Сокола взмах крыла

Солнце исследует языком контур твоих ключиц. Я наблюдаю за ним тайком, не преступив границ. Воздух вибрирует от жары, слышится тихий вздох: не нарушая баланс игры летний уходит бог. Зеркало-зеркало, гладь реки, дай мне найти ответ: будем ли вместе, когда с щеки сгинет загара цвет? Д. Россо

      Бледные сумерки окутали комнату, Латиф огляделся и нашел взглядом Драко у постели, на которой, вытянувшись, мирно лежал Варг и, судя по тому, как размеренно вздымалась его грудь, спал. Драко нежно поглаживал шерсть на лобастой морде, а второй рукой, в которой была зажата палочка, расчерчивал воздух витиеватыми медленными пассами. Вокруг волка вновь появилось золотое свечение, которое Латиф уже наблюдал раньше. Губы Драко беззвучно шевелились, а лицо было сосредоточенным, но не хмурым, напротив, закончив выводить узоры над спящим Варгом, он мягко улыбнулся и, склонив голову, поцеловал зверя в кожаный нос. На мгновение неубранные волосы Драко скользнули вниз и смешались с черной шкурой волка, делая их в моменте похожими на слияние черного неба и бледной глади воды в той недостижимой точке на горизонте, где все становится одним целым, и лишь нечеткая грань края земли отделяет одно от другого.       Драко откинулся на спинку стула, безвольно опуская руки вдоль тела. Его белоснежная рубашка с пышными кружевными манжетами почти касалась пола. Пару секунд он сидел неподвижно, словно обелиск усталости, но раскрыв глаза, посмотрел прямо на Латифа, будто все это время точно знал, где тот стоит. Эффект этого пронзительного взгляда был похож на мгновение, когда вспышка света в полной темноте ослепляет, и после еще мреют в глазах и под веками яркие плывущие круги. Драко посмотрел так, словно знал о Латифе всё, все тайны его души, посмотрел вглубь, пристально, будто сделал хирургический надрез. Латиф поежился под этим взглядом и отступил на шаг назад, желая скрыть досаду на лице в тени. Все внутри него сжалось в комок, он вдруг почувствовал себя тут лишним. Навязчивым, нежеланным гостем, явившимся в неподходящее время. Все тело сковала неловкость, а к лицу прилила кровь. Этот взгляд — удар хлыста надзирателя по рабу. Латиф шагнул еще глубже в тень и нащупал позади себя ручку двери в свою комнату.       — Не уходи, — ледяной голос обездвижил его мгновенно, и пальцы замерли на латунной ручке. — Я погрузил Варга в сон, чтобы он не ярился и не рвался на волю. К тому же он ведь, конечно же, не спал днем, — это был не вопрос, и Латиф не стал ничего отвечать, все еще чувствуя удушливую волну неловкости. — Он ел? — строго спросил Драко и уставился льдинками глаз на Латифа.       — Да, сэр, — еле выдавил из себя тот и вышел в середину комнаты, словно на плаху. — Он поел, недолго дремал. Я обработал ему рану, и мы немного поговорили.       — Сэр? — вскинул брови Драко. — Вчера ты звал меня по имени, — и, встав со стула, продолжил: — О чем вы говорили?       — Я... — Латиф почувствовал вдруг усталость. Нервное напряжение последних суток подкралось внезапно, он вспомнил, что не спал несколько ночей кряду, что так и не отдохнул, не мылся, толком не ел и постоянно старался держать себя в руках, хотя все, что ему хотелось сейчас, это уткнуться в подушку и, хорошенько прооравшись в нее, просто уснуть. — Я рассказал Гарри о том, что вы поделились со мной вашей историей, а потом... — Латиф решил, что Драко лучше не знать о срыве Гарри и о той прорвавшейся тоске, что наблюдал он днем, — потом мы говорили о вас.       Драко резко развернулся и присел на край стола, свешивая голые ступни и болтая ими в воздухе.       — Значит, обо мне? — усмехнулся он. — И что же именно вы обсуждали? — он щелчком призвал в ладонь бутыль вина и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Голова его чуть запрокинулась, и кадык запрыгал в такт глоткам, пара алых капель небрежно упали на белый шелк рубахи, что была закрыта всего на несколько пуговиц, и в распахнутом вороте Латиф увидел блеснувшее золотое сердце и белые полосы старых шрамов.       — Ничего такого, просто о вас. О том, как вы выглядите и что делаете, когда... ну, когда вы один, то есть, со мной, то есть... — Латиф сбился и, отвернувшись, посмотрел на спящего волка, словно ища в нем поддержки.       — И как я выгляжу? — прищурившись, спросил Драко.       — Вы выглядите как...— Латиф запнулся, и к щекам прилил жар.       — Ну как? Как? — ехидно подначивал его Драко, совершенно точно видя смущение юноши.       — Вы выглядите как ангел, или как вейла, или как... не знаю, как... как лебедь, — выпалил тот и загорелся синим пламенем стыда, а Драко расхохотался громко и задорно. Он отставил бутыль с вином, спрыгнул со стола и, все еще смеясь, подошел к Латифу ближе.       — Я надеюсь, что ты не говорил это Варгу, — смех его был озорным и на удивление счастливым, невозможно было не поддаться, и Латиф, выдохнув, тоже улыбнулся.       — Нет, так я не говорил, — тихо сказал он, опустив глаза, и смотрел теперь в распахнутый ворот Драко, на белую вязь рубцов на его теле.       Драко сел за стол и, достав из мешка письменные принадлежности, принялся что-то бойко строчить на разложенном пергаменте.       Латиф потоптался у стола и, не зная чем себя занять, отправился в душ. Тело его с благодарностью приняло удар теплой воды, мышцы расслабились, будто вместе с пылью дорог и кусачих травинок он смывал с себя все тревоги. Душистый брусок мыла пах лавандой. Запах такой родной и знакомый, легкий мотив сиреневого, жимолости и лугов. Пена скользила воздушными шапками пузырьков по коже, Латиф гладил свои худые ребра и грудь, натирал бедра, скоблил по ним ногтями. Вода нагревалась, и душевая наполнилась паром. Латиф водил и водил ладонями по раскрасневшемуся телу, а перед глазами плыли нечеткие образы рельефной груди в нитях шрамов, длинная шея, острый кадык, проступающие сквозь ткань розовые соски с торчащими горошинками. Латиф охнул и дотронулся до себя уже иначе, представляя, какие эти бусины на вкус, какие они упругие... Он сжал зубы почти до скрипа, легко вообразив зажатым меж них этот сладкий сосок. Хватило пары движений, чтобы снять дикое напряжение чресел и тут же смыть белые следы своего неуместного вожделения. Он уткнулся лбом в каменную стену душевой и, восстанавливая дыхание, еще долго стоял под струями воды, не смея выйти наружу. Было и стыдно, и хорошо. Он боялся, что Драко сразу же всё поймет по его сытым глазам, но и было волшебно думать о том, что он узнает, догадается КОГО представлял Латиф, так исступленно лаская себя. Все это было страшно и сладко, жутко и желанно. Впервые Латиф хотел кого-то, хотел так сильно, что желание это затмевало собой все другое. Он удивлялся силе этой внезапной страсти. Разве не он еще пару часов назад готов был полдуши своей отдать лишь бы смягчить, избавить от страданий великого героя Гарри Поттера, разве не он обнимал его и просил не прогонять, просил довериться и принять помощь, разве не сам он всего час назад сделал бы все, лишь бы эти двое снова увиделись! И вот... Стоило лишь услышать этот тихий голос, что сёк его по щекам, врезался в сердце и бередил все лучшие помыслы, один взгляд на его ключицы и длинные пальцы, изящно держащие перо, и иногда покусывающие его в задумчивости губы, и все помыслы Латифа скатились к зову плоти. К неутолимому желанию взять, ласкать, отдаться, хоть раз почувствовать эти острые зубы на своем теле, эти сильные пальцы на своем горле, выть под ним в агонии, задыхаясь от боли и счастья. Как такое возможно? Как вмещалось все это в нем одном?!       Медленно одевшись, как на высокий помост вышел Латиф из душа, ненавидя себя и любя Драко до беспамятства.       За окнами стояла непроглядная ночь. Варг все так же мирно спал в золотом куполе. По комнате были расставлены свечи, камин разожжен, и в кресле возле него сидел Драко с книгой в руке. Рядом с ним стоял столик с кофейным сервизом, и из носика чайника тянулась тонкая струйка белого пара, наполняя комнату ароматом крепких зерен.       — Долго же ты, — бросил Драко взгляд на Латифа и прикрыл книгу. — Присоединишься? — он кивнул в сторону соседнего кресла, и Латиф, пропустив один удар сердца, послушно сел напротив. — Кофе? — учтиво предложил Драко и, не дожидаясь ответа, налил в маленькую чашечку черного напитка.       — Что вы читаете? — спросил Латиф, сделав глоток и немного расслабляясь.       — «Графиня де Монсоро» Дюма, — показал обложку книги Драко.       — И о чём там? — разглядывая портрет дамы в пышном воротнике на обложке, Латиф отставил от себя уже пустую кружку.       — Ну, это история о трагической любви графа де Бюсси и прекрасной дамы Дианы, которая вынуждена была выйти замуж за сурового графа де Монсоро. Диана и Бюсси не могут быть вместе и встречаются тайно... я еще не дочитал, но, думаю, кончится все плохо для обоих, — улыбнулся Драко и повертел книгу в руках. — Если честно, история так себе, — резюмировал он. — Хочешь, можешь взять почитать.       — Я не очень-то умею, сэр... Драко, — осекся Латиф, памятуя о недавнем укоре.       Драко взметнул брови вверх, и лицо его выразило настоящее неприкрытое удивление.       — Ты шутишь? — спросил он и подался чуть вперед.       — Ничуть. Я умею читать, но очень медленно и, если честно, с трудом, — признался Латиф, почему-то впервые не ощущая стыда за свою неграмотность.       — А писать? Писать ты умеешь? — склонил Драко голову набок и стал разглядывать Латифа словно впервые видя.       — Нет. Писать не умею вообще. Только имя свое могу начертить и то не знаю зачем.       — Мерлин пресвятой! Неужто такое еще бывает?! — всплеснул руками Драко и налил себе кофе.       — И чаще, чем вы думаете, поверьте. Таких, как я, множество. Кого-то, как и меня, бросили, — он поморщился, было непривычно говорить о своем прошлом, тайно скрываемом и больном, но Драко уже знал большую и основную часть, так что стесняться его не было нужды, — а кто-то осиротел после войны. Кто-то слишком занят простым выживанием и работой, тяжким трудом, и там уж не до книг и учений. Так что да, таких, как я, полно, особенно на окраинах.       Драко водил пальцем по кромке чашки и смотрел в огонь.       — Решено, — вдруг вскинулся он так внезапно, что Латиф вздрогнул. — Я буду учить тебя грамоте, — он суетливо вскочил и, порывшись в вещмешке, достал чернильницу, перья, бумагу и какую-то огромную книгу. — Садись! — велел Драко непреклонным тоном и отодвинул от стола дубовый стул.       Юноша неторопливо встал со своего места и, помявшись возле стола, все же занял предложенный стул.       — Приступим, — Драко раскрыл большую книгу, а Латиф поднял на него свои растерянные, полные благодарности влюбленные глаза. Их взгляды встретились, и Драко тепло улыбнулся. — Не отвлекайся, — кивнул он в сторону чистых листов и книги.       Они остались в гостинице на неделю. Днем Латиф ухаживал за Гарри, врачевал его рану, что на глазах становилась маленьким шрамом. Воспаление прошло, и теперь все, что беспокоило Гарри, это последствия ушиба и потери крови, но он явно быстро шел на поправку. Было решено, что из осторожности он не будет покидать номер, дабы вновь не наткнуться случайно на нездоровый к себе интерес. Он много читал, практиковался для своего удовольствия в изготовлении каких-то зелий, и нередко бывало, что Латиф, глядя на его манипуляции, добавлял что-то от себя, и варево становилось лучше. Природная смекалка и уроки монашек делали свое дело, компенсируя необразованность юноши врожденным гибким умом.       Латифу было легко с Гарри, тот много рассказывал о своей школе, о квиддиче, иногда о войне, но никогда о своем в ней участии. Латиф бегал за провизией и обязательно раз в день выходил на несколько часов с Фалко в поле за городскую стену и, порой брезгливо морщась, рассказывал потом Гарри, как великолепный сокол возвращался с охоты с дохлым тушканом в клюве. Тогда Гарри заливисто хохотал и понимающе трепал его по плечу. Сознанию сложно было отделить теперь Фалко от Драко, и оттого животная сущность первого обескураживала юношу, невольно перенося этот дикий образ на человека, что представал перед ним ночью... Ох, эти ночи! Счастливые и мучительные для юного сердца Латифа Каде.       Отчасти трепет, что он испытывал каждое занятие с Драко, был виной тому, что ему приходилось прикладывать немало усилий для сосредоточения на их уроках. Особенно в те моменты, когда Драко склонялся над его плечом, чтоб указать на ошибку, замирая в каких-то жалких миллиметрах от щеки Латифа, или когда его волосы, что порой были не убраны в хвост или косу, слегка скользили по тут же воспламеняющейся коже юноши. Его близость сводила с ума, сбивала пульс, выбивала почву из-под ног. Иногда Драко ходил по комнате, степенно меряя ее шагами, и четко, ритмично читал вслух предложения из книги, а Латиф, прикусив язык, пытался выводить пока еще плохо читаемые каракули на пергаменте. А порой его прекрасный учитель садился рядом, совсем близко, пододвинув стул к стулу Латифа, и тогда их колени невольно соприкасались, обдавая жаром все тело влюбленного ученика. В такие моменты Латиф затаивал дыхание и боялся шевельнуться, чтоб ненароком не прервать эти сладостные для него касания ног, локтей, запястий. Драко водил пальцем по строкам и объяснял, где тот ошибся, иногда хвалил, но редко, чаще удостаивая лишь одобрительной улыбкой и весомым кивком.       Утомившись за несколько часов учебы, они всегда ужинали вместе, и каждая их трапеза также превращалась в своего рода урок, так как Драко взялся еще и за прививание Латифу достойных манер. Он показывал ему как пользоваться приборами, как располагать салфетку, как нужно есть и пить, как сервировать стол и даже что и как можно и нужно говорить в процессе еды. Осанка, опущенные локти, изящные движения — наука не из простых для такого дворового пса, как Латиф Каде, но он старался, старался изо всех сил не разочаровать своего строгого ментора, чье одобрение и мнение стало первостепенным в его жизни. Впервые Латиф так отчаянно хотел, пытался кому-то понравиться. Вечером он неизменно принимал душ, причесывал свои непокорные смоляные кудри и надевал чистую одежду. Днем, когда Гарри занимался своими делами — писал письма, читал, изучал карты, Латиф ложился на несколько часов поспать. Он не желал упускать ни минуты из времени, отведенного ему ночью возле Драко. Хоть тот часто и гнал его ближе к рассвету в постель, но Латиф всегда, не слушая, оставался рядом до зари и лишь за считанные мгновения до преображения Драко уходил в свою комнату, дабы не смущать того в эти роковые секунды.       Заботиться о Гарри было легко, он был неприхотлив в своих нуждах и прост в общении. Они часто и подолгу беседовали, и Латиф понимал, что и Гарри не хватает общества, что он тоже, как и Драко, очень одинок в своем затворничестве и с удовольствием принимает компанию. Окрепнув за несколько дней и расходившись, Гарри по утрам делал упражнения, зарядку и нередко приобщал к этому занятию и Латифа, показывал и рассказывал, какая группа мышц за что отвечает, и что нужно делать для их укрепления. Когда Латиф рассказал Гарри об их с Драко уроках, тот, желая поддержать юношу, по-своему включился в процесс обучения и просил Латифа читать ему для тренировки вслух ту книгу, по которой они занимались, и всегда помогал, если тот ошибался или подолгу не мог прочесть незнакомое слово. За столом Гарри тоже, заметив рвение юноши, стал вести себя аккуратно и сдержанно, поддержав его и в этом. Он церемонно расставлял посуду, нарезал мясо, аккуратно макал его в соус и всегда смешно подмигивал, когда видел, что Латиф путается в вилках и микроскопических ложечках для желе или паштета.       — Не беда, научишься, — улыбался он и показывал как надо.       А за несколько часов до заката они всегда просто болтали... всегда о Драко. Это стало отдушиной для Гарри и своего рода возможностью исповеди для Латифа. Он раскрывался как цветок во всей нежности своих чувств, в красках описывая Гарри все, что делал накануне Драко, что говорил, как ходил, что тот ел и как щурился на свет свечей, во что был одет, и как легкие складки батиста обрамляли его запястья. Латиф и сам поражался своему красноречию, но эти образы и детали лились из него, как из любого плененного любовью человека, что может часами говорить о предмете своей страсти. Гарри его почти не перебивал, лишь иногда что-то уточняя, но чаще он просто полулежа откидывался на спинку кровати и, прикрыв глаза, улыбаясь, слушал несколько часов кряду, слушал оды восхищения своему возлюбленному. Да, Латифу было легко подле Гарри, словно их обоих связывала незримая красная нить нечеловеческого обожания к одному и тому же мужчине. Эти часы для обоих были полны сладких фантазий, окрашенных теплыми воспоминаниями для одного и мечтаниями о несбыточном для другого.       Иногда они словно менялись местами, и тогда уже Гарри долго и нежно, порой озорно смеясь своей памяти, рассказывал Латифу о ТОМ Драко, о незнакомом Латифу Каде человеке, любившем подначивать друзей, гоняться за снитчем, петь под гитару и устраивать гонки на метлах в дождь. Непременно в дождь, чтоб бушевала непогода, и хлестал ветер по лицу, чтоб орать, перекрикивая грозу, и кружить над землей словно птица... Словно птица! Он представлялся Латифу юным и свободным, играющим с всесильной стихией на равных, потому что сам был ее частью — ветром, туманом, колкой крупкой первого града, острой, но тут же таявшей в ладонях. Он видел Драко глазами Гарри и влюблялся еще сильнее в мальчишку-задиру, в бахвалистого подростка, в горького юношу, в чарующего мужчину. Влюблялся в него и в их любовь. В недоступные его пониманию материи магии, подвиги, сумасшедшие клятвы и разлуку. Казалось, тогда он любил их обоих, не разделяя меж собой, не видя границ, будто они были чем-то единым, и лишь разная физическая оболочка отделяла одного от другого. Да, с Гарри было легко...       Но и в общении с Драко случались моменты, когда тот отпускал себя, и они вместе смеялись и дурачились. Так, на пятый день их уроков, едва Латиф переступил порог комнаты, Драко сообщил ему, что тот сегодня будет держать экзамен. Драко лукаво улыбнулся и, махнув палочкой, сменил свой домашний наряд на строгую профессорскую форму, черную и консервативную. Латиф с улыбкой наблюдал, как Драко показно хмурится и чинно вышагивает, изображая строгого преподавателя. Тот покопался в вещмешке, выудил из него очки и тут же водрузил их на свой нос. Старая, видавшая виды оправа, одно треснутое стекло, круглые и не по размеру нелепые, они делали лицо Драко очаровательно уморительным.       — Это очки Гарри, — улыбаясь, протер он стекла платком и вновь нацепил на себя, смешно покрутил глазами и, сделав рукой потешный выпад вперед, крикнул: — Экспелиармус! — и расхохотался.       Латиф не знал, что именно это означало, но понял, что, видимо, это была пародия на Гарри, и тоже прыснул.       — Ужас! Он был слеп как крот, — хихикал Драко, стягивая с себя замотанные скотчем дужки. — Они кошмарны, — повертел он оправу в руках, — но очень дороги мне, — тихо закончил Драко и бережно уложил очки в тряпицу и вновь убрал в вещмешок. Он вспомнил тогда, как робко, почти рассыпаясь на атомы, впервые сам, своей рукой снял эти круглые очки с лица Гарри и увидел огромные, беззащитные, зеленые глаза, такие добрые и речные. Он так долго целовал их, не веря, что может, может это делать, знать Гарри таким — открытым, млеющим, доверчивым и простым. Его Гарри...       Латиф, чутко заметив перемену в Драко, поспешил отвлечь его, напомнив об экзамене. Он часто замечал эту резкую переменчивость в настроениях Драко, как тот, словно по щелчку, вдруг уходил в себя, и лицо его становилось почти окаменевшим. Но порой, чаще всего в те минуты, когда Драко читал письма Гарри, укрываясь в углу комнаты на несколько десятков минут, лицо его будто разглаживалось, утончалось, и появлялась на губах та особенная улыбка, та, что не предназначалась для посторонних глаз — дивная экзотическая бабочка, задумчиво порхала по его лицу, и взгляд наливался нежностью и тоской. Таким Драко Латиф видел только в моменты чтения писем Гарри. Он весь светился затаенным, терпко-рубиновым, менялся на глазах, забывая обо всем вокруг. Этот мир, отель, комната, Латиф, все переставало существовать — был только Драко, его улыбка-нежность и неслышный голос Гарри, зовущий из тьмы и дарящий надежду.       Латиф, наблюдая это уже не раз, остро кусал свой кулак, прогоняя тупую боль внутри и черную грязь зависти. Столько силы и влияния, власти имел над Драко Гарри Поттер, это было так очевидно и так... так страшно для Латифа. Он думал о том, что нельзя, нельзя так зависеть от человека, так жить им, дышать только им, только им! А сам... Сам Латиф еще держался, еще не настал тот роковой момент, когда он нырнул бы в омут своей безнадежной любви, сложив на её беспощадный алтарь всего себя. Так думал он до тех пор, пока не наступил седьмой вечер их пребывания в этой гостинице.       Урок был окончен, и ужин тоже. Драко по обыкновению разместился в мягком кресле у огня, чуть развернув его так, чтобы отгородиться от всего остального. Он раскрыл письмо Гарри и на полчаса словно растворился, исчез из комнаты, замерев и будто и совсем не дыша над желтым листом бумаги.       Латиф завороженно глядел на чёткий профиль, привычно считая удары сердца. Изредка погружаясь почти в медитативное состояние и видя перед собой только прямые контуры скул, носа, излома губ...       — Гарри пишет, что он уже здоров и достаточно окреп, чтобы покинуть город, — вырвал Латифа из личной нирваны голос Драко. — Он хочет на рассвете отправиться в путь на север. Тебе стоит собрать вещи и отдохнуть, — он сложил вдвое письмо и, с минуту посидев глядя на огонь, вдруг поднялся и подошел к вещмешку.       — Я хочу попросить тебя кое о чем, Латиф, — негромко и будто даже до странного нерешительно произнес он и достал из мешка какую-то одежду. — Просьба личная и… Ты можешь отказаться, если сочтешь это для себя неприемлемым, — Драко выпрямился и, встряхнув извлеченную одежду, оказавшуюся узкой бархатной рубашкой глубокого темно-зеленого цвета с черной вышивкой на проймах, подошел к Латифу ближе. Двигался он очень медленно, будто крался на мягких лапах, примериваясь и решаясь.       — Скажите, что нужно, и я сделаю все, как и обещал, — не моргнув глазом поспешил ответить Латиф, замирая как тушкан перед грациозным гипнозом гепарда.       Драко подошел совсем близко, лицом к лицу. Он был на голову выше Латифа и потому чуть склонялся к нему, будто собираясь шепнуть на ухо какой-то секрет. Сердце шало затрепыхалось в груди Латифа, он шумно выдохнул и понял, что весь дрожит и холодеет от предчувствия чего-то непоправимого.       — Я хочу, — вкрадчиво, шепотом говорил Драко, — хочу, чтобы завтра, до того, как вы покинете это место, ты надел это, — он покачал в воздухе подцепленной на палец бархатной рубахой, — попросил Гарри закрыть глаза, — голос его словно сел, и он говорил с заметным придыханием, — и передал ему вот это... — сердце Латифа било в набат и стучало в ребра так больно, что перехватило дыхание, когда Драко, склонившись к его лицу, коснулся губами его губ. Мир распался на звонкие куски, уши заложило. Язык Драко мягко дотронулся до нижней губы Латифа, чуть надавливая и раскрывая для себя не знавшие до этого момента чужого прикосновения губы. Послушно приоткрыв рот, Латиф впустил в себя язык и вкус Драко, его горячее дыхание, его мягкую требовательность, нежные прикосновения. Словно шелковые лепестки сыпались Латифу в рот, и он жадно глотал их, жмурясь от распирающего счастья и смертельного наслаждения. Смел ли он даже мечтать, что его первый поцелуй будет таким. Сладость лугов, клевер, дурман облаков, влага предрассветной росы, горячая сила зари — это поцелуй Драко Малфоя. Ради этого родился Латиф Каде, рос, все вынес и выстоял, шел своим путем в этот день, ради этого момента он появился на свет.