Рассказать тебе, как в полнолуние ночь длинна, как в ночи очертелово воется на луну, и я пью эту лунность из лужи — до дна, до дна — и в своё отражение смею (не) заглянуть. Как оно улыбается мутно-щербатым ртом — не понять, это я там серебряно-лунно-бел? Рассказать... Не о том, мой хороший, всё не о том. Расскажу, как поётся и воется о тебе...
Элиот
В большой комнате, куда настороженно вышел Латиф, царил полумрак. Лишь несколько свечей теплым мерцанием рассеивали тьму спальни. Тени причудливо извивались на стенах, словно танцуя и придавая всей обстановке еще больше мрачной загадочности. Латиф огляделся. Первое, что бросилось ему в глаза, это то, что нигде не было птицы. Вещмешок, сброшенный им же на пол, был раскрыт, а на спинке стула висела чья-то одежда. На небольшом столике, где тлела свеча, лежал развернутый лист пергамента. В комнате было пусто, ни души, и Латиф уже было подумал, что все звуки и шорохи ему померещились спросонья, но тут он услышал плеск воды в ванной и понял, что ночной гость, видимо, там. Не зная, как поступить и что ему делать, Латиф несколько раз прошелся по комнате туда-сюда, размышляя, не постучать ли ему в дверь душевой, чтобы обозначить свое присутствие, но так и не решился. Он подошел к столу и вгляделся в развернутый пергамент. Медленно, по слогам, он стал вчитываться в округлые буквы. «Любовь моя, я ненавижу ночь и томлюсь в ней. Все мои мысли, даже те, что укрыты сознанием зверя, все о тебе. Я не потерял надежды, и ты не теряй её. Я помню каждый твой поцелуй, каждое слово...» Резкий звук скрипнувшей половицы заставил Латифа вздрогнуть и обернуться. — Чужие письма читать нехорошо, — услышал он мелодичный голос и тут же раскрыл рот от удивления. В дверном проеме ванной комнаты в одном полотенце, укрывающем бедра, стоял тот самый незнакомец, которого повстречал Латиф прошлой ночью в лесу. Не было никаких сомнений, это именно тот человек! Высокий, стройный, белоснежные волосы, влажные после душа, струились чуть ниже плеч, и сам он весь был словно выбеленный, мраморный блеск лился будто изнутри этого совершенного тела и ослеплял. Весь гладкий, точеный, от нежного изгиба шеи до аккуратных пальцев ног — совершенство. Единственное слово, которое успел подумать Латиф, это «Прекрасен!» Стоящий напротив него человек был прекрасен, так хорош собой, что отключался разум и периферийное зрение, и хотелось пожирать его глазами, впитать в себя как губка эту абсолютную красоту. Латиф даже девчонок таких не встречал, а уж мужчин и подавно. Абрис его губ был словно вычерчен алым карандашом на белом холсте, глаза-льдинки, веер светлых ресниц, лукавый прищур, скулы-ножи. Дух захватывало. Такое лицо Латиф не видел никогда — незабываемое! «Живет же такая красота на свете...» — Латиф прижал руку к груди и шумно сглотнул. — Здравствуй, — тем временем небесное видение сделало несколько шагов навстречу и изучающе всмотрелось в застывшее лицо Латифа. — Я тебя знаю, — надменный изгиб бровей сделал прекрасное лицо просто ослепительным. — Ты мальчишка из леса, — констатировал чудесный незнакомец и, удовлетворившись этой скудной информацией, отвернулся. Латиф по-прежнему стоял истуканом, и только глаза его жили, неотрывно следя за каждым движением мужчины. Когда тот подошел к стулу с одеждой и небрежно скинул с бедер полотенце, Латиф поперхнулся и вдохнул воздух носом так шумно, что вновь заработал надменный скользящий взгляд. Щеки Латифа полыхнули огнем, он не мог оторвать глаз от ровной спины, от нити позвонков, от крыльев-лопаток, от жемчужных капель воды, в которых играл отблеск свечей, и они влажными дорожками бежали с неподсушенных волос вдоль всей идеальной спины в ложбинку между ягодиц. Латиф был юн и еще не знал физической близости. Он не был глух к потребностям своей плоти, но никогда еще не сходил с ума от желания. Никогда не понимал, отчего так порой безумно себя ведут влюбленные парочки, будто все их естество только и предназначено для Этого! Но сейчас, в эту минуту, он поймал себя на губительной мысли, что точно отдал бы свою руку на отсечение, лишь бы было позволено провести ладонью по этой спине, стереть влагу и, о боги святые вседержители, опустить пальцы на прекрасные ягодицы, сжать их, почувствовать, такие ли они твердые, какими кажутся? Глаза заволокло пеленой, а сердце заколотилось быстро-быстро. Вся сладость, неуловимые порой виденья его юношеских снов вдруг обрели четкость и конкретные формы, наполнили рот слюной, а чресла желанием, и когда незнакомец слегка нагнулся, пропуская ногу в штанину брюк, Латиф издал совершенно неприличный звук, в тишине комнаты прозвучавший особенно пошло и громко. Латиф всегда мерил свою жизнь днями — не загадывал дальше следующего утра, жил сиюсекундно. Он никогда не думал о любви и нежности, не искал, не звал ее, но сейчас все его юное тело вдруг загорелось огнем, и так жалостливо, сладенько засосало под ложечкой, так затомилось чем-то неизведанным доселе, непонятным. Мужчина неловко одевался, пытаясь одной рукой подтянуть брюки на бедра, но выходило плохо, и только тут Латиф заметил, что левая рука у того свисает безжизненной плетью, а на плече наливается перламутровый кровоподтек. Латифа словно обдало холодной водой, он не успевал за быстрым бегом собственных мыслей, хаотично носящихся в голове. Стон боли — ему не померещилось тогда. «Помоги нам. Ему. Сделай все что угодно...» Обрывки фраз стали складываться во вполне не абстрактную ясность. Латиф понял, что он здесь за этим, Гарри заставил его в эту ночь быть рядом с этим человеком, чтобы помочь, помочь тому с раной. — Вы ранены, — глухо и отчего-то тихо подал голос Латиф. — Ты наблюдателен, — едко усмехнулся незнакомец и повернулся к Латифу лицом. — Умеешь врачевать? Знаешь что-то о таких травмах? — тон его был язвительный, и было ясно, что он не ждет положительного ответа. И тем отраднее было увидеть его неподдельное удивление, когда Латиф, сделав шаг вперед, сказал: — Да, я кое-что умею. Я думаю, что мог бы вам помочь, — и он медленно, словно пугливая мышь, стал приближаться к незнакомцу. Латиф не врал, он правда умел вправлять вывихи, обрабатывать раны и ссадины, извлекать стекла и другие засевшие неприятные предметы из плоти. Живя на улице, волей-неволей быстро учишься таким вещам, иначе верная гибель. Каждый раз, когда судьба заносила Латифа к монахиням, а такое случалось нередко — блаженные матроны никогда не отказывали мальчишке в приюте и тарелке горячего супа — он всегда старался у них попутно обучиться чему-то полезному для себя. Так он овладел искусством шитья, а также мог без труда приготовить недурной обед, он умел заниматься прополкой сада и огородничеством, разбирался в травах и плодах, ну и, конечно, не обошла его интерес стороной и наука знахарства и врачевания. Монахини многому его научили, и он знал, как сделать компресс, чтобы быстро снять отек, какое разнотравье приложить к ране, чтобы та не загноилась, как хоть немного обезболить, как вправить кость и как фиксировать переломы. Сейчас все эти знания вспыхнули в нем с небывалой силой, и на первый план вышло желание помочь этому человеку, избавить его от страданий, что причиняло вывихнутое плечо, и, может, хоть так отблагодарить за чудесный дар, что сделал тот Латифу прошлой ночью. — Как твое имя? — смерил его взглядом мужчина и, придерживая травмированную руку, сел на стул, вытягивая бесконечно длинные ноги вперед. — Латиф, сэр, — робко улыбнулся юноша, — Латиф Каде. — И что ты тут делаешь, Латиф Каде? — буравил его глазами мужчина. Взгляд его был тяжелый, недовольный, за радужкой плескалась боль. Латиф всегда столбенел, когда на него так смотрели. Беспокойство и напряжение так и витало в воздухе, и они оба дышали им — Латиф нервно и часто, незнакомец глубоко и бесшумно. — Я шел вместе с Гарри, — стал объясняться Латиф и глупо запнулся. — Он меня тут оставил и велел сделать для вас все, что потребуется, — полыхнул он снова щеками и сжал руки в замок. — Гарри... — На минуту повисла гнетущая тишина. Мужчина на стуле отвернулся и нахмурил свои дивные брови, по его лицу пробежала тень, и он беззвучно, одними губами, повторил: — Гарри... —Он… — Латиф больше не мог выносить этого молчания и ломкой позы незнакомца, почему-то он вдруг стал казаться таким уязвимым и несчастным, что Латиф поспешил разрушить этот тяжкий миг. — Он отчего-то знал, что мы с вами уже встречались и, возможно, поэтому доверился мне. — Доверился?! Тебе?!! — мужчина прыснул и закатил глаза, но тут же перестал глумиться и сел ровно, словно опомнившись. — Прости, я совсем забыл приличия. Я мало говорю с людьми и, видимо, уже потерял навык, — он вновь улыбнулся. — Думаю, Гарри узнал свою мантию на тебе, — глаза его заискрились озорством, словно у ребенка, наслаждающегося удавшейся шалостью. — Представляю… — взгляд его стал мечтательный и теплый, улыбка все еще тлела на губах, делая весь его облик нежным и добрым. — Ну что ж... — не переставая улыбаться, незнакомец подошел к Латифу и протянул руку. — Меня зовут Драко, и я надеюсь, ты и впрямь сможешь мне помочь. Раз уж Гарри доверился тебе, то и я не стану отказываться. Латиф с удивлением наблюдал все эти скорые, молниеносные перемены как в лице, так и в поведении мужчины. Он был словно кнут с серебристой рукоятью, и с каждым движением хлысты его настроения меняли свою форму и направление. Латиф робко пожал изящную кисть, ему редко выдавался случай пожать чью-то руку, с такими, как он, обычно не церемонились — много чести. Он чуть сжал длинные пальцы и почувствовал, как от этого самого обычного касания внутри вновь разлилось томление. Этот человек сбил ему все мысли, ошеломил, сшиб с ног, как вихрь, как метель, как порыв ледяного ветра. — Сядьте на кровать, — набрался смелости Латиф. — Это будет быстро, но больно. Сожмите что-нибудь в руке и закройте глаза. — Ты это уже делал? — сел Драко на кровать и сжал в правой здоровой руке покрывало. — Делал, — кивнул Латиф и подошел к кровати, пристраиваясь удобнее к левой руке мужчины. — Постой, — Латиф замер и резко отдернул руки, а Драко встал и, порывшись в мешке, извлек из него серебряную флягу. Латиф успел разглядеть блеснувший изумруд, чеканный узор и вензель D.L.M. — красивая вещь, под стать владельцу. Драко тем временем сел обратно на кровать и, откупорив флягу, сделал несколько больших глотков. Шумно выдохнув крепкими спиртовыми парами, он сжал в правой руке флягу, закрыл глаза и сказал: — Вот теперь давай. Латиф уперся коленом в каркас кровати, размял пальцы и, без предупреждения обхватив часть спины и руку Драко, быстро выровнял ее под нужным углом и резко дернул. Раздался хруст и глухое протяжное мычание сквозь сжатые зубы. Драко рухнул тут же на постель, обхватывая больное плечо. На висках у него проступили капельки пота, а на щеках появились красные пятна. Латиф уложил его на постель ровнее и укрыл пледом. — Не шевелитесь пока, — он видел, как тот морщится от боли и сдерживает стон, кусая свои прекрасные губы, но даже гримаса дикой боли не испортила его красоты. Латиф тряхнул головой и посмотрел на уже начавшее синеть место ушиба. — Надо снять отек, — сам себе сказал Латиф. — В поле у ворот я видел нужные травы. Схожу принесу. Сделаем вам компресс, и станет легче. Драко не отвечал, он подобрал колени к животу и вперился глазами в одну точку. Латифу показалось, что тот смотрит на столик, где лежал пергамент с чьим-то письмом. — Я быстро, — пообещал Латиф и, еще раз поправив плед, молнией кинулся к выходу. Сырой воздух наполнил грудь и прочистил легкие и мозги. Было темно, но у самых ворот виднелось несколько тусклых фонарей. Латиф поспешил к городской стене. В поле шелестела еще не убранная рожь, то тут, то там мелькали желтые огоньки светляков. Для Латифа эта картина была привычной и родной, она успокаивала и умиротворяла. Легкий ветерок освежил горячий лоб, и только тут, за стенами, вдали от шума и тревог таверны, один на один с собой и миром, Латиф смог начать думать связно. Разорванные белые клочья тумана вились у ног, он стал спешно искать полезные травы, бесшумно скользя вдоль старых каменных укреплений города. Левейник, крапива, подорожник, цветок заира — он умело срывал нужные стебли и бережно укладывал их в широкий рукав мантии. Простые и знакомые действия внесли порядок в ход его мыслей. Он думал о Гарри, о его просьбе и внезапном исчезновении, и он думал о Драко, о его небывалой красоте, о прекрасном надменном лице, о своих странных чувствах, что вызвал в нем этот человек, а еще он думал о том письме, что не дочитал, о нежных словах и тоске, что скрывались за ними. История не складывалась в одну картинку, он что-то упускал, что-то очевидное и важное, но сейчас не мог понять что, не мог сосредоточиться. Слишком много всего произошло, слишком все было невероятно и волнительно. Латиф перебирал все события последних суток, и голова шла кругом, он чувствовал себя как герой какой-то баллады, столкнувшийся на своем пути с чем-то неописуемым. Набрав полные рукава трав, он разогнулся и пошел вновь вдоль стены обратно в город. На горизонте в свете полной луны, огромной и сверкающей в синеве этой ночи, он увидел четкий силуэт крупного волка. Внутри все вмиг похолодело, и Латиф побежал. Он был уже в нескольких метрах от ворот, когда услышал позади себя протяжный волчий вой, и черная тень мелькнула на фоне блюдца луны. Латиф бежал и бежал, подгоняемый страхом и дрожью, бежал к свету фонарей, к шуму из таверны. Этот вой пронзил его словно меч, Латифа охватил страх, и хотелось скорее вернуться к людям, увидеть простых женщин и мужчин, занятых обычными делами, и почувствовать уже наконец-то твердую землю под ногами. В таверну он влетел, словно за ним гнались черти, на бегу кивнув хозяину, шумно поднялся на второй этаж. В комнате было так же тихо, как и тогда, когда Латиф ее покинул. Огонь свечей дрожал от легких потоков воздуха, льющихся через открытое настежь окно, что было странно, так как Латиф помнил, что точно закрывал его вечером. Драко лежал на постели, откинув покрывало, его кожа была покрыта мурашками, волосы рассыпались по подушке жемчужным ожерельем. Латиф вновь затаил дыхание, цепенея у изножья кровати. Казалось, что даже воздух звенел вокруг Драко, дрожал тонкими колокольчиками, укачивая на волнах сна. Латифу даже померещился аромат цветов. «Морок, — суеверно подумал он. — Это точно морок». Скинув с себя мантию, он решил, что наилучшее средство от ворожбы — это работа. Разместившись на подоконнике, он зажег еще несколько свечей и стал растирать бесшумно и выверено все травы, что насобирал в поле. Он смочил их для вязкости жидкостью из фляжки Драко, что так и лежала подле того на одеяле. Попутно Латиф еще раз оглядел ее со всех сторон и даже понюхал содержимое — судя по всему, виски. Работа спорилась, за нехитрыми приготовлениями Латиф и не заметил, как прошло несколько спокойных, бесшумных часов. Драко спал глубоким сном, не шевелясь, почти как статуя, только грудь вздымалась, обозначая его дыхание, и губы, эти чертовы губы чуть приоткрылись. Обычно спящие люди меняются в лице, их контуры оплывают, очертания размываются, но Драко, Драко оставался таким, как и был — тонкий стилет, острый, режущий, блистательный. Латиф старался не смотреть в его сторону... Несколько свечей с шипением догорели, когда он закончил приготовление мази, вложив ее в лоскут, что оторвал от собственной рубахи — рыться в чужих вещах Латиф побоялся, да и вещи там наверняка такие, что рвать их не поднялась бы рука. С готовым компрессом он подошел к постели и склонился над Драко, прикладывая к нему прохладное снадобье. Тот вздрогнул, нервно передернул плечом, ресницы задрожали, и он открыл глаза. — Тш-ш-ш, — мягко, успокаивающе зашептал Латиф. — Это лекарство от отека. Не шевелитесь, скоро станет легче. Драко молча прикрыл глаза, соглашаясь, и остался лежать неподвижно. Латиф растер немного вязкой мази по кровоподтеку и оставил узелок с травами лежать на месте ушиба. Драко вновь открыл глаза и посмотрел на него в упор с такой тоской и надеждой, что сердце юноши сжалось сочувствием. — Сейчас пройдет, — улыбнулся он. — Скажи... — Драко не отрывал глаз от Латифа, — скажи ему, что сегодня я не успел, — он облизал пересохшие губы. — И еще скажи, что я тоже. Передай ему, что Я ТОЖЕ, — глаза его блеснули, словно от незваной влаги, и он, поморщившись, отвернулся. — Сейчас иди к себе, Латиф, — уже ровным голосом обратился Драко к юноше. — Спасибо тебе за все. Ступай. Ступай к себе. Латиф замялся, но не посмел ослушаться. Не стал расспрашивать и уточнять. Он и без того понял, что эти слова он должен был передать Гарри, что бы они не значили. И он передаст. Обязательно передаст. Часы щелкнули стрелками, когда Латиф зашел в свою комнату и устало сел на кровать. До рассвета оставалась пара часов, нужно было поспать... Но даже во сне он будто все еще стоял у постели прекрасного мужчины, вглядывался в его безупречный стан и чарующие глаза, и свет лился из груди Латифа, наполняя его сон безбрежной негой и лучами первой любви.