Сокола взмах крыла

Я только там, Где нет меня — вокруг тебя невидимый. Ты знаешь, без тебя и дня, Ты знаешь, без тебя и дня прожить нельзя мне видимо... Павел Жагун

      Кромка леса и широкое поле медленно окрашивались алым. Солнце уже кренилось к горизонту. Весь день Латиф, стараясь не отставать, шел за неизвестным магом и к вечеру уже не чувствовал собственных ног от усталости. Его спутник шел быстро, не сбавляя темпа, и выглядел бодрым и отстраненным. В середине дня Латиф робко намекнул, что неплохо бы передохнуть и поесть, и незнакомец, к величайшему удивлению Латифа, согласился.       Они разместились под раскидистым каштаном возле узкого ледяного ручья, мирно журчащего и навевающего сонливость. Маг снял мешочек с пояса и на глазах не привыкшего к волшебству Латифа увеличил его до размера заплечного мешка, подтверждая тем самым теорию о том, что кошель зачарован. Не спеша маг извлекал из мешка хлеб и головку сыра, жестяную банку бобов, бутылку вина и пару копченых куриных ножек.       «Что бы там ни грозило, — подумал Латиф, — помирать лучше сытым!»       Второй день подряд ему до странности везло наполнить желудок хорошей едой. Ел он по привычке быстро и громко, искоса видя, что его спутник одобрительно улыбается, словно понимая такой аппетит и рвение.       — Куда ты направишься, воришка? — пригубив вина из плетеной бутыли, спросил его маг.       — Не называй меня так, у меня есть имя, — с набитым ртом пробубнил Латиф.       — Ну, ты же воришка, — лукаво улыбнулся маг.       — Тогда мне как тебя называть? Бродяга? Выскочка? Странный странник? Птицевод? — ощерился Латиф.       Но маг расхохотался так громко и искренне, что злость, вспыхнувшая было в Латифе, тут же сменилась ребячливостью.       — Туше, — смеялся маг. — Ты прав, прости, мне не следовало судить тебя по одному поступку, — он откинулся на ствол дерева и сделал еще один большой глоток из бутыли. — Знаешь, я в детстве тоже жил в большой нужде...       — Тоже были воришкой? — покачал головой Латиф, вгрызаясь в окорок.       — Нет, — усмехнулся маг. — Но мне доводилось брать чужое. Бродяга... — задумчиво произнес он. — Как меня только не называли, но нет, так, пожалуй, не стоит, — в его голосе прозвучала тоска, и Латиф, ненадолго перестав жевать, спросил:       — А как мне тогда вас называть?       — Гарри, — миролюбиво представился маг. — Зови меня Гарри. Как видишь, ничего впечатляющего, — он подтянул поближе к себе мешок и стал собирать вещи, укладывая в него остатки сыра и недопитое вино. — Надо идти, Латиф. Скоро закат, мы должны успеть до захода солнца.       Латиф спешно дожевывал, наблюдая, как Гарри, отряхнув свою мантию, идет к ручью и, зачерпнув ладонями воду, умывается. Он скинул капюшон и провел влажными руками по волосам, что буйными вихрами торчали в разные стороны, прошелся ладонью сзади по шее и напоследок зачерпнул воды и немного попил из ледяного ручья. В каждом его движении, в каждом жесте и слове была сила и уверенность, он выглядел как воин, и хотя мантия скрывала очертания его фигуры, но широкий разворот плеч, крупные ладони, неутомимые ноги говорили и о физической силе, о статности и мощи. От Гарри исходили неуловимые колебания магии, природной, словно он был весь из нее соткан. Латиф встречал на своем пути волшебников и волшебниц, но все они чаще всего были средней руки, лишь изредка случалось ему столкнуться с кем-то по-настоящему впечатляющим. Конечно, в тех местах, где он бывал, в том мире, где обитали такие, как Латиф, почитай, за чудо повстречать кого-то посерьезней обычных деревенских ворожей или целителей. В тавернах и кабаках не редкостью были темные маги, и порой сильные, но они всегда таились, да и выглядели под стать обстановке. Латиф встречал и оборотней, и падших вейл, но никогда вблизи не видел по-настоящему сильного светлого мага, элиту, аристократов, столичных воротил или истинных лекарей и зельеваров. Но даже имея очень поверхностное представление о том, как должен выглядеть и ощущаться настоящий волшебник, Латиф не сомневался сейчас в том, что Гарри, этот странный бродяга — истинный маг, сильнейший, породистый и наверняка скрывающийся от правосудия и министерства. Иначе как объяснить все эти странности? Ведь такой, как он, явно должен был бы жить где-нибудь в Лондоне. Сидеть в вычурном глубоком кресле, наподобие того, что как-то видел Латиф в одном доме, куда нанялся на лето подстригать газон и розовые кусты. Такие люди обычно сидят у камина, читают романы, пьют дорогие вина из хрусталя, а не из плетеных бурдюков, облокотившись о дерево. Весь образ Гарри был будто неуместен здесь, и в то же время ничто в его поведении не вызывало сомнения в том, что он привычен к такой жизни, к скитаниям, к быту под открытым небом. Что же произошло с этим человеком, что привело его в эти леса и отчего он так дьявольски спокоен и равнодушен ко всему?       Латиф обгрыз и обсосал все куриные косточки, доведя их почти до первозданной белизны и гладкости, и сыто улыбнулся миру вокруг. Голубое небо, вечернее солнце, тихая чистая вода, вдали ветряные мельницы едва-едва двигали широкими лопастями, ещё зеленая трава и вода в ручье розовая от заката, нежная-нежная. Парнишка потянулся и подумал, что, возможно, и Гарри именно поэтому здесь. Может, он тоже влюблен в жизнь, в ее простую красоту, в эти цвета свободы, может, именно это он искал и нашел для себя в лесах, в шумных стройных кронах и шепоте ржи с полей...       Раскатистый громкий крик пронзил тишину опушки. Гарри и Латиф одновременно подняли лица к небу. В середине поля, стремительно приближаясь к ним, летел сокол. Алые лучи ярко раскрашивали его перья. Словно в огне поднимались и опускались большие прекрасные крылья. Гарри скинул капюшон и вытянул вперед правую руку, и Латиф заметил, как тут же потеплел его взгляд, как губы, чуть окрашенные вином, растянулись в улыбке, преображая строгое лицо.       — Фалко*, — благоговейно, невероятно нежно поприветствовал свою птицу Гарри.       Но тут же, стоило ему чуть вглядеться ввысь, по его лицу пробежала тень. Латиф повернул голову, тоже всматриваясь в небо и парящего уже близко сокола. Тот летел немного кренясь на левый бок, и крылья не в такт, неестественно трепыхались в воздухе. Он спланировал к Гарри, вцепляясь когтистыми лапами в вытянутую к нему, подготовленную руку, но не смежил крылья, а беспокойно хлопал ими, то и дело задевая хозяина по лицу. Сокол впился когтями в предплечье Гарри, и Латиф поморщился, видя, как тут же на руке у того появляются кровавые отметины и росчерки ссадин.       — Фалко, Фалко, — в голосе Гарри была неподдельная тревога и страх. Он погладил мечущуюся птицу по маленькой головке и ловким движением накинул на нее кожаную маску-клобучок**, закрывающую птице глаза. Сокол сильнее впился лапами в руку и опустил крылья, покорно замирая в умелых руках. Гарри тут же аккуратно раскрыл левое крыло, белоснежное оперение разошлось искристой гармошкой.       — Проклятье! — выругался маг. — Фалко, малыш, — он отпустил крыло птицы и скривился, будто от нестерпимой боли.       — Что? Что с ним? — подал голос Латиф. Он понял, что птица нездорова, и что Гарри этим очень встревожен.       — Он, кажется, вывихнул крыло, — резко ответил тот. — Собирайся, живо! — прикрикнул он на Латифа. — Нам нужно успеть на постоялый двор, — как отрезал, скомандовал Гарри и стал пробираться сквозь деревья к дороге, ведущей к городу.       Латиф схватил позабытый в спешке мешок Гарри, поражаясь, что тот даже не подумал о том, что Латиф мог бы запросто заграбастать сейчас из него все что угодно, пользуясь замешательством владельца, но решил не рисковать, да и расстраивать этого человека, так сильно переживающего боль всего лишь какой-то птицы, не хотелось. За те мгновения, что Латиф наблюдал за Гарри, он понял, что не может быть плохим или жестоким человек, так искренне сострадающий живому существу, неразумной пернатой твари, слегка повредившей крыло. Эка невидаль, задеть оперение на охоте! Но нет же. Боль, плескавшаяся в глазах Гарри, была натуральной, огромной и живой, словно это он сам сломал руку, словно это его жгла паника и непонимание, а не глупую птицу, словно этот сокол был самым дорогим для него существом на свете. Разве может такой человек быть дурным и опасным?       Латиф вприпрыжку побежал следом за магом и раненой птицей, издали слыша, как мужчина нежно нашептывает что-то соколу, утешает и успокаивает его, без конца поглаживая мягкое оперение на круглой грудке. Он слышал лишь обрывки фраз, но и этого было довольно, чтобы понять, как сильно Гарри привязан к птице.       — Фалко, мой славный... Бесстрашный... Я же говорил... Мой дорогой... Задира... Потерпи, мой хороший...       От этого ласкового тона, от доброты и сердечности слов у Латифа защипало в глазах. Так глупо. Он вдруг вспомнил мать. Годами он старался загнать эти воспоминания в самые далекие глубины сознания, но вот вдруг... этот тихий вкрадчивый голос, эта ласковая сила и забота в каждом слоге, этот сладкий яд сострадания и живого человеческого участия всколыхнули в памяти все сокровенные кусочки прошлого.       Мама. Скатерть в синий цветочек, корзина фруктов: «Фифи, не бери ягод до обеда, испортишь аппетит», — и теплая, мягкая рука, запах... Так пахнет только мама — свежесть, трава, молоко и сон днем, соль на коже у самой груди. Красный рубин на пальце, рука тянется к ягодам и уже не ясно, где ягода, а где алый камень. Сок малины на языке: «Только одну, Фифи, а то не будешь есть суп, я тебя знаю». Шелест платья и занавесок смешиваются меж собой, а за окном тихо, и только скрип качелей, Латиф знал, что они выкрашены в фиолетовый цвет, мамин любимый...       — Латиф, скорее! — услышал он голос Гарри и вынырнул из нежданных воспоминаний. — Вон уже городские ворота. Бегом, бегом!       Гарри побежал, капюшон с его головы слетел, и красные полосы солнечных лучей ластились к его черным волосам, как огненные ленты. Латиф еле поспевал следом, волоча на спине тяжелый мешок и то и дело спотыкаясь о валуны. В самую первую попавшуюся таверну они ввалились совершенно взмыленные, и Латиф еще долго не мог отдышаться и разогнуться от острой боли в боку, вызванной бегом, но краем глаза наблюдал, как очень быстро и по-деловому Гарри выбрал комнату, заплатил даже больше, чем было нужно, что-то шепнул хозяину таверны на ухо и, кивнув Латифу, стал быстро подниматься на второй этаж. В недоумении мальчишка поплелся следом, желая только вернуть Гарри мешок и напомнить, что тот обещал его отпустить, ну и еще, может, склянчить немного монет...       Едва дверь за ними захлопнулась, Латиф скинул тяжелый, терзающий его плечи узкими лямками мешок и огляделся. Большая комната со всем необходимым и, главное, с огромной мягкой постелью, показавшейся Латифу просто роскошной. Пахло свежим бельем и цветами, что стояли в вазе на небольшом круглом столике. Чисто, уютно, красота. По бокам было две двери, одна в ванную — от мыслей о теплой чистой воде у Латифа заломило все тело, а вторая, видимо, в еще одну комнату.       Пока парень осматривался, Гарри ссадил с руки сокола, устраивая его на спинке стула и скинул свою мантию.       — Послушай, — спешно развернулся он к Латифу и заговорил быстро, строго, словно отчеканивая каждое слово. — Я помню, что обещал тебя отпустить, но сегодня тебе придется остаться здесь.       Латиф тут же скривился и попятился. Он всем своим естеством чувствовал подвох и неприятную горечь, растекающуюся в груди. Ему было не по себе и очень-очень хотелось уйти. Но Гарри словно и не замечал этой откровенной реакции мальчишки.       — Времени у меня почти нет, так что слушай и запоминай. Запоминай хорошенько, — он грозно посмотрел Латифу прямо в его перепуганные глаза. — Сейчас ты пойдешь в ту комнату, — Гарри кивком указал на вторую чуть приоткрытую дверь, — и пробудешь в ней ровно два часа, а спустя это время ты вновь выйдешь сюда, — он сверил мальчишку глазами, и тот словно потерял волю под этим пронзительным взглядом, полном тревоги и затаенного отчаянья. — Здесь будет человек, и ты сделаешь всё, что он попросит. Всё, слышишь меня? — Гарри подошел вплотную и взял Латифа за предплечье. — Абсолютно всё!       — Вот еще, — попытался выдернуть руку из захвата Латиф. — Не буду я ничего делать для не пойми кого!       — Будешь, — властно сжал несчастную ручонку Гарри. — Тем более, — тон его вдруг смягчился, и он окинул странным взглядом меховую накидку, что все еще была на парне, — тем более, я думаю, что вы с ним уже знакомы каким-то образом.       Латиф потупился. Он не понимал, что происходит, не понимал этого спешного волнения, не понимал, что от него хотят, да и не старался понять. Все внутри него кричало: «Бежать!»       — Я сейчас уйду, — тем временем продолжал возбужденно говорить Гарри. — Меня не будет всю ночь. Прошу тебя, — он снова сжал руку Латифа и посмотрел ему в глаза, но на этот раз не яростно, не пытаясь подчинить, а искренне просяще, почти умоляя, — я прошу тебя, Латиф, останься и помоги нам. Ему. Помоги тому, кого встретишь в этой комнате через два часа. Если сделаешь то, о чем прошу, я заплачу тебе. Много. Слышишь, Латиф? Я дам тебе денег сколько попросишь. — Гарри выжидающе замер, но был весь в напряжении, странно подрагивал и постоянно поглядывал на часы, что мерно тикали на стене.       — А если я откажусь? — промямлил Латиф, вновь робко пытаясь высвободить руку.       Гарри отпустил его предплечье и отошел к подоконнику. С полминуты он молчал, глядя в распахнутое настежь окно, где на горизонте видна была тонкая алая полоса заката.       — Если ты сбежишь, я найду тебя и убью, — ледяным тоном произнес Гарри и сел на карниз, свешивая ноги наружу.       Латиф замер, чего-то похожего он и боялся. Ловушка захлопнулась. Он ни секунды не сомневался, что этот странный, но совершенно точно сильный маг исполнит свое обещание.       — Тебе решать, — через плечо посмотрел на него Гарри. — Останешься — озолочу. Уйдешь — уничтожу, — и он с легкой грацией степного кота выпрыгнул из окна, Латиф даже не успел моргнуть.       Солнце село, за окном сгустились сумерки. Латиф шмыгнул в свою комнату и заперся на засов. Ему было страшно и тоскливо. Вот же дернул черт! Попал в передрягу. В его спальне тоже стояла широкая кровать, но сама комната была поменьше, и в ней не было цветов и других украшений. «Комната для прислуги», — додумался Латиф и сел на кровать. Она мягко прогнулась под его весом.       — Чтоб я так жил! — охнул от неожиданности Латиф и бухнулся на спину, раскинув руки. — Ну, хоть посплю на мягком.       Из открытого окна со стороны леса послышался протяжный вой. Латиф поежился.       — Нет, лучше уж тут.       Он подошел к окну и закрыл створки. Тихо, тепло, мягко постелено, чего, собственно, бояться? Два часа. Ну что ж, два так два. В конце концов, может, и обойдется, может, еще и впрямь денег дадут, а пока можно и вздремнуть. Латиф снова растянулся на постели, подгребая под себя подушку, взбитую и белоснежную, как облако. Красота! Глаза тут же стали слипаться, и парнишка широко и сладко зевнул...       Из смежной комнаты послышался человеческий стон. Стон боли, и тут же шорох, неровные шаги, скрипнула половица и вновь словно всхлип и будто болезненное шипение сквозь зубы. Латиф проснулся, дрогнул и сел в постели, прислушиваясь к каждому шороху. Страх и любопытство разрывали его надвое. В соседней комнате кто-то был... кто-то, для кого он, Латиф, должен был по приказу Гарри сделать всё, всё что угодно.       Сердце в панике стучало в висках, кровь словно вскипела, Латиф спрыгнул с кровати и подошел к двери, за ней было тихо. Любопытство победило, и Латиф, шумно выдохнув, щелкнул засовом двери.