Сокола взмах крыла

Время быстро бежит, и дошёл ты до нас Помни, перед рассветом решающий час Мы не будем сражаться, не ринемся в бой, Мне не нужен отважный, но мёртвый герой... Null De Mone

      Город, в который они прибыли, не был большим, но и не был совсем уж дремучим селеньем. У него имелся свой колорит, и было даже подобие достопримечательностей. Это место славилось своими кузнецами, литейным делом, могучими руками умелых мужчин, что передавали свои знания из поколения в поколение. Главная площадь и ратуша были обильно украшены разного вида орудиями, изготовленными именитыми в кузнечном деле предками ныне живущих горожан. Городок выглядел опрятно: узкие улочки, брусчатые дорожки, образцовые вывески, идеальная чистота пешеходных зон. Лавочки, таверны, кофейни, постоялые дворы — все было пронизано духом оружейного ремесла, везде украшением служили мечи и доспехи. А еще были музеи, галереи, сувенирная лавка, где любой желающий мог приобрести миниатюрные копии рыцарей или их бравых коней, мастерские, много-много мастерских и большая старинная библиотека в самом центре города. В нее-то и направился Гарри, стоило им разместиться в уютного вида гостинице, небольшой и явно семейной. Делами в ней управляла миловидная, но строгая дама, что при виде новых постояльцев деликатно, но въедливо расспросила их о том, откуда они и надолго ли, не испачкает ли птица покрытия стен, и не собираются ли они шуметь после десяти вечера. Получив, видимо, удовлетворившие ее ответы, она выдала Гарри ключи и на его вопрос о том, есть ли в городе библиотека или хранилище, быстро написала адрес на клочке бумаги и отточено любезно улыбнулась.       Комнат в номере ожидаемо было две. Они тоже были идеально прибраны и по-провинциальному пестры. Занавески с пышными розами и в тон покрывала, ажурный балдахин над кроватью и вазы с вылепленными по бокам цветами — местечковый прованс, обитель хозяйского помещичьего вкуса.       Гарри улыбнулся своим мыслям. За столько лет он много раз ловил себя на том, что смотрит на многое вокруг глазами Драко. Его вкус стал вкусом Гарри, заменительным вначале, но с годами вросшим в кожу предпочтением. Когда много и часто думаешь о том, как хоть чем-то порадовать дорогого человека, волей-неволей пропитываешься его взглядами и потребностями. Так и теперь Гарри точно знал, что вечером Драко, окинув взглядом здешний интерьер, бесспорно подумает о том, что это все так по-плебейски, так выскоблено, но кричаще и оттого безынтересно и, разумеется, безвкусно. В такие моменты Гарри не мог сдержать улыбки, он видел это худое лицо как наяву, то самое лицо, что так красноречиво реагировало на любое проявление угодливости и подобострастия, отвергая любую возможность терпимости к вкусам иным, чем свои собственные. Он был до ужаса заносчив, порой суждения Драко казались невероятно плоскими, в особенности когда тот принимался специально на людях бравировать ими, доводя иногда собеседника до гневного исступления, глупого озверения, и только Гарри понимал, что эта нарочитая поза всего лишь желание узнать человека получше, вскрыть сразу же его изъяны и истинную сущность. Это был метод Драко Малфоя в познании людей, метод просеивания через личное сито, и это работало. Истасканные фразы несчастных подопытных никогда не впечатляли его, Драко мог в два предложения заткнуть их за пояс и перевернуть все с ног на голову, оставляя противнику горькое послевкусие своей победы и раздражение. Иногда он так увлекался этими словесными баталиями, что переходил все границы дозволенного, и дело нередко начинало пахнуть дракой. Тогда уже Гарри прекращал восторженно наблюдать со стороны, пряча лукавые, полные обожания глаза в кромке бокала, и выступал миротворцем. У него тоже был дар, дар усмирять эту зазнавшуюся стихию. Касание руки, легкий кивок, улыбка, скольжение пальцев под белоснежной манжетой — Гарри действовал на Драко как Орфей, усмиряющий волны. Глаза, только что дымящиеся бурей, вмиг наполнялись штилем, тело расслаблялось под шершавыми пальцами, и Драко отступал, мягко склонив голову, словно в поклоне, но, конечно, всего лишь прощаясь с неумелым спорщиком. Магический мир и не подозревал, как был обязан Гарри Поттеру, сколько предотвратил он дуэлей одним этим своим подманжетным касанием. Но если ты любишь, по-настоящему любишь кого-то, то любишь и его тьму, а не только свет. Гарри любил в Драко все, любил любого, и тот любил в ответ. Любил всегда по-разному, противоречиво, но всегда без края. То ласково, словно утренний бриз, с такой нежностью слов и поцелуев, что Гарри переставал дышать, боясь спугнуть эту хрупкую бабочку, то любил как нож, как кулак — тесно, вглубь, с яростью и привкусом железа в слюне, то меланхолично и тихо, робко, когда Гарри мог часами пить его, словно лунный свет, под печальные ноктюрны Шопена. Драко был переменчив, прекрасен, правдив, и Гарри тонул в нем, тонул в их любви...       Латиф обошел комнату кругом и раскрыл створки окна.       — Закрой, пожалуйста, — услышал он голос Гарри. — Фалко останется здесь, и я не хочу, чтобы он вылетел, — пояснил он.       Латиф послушно захлопнул ставни, а Гарри стал извлекать из вещмешка сменную одежду и наскоро переодеваться. Он методично доставал брюки, теплый свитер, шарф, тетрадь — на пол скользнуло что-то, выпав из стянутого переплета, и Латиф подобрал небольшой тонкий квадратик, оказавшийся колдографией.       На изображении были Гарри и Драко. Латиф пристально вглядывался в юные лица — обоим не больше, чем сейчас ему самому. У Драко короткие волосы и не такой заострившийся профиль, Гарри смущенно улыбается, раз за разом с наслаждением прикрывая глаза, когда Драко с фотографии невинно чмокает его в щеку. Оба солнечные, счастливые. Не просто фотография — вся любовь, прелесть, очарование, весна.       Латиф смотрел и смотрел на прекрасные лица, и сердце его начинало глухо щемить. Он чувствовал непонятную боль, но довольно острую, и ощущение неправильности себя во всем этом смущало, делало все серым. Латиф зачарованно разглядывал тонкие губы Драко, складывающиеся в трубочку для такого милого поцелуя, и едва узнавал в этом озорном юноше нынешнего печального Фалко. Сердце щемило и щемило.       «Я страдаю», — подумал Латиф, впервые проанализировав свои чувства, и тут же замотал головой, желая отмахнуться от этой жалкой очевидности неразделенной любви.       Мягким движением Гарри вытянул колдографию из рук Латифа и тоже посмотрел на светящихся радостью юношей на ней.       — Это наша единственная фотография, — тихо сказал он. — Я тогда избегал камер и лишнего внимания... — досада рвалась из его слов, рвалась каждой буквой, такая ясная и четкая.       Гарри убрал фото обратно в тетрадь, а Латифу вдруг отчаянно захотелось забытья, перестать терзать себя и окунуться в искусственное забвение, приторное веселье — Латифу впервые в жизни захотелось напиться.       — Я пойду в город, — застегивая теплую куртку, сказал Гарри. — Хочу посетить здешнюю библиотеку и еще пару мест. Фалко останется в номере, а ты... — он вынул небольшой кошель из кармана и протянул его Латифу, — купи себе новую одежду, что-нибудь практичное и теплое, и погуляй немного. Мы пробудем тут пару дней, наверное, походи, посмотри город, но к вечеру вернись, пожалуйста, в гостиницу.       Латиф кивнул и взял мешочек с монетами — судя по его весу, было понятно, что Латифу отродясь не приходилось держать в руках столько денег. Ощущения были необычными и приятными. Предвкушение обновок и непустозвонной прогулки взбудоражило юношу. Он никогда еще не гулял просто так, бесцельно, не ища ночлега или наживы.       Выйдя из гостиницы, Латиф был очень взволнован. Можно пройтись по магазинам и не просто поглазеть, а купить что-то, можно потом перехватить где-нибудь сочный, начиненный мясом рогалик, можно купить каштаны в сиропе у лавочника на площади, они всегда там стоят, в любом городе, и всегда так аппетитно пахнут, но Латифу еще ни разу не доводилось их попробовать.       Парнишка перепрыгивал через квадратики тротуара и улыбался прохожим, открыто смотрел им в глаза и даже подмигнул смазливой продавщице газировки. Заветный кошелечек приятно грел карман и сжимающую его руку и, словно по волшебству, сделал вдруг Латифа равным всем прохожим. Он чувствовал себя беспечно, мечтательно шагал, представляя себя обычным пареньком, ну, вот, например, из этого красивого дома. Вот он идет привычной дорогой, может, он даже студент или начинающий астроном, кто знает? Главное, он свободен в своем решении куда идти и чем занять послеобеденный досуг.       Замелькали витрины магазинов готового платья и ателье, и Латиф, недолго размышляя, зашел в первый попавшийся, немного стесняясь с непривычки и досадуя на свой пока потрепанный вид, но это-то он сейчас поправит!       Выбор одежды оказался делом нелегким. Латифу нравилось все, глаза разбегались, а пальцы уже устали ощупывать ткани и кожу. Всего было так много. Он набрал целый ворох одежды, будто в лихорадке, скрылся в примерочной и только спустя час вышел, определившись. Кто бы сказал ему раньше, что примерять наряды так утомительно. Он и правда очень устал и запыхался.       В итоге Латиф приобрел две пары брюк, несколько рубашек, пару белья, свитер, куртку на меху, шапку и шарф и, главное, две пары отличных ботинок просто восхитительной выделки. Уже расплачиваясь, он вдруг заметил в витрине темно-бордовую легкую рубашку с тонким набивным рисунком. Нетрудно было представить, как пошел бы этот цвет и крой к смуглой коже Латифа, к его смоляным волосам и чайным глазам. Это был его цвет и фасон, и материал — вещь была очень красивой, роскошной и, конечно, дорогой, но Латиф вдруг представил, как вечером, возможно даже нынешним, он примет теплый душ, умастит свое тело чем-нибудь душистым, облачится в это великолепие, пригладит отросшие волосы и... встретит на закате Драко. Уже не оборванцем и слугой, но приятным юношей, собеседником, тем, с кем Драко разделит эту ночь, пусть и в буквальном смысле, о большем Латиф не смел и мечтать. Но покрасоваться хотелось! Увидеть в глубине серых глаз хоть каплю интереса к себе, каплю одобрения.       К удивлению Латифа, денег хватило на все с лихвой и даже еще осталось. Обвешанный пакетами, радостный и невероятно счастливый, Латиф вернулся в гостиницу, чтобы переодеться и вновь выйти в город уже в обновках.       В номере было тихо и ожидаемо пусто. Гарри еще не вернулся, а Фалко одиноко топтался на спинке стула. Увидев вошедшего Латифа, он издал гортанное курлыканье.       — Привет, Фалко, — поздоровался с птицей Латиф и стал спешно переодеваться. Он был очень возбужден и очень хотел еще погулять. Оставшиеся деньги жгли карман, и ему до одури хотелось еще немного почувствовать себя тем, другим Латифом. Латифом обновленным, Латифом праздным гулякой, влюбленным Латифом, уверенным в себе и своей привлекательности.       Оглядев себя в зеркало, он на миг замер. Преображение не было разительным, но хорошая новая одежда сделала свое дело — из зеркала на Латифа смотрел опрятный молодой человек, худощавый, высокий, со свежим румянцем на щеках и блеском в карих глазах. Он растрепал волосы, укладывая их пятерней на одну сторону и придавая себе еще более разнузданный вид.       — Ну что, Фалко, как я тебе? — покружился он, демонстрируя птице свой преображенный вид. Птица покрутила глазами и отвернулась, а Латиф, все еще кружась, скользнул, будто в танце, ближе и протянул к соколу руку. — Надо и тебе что-нибудь купить, м? Что ты любишь, Фалко? Мышей, котят? — смеялся Латиф и хотел погладить сокола, но тот хищно ткнул его клювом в ладонь. — Да, да, — досадливо усмехнулся Латиф, — я помню, ты не любишь чужих рук, да, Фалко? — Латиф прикрыл ненадолго глаза, мысленно представляя перед собой Драко. — Но я ведь уже не совсем чужой, да, Фалко, скажи, ведь да? — И он вновь протянул руку к птице, снова получая несильный тычок в раскрытую ладонь. Латиф представил, каково бы это было —почувствовать касание Драко, если бы он вот так же уткнулся ему в руку. Теплая волна пробежала по телу, думать о таком было приятно.       До заката всего несколько часов. Скоро они увидятся! Надо придумать чем заняться, как развлечь Драко, найти тему для разговора, а может, купить шахматы, или во что там взрослые играют?..       Латиф еще покружил у зеркала, проверил количество денег.       — Не скучай, Фалко, я скоро, — на прощание сказал он соколу и выпорхнул в город, предвкушая потеху.       Гарри тем временем сидел в городской библиотеке. Посетителей не было совсем. Тучный и флегматичный библиотекарь махнул ему рукой и удалился куда-то вглубь подсобного помещения. Гарри только порадовало такое безразличие, он свободно откинул капюшон и стал медленно шагать вдоль книжных стеллажей с тематическими указателями. Покрытые пылью книги, не читанные десятилетиями, следы чернил на страницах и чьих-то небрежных пальцев. Гарри раскрывал тома без разбору, касаясь страниц и пытаясь понять, каково это — жить столетия назад? Губы его беззвучно повторяли написанные строки, его рот был полон слов мертвых поэтов, что сквозь века пели свои оды любви. Что знали они? Что могли понять? Гарри казалось, что нет таких слов, нет строк, что могли бы описать, отобразить то, что чувствовал он, чувствовал постоянно, без перерыва, безжалостно, жил с этим, жил этим, был сам этой никем не написанной строфой.       Набрав стопку книг, Гарри сел в самом дальнем углу у высокого окна. Он листал тяжелые фолианты, научные труды, воспоминания и фантастические теории, но сегодня отчего-то мысль бежала от него, привычного сосредоточенного изучения не выходило. Это большое сводчатое окно с видом на внутренний дворик и тишь библиотеки с размеренным тиканьем часов вызывали в нем легкую ностальгию. Он словно оказался в школьной библиотеке во время подготовки к экзаменам. Тогда, в те дни, все было так сложно и в то же время так предельно ясно — учеба, друзья, цель, любовь... Все было прозрачно и все было впереди. Черные мантии, очки в тонкой оправе, деревянные полы со скрипящими половицами, тяжелые пыльные шторы, звук арфы, часы, проведенные на подоконнике в солнечных лучах, учебники, чернила, раскрытая пуговица на рубашке, запах кедра, сливочное пиво, гладкость перил, брошенный через весь зал взгляд и пожар от ответного дрожания ресниц... Целый мир, целая жизнь — теперь будто во сне, все это казалось таким далеким, словно и не с ним происходило. Мираж, мигающий в пустынном мареве давно ушедшими в прошлое знакомыми лицами, именами, тревогами. Все, все это в прошлом!       Гарри раскрыл свою тетрадь и посмотрел на заложенную в ней фотографию. Есть ли у него будущее? Живет ли он? Может ли еще надеяться хоть раз...       Латиф восторженно бродил по городу несколько часов. Чувствуя приятную усталость в ногах, он свернул на небольшую улочку, в конце которой уже виднелась его гостиница, но перед возвращением в номер решил зайти в таверну и пропустить стаканчик горячего вина. Он нагулял аппетит и промерз на ветру, хотелось согреться и побаловать себя хорошей отбивной.       Таверна, а точнее даже, пивная, располагалась всего в нескольких домах от постоялого двора, где они разместились. Неприметная вывеска, прямо с тротуара вход в дверь, несколько распахнутых окон, из которых доносился хмельной смех и гомон, обычный для питейного заведения. Внутреннее помещение состояло из двух низких сводчатых залов с каменными стенами и газовыми рожками. Полумрак и незатейливые картинки на стенах, демонстрирующие охотничьи забавы или рыбалку — вот и все убранство. Полы были неровными и местами липкими, в воздухе витал густой запах кислого пива и молодого едва забродившего вина. Вместо столов тянулись длинные деревянные лавки, а стульями служили мощные круглые бочонки. Кто-то наигрывал веселую мелодию на расстроенном пианино, что стояло незаметной габаритной тенью в самом углу заведения. Длинная барная стойка в середине, и за ней возвышался недюжинных размеров мужчина совершенно неопределенного возраста. Он громко разговаривал со всеми и ни с кем конкретно, лихо смеялся и то и дело подкручивал густые усы. Шум улицы не долетал в застенки пивной, и, оказавшись внутри, Латиф словно на миг оглох, меняя настрой и погружаясь тут же в гвалт разудалого веселья.       Аромат мяса и специй мешался с запахом вина, выкрики и гогот — со сбивчивой трелью пианино, кто-то пел, кто-то спорил и тут же братался. Столы были заставлены бутылками и стаканами, глиняными чарками и тарелками с мясными шариками, истекающими жирным соусом. Под потолком клубился дым от трубок и редких самокруток — все вместе это благолепие Латиф вдохнул, как дух беспутной свободы и дикой резвости. Он еще и не пригубил заказанного вина, а щеки его раскраснелись, и желудок скрутило аппетитным предвкушением.       Кокетливая официантка принесла сочное мясо и целую бутыль красного вина. Ловко лавируя между бочонками, она послала Латифу воздушный поцелуй и сунула в свой маленький передник полученную от него монетку. «Жизнь прекрасна!» — подумал в этот момент Латиф и набросился на угощение.       — Чудесный вечер, — к Латифу подсел сухопарый старичок с живыми, игривыми глазами. — Угостите старика чарочкой? Вижу, вы нездешний, я мог бы рассказать вам многое о местных обычаях и о весьма увлекательных делах, мой юный друг.       Латиф сыто улыбнулся и щедро плеснул в поднесенный стариком стакан вина.       — Угощайтесь, сэр, я с радостью послушаю хорошую историю, — в жилах Латифа горел терпкий огонь, а душа тлела теплым покоем. Ему редко удавалось кого-то угостить или порадовать, побратимы-бродяжки не в счет. Отломить пополам краюшку хлеба не то же самое, что проставить незнакомцу чарку вина. Ощущения были приятные, и старик показался Латифу еще добродушнее, чем вначале.       Беседа текла непринужденно, как-то незаметно к их столу подсели еще люди, официантка принесла еще несколько бутылок и закуски. Старичок травил байки одну за другой, парни помоложе, что сидели теперь рядом, сопровождали истории хохотом и анекдотами «в тему». Кто-то совсем панибратски закинул Латифу на плечо руку и то и дело поддавал в бок локтем в особо остросюжетные моменты побасенок старика. Шум стоял страшный, пианино, казалось, гремело всеми своими клавишами одновременно, а хохот взрывал перепонки. У Латифа кружилась голова, а язык стал шевелиться в разы медленней, но сознание все еще было в фокусе, когда он услышал, как ребята возле него спорят о чем-то, и спорят до хрипоты. По обрывкам фраз он понял, что обсуждают они старые времена, прошедшую войну, участвовавших в ней магов и произошедшие с ними события. И как гром среди этого сизого, пряного неба прозвучало вдруг имя Гарри Поттера. Латиф встрепенулся, и его раззадоренный, желающий товарищества разум подкинул в общий спор слова:       — Так я его знаю! Мы вместе путешествуем. Он парень что надо!..       Над их столом повисла секундная тишина и тут же взорвалась смехом, сомнениями, расспросами. Разговор и все желанное внимание теперь переключилось на Латифа. Он рассказывал о Гарри, конечно, не все, что успел узнать, и знатно преувеличив свою собственную значимость в жизни национального героя, но все же порцию восторгов и славы он получил с избытком. Все удивлялись, хвалили его за что-то, хлопали по спине, кто-то даже расцеловал на радостях и в желании приобщиться к известному имени, и лишь один юноша из всей компании сидел давно уже молча и чутко вслушивался во все, что говорил Латиф. Он искоса бросал на него взгляд и сосредоточенно терзал свой бокал меж пальцев, но не пил более, желая сохранить ясность ума.       А гам и суета вокруг Латифа все нарастали, было чувство, что это уже он сам и есть главный герой, что он центр внимания и почитания. Затянули лихую песню, известную по всей стране, простую, но звонкую, о том самом, о важном, о былом...       Гарри спешил к постоялому двору. Он засиделся в библиотеке дольше, чем планировал, пытался хоть что-то прочесть, извлечь хоть крупицу пользы из этого места, но голова в итоге разболелась, виски сдавило, и думать выходило медленно и через силу. В конце концов он перестал заставлять себя и стал выбирать, как делал это всегда, книгу для Драко. Зная его вкусы, он искал что-то приключенческое из нестареющей классики, но от воспоминаний о Хогвардсе, об их былой жизни настроение было романтично-трагическое, и потому рука сама потянулась, и Гарри решительно вынул с полки «Маленькую хозяйку большого дома» Джека Лондона.       Уже второпях он покинул здание библиотеки и, то и дело поглядывая на часы, быстрым шагом пошел по проулку в сторону гостиницы. Ему хотелось успеть оставить для Драко книгу и, может, если по дороге попадется что-то подходящее, то и цветы. Письмо он написал еще днем и стремился успеть оставить еще и его, аккуратно вложив в томик Лондона. До заката оставалось не больше часа — он успеет!       К вечеру на улицах города прибавилось людей. После долгого трудового дня местные жители неспешно прогуливались по вымощенным дорожкам, часто здоровались друг с другом и останавливались перекинуться парой словечек. Спокойная, мирная жизнь радовала глаз Гарри, он любил такие места, любил помечтать о том, как здорово было бы жить в подобном городке... с Драко. Знать соседей по именам, ходить в гости, бегать с утра в булочную за свежим хлебом, мягким внутри и хрустящим снаружи, нести еще теплый пакет в руках, по дороге откусывая горбушку, улыбаться новому дню, зная, что, придя домой, он застанет еще спящего любимого и разбудит его легкими поцелуями в чуть влажный висок, поправит сбившиеся к лицу пряди и вдохнет полной грудью запах сна, нежности, дурман волос, зароется носом в сладкую ложбинку у шеи и плеча и скажет: «Доброе утро, Драко, пора вставать, соня».       Эти радужные мечтания Гарри были резко прерваны взрывом смеха и громким ором. Он проходил мимо какого-то кабака, из окна которого рвались наружу музыка, смех и пьяное пение. Среди нескольких нестройно выводивших мелодию голосов Гарри вдруг четко различил голос Латифа. Он попятился и склонился к раскрытому окну — ну так и есть, вот и этот глупый мальчишка стоит на бочонке в окружение каких-то пьянчуг и, покачиваясь в такт расстроенного аккомпанемента, громко поет. Гарри раздраженно скривился, плотнее накинул на голову капюшон, скрывая лицо полностью, и вошел внутрь. Он коротко и брезгливо осмотрелся и, больше не отвлекаясь на удручающий антураж, подошел к Латифу сзади, легко, но настойчиво потряс его за плечо. Тот вздрогнул, перестал петь и чуть не свалился с бочки, потеряв равновесие, но в последний момент сумел сгруппироваться и спрыгнуть на пол. Голова его, видимо, закружилась, так как он стал ею потряхивать, пытаясь сфокусироваться. От него нещадно пахло кислым вином, губы были воспаленно-красными, а глаза замутненными.       — Все, дружочек, пора домой, — строго сказал Гарри и легонько тряхнул пьяного мальчишку. — Отличился, ничего не скажешь.       Он не сердился на Латифа, понимая, что сам виноват, не подумал о последствиях своей опрометчивой щедрости. Можно было догадаться, что Латиф слетит с катушек, имея немного денег и свободу их тратить. «Впредь надо быть осмотрительнее», — подумал Гарри и стал тянуть Латифа к выходу, тому явно необходимо было проспаться.       — Гарри?! — наконец-то осознал происходящее юноша и, шатнувшись, полез обниматься. — Вот и Гарри! Гарри пришел, смотрите. Это Гарри! — восторженно кричал он, спьяну икая и комкая одежду Гарри в слабых ручонках.       Гарри дернулся и стал озираться по сторонам, глубже натягивая капюшон.       — Болван, — прошипел он тихо в самое ухо Латифа. — Молчи, Латиф, — сжал с силой тощее запястье и поволок парня за собой как непутевого щенка, тот, слава богу, и не упирался. На секунду лишь замялся, бросая на стол оставшиеся у него монеты, надеясь, что этого хватит, чтобы оплатить его неожиданный пир. Гарри тащил Латифа к двери, не обращая внимания на окрики — того звали обратно, кричали что-то ободряющее, сзади увязались несколько парней, одергивая Латифа на ходу и продолжая ему что-то говорить, но Гарри настойчиво тянул Латифа к выходу, проталкиваясь через хмельных гуляк на свет и воздух.       У двери он на секунду остановился, пропуская Латифа вперед себя, и вдруг почувствовал острую резь в боку, она прошила его насквозь и так же резко прекратилась, но на ее место пришла просто нестерпимая боль, и Гарри глухо застонал. Огненные круги завертелись перед глазами. От внезапно нахлынувшей слабости ноги его задрожали и подогнулись — он рухнул на колени прямо на тротуар. Тут же попробовал подняться, но боль была невыносимой, все тело стало словно мокрым и тяжелым. Гарри повалился набок, и гудящий вихрь, эхо голосов закружили его. Он стремительно несся в темную яму, уже не мог пошевелиться, по всему телу прошла судорога. Вспышка света на миг ослепила ему глаза и тут же растворилась вместе с угасающим зрением и сознанием. Желанная, облегчающая боль темнота поглотила его. Слух еще уловил протяжный крик ужаса над головой. «Латиф», — подумал Гарри и погрузился в забытье.