина наклонился, чтобы поцеловать супругу. И она, ответив, наконец проснулась окончательно. - Погоди, что ты сказал? – удивленно пробормотала Элена. - Хорошо, - тихо засмеялся Олий. – Я повторю. Но в ответ я попрошу тебя повторить то, что сказала ты, когда проснулась. - Я… не помню, - покраснела девушка. Трибун вновь вместо ответа жадно поцеловал ее – смущение после всех их откровений возбуждали и манили. - Я люблю тебя, - на мгновение отвлекся Олий. – Ты лучшее, что пришло в мою жизнь… И я никогда и никуда тебя больше не отпущу… Ты всегда будешь под моей охраной… и в моей фамилии… Она что-то шептала ему в ответ, но трибун, за их ласками и страстью, ловил только одно слово, которое отзывалось и в нем: «Люблю!» *** В Рим они вернулись на следующий день. И в первую очередь, оставив Элену, а также Спартака с его женой, Олий направился к проконсулу. С ним можно было обсудить все события в Капуе, судьбу и планы на бывшего гладиатора, ну и разузнать новости в Городе. - Полагаешь, этот раб может быть полезен? – задумчиво оценивал рассказ Луций. – Если он и имел власть раньше, наверняка ныне ее уже потерял. - Варвары быстро забывают прошлых своих лидеров, - согласился трибун. – Однако, мне кажется, нам важнее не то, насколько он ценен у своих сородичей, а сколько популярности он тебе добавит на выборах. - Возможно, ты прав… - протянул будущий консул, подумывая о том, какой эффект это может иметь на Сенат. - А что сейчас в Городе? - Я высказался за кандидатуру Красса, полагаю, у него есть некоторые шансы стать вторым консулом. - Полагаешь, тебя послушают? - Не знаю, - равнодушно отозвался Луций. – Но я предупредил Марка, что нечестным путем не пойду. Я выступал с речью на Форуме, назвал его отличным консулом, который сможет немало сделать для Рима. Ну а далее решать будут граждане. - Разумно, - кивнул Олий. – Лучше скажи, поддержали ли они тебя? - Пока я ощущаю поддержку, один раз даже какие-то бандиты пытались устроить драку – наверняка велено было устроить скандал и заставить думать, что большинство граждан против моей кандидатуры. - И добились обратного? - Все так. Я не исключаю, что если сейчас мне придет в голову и вправду объявить себя диктатором, то никто и слова не скажет против. - Осторожнее, - усмехнулся трибун. – Мой отец, например, очень хотел тебе высказать многое против намерений, особенно против союзов о власти. И уж его ты вынужден будешь выслушать… К счастью, говорить он будет только наедине с тобой. - Ты знаешь, насколько я уважаю Публия, - серьезно ответил Луций. – Но и менять власть в Городе у меня нет намерений. - Видимо, поэтому отец передумал и не стал тебе ничего говорить. - Зато интересно показал себя Глабр, а точнее его жена – она нанесла нам визит в сопровождении своего отца. - Думаешь, это идея именно Глабра? - А кого еще? - Кажется, кандидатуру мужа сенатор не очень одобрил, может быть, теперь он хочет этот брак расторгнуть? - Но если эта женщина настояла в то время… - То сейчас по Риму гуляют слухи о ее дружбе с женой ланисты, - прервал его Олий. – Я допускаю, что в Город уже пришли новости из Капуи о казни преступников. А с ними могли прийти и вести о том, кто посещал лудус. - Либо эти вести еще не облетели Рим, но зато их сообщили сенатору Альбинию – и тот знает, что после подобного уже Глабр может пожелать расторгнуть брак, - продолжил мысль друга проконсул. – Вот только что он может хотеть от меня? Не думает же он, что я оставлю Дафну ради этой шлюхи? - Допускаю, что именно так он и думает, - возразил трибун. – Припомни, наверняка в его словах был намек, просто ты мог его не заметить. Ну а если и нет… то у тебя есть два брата, пока оба неженаты. - Может быть, - не стал спорить Луций, хотя не был уверен в верности этого предположения. – Посмотрим, как поведет себя Глабр. - А Цезарь? - Решил оставить меня в покое и сосредоточиться на Крассе, теперь его гневные речи обращены на того, кто чрезмерно обогатился за счет проскрипций*. - Что же плохого в его богатстве? – не удержался от иронии Олий. – Разве не это знак того, что ему благоволят сами боги? С каких это пор мы стали осуждать тех, кто оказался удачливее нас самих? - Ты же понимаешь, что в укор ему ставится не его богатство, а то, что он примкнул к тем, кто виноват в бедности и смерти иных римских родов. - Что ж, может, это и неплохо, - уже всерьез проговорил трибун. – Пусть лучше Цезарь ссорится с Крассом, чем предложит ему какой-нибудь союз – потому что я бы не исключал подобного. - Ну в отношении Юлия у меня есть некоторые идеи… Детали еще продумывает Петроний, но, уверен, он все придумает в лучшем виде. - Не сомневаюсь. *** Домой Олий вернулся в компании родича и Дафны – та хотела обнять сестру. А проконсул последовал совету друга и поговорил со Спартаком. Предложение было простым: мир с фракийцами и их принятие власти Рима взамен на покровительство Республики и поддержку с вражескими племенами. Но зато после него бывший гладиатор, кажется, действительно поверил, что ему подарят свободу – до сих пор в его взгляде светилось недоверие. Впрочем, чтобы более не затягивать, Олий после этой беседы направился к претору вместе с рабом и его женой, где и объявил их своими вольноотпущенниками. - Но на тебе еще обязанность – явиться пред теми сенаторами, кто пожелает подтверждения уговора, - напомнил трибун. – Так что задержись на время в Риме, а после направишься к себе – с нашей защитой или без. Нельзя было исключать, что Сенат не одобрит договор проконсула, хотя бы просто потому что это был не их план. Однако Олий по-прежнему считал, что гораздо важнее тут показать себя: Луций делом докажет, что волнуется обо всех границах римских земель, особенно таких неспокойных, как земли близ Фракии, там и Митридат недалеко. И вне зависимости от решения Сената в речи проконсул будет говорить гражданам о том, насколько пекся о них. Так что трибун даже не считал нужным следить за Спартаком. Разумеется, если сенаторы одобрят договор, с фракийцем отправится сопровождение, а если нет, то бывший раб будет действовать, как пожелает. Однако если гладиатор пойдет против Рима, подняв свой народ, в этом можно будет обвинить именно сенаторов, которые не оценили предложение Луция. А вот если действовать Спартак будет именем Рима, то вряд ли пойдет против него – он лучше всех знает всю жестокость Республики и, имея рядом напоминание об этом, попросту не решится на такое. К тому же, насколько Олий его изучил, бывший раб действовал по справедливости, он не станет отвечать на доброту и щедрость подлостью, то есть договор с Глабром для него не значил бы ничего, но вот уговор с человеком, который ему помог – это слово, которое надо держать. - Есть кое-что, что держит меня в Риме гораздо больше, - мрачно поделился Спартак. – И ты поймешь меня, потому что это касается моей жены… - Глабр получит свое, - уверил его Олий. - Я должен убедиться в этом! - К сожалению, пока я тебе не могу это обещать, - вздохнул трибун. – Но пока ты здесь, возможно, все удастся осуществить раньше, чем я думаю. - Ты не позволишь мне все сделать иначе? - Нет! – оборвал его Олий. – Я и вправду понимаю твои чувства, но не могу позволить тебе творить самосуд в Риме, ничем хорошим это закончиться не может: если тебя и не поймают, то все равно узнают, кто это сделал, тем самым немедленно испортив репутацию проконсулу. Ну и, разумеется, после такого никакого уговора между нами быть не может, ни я, ни Луций не станем защищать тебя и твою жену. Некоторое время Спартак молчал, ему не нравился запрет – и трибун действительно его хорошо понимал. - Если Глабр покинет Город и отправится куда-то к границам, ты об этом узнаешь, - предложил Олий, давая понять, что свершить месть можно, но только вне Рима и тогда, когда сложно будет понять, кто за этим стоит. Наверное, это было своего рода предательством – отдавать рабу гражданина, - но трибун не испытывал угрызений совести: Глабр предал законы Республики, посмев поднять руку на жену другого гражданина, и лишь нежелание предавать эту историю огласке мешало Олию призвать мерзавца к ответу. Во многом даже хотелось разобраться с ним самому, но трибун уже разобрался с исполнителем и еще был Цезарь – довольно будет с него. Спартак медленно кивнул, принимая и эту сделку.