Сокола взмах крыла

Если будешь стрелять, то, пожалуйста, целься в голову — Моё сердце уже не пробить ни единым выстрелом. Я под шквальным огнём из любви и из боли выстоял, Мне давно не страшны ни свинец, ни стекло, ни олово. Меня били плетьми, убивали под гильотинами, Как котёнка топили в зеленых болотных заводях. Я вставал каждый раз, сплюнув мокрую тину, и Наблюдал за сиянием Веги на юго-западе. Владимир Листомиров

      Часы на стене пробили три раза, глубокая ночь опустилась на город — время самого крепкого сна. Но Драко не сомкнул глаз ни на секунду этой ночью, хотя был истощен, и сил едва хватило на то, чтоб укрыть скрючившегося у двери Латифа согревающими чарами. Мальчишка уснул как был, прямо на полу, свернувшись клубочком под дверью, и походил сейчас на верного пса, что оберегает покой хозяев.       Лишь теперь, когда нервы немного успокоились, и первичная взрывная волна паники и страха улеглась, Драко задумался о том, что пришлось пережить сегодня этому почти что ребенку. Та неконтролируемая, дикая магия, что вырвалась из Драко в момент, когда он увидел лежащего в крови Варга, могла запросто разнести парнишку в клочья, лишить его разума или возможности самостоятельно передвигаться. Укол совести остро царапнул сердце Драко, но он понимал, что все случившееся от него не очень-то зависело. Он никогда не отличался умением сдерживать свой страх. Другие эмоции сколько угодно, все их блестяще скрывала излюбленная поза наглого аристократа и зазнайки. Он мог изобразить на своем лице любую мину, обуздать почти любые чувства, и лишь Любовь и Страх не поддавались его железной воле.       Любовь к Гарри сродни стихийному бедствию — внезапная, стремительная, сильная и не оставляющая после себя ничего иного, и Страх, страх её потерять. Потерять Гарри все равно что потерять самого себя — ослепнуть, оглохнуть, онеметь, перестать чувствовать — смерть и то была бы милосерднее. Драко никогда не думал, что способен так любить, что это случится с ним — раз и на всю жизнь, как в средневековых романах, что читала когда-то в другой жизни его матушка. Но это случилось! Случилось как цунами, как потоп, как смерч и извержение вулкана. В ярких сполохах огня, на грани смерти, когда рассудок чист настолько, что не остается потайных уголков и сомнений, только правда, и вся жизнь перед глазами — именно тогда, думая, что вот-вот умрет, сгинет в жаре всеочищающего пламени, Драко понял, что счастлив умереть так. Умереть глядя именно в это лицо, сжимая только эти пальцы и запоминая напоследок этот тоскливый глубокий взгляд.       Он не погиб тогда, но в нем больше не существовало нелепых сомнений, самообмана и глупых уловок. Словно в том огне сгорели все его предрассудки и нелепые попытки скрыться от самого себя. Судьба все решила за него, дала ему второй шанс, сделала по-настоящему королевский подарок.       Он помнил, никогда не забывал тот день, когда к нему в камеру, в эту обитель скорби, пришел Гарри. Помнил, как сжимал холодную решетку, разделяющую их, и как голодно припал он к тонким волевым губам, что с такой легкостью произнесли немыслимые и самые сладостные слова в жизни Драко. А после было столько счастья, столько света, столько всего, о чем он и не подозревал. Вскормленный в строгости и холодной сдержанности, он не знал, что бывает ТАК! Так откровенно, так чисто и просто, так нараспашку, когда каждый жест нежность, каждое слово ласка, каждый час бесконечный.       Они были созданы друг для друга, это стало ясно в первый же день, когда Драко оказался на воле, и Гарри прямо там, у здания суда, прижал его к себе тесно-тесно и аппарировал на Гриммо. Они задыхались, рвали одежду, втискивались, вжимались — врастали! Эта близость, это отчаянное желание отдаться и отдать было единственно важным в тот момент — принять всю правду их чувств, сдаться, закрепить. Их первая близость была похожа на обряд, на подношение, на клятву. Слова мешались с огненными поцелуями, стоны с обещаниями, боль с наслаждением. В тот день им обоим стало ясно, что то, что произошло, это не подростковая влюбленность, не зов юной плоти, не всплеск гормонов и странное влечение, нет. Настоящее единение, полная, абсолютная отдача, слияние. Они и правда вросли друг в друга сразу же, словно так было всегда, так и должно было быть! И счастье, счастье, огромное, безоблачное, наивное счастье от мысли, что они не пропустили, не потеряли, не испугались, рискнули, и теперь так будет всегда. Всегда! Всегда!       Их жизнь была полна друг другом. То короткое лето, сумасшедшие жаркие дни... Сплетенные пальцы, горячая кожа, домик на побережье, утренний поход в цветочный, травяной чай и крепкий черный кофе на столе, взъерошенные волосы и сонная улыбка, пахнущая солью шея, напоминания на запястьях, обрывки стихов и незаконченные анатомические рисунки Драко по всей комнате, книги, теплый свитер вечером и холодный пол под ногами, массаж ступней и чтение вслух, их кот, греющийся на солнце, комнатные растения, которые никто не поливал, смятая белая постель, раскиданные подушки, глинтвейн, обгоревший нос и щеки, дневной сон вместе, песок в волосах, смех, бесконечные поцелуи, абсолютная влюбленность.       Они были поглощены своей любовью, своей радостью, своим миром на двоих и, возможно, именно поэтому, потеряв голову и бдительность, окутанные этой теплотой, в которой, казалось, нет места тревогам и страхам, они пропустили момент, когда над их кружащимися головами сгустились тучи. Они не заметили, что тишина вокруг них не безопасна, и что холод чужих сердец и злой воли по-прежнему готов поглотить их живьем.       Сладостные видения прошлого сменились жесткими воспоминаниями о роковом дне, события которого и привели Драко сюда, в этот момент, в эту комнату, освещенную тусклой свечой и золотым куполом над терзаемой плотью его любимого человека.       Драко выпрямился, все тело затекло и ослабло, перед глазами плясали светящиеся мошки. Вставая, он качнулся и едва удержал равновесие, чтобы не повалиться на пол. Неловко взмахнув рукой, он уронил пустую склянку из-под зелья, и она, не разбившись, покатилась по полу. Латиф у двери вздрогнул и резко сел, помотал головой и, часто моргая, облокотился о стену. Он поджал к груди колени и округлившимися, полными ужаса глазами смотрел на Драко.       — Прости, я не хотел тебя разбудить, — тихо сказал тот и подошел ближе, протягивая руку. — Поднимайся, на полу холодно.       Но Латиф не спешил принять руку Драко, он по-прежнему испуганно смотрел на него и вдруг подался вперед, обнял его ноги, уткнулся головой в острые колени и затараторил:       — Простите, простите меня. Это все из-за меня! Это я, я виноват, простите, простите...       Драко дернулся и, не в силах отцепить Латифа от своих ног, грузно осел с ним рядом. Он поднял за подбородок его зареванное красное лицо и строго посмотрел парнишке в глаза.       — Латиф, посмотри на меня, — мужчина сжал его дрожащую челюсть и зафиксировал так, чтоб их лица были ровно напротив друг друга. — Ты ни в чем не виноват, — почти по слогам выговаривал Драко и, отпустив подбородок Латифа, сам будто обмяк, плечи его ссутулились, голова опустилась, волосы скользнули вниз, укрывая лицо. — Поверь, если кто-то и виноват в том, что произошло с Гарри, так это я, — тихо-тихо сказал он, и горечь его слов обожгла лицо Латифа, приводя в чувство лучше любых пощечин.       — Нет, сэр, нет, — мотал головой Латиф. — Вы не знаете, не знаете, что там произошло. Это я...       — Я знаю, — сухо ответил Драко и вновь посмотрел в испуганные глаза. — Прости, мне нужно было знать причину, а ты был не в состоянии говорить... — он отвернулся и нахмурился, а Латиф почувствовал, как его заполняет гнев и стыд, и смущение. Было так глупо думать об этом сейчас, но все же его первая мысль была о том, что Драко, опять покопавшись в его голове, мог увидеть там и себя. Увидеть то, что чувствует к нему Латиф, увидеть себя его глазами, такого, такого... Отчаянно захотелось бежать и злиться, и ударить Драко, ударить так сильно, чтобы он забыл, забыл все, что увидел, все, что, возможно, прочел в его сердце.       — Прости меня, так было нужно. Мне необходимо было знать, что стало причиной травмы, что произошло. — Драко говорил тихо, но сурово, словно пытаясь вразумить дитя и, будто почувствовав его терзания, добавил: — Клянусь тебе, я видел только то, что произошло в таверне. Только это, — он протянул руку и попытался сжать ладонь Латифа, но тот одернул ее и сильнее вжался в стену, словно побитый пес, а Драко продолжал: — Я видел, что случилось, и потому с уверенностью говорю — твоей вины тут нет. На свете еще полно людей, кто считает, что Гарри отнял у них многое, если не все. Неблагодарные, плоские, деревянные людишки мнят, что Лорд был бы их повелителем, что с ним мир стал чище, а у них появилась власть и богатства подле него. Эти глупцы и трусы считают, что Гарри украл у них будущее, полное золота и веселья. Никто из них и не подозревает, что все, о чем мечтал этот безумец, это видеть весь мир в огне. Тебе просто не повезло наткнуться на очередного мстителя из тех, что подло бьют в спину и бегут как крысы, едва свершив свое грязное дело. Не вини себя, слышишь, Латиф, ты все сделал правильно. Ты принес Гарри сюда, ты сделал все, что мог, — Драко все же удалось коснуться локтя Латифа и мягко сжать, разворачивая мальчишку к себе. — Ты действовал очень смело, Латиф Каде, — улыбнулся он. — Ты не виноват, никто не виноват... кроме меня, — два последних слова Драко почти прошептал. Он отпустил руку Латифа и сел рядом с ним, так же опираясь о стену и вытягивая ноги вперед.       Его близость, тепло его тела успокаивали Латифа, хотелось положить ему на плечо голову, закрыть глаза и сидеть так до утра, до самого рассвета...       — Расскажите мне, — попросил Латиф. — Расскажите все. Почему вы вините себя? Почему все так? Что произошло с вами? Я клянусь, я больше не повторю своей ошибки, я никогда никому ничего не скажу. Доверьтесь мне. Я хочу знать, мне важно знать... почему вы... почему все так.       Латиф ждал ответа. Он смотрел на безупречный профиль Драко и видел в нем линии рассвета, четкий абрис горизонта, росчерк печали и складки годами хранимой тайны. Его профиль был как самые резкие изломы ледяного дождя, как золотая нить Ариадны, ведущая к свету, как последний шанс на спасение. Секунды бежали, плавился воск на свечах, и когда Латиф уже подумал, что не дождется ответа, ломкая корка треснула, и губы-льдинки раскрылись...