А потом мы встретились, и оказалось что это ты — Не спасение от пустоты, Но ты есть мое домой. Где бы ты ни был, ты есть мое домой. Домой, снившееся в бреду. Я сто раз уходил и каждый раз возвращался И больше я не уйду. Анна Долгарева
Вначале его сознания коснулся легкий шелест, словно кто-то прошел мимо в платье со шлейфом из тафты, потом под веки стали просачиваться желтые пятна света, а следом молниеносно пришла боль. Она впилась своими когтями в тело Гарри и сжала, выдавливая из его губ глухой стон. Первые ощущения были похожи на те странные сдавливающие спазмы, что ощущаешь при глубоководном погружении, будто тело уже не твое, оно разодрано, разделено на части. Гарри попытался пошевелить рукой, но дрогнули лишь пальцы — слабость была чудовищной. Все же с усилием он сжал и разжал кулак и открыл глаза. Казалось, что даже моргать тяжко, веки будто налились свинцом. — М-м-м... — сдавлено промычал он, чувствуя острую концентрированную боль в спине. — Гарри, вы очнулись? — словно издали послышался голос Латифа. — Не двигайтесь пока. Рана хоть и затянулась, но вы потеряли много крови. — Пить, — одними губами прошелестел Гарри и попытался чуть приподняться на локтях. — Лежите, — услышал он вновь голос, а спустя мгновение увидел озабоченное лицо Латифа прямо перед собой, тот подносил к его рту стакан воды. Горло першило и было сухим, как пески Калахари. Сделав пару глотков, Гарри тихо спросил: — Что… Что произошло? — Вы были ранены, сэр, — сдавленно ответил Латиф. — Простите, простите, все из-за меня. Я напился и вел себя как идиот, а вы... вас... Вас подрезали в той таверне, а я принес сюда, а Драко... — Латиф тараторил так быстро и сбивчиво, что Гарри поморщился. — Помедленней, Латиф, я не поспеваю за тобой, — голос постепенно возвращался, но тело не слушалось и все болело, болело тупой, гнетущей болью, и сосредоточится было очень трудно. — Простите, сэр. Вы были ранены, — медленнее стал говорить Латиф. — Я принес вас сюда, в гостиницу. Драко ночью лечил вас. Я не знаю точно... но он сделал вам переливание и что-то еще. Рана затянулась. Вам нужен покой и... — Драко? — перебил его Гарри. — Где? Где Фалко? — тревожно осматривал он комнату. — Как он? — Фалко в порядке. Вон он, — Латиф повернул голову в сторону окна, где на карнизе сидел сокол, впившись когтями в деревянную доску. По лицу Гарри тут же пробежала тень облегчения. — Фалко здоров? Невредим? — переспросил он. — Да, да, сэр, все хорошо. Он очень напугался и тревожился, но он спас вас, все сделал... я даже не знаю, что именно, но это помогло. Он был усталым к рассвету, но в норме, уверяю вас. Только очень переживал и велел мне ухаживать за вами. Губы Гарри растянулись в легкой улыбке, не открывая глаз, он стал прислушиваться к своим ощущениям, отделяя боль от остального, и диким медом понял в себе густую, чужую магию, горячую кровь любимого, его заботу. Словно фантомную нежность, что уже растворилась в ночи, но все еще грела, ощутил он в себе сгустки силы Драко. Будто тело его вопреки здравому смыслу помнило тревожные касания, бережное скольжение пальцев, нервную дрожь, струящуюся по его венам. В нем бежала кровь Драко, и теперь она во сто крат ценнее. Собственное тело его стало храмом, драгоценным сосудом, внутри которого текла сама жизнь, божественный эликсир любви. Он почувствовал и остаточное действие защитного купола, его теплое покалывание будто все еще укрывало тело Гарри. Знакомая, трепетная, тонкая магия была и внутри него, и снаружи. Сколько же сил истратил Драко? Как истощен он теперь был? С вновь охватившей его тревогой Гарри раскрыл глаза и нашел взглядом Фалко. Тот неподвижно сидел на подоконнике, укрывая маленькую свою голову крылом. Золотое сердечко чуть потускнело на его шее, и Гарри понял, что Фалко очень устал, что он восстанавливает силы и погружен сейчас в необходимый лечебный сон. Его хрупкий Икар, его пламенное, храброе сердце. — Нам нельзя здесь задерживаться, — сказал Гарри, когда Латиф вновь подошел к нему и стал поить, чуть придерживая голову у затылка. — Те, кто сделал это, могут вернуться. — Вам нельзя пока вставать, сэр, — твердо ответил Латиф. — Думаю, Драко принял все меры предосторожности, и те, кто побывал здесь, навряд ли что-то вспомнят, а тот, кто увидел вас в таверне, не рискнет сунуться. Это было бы неразумно и равно самоубийству. Трусы, бьющие в спину, не станут так рисковать, сэр. — И все же лучше не задерживаться, — упрямо посмотрел на него Гарри. — Хорошо, сэр, но ближайшие сутки нам в любом случае следует провести здесь. Латиф приподнял простынь и, чуть повернув Гарри, внимательно посмотрел на затянувшуюся рану. Края ее сошлись и будто бы даже начали рубцеваться, но кожа вокруг была покрасневшей, и это Латифу не понравилось. Могло начаться воспаление. — Сэр, рану нужно наблюдать и обрабатывать. Я сейчас схожу вниз за едой. Готов спорить, у вас звериный аппетит, — хитро улыбнулся юноша, а Гарри вскинул на него удивленные глаза. — Шутим? — ухмыльнулся он. Мужчину подкупала простота общения Латифа и его собранность. — Пойдешь, будь осторожен. Не отсвечивай сильно. — Я словно мышь, — улыбнулся Латиф. — Мне нужно будет еще сходить в лес, за травами. Вам нужен уход, а вашей ране зверобой. — Возьми с собой Фалко, — сказал Гарри и строго, внушительно посмотрел на Латифа. — Ему нужен воздух и простор, охота. Но прошу... — Я буду осторожен, — тихо сказал Латиф и робко глянул на сидящего на окне сокола. Было в этой просьбе Гарри что-то смущающее, слишком важное, слишком ответственное. Гарри, вручая ему Фалко, давал понять, что хоть и тревожится, но полностью доверяет Латифу. Доверяет настолько, что позволяет отправиться на прогулку с самым дорогим для него существом. Латиф внутренне сжался в комок, но не время было пасовать. Фалко голоден и больше суток взаперти, Гарри тоже нужна пища, крепкий бульон и хорошее красное вино, а также травы для компрессов и мази от воспаления. Раздумывать нечего. Латиф взял небольшую сумку и свой нож, которым обычно срезал растения. Он прихватил с собой и кошелек Гарри, а тот, видя это, ни словом не обмолвился и лишь на выходе окликнул Латифа и велел, пока они в городе, накинуть на сокола клобучок и снять его уже за стенами селения. Едва за Латифом закрылась дверь, Гарри откинул простынь и осмотрел себя. Рану он увидеть не смог, но чувствовал горячую пульсацию от нее — Латиф прав, скорее всего там начиналось воспаление. Гарри попытался сесть в кровати, и после неловкого барахтанья в подушках с третьей попытки ему это удалось. Кровать стояла напротив окна, и он мог видеть край городской стены, а за ней кромку леса. День был солнечный и безветренный, легкий тюль на окне спокойно, не колыхаясь, свисал до пола. На тумбочке Гарри нашел свою палочку и конверт. Призвав себе из вещмешка укрепляющее зелье, он махом выпил его и тут же ощутил, как лекарственный эликсир растворяется внутри, наполняя тело силой и энергией. Выждав пару минут и поняв, что зелье подействовало в полной мере, Гарри пошевелил ногами и руками. Движения отдавались резкой болью в спине, но было терпимо. Пожалуй, Латиф прав, и стоит остаться тут на пару дней и окрепнуть. Если тот ничего не напутал, то, видимо, Драко применил заклятье забвения на всех, кто видел их в гостинице, а нападавший и впрямь скорее всего не решится ломиться в номер, и в этом Латиф тоже был прав — подобные люди всегда трусливы в своем бесчестии. Пальцы с трепетом огладили темную бумагу и вскрыли послание. «Не смей, слышишь, не смей покидать меня! Не оставляй меня одного. Ты же помнишь, помнишь наш уговор? Только вместе! Я с ума схожу от тревоги и твоей боли. Я не хочу оставлять тебя. Латиф очень смышленый, слушай его, он знает основы врачевания и поможет. Прошу, не упрямься. Я знаю тебя, мой сохатый, ты невыносим, когда болеешь, но позволь мальчику позаботиться о себе. Я не прошу, Гарри. Я приказываю тебе выполнять все, что нужно для выздоровления, и не геройствовать. Подумай обо мне. Каково мне видеть тебя таким, каково не знать, что ждет меня следующей ночью. Я знаю, это запрещенный прием, но будь благоразумен, любовь моя. Любимый мой, поправляйся. Вся твоя боль — моя! Каждый стон и крик я слышу, я чувствую в себе. Я люблю тебя. Я верю. Я жду. Я твой, только живи!Навеки твой Д.»
— Мой... — сипло прошептал Гарри. В горле встал ком, а перед глазами, как затертая кинопленка, замельтешили воспоминания. Холодные пальцы гладят горячий лоб, массируют виски, чуть щекотно втирают согревающую мазь в грудь. Ему жарко, выступает испарина, но тело все равно реагирует на поглаживания, тянется к ласковым прохладным ладоням. Его личный доктор, его целитель — он будет великолепным врачом. Уже сейчас Драко очень искусен в лечебных заклинаниях, в своем знании трав и зелий, его руки такие мягкие и умелые, а взгляд строгий. На пальцах следы от угольного карандаша — опять рисовал анатомию человека. Изучал строение тела, расположение костей и мышц. Его рисунки такие четкие и безупречные, что Гарри каждый раз с сожалением смотрел, как тот сжигает уже отработанные эскизы. Они были прекрасны, изящны, почти совершенны. Тело выгибается под исцеляющими касаниями и хочет еще, еще прикосновений, но уже иных, не скользящих, а твердых, настырных, порой даже жестких. Гарри хочет почувствовать эти сильные пальцы на животе, на ягодицах, внутри себя, он чуть приподнимает бедра и тут же получает легкий шлепок по ним. — Нет, — строгий голос лишает всякой надежды. — Ты болен. — Я хочу тебя, — сипит Гарри и тянется руками к лицу Драко, оглаживает его губы. — Пожалуйста, Драко, один раз. Мне только на пользу... — Ты слабый, у тебя температура, и забит нос, — фырчит Драко, но втирающие мазь пальцы, дразня, задевают соски, и Гарри стонет сквозь сжатые зубы. — Мне как раз надо пропотеть, — смеется он и вновь приподнимает бедра. Пижамные брюки чуть натянуты, и он потирается об Драко членом, видя, что тот уже начинает чуть розоветь в скулах. — Давай, ну давай же. Я так хочу тебя, мой доктор. Вылечи меня собой, ну же, — он игриво подбрасывает Драко бедрами, вновь проезжаясь членом по члену Драко, и тот, не выдерживая, хищно дергает с него штаны, спускает до колен и резко берет член в рот, глубоко и жарко, сосет так сладко и почти урчит от удовольствия, сжимает ягодицы, мнет их, и внутри Гарри начинает полыхать пожар, черное пламя рвется наружу. Драко облизывает свои пальцы и осторожно вводит, растягивает, гладит, сгибает, и Гарри, запрокинув горячую голову, стонет громко, лепечет что-то, торопит его, голова немного кружится, слабость смешивается с желанием, и хочется таять у него в руках, у него во рту. Гарри разводит колени шире и отстраняет голову Драко от себя. Он хочет его, его всего, не только рот и эти дивные пальцы. Он хочет своего зверя. Знает, что Драко вечно словно дикий, жадный, что его сносит мгновенно, и он, как молодой жеребец, трахает с наскока. Гарри хочет его сейчас таким, грубым и сильным, хочет его энергии, его страсти, хочет видеть, как перекатываются мышцы на его руках и закатываются глаза. Температура все выше, щеки горят, а горло сипит, он почти не дышит, но хочет, хочет Драко. И тот берет, как и нужно, как он безмолвно просил, резко, без предупреждения въезжает на всю длину, сгибая Гарри колени к груди, чтобы глубже, чтобы взвыл, чтобы все видеть и ласкать еще и пальцами, сжимать налитую плоть, гладить ее, вырывая хрипы. Руки Драко напряжены, на шее вздулась вена, он двигается как поршень, в одном ритме, быстро и сильно, грудь вздымается, рука сжимает колено Гарри, скребет ногтями по коже, еще чуть-чуть... Все внутри горит, сладкая боль, хорошо так, что сводит пальцы ног и бьет озноб мурашками. На секунду мир исчезает, Гарри закрывает глаза и чувствует только блаженство, концентрированное удовольствие. Драко видит, как он напрягся, как налилась головка, он ощущает, как сокращаются мышцы внутри, и он знает, что сейчас нужно его золотому мальчику. Драко выходит почти целиком и тут же входит, несколько раз, резко и глубоко, сжимая Гарри соски, и, рухнув на него, придавив собой, впивается в рот поцелуем, чувствуя, как пульсирует все у того внутри, как влажно и липко становится между ними, как вздрагивает гибкое тело под ним и хрипит ему в рот: — Боже, детка… Боже, как хорошо... Этот хрип и пульс внутри, горящее тело, капелька слюны в уголке губ — Драко мог бы кончать бесконечно, видя это, и он кончает бурно и громко, стонет в самое ухо Гарри, прижимается всем телом, пропуская разряд за разрядом через позвоночник, хлещет сладким безумием из глаз и смеется спустя минуту, отдышавшись и чуть приподняв голову. — Ты самый капризный пациент на свете, олененок. Невыносимый и настырный, а еще ненасытный и нестерпимо красивый... Гарри помнил и то, как яростно Драко злился, когда он не хотел принимать микстуры, потому что они горькие, и как приносил ему вишневый леденец, чтоб скрасить эту лекарственную горечь, как менял по три раза за ночь влажные простыни и то и дело приносил воду, ласково прося больше пить, как смущенно отворачивался, слыша от Гарри, что из него выйдет прекрасный врач, и отмахивался: мол, не говори пока ерунду, еще учиться и учиться! Вереница воспоминаний, горьких, как зелье, и сладких, как драже. Его Драко... Его... Он стал бы великолепным лекарем... если б успел. Гарри много раз перечитал письмо, все больше и больше погружаясь в легкую дрему и негу памяти. Часы на ратуше громко отбили пять раз, когда дверь скрипнула, и в комнату вошел Латиф, тут же ссаживая на стул Фалко и вешая на спинку свою котомку, полную торчащих из нее кустиков разнотравий. — А вот и мы, — тихо нараспев сообщил он и, сполоснув в умывальнике руки, подошел к постели. — Как вы, сэр? Заждались? — спросил он, присев на край кровати. От Латифа пахло травами и ветром, губы чуть потрескались, а в волосах бегал переливающийся жучок. Он был похож на юного темнокудрого Адониса, бога весны и рассвета. — Все хорошо, Латиф, — ответил Гарри. — Я принял укрепляющее зелье, но поесть было бы не лишним. — Позывы голода становились все сильнее, и живот недвусмысленно урчал. — Сейчас, — засуетился Латиф, — я быстро. И он, скинув куртку, принялся доставать из сумки еду — хлеб, душистый и мягкий даже на вид, холодное мясо с розовыми прожилками, горшочек, крепко запаянный сверху, видимо, с бульоном и несколько алых, чуть ли не лопающихся помидор, бутыль красного вина и вязкий щербет. Расставив все на подносе, он установил его возле Гарри. — Бульона побольше, мяса чуть-чуть, бокал вина и сладкое обязательно, но не усердствуйте, — заботливо наставлял Латиф и, положив сверху приборов салфетку, сам отошел в сторону. — А ты? — спросил Гарри, видя, как тот робко усаживается на стул в углу комнаты, словно маленький паж. — Я... — Латиф замялся и опустил глаза. — Я не голоден, сэр. — Брось, — махнул рукой Гарри и с удовольствием наколол большой кусок мяса на вилку. — Присоединяйся. Поешь со мной, — он кивнул в сторону стола, где стояли остатки провизии. Латиф нерешительно встал со своего места и покорно стал раскладывать в тарелки нехитрую снедь. — Я должен кое-что рассказать вам, Гарри, — сказал он, аккуратно накладывая себе ломтики сыра и мяса, немного овощей и горошка. Латиф сел неестественно ровно и медленно стал разрезать и без того тончайшие пласты вареной говядины. Нож он держал неловко и было видно, что оперировать приборами ему непривычно и неудобно. — При мне ты можешь есть как тебе привычнее, — мягко улыбнулся Гарри, внимательно наблюдая за тихими мучениями Латифа, и демонстративно сам взял рукой кусок мяса и смачно откусил от него, запив, громко прихлебывая, едва успевшим остыть бульоном. Латиф улыбнулся и отложил было нож в сторону, но тут же взял его обратно и продолжил нарезать еду на мелкие кусочки. — Спасибо, сэр, но я хотел бы научиться есть подобающим образом. Гарри хмыкнул и отвел глаза, он понимал откуда дует ветер — снежный и требовательный. Он помнил, как и ему самому когда-то пришлось наступать своим привычкам на горло и, ковыряя вилкой в тарелке, пытаться наколоть горошинку и не сорваться, отбросив нож и салфетки, и не зачерпнуть все по-крестьянски ложкой, ведь это совершенно точно удобнее. Но нет — лукавый прищур, строгий изгиб брови, и чертов горошек вставал комом... — Так что ты хотел мне рассказать? — спросил Гарри, выплывая из задумчивости. Латиф медленно пережевывал мягкое мясо и, стерев с губ остатки соуса салфеткой, отодвинул от себя тарелку. — Вчера, — начал он робко, ковыряя ногтем край стола, — вчера Драко рассказал мне вашу историю. Рассказал, что произошло. Все, что с вами случилось, и почему вы... ну... такие, — щеки его полыхнули, а Гарри, залпом выпив бокал вина, откинулся на подушки. — Что ж, так даже лучше, — медленно произнес он. — Теперь тебе будет многое понятнее. Ты в порядке? — посмотрел он на окончательно смутившегося Латифа. — Да, сэр... То есть нет. В смысле я хотел сказать, что вы можете не беспокоиться, я никогда больше не повторю своей ошибки, никогда не раскрою свой рот, ничего не скажу... — Я верю тебе, Латиф, — спокойно ответил Гарри. — Любой может оступиться. Ты юн и доверчив — это не грех, — улыбнулся он. — Так вы не прогоняете меня? — с удивленной надеждой спросил Латиф и встал из-за стола, чтобы помочь Гарри убрать поднос. — И в мыслях не было, — мотнул головой Гарри. — Пока ты сам этого хочешь, ты можешь оставаться с нами. Ты нам очень помог, и Драко... — Сэр, — запальчиво перебил его Латиф, — я хотел бы быть полезен и вам, — он оглянулся на Фалко и вновь посмотрел на Гарри. — Спасибо, Латиф. Ты полезен. Полезен во многом, но особенно тем, что немного развеиваешь Драко, ведь он... он всегда один, Латиф. Я постоянно думаю о том, как ему тяжело, как многого он лишен, — Гарри поморщился, и так остро кольнула сердце старая, старая боль. Он и сам не понял, как сказал вслух, так горько и надломлено: — Я все бы отдал, лишь бы увидеть его еще хоть раз. — Слова вырвались из него острыми ветками терновника, проросли шипами в гортани, кромсая ее изнутри. — Еще хоть раз, Латиф, один-единственный раз! Увидеть его, обнять, сказать... Я так много, так много не сказал ему, так много не успел... Один раз, один... — голос его дрогнул, и он отвернулся. Он так давно, так давно, никогда, никогда не говорил с кем-то об этом, о своей боли, о тоске. Слова вылетали сами, словно ждали этой возможности, ждали момента хоть на миг разделить с кем-то свою скорбь. Это ничего не решало, не помогало ничем, но так хотелось утешения, простого человеческого участия. На мгновение иметь возможность поделиться, излить свою серую, бесконечную тоску. Он понимал, что смущает Латифа, что это недопустимая слабость, нытье, недостойное мужчины, но боли внутри было так много, и так долго жила она в сердце, что сдерживаться не было сил. Он резко утер глаза кулаком и шумно выдохнул, стараясь унять дрожь от все ближе подступающей истерики. Он так давно не плакал, так давно не кричал, не выпускал огненных демонов из себя, гневно врезая кулаки в стену и скуля как брошенный пес: «За что? За что?!» Латиф стоял истуканом возле кровати и в растерянности наблюдал за всхлипами Гарри. Казалось, что он никогда еще не чувствовал так чужое сердце, чужое горе, что коснулось его напрямую, и он не знал как быть. Что делать? Имеет ли он право утешить этого сломленного человека, обнять его, дать ему хоть на секунду забвения. Латиф сел на край постели и, решившись, взял руку Гарри в свою. — Сэр, сэр... Гарри, я бы так хотел помочь. Помочь вам. Сделать хоть что-то, — он сильно сжимал его пальцы и пылко смотрел на повернутое в сторону лицо. Губы Гарри подрагивали, на скулах бегали желваки, он часто сглатывал, пытаясь скрыть подступившие слезы, но они все равно прорывались и текли по щекам длинными дорожками. — Сэр, давайте, пожалуйста, давайте поедем в Дорсет, — Латиф тараторил быстро, желая сказать хоть что-то, хоть как-то отвлечь Гарри в этот момент его откровенной слабости. — Помните, я говорил вам, там есть смотритель маяка, старик... Поедемте. Вот поставим вас на ноги и рванем туда, — он потряс руку Гарри, привлекая его внимание. — А вдруг он что-то знает, он очень стар, древний маг, суровый, но мудрый. Ведь это не так далеко, сэр, давайте? Вы поправитесь и поедем. Это какой-никакой план. Он так и потряхивал Гарри за руку, попутно сжимая ее, и тот стал дышать ровнее и перестал вздрагивать всем телом. Сильно сомкнув челюсти, Гарри шумно выдохнул и совсем по-детски шмыгнул носом. Ему было неловко за себя. Надо же так раскиснуть перед мальцом, но стало и правда капельку легче. Словно это признание своей слабости и эта пара слез ненадолго очистили его, сняли напряжение, копившееся долгие годы. Так давно закупоренная тоска выплеснулась на Латифа, и Гарри почувствовал странное облегчение. Он страдал, но теперь, слава богу, у него была возможность разделить эти страдания с кем-то. Жизнь полна сюрпризов. Мог ли он предполагать тогда на рынке, схватив воришку за руку, что впоследствии станет так доверять ему. Чудно. Странно, но сбивчивые слова Латифа успокаивали и будто отводили от края, вновь выпрямляя внутренний стержень Гарри. Дорсет. План. Сколько уже было этих мест и планов? Пустых надежд и рвений? Страшно подумать — семнадцать лет! Семнадцать лет они блуждают из города в город, порой даже делая вид, что живут обычной жизнью. Так было почти полгода, когда они перестали искать и жили в уединении на границе страны в тихом местечке. Гарри развел тогда куропаток, а Драко по ночам возился в саду, удивляя всю деревенскую округу ландшафтными изысками. Они много читали одни и те же книги и обменивались в письмах мнениями о них. Между строк шутили и подтрунивали друг над другом, а иногда Драко оставлял длинное развратное письмо с подробным описанием как он ласкает Гарри, и что тот должен делать с собой, пока читает эти эротические опусы. Но и то почти счастливое тихое бездействие в итоге разрушилось яростным воплем в одном из посланий. Драко писал, что сходит с ума в одиночестве и изоляции, что готов уже броситься с обрыва и прекратить это невыносимое существование в ночи и безнадежности. Гарри тогда был ужасно испуган и напряжен. Каждое утро с ужасом и страхом искал он Фалко, боясь, что однажды вместо любимого сокола найдет прощальное письмо. Тогда они двинулись в путь дальше, иногда давая себе передышки, иногда воодушевленные какой-то идеей, а порой тоскливо болтающиеся по лесам в вакууме бездействия. Но они были рядом, вместе и все еще живы. После того случая Драко взял с Гарри слово, что если отчаянье захлестнет их, если сил больше не останется, то тот даст ему уйти, и Гарри пообещал, но лишь с условием, что и он сам не задержится, и они, как и жили, как и любили, покинут этот мир вместе. Это был почти обет на крови. Жизнь и смерть вместе. Не будет одного — не будет и другого. Это было решено однажды и больше не обсуждалось. — Спасибо, Латиф, — тихо поблагодарил Гарри, чувствуя, как волна за волной, подобно отливу, отступает от него нахлынувшее вдруг отчаянье. — Расскажи мне еще немного о нем, — мягко попросил он и откинулся на подушку. И Латиф, по-прежнему чуть поглаживая смуглую руку с косым шрамом, стал рассказывать все подряд, все, что запомнил и на что обратил внимание. Про то, как Драко заплетал косу, и про то, как он и правда хмурился и ругал его за чавканье и варварские манеры за столом. Про любование васильками, и как умело двигались его пальцы, когда тот складывал диковинных журавлей из бумаги. Про то, как кутается он зябко в свои дивные меха, и как мех этот сливается с его волосами. Латиф рассказывал все, что мог вспомнить, о том, как Драко лечил Варга и как гладил его там, в лесу, в первый день их знакомства, рассказывал все вперемешку, непоследовательно и перепрыгивая с темы на тему. Но видя, как Гарри замирает и словно даже не дышит от каждого слова, не мог перестать говорить, хоть и понимал, что слова его выдают с головой, столько в них было неприкрытого обожания, ровно такого же, как в горящих глазах Гарри Поттера, смотрящего сейчас на своего возлюбленного через воспоминания Латифа. Они проговорили весь вечер и даже выпили еще немного вина, а перед закатом Латиф осторожно обработал Гарри рану, промыл, сделал компресс и, смазав края мазью, что в процессе беседы изготовил из принесенных трав, сменил бинты и повязку. — Я, наверное, пойду? — смущенно спросил он, видя уже алую полоску на горизонте. По правде, его испугала трансформация Гарри, что он видел накануне, и присутствовать при этом еще раз не хотелось, да и сам Гарри, по его разумению, видимо тоже стеснялся этого. Не дожидаясь ответа, Латиф зашел в свою комнату и сел на подоконник. Красная полоса исчезла с угольного росчерка за городской стеной. Послышался скрип и шаги за дверью, а спустя минуту сердце Латифа сладко заныло, застучало в ребра, радостно выпрыгивая. — Латиф, ты здесь? — услышал он голос-ручей и, спрыгнув с подоконника, побежал наперегонки с шальным сердцем на этот тихий зов.