Сокола взмах крыла

Быть мне влюблённым и быть нелюбимым, ищущим вечно и вечно идущим. Тихую песню поют пилигримы, музыка тянется в райские кущи... Джио Россо

      Такой ветреный день. Хоть гроза и миновала, но холод и влажность остались, пробирая путников до костей. Ветер, сильный, порывистый, подгонял запоздавшую осень, гнал сизые облака, клонил кроны деревьев к земле. Ветер выл в гротах, распугивая лесное зверье, крутил непривычными волнами реки и пузырил тяжелые подолы мантий. Ветер был везде — резкие порывы порой мешали вдохнуть, наполняя легкие с избытком. В такие моменты Латифу казалось, что он превратится в шар, готовый вот-вот лопнуть от натуги, или взлетит как воздушный змей и будет парить рядом с Фалко. Но, подобно хрупкой бумажной игрушке, что ниткой привязана к руке хозяина, Латиф чувствовал, что и он не смог бы сравняться с волшебным соколом, рассекающим ветер над его головой. Он тоже был привязан невидимой нитью к магу, идущему рядом, и в этом, пожалуй, они с Фалко были схожи.       Они оба, каждый по-своему, были связанны с Гарри — Фалко золотой вязью любви и магии, Латиф признательностью, уважением и... и тоже любовью, но не к самому Гарри Поттеру, нет.       Латиф понимал, что остается подле великого волшебника не из благоговения, не из-за почтения и желания быть полезным, хоть это тоже присутствовало в его намерениях, он был рядом, потому что знал: только оставшись с Гарри, только будучи ему не в тягость, он имел возможность находиться в непосредственной близости к Драко, мог что-то узнать о тайне его сущности, его и Гарри тоже. Этот клубок из нитей оплел их троих в эту ночь — от Латифа к Драко, от Драко к Гарри и от Гарри к Фалко тянулись стропы их странного союза. Паутина, настоящая паутина из новых и старых чувств, из загадок и пугливого молчания.       С момента, как они покинули место стоянки, собрали шатер и тронулись в путь, Гарри не сказал ни слова Латифу, да и тот не стремился нарушить это безмолвие. Слишком много всего свалилось на него разом. Слишком огромна была эта чужая тайна, эта странная колдовская жизнь, в которую так внезапно втиснулся Латиф. Он чувствовал себя третьим колесом, и все внутри него боролось, рвалось надвое. Он метался между желанием покинуть этих людей, оставить их во всей этой чуждой Латифу сказочной судьбе и робким стремлением быть ближе к тому, кто впервые так взволновал его душу. Все это было слишком, через край. Сам Гарри Поттер был его спутником, его покровителем — тут недолго и ума лишиться!       Для Латифа это было как если б он попал на страницы книги, оказавшись в старинной иллюстрации — красивой, интересной, ошеломляющей... но что он тут делал?! Что мог предложить такому человеку, как Гарри Поттер? Зачем тащиться за ним теперь, когда все раскрылось, когда он более чем когда-либо за последние несколько дней уверен, что не то что помощь, но даже просто одно его присутствие возле лишь прихоть, странный порыв человека, долго ведущего более чем скрытный образ жизни. До сегодняшней ночи Латиф и правда думал, что полезен, что он не даром ест хлеб Гарри, а скрашивает ему тяготы пути, что он может быть на посылках, прибирать где надо, присматривать за Фалко...       Фалко.       Теперь он совсем иначе смотрел на гордую птицу. Ее пронзительный крик разрывал душу Латифа, ему слышался отчаянный вопль в этих протяжных звуках, словно оттуда, из этого хрупкого тела кричал Драко, и к горлу Латифа подступал ком.       Мысли его путались. Подгоняемые порывами ветра, они кружились в голове, скакали от одного решения к другому. Уйти, бросить все. Ведь он тут точно не нужен. Кто вообще может быть нужен такому магу, как Гарри Поттер?! Уж точно не помойный крысеныш Латиф Каде. Но Драко...       Теперь все их встречи, начиная с самого первого того столкновения ночью в лесу, все виделось в другом свете. Он вспоминал все сказанные Драко слова, всю их тоску и обреченность — весь его вид, все, что он делал, как смотрел, все, абсолютно все кричало об одиночестве.       Латиф не знал ничего, никаких подробностей и деталей, но из того, что он понял, было ясно, что Гарри днем волен делать что захочет и лишь на закате обращается в Варга. Это означало, что Гарри мог, если пожелает, общаться с людьми, вести обычный образ жизни, ходить из города в город, быть в курсе событий и даже развлекаться. Латиф тут же припомнил, с какой детской непосредственной улыбкой смотрел балаганное представление Гарри Поттер на ярмарке. Драко же был лишен всего этого. Лишен самых простых вещей. Днем он был Фалко — безучастной хищной птицей, терзающей порой тушканчиков и мышей, а ночью был скрыт от людей либо лесом, либо стенами постоялых дворов.       Латиф шел след в след за Гарри Поттером уже полдня. Они направлялись в сторону ближайшего поселения. По памяти Латифа, то был ремесленный городок кузнецов, небольшой, но дружелюбный, он бывал там в начале лета. Всю дорогу Латиф думал. Казалось, что голова скоро лопнет от такого количества размышлений. Он пытался дополнить для себя уже узнанную историю.       Стало понятно, отчего Гарри, с его же слов, держится вдали от многолюдных мест и селений. Варгу нужен лес! Волк в городе опасное явление, опасное как для жителей, так и для самого волка. Такого шила в мешке не утаишь, и если сокол еще мог хоть как-то скрыться от недоброго или любопытного взгляда, то волк... Было ясно, что Варгу нужно было для собственной же безопасности быть подле лесов. Латиф кое-что знал о природе оборотней и анимагов и понимал, что ни то, ни другое не подходит под существование Гарри и Драко. Оба они точно не по своей воле принимали животный облик и точно не могли этому противостоять, но поскольку, как отметил Латиф, Варг обращался еженощно, версию с оборотнем можно было отметать, равно как и версию с анимагией в отношении Драко, ведь он явно тяготился такой жизнью. «Я сама печаль, Латиф, сама печаль...» — так и звучал печальный тихий голос в голове Латифа, перечеркивая в сотый раз за день все мысленные попытки сбежать от этих двоих. Нет. Не мог Латиф уйти. Не мог оставить Драко одного в ночи. Он чувствовал, интуитивно знал, что нужен ему, нужен как слуга, как компаньон, как лекарство от скуки. Да и сам Латиф при мысли, что больше никогда не увидит этого прекрасного человека, чувствовал, как душе становится тесно в теле. Словно что-то сжимало его внутри, спрессовывало, давило на грудь и сердце.       Он не мог ничего решить, не хотел, не в силах был разобраться во всем этом — в себе, в своих желаниях и опасениях, в своем отношении к Драко и к Гарри, и их истории, что он лишь слегка задел, но будто птичка, что запускает коготок в болото, увяз уже во всем этом по самую макушку, тонул и задыхался, не зная, что предпочесть для себя — вырваться или позволить этим густым водам сойтись над его головой?       Жизнь его, по-своему тихая и размеренная, не подготовила Латифа к таким решениям, к тому шквалу эмоций, что бурлил в нем. У него не было опыта в простых человеческих отношениях. Его никто никогда не любил, не жалел, не принимал как равного. У Латифа никогда не было друзей, не было учителей, не было ни одного человека, на кого бы он мог опереться, снискать поддержки или утешения. С малых лет он привык быть сам по себе, и до недавнего времени такой порядок вещей его устраивал. Все эти чувства, сердечность, такое было для других и находило лишь слабый отклик редкой благодарности в Латифе, когда кто-то проявлял к нему простое добродушие или порядочность. С него было довольно и этого, чтобы считать мир вокруг приветливым. Но теперь... Теперь что-то менялось внутри него, это что-то пульсировало в нем горячим комком неизвестного доселе чувства. Он хотел быть рядом, быть нужным, хотел помочь или просто обласкать своей робкой неуклюжей нежностью кого-то... кто в этом нуждался и не нуждался одновременно.       Фалко всегда был возле Гарри, Драко не выказывал попыток бежать, покинуть Варга. Нет. Латиф помнил, с каким трепетом Драко гладил черную густую шерсть огромного волка, как говорил с ним, словно с человеком, легко и по-свойски, даже шутливо. Он вспомнил тревогу Гарри, чуть ли не истеричный надрыв, когда Фалко поранился, помнил, как Гарри просил сделать все, все что потребуется, и как люто блестели его глаза, когда он угрожал Латифу в тот день, поняв, что тот может сбежать. И конечно, Латиф хорошо помнил эти странные письма, что оба, и Гарри, и Драко, так исступленно целовали, не зная, что Латиф наблюдает. А еще цветы и это запредельное любострастие во взгляде Драко, когда он окунул лицо в букет, словно и не в васильки, а в желанные шелковые пряди возлюбленного. Всего этого было довольно, чтобы даже такой, как Латиф, не знавший о любви ровным счетом ничего, даже он понял, что эти двое дышат друг другом.       Это была сама больная мысль в голове Латифа. Он понимал, что это до смешного нелепо, что он и впрямь смешон, чувствуя такое, но... Его просто жгло изнутри от мысли, что Драко любит Гарри. Любит, любит его! Что сердце его бьется ради него, что замирает оно каждый раз, слыша вой в лесу не от страха, а от страсти.       Убийственная мысль, губительная, непонятная. Неподготовленное сердце Латифа покрывалось мелкими трещинами от этих чувств, названия которых он не знал и не хотел знать, но было уже поздно. Он весь от кончиков пальцев до темечка был переполнен... ЭТИМ. И ЭТО болело, жгло, резало, тлело, томило, сочилось, скреблось, и впору бы и впрямь бежать, бежать без оглядки, но вместо этого Латиф упрямо шел следом за Гарри Поттером, превозмогая ветер, холод и свои сомнения, а над их головами парил как белоснежный ангел Фалко — то самое острое жало, что вошло в сердце Латифа Каде, и достать его — значит истечь кровью, а оставить — быть отравленным навсегда.       На горизонте появились очертания городской стены, и Гарри, чуть замедлив шаг, громко свистнул, призывая сокола к себе. Фалко камнем метнулся вниз и через пару секунд уже сидел на руке хозяина, все еще чуть подергивая крыльями.       Гарри остановился и обернулся к Латифу.       — Послушай, — сказал он, перекрикивая шум ветра. — Я знаю, что у тебя много вопросов. И я не смогу сейчас ответить на все. Мы не самая веселая компания, а может, где-то и опасная, и я пойму, если ты решишь уйти, Латиф. Обещаю, что не стану препятствовать тебе и, конечно, дам денег, чтобы ты мог перезимовать с комфортом. Я признателен тебе за все, что ты сделал для Фалко и для меня.       Латиф молчал, Гарри мялся на месте, словно решаясь.       — Но если... если ты хочешь, если все, что ты узнал, не отпугнуло тебя, я... я и Драко... мы хотели бы, чтоб ты остался, — Гарри посмотрел на Латифа, ожидая ответа и решения, но тот молчал. Ему было не по себе, он не знал, что ответить, ведь, что бы он ни решил, это меняло его судьбу, меняло все. Латиф ничего не говорил. Он хотел, чтобы все решили за него, чтобы дали подсказку, знак, как поступить, что выбрать — боль быть рядом или боль быть вдали?       — Я не знаю тебя, не знаю, кто ты и почему здесь оказался, не знаю твоего прошлого, но Драко... — Гарри посмотрел на сокола и вновь, вновь этот взгляд, эта бездна тоски плескалась там так сильно и откровенно, что Латиф зажмурился. Не видеть, только не видеть, не знать, не чувствовать, иначе он тоже, он тоже пропадет, упадет в эту бездну с концами. — Драко был так счастлив прошлой ночью, он написал мне, что ты скрасил ему часы одиночества... — голос Гарри дрогнул, и Латиф раскрыл глаза. Он не мог больше выносить это, не мог не жалеть Гарри Поттера, не мог не чувствовать, буквально осязать его горе. — Я завидую каждому мгновению, что ты рядом с ним, — тихо сказал Гарри, и Латиф сдался.       Сдался на волю судьбы, принял ее вместе с этими роковыми словами. Чужая любовь пленила его.       Гарри любил Драко, любил так, как Латиф не мог и помыслить, а он сам... он тоже любил Драко, и у него был шанс, крохотная шальная надежда узнать, что это такое — ТАК любить, быть рядом. Гарри не мог быть с Драко, но он-то, он, Латиф Каде, серая мышь лондонских канализаций, мелкий оборванец, он мог!       И яд растекся в юной душе, прошел жаркой волной по жилам, наполняя ярое сердце сладким вкусом первого греха.