Сокола взмах крыла

От брани затишье – Регалий превыше Мучительно сладостный плен, Присягой в три слова Мне мир уготован Сожженным штандартам взамен. Пусть сотен викторий Значенье оспорит Один лишь проигранный бой, Ведь гордость не гложет, Покуда низложен С престола я Вашей рукой.

      Прохладный мох проминался под ногами. Вокруг уже вовсю царил осенний беспорядок, тихий, неторопливый и сорный. Так чудесно пряно пахла земля, такую свежесть приносил с собой ветер. Через ветви деревьев щедро лилось солнце, играло в разноцветной листве и нагревало румяные щеки. Это был чудесный погожий день, будто созданный для неспешных прогулок и длительных размышлений, когда разум словно сливается с красотой природы, с ее благостью и вечной мудростью, открывая тебе что-то новое и в то же время веками неизменное. В такие дни хорошо любоваться окружающим тебя миром, первозданной естественной росписью светотеней по зелени, любоваться и, возможно, мечтать... Но Латифу Каде в этот день было не до красот открывающихся видов и уж точно не до мечтаний. Весь его мир, взгляд, мысли - всё сузилось до расстояния в метр, отделяющий его от широкой спины идущего впереди Гарри Поттера. Этот прямой росчерк плеч, убранные в карманы руки, неутомимые ноги, что впечатывали летающий суховей в песчаный наст — Латиф видел только это. Только напряженную фигуру Гарри перед собой, и даже периферическое зрение не уделяло никакого внимания всему, что окружало их в пути. Он сосредоточенно шел след в след за Гарри и не мог никуда больше смотреть, только себе под ноги, не мог ни о чем больше думать, кроме как о том, что произошло между ними этим утром.       Проснувшись чуть позднее обычного, обескураженный событиями ночи и взволнованный своим обещанием исполнить просьбу Драко, Латиф позволил себе тихонько полежать в кровати, прислушиваясь к звукам за стеной. Он различил шаги и голос Гарри, шорох. Из-за двери потянуло ароматом кофе, но юноша не спешил вставать, ему нужно было собраться с силами, пережить бурю внутри. Он коснулся ладонью своих губ и, прикрыв глаза, вновь вспомнил поцелуй Драко, его мягкость и легкое прикосновение рук. Сердце тут же затрепыхалось маленькой птичкой, и под веками замигали желто-зеленые круги. Ему казалось, что Драко словно поставил на нем печать, выжег клеймо, и горело теперь на губах Латифа: «Люблю. Хочу. Хочу любить! Люблю! Умру. Умру за тебя, умру для тебя! Умру вместо тебя!» Рот растянулся в улыбке, Латиф сладко потянулся и беззвучно произнес:       — Драко.       Даже просто шепнуть его имя было любовью, было самым важным и желанным на свете. Латиф перевернулся на живот и обнял подушку, обнял и глубоко вдохнул запах свежей наволочки и перины. Он подумал о том, как сильно изменилась его жизнь за этот небольшой отрезок времени. Еще совсем недавно он и мечтать не смел спать еженощно на чистых простынях. Все, что его волновало не так давно, это досыта поесть и найти место где перезимовать в тепле и покое, а теперь... он обнимал подушку, он резал мясо серебряным ножом, он читал французскую классику, носил замшу и батист, целовал самые сладкие губы на земле и умирал при мысли о том, что вновь увидит Драко всего-то через двенадцать часов. Латиф зарылся лицом в подушку и, хохоча, сдавленно счастливо закричал — так распирало изнутри, и сил держать в себе это все просто не было. Он вскочил с постели и, распахнув створки окна, перегнулся через подоконник. Свежий порыв ветра обдал лицо, взметнул его кудри, он зажмурился ласковому солнышку и, крутанувшись на месте, пошел одеваться. Стоило покончить с возложенным на него обязательством побыстрее. Он обещал Драко и сделает это, сделает для него все что угодно.       Латиф надел ту самую бархатную рубашку, она была ему чуть велика в плечах, но смотрелась неплохо. От воротника исходил тонкий аромат, знакомый какой-то основной звонкой нотой, но и не известный общим мотивом. Умывшись, загодя собрав свои вещи и тряхнув кудрями, Латиф отпер дверь и вышел из спальни преисполненный решимости и юной отваги.       Гарри уже позавтракал и убрал со стола, вещи тоже были собраны в мешок, и тот ожидал своего часа возле входной двери. Кровать застелена, везде порядок, словно горничная приходила. Латиф удивленно покрутил головой, но вопросов задавать не стал.       — Доброе утро, — поприветствовал он Гарри, что стоял у зеркала и застегивал утепленный жилет на пуговицы.       — Проснулся-таки, — посмотрел на него в зеркало Гарри и тут же изменился в лице. — Что это на тебе? — резко спросил он и обернулся.       Латиф, сразу сообразив, что речь идет о рубахе, как ни в чем ни бывало подошел к сидящему на карнизе Фалко и протянул к нему руку, дотрагиваясь до когтистой лапы.       — Мне дал это Драко, — не глядя на Гарри, сказал он, поглаживая мелкие перышки.       Гарри вскинул бровь и, кажется, пробубнил что-то вроде «странно», но сказал это так тихо, что Латиф точно не разобрал. Фалко покрутил глазами и будто уставился на него — отступать было поздно, да и не хотелось. Юноша подумал, что, поцеловав Гарри, коснувшись его, он почувствует то же, что чувствовал когда-то давно Драко, испытает то же, что испытывал он, и в этом они станут схожи, станут еще ближе...       — Драко попросил меня кое-что сделать, — решился Латиф и сделал шаг в сторону Гарри.       — Драко? — удивленно переспросил тот. — И что же?       — Сейчас... — Латиф сглотнул ком последней неловкости. — Закройте, пожалуйста, глаза.       Гарри смотрел с недоумением.       — Ты меня пугаешь, — улыбнулся он, но прикрыл глаза и сложил руки на груди, явно не ожидая того, что последовало дальше.       Латиф в пару шагов преодолел расстояние между ними, подошел впритык, положил на тут же вздрогнувшее плечо Гарри руку и, чуть приподнявшись на цыпочках, коснулся его губ. Опыта у него не было никакого, тем более инициативного, и потому юноша вначале замер и, вспоминая вчерашний поцелуй Драко, провел языком по нижней губе Гарри. Тот дернулся, но Латиф прижался сильнее, и вдруг... Все случилось так быстро. В одно мгновение, в неисчислимую долю секунды Гарри обхватил его обеими руками, стиснул так, что показалось, будто внутри него что-то надломилось. Гарри прижал его хрупкое тело к себе с такой силой и дикостью, что выбил весь дух из легких. Пальцы Латифа на плече Гарри сжались, вцепились в ткань его рубашки, когда тот стал целовать его жадно и страстно, глубоко и так влажно и горячо. Это совсем не было похоже на поцелуй, что подарил ему Драко накануне, на ту робкую нежность и томную негу, медленное брожение языка, сладость каждого прикосновения, нет, это был пожар, страсть, сражение, необузданный натиск, подчинение. Гарри вдавил Латифа в себя, почти поглощая его губами, он хрипло рыкнул и, приподняв над полом, сам чуть попятившись, рухнул вместе с ним на постель. Руки Гарри зашарили по телу юноши — сильные, тяжелые, рваные ласки. А Латифа словно парализовало — он никогда не испытывал ничего подобного. Словно попав под пресс, он не смел шевельнуться, но губы его с остервенением отвечали страстному вулкану губ Гарри, сминали в ответ, кусали, он стонал сквозь зубы и мотал головой, не веря сам себе, что делает все это и, что еще страшнее, чувствует такое! Точнее, не чувствует себя! Он был словно вещь, кусок глины — растаявшая, мягкая, податливая субстанция, и ему это нравилось. Сильные руки, тяжесть тела, жидкое золото страсти, что лил ему прямо в горло Гарри, рыча и подминая Латифа под себя. С треском разошлись полы бархатной рубахи, кожу обожгли ладони, прошлись вверх к шее, к лицу, вплелись в кудри, и тут Гарри дернулся, словно порезался, будто его кто-то ударил больно в живот. Он резко потянул руки из жестких волос Латифа, путая в них пальцы, и, отстранившись, мутными невидящими глазами забегал по всему телу юноши, беззвучно шепча:       — Драко, Драко, Драко...       Латиф широко раскрыл рот и исступленно пытался дышать, чувствуя себя брошенной на берег рыбой. Грудь сдавило, он не мог унять дрожь и нахлынувшее желание, щеки горели, губы, все тело полыхало огнем, словно его подожгли заживо, а теперь охолонили водой. Гарри болезненно скривился, сел на постели, закрыв лицо руками, но тут же обернулся, снова осматривая всего Латифа целиком. Припухшие губы жадно ловили воздух, растрепанные волосы, порванная рубаха, весь торс в следах и отметинах от пальцев и даже царапинах, ноги широко расставлены, брюки приспущены, а из-под края белья проглядывает налившаяся плоть.       — Блядь! — вымученно простонал Гарри. — Блядь! Блядь! Блядь! Прости меня, Латиф, прости. Я... Я никогда... Мерлин! Я... Пожалуйста...       Латиф отвернулся и стал неловко подтягивать брюки и пытаться свести полы рубашки на груди. Гарри, видя эти его судорожные движения и загнанный взгляд, отвернулся.       — Прости. Прости. Я... Мне нет оправдания. Не бойся, прошу тебя... — Гарри говорил тихо и мягко, все время поджимая губы. — Мне жаль. Мне так жаль. Я бы никогда... Просто эта рубашка... она... Это та самая, в которой... Боже! — он вскочил с постели и кинулся к умывальнику. Пустил холодную воду и сунул под нее голову. Вода стекала по лицу и шее, мочила одежду. — Она все еще пахнет им, — обреченно, устало выдохнул Гарри, стирая с лица потоки воды. — Латиф, пожалуйста...       — Вам не за что извиняться, — глухо ответил тот и, чуть шатнувшись, встал с кровати. Он посмотрел на Гарри, мокрого, растерзанного, лихорадочного, жалкого, как побитый пес. — Он так и хотел, — тихо сказа Латиф, глядя в пустоту. — ОН. ТАК. ХОТЕЛ, — еще раз повторил он, посмотрев Гарри в глаза...       И вот теперь Латиф Каде шел след в след за источающим дикое чувство вины и стыда Гарри Поттером и не знал, как объяснить тому, что он не боится, ни в чем не винит, не может, не имеет права судить, ведь... Луна каждый день контролирует приливы и отливы. Звучит как что-то фантастическое, но это так, она делает это каждый день. Так и Драко, подобно своей жемчужной сестре, капризной изменчивой луне, так и он влияет на их жизни.       От напряжения виски Латифа сжимало тупой болью. Они шли уже несколько часов, без остановок и в полном молчании. Объятые тревогой, неловкостью, они не замечали ни тяжести мышц, ни голода, ни сгущающихся туч, этих небесных корсаров, что грозили бурей. Все внутри обоих замерло в нерешительном ожидании, в поиске подходящего случая и слова. В воздухе стало парить, как всегда бывает перед грозой, все вокруг стало наливаться пряным безмолвием. Лес стих, даже постоянные арабески птичьего пения прекратились — вот-вот должен был разразиться шторм. Уже мигали за горизонтом косые всполохи, и там же, за чертой, громыхали раскаты еще пока далекого грома.       — Уйдем глубже в лес, — обернувшись, сказал Гарри. Это были первые его слова за весь день пути. — В чаще безопасней, а дойти до города мы не успеем, — он развернулся и ускорил шаг.       Раздался рокот грома, и несильный было ветерок вдруг обрушился долго сдерживаемой мощью. Ветви деревьев зашумели как речной поток над их головами.       — Вы не отсылаете меня, сэр? — решился Латиф, почти выкрикивая слова в спину Гарри.       Тот резко остановился и обернулся. На лице его читалось искреннее удивление и что-то похожее на каплю облегчения в глазах.       — Я? Тебя?! — брови Гарри взметнулись вверх. — Латиф, я... Я, если честно, думал и боялся, что это ты... ты после всего уйдешь. Не захочешь... — он опустил глаза и вновь нахмурился, словно от сильной боли, как тогда в номере, утром.       — Нет, сэр, я не уйду, — выкрикивал Латиф. — Я не виню вас, не корите себя. Я не уйду, но... — он подошел ближе, ветер стал таким сильным, что полы одежды хлопали по воздуху как крылья, вздымлял волосы и приглушал голоса. — Я хочу узнать, Гарри, хочу знать почему? — перекрывая вой шторма и грохот очередного раската грома, спросил Латиф. — Почему вы не оставите его?!       Гарри отшатнулся как от удара, он с раздражением уставился на Латифа, но тот продолжал.       — Почему не освободитесь сами? Ведь вы голодны, сэр, в буквальном смысле. Я мало что знаю, но даже мне понятно, что терпеть... так долго — это мука. Это невыносимо, — он покачал головой, убирая с лица путающиеся волосы. — Есть масса примеров, когда те же оборотни находили себе пару и жили счастливо. Люди приспосабливаются. Я уверен, что вы... Что вас... Черт! Вы же Гарри Поттер, за вас пойдет любая, любой!       Гарри слушал очень внимательно, а потом вдруг резко развернулся и пошел дальше вглубь леса, отталкивая хлесткие ветки, не придерживая их, не заботясь о том, что они могут ударить по лицу его спутника, бегущего следом и кричащего в самое сердце:       — Зачем?! Зачем так мучиться? Столько лет вы терзаете себя и его! ВЫ НЕ МОЖЕТЕ БЫТЬ ВМЕСТЕ!!! — истошно закричал Латиф, и Гарри наконец остановился и, развернувшись, рявкнул, перекрывая грозу и ветер:       — Молчи! Молчи, Латиф! Ты...       — Нет! — так же зло крикнул тот. — Нет, я хочу знать! Вы и сами понимаете, что это... невозможно! Вы могли бы быть счастливы. ОН мог бы быть! Мог бы быть с кем-то, любить, жить почти обычной жизнью, говорить, целовать, быть рядом! — Латиф истерично выплевывал слова, захлебываясь несправедливостью судьбы. — И вы, Гарри, вы тоже могли бы найти кого-то. Снова стать человеком, магом, жить полной жизнью, даже детей завести. Так почему?! Почему вы так мучаетесь, почему не уйдете и не отпустите его?! — Латиф схватился за ствол дерева, чувствуя, что буквально валится с ног. На его лицо упали первые крупные капли, ветер уже сливался в сплошной гул. Громыхнуло так, что, казалось, земля содрогнулась. Гром прокатился как взрывная волна, и вдруг хлынуло разом. Сильный мощный ливень единым потоком обрушился на лес. Гарри утер лицо рукавом, стирая потоки дождя, и подошел к юноше ближе. Того трясло, щеки горели, и глаза лихорадочно блестели.       — Ты хочешь знать почему? — мягко спросил Гарри, взгляд его вмиг потеплел, и он дотронулся до вздрагивающего, насквозь промокшего плеча Латифа. — Неужели ты думаешь, что за столько лет мне не приходило это в голову? Что я ни разу не боролся с искушением? Плоть слаба, Латиф, — улыбнулся Гарри и посмотрел куда-то за спину юноши. — Но плоть — это ничто. Знаешь... В моей жизни уже было одно пророчество, предопределение, безжалостное и неумолимое. Оно сбылось. Я выстоял, и оно сбылось. И я уверен, что где-то, где-то в других, неизвестных нам сферах, есть и еще одно. И в нем, в этом другом пророчестве, сказано, что мы, я и Драко, предначертаны друг другу, что мы одно целое, и ничто этого не изменит. Это судьба, рок, это наш путь. Мы выбрали его сами, мы вынесли и вытерпели столько, что хватит не на одну жизнь, — Гарри поднял вверх руку и вновь посмотрел куда-то за спину Латифа. — Ты знал, что в природе волки и соколы однолюбы? Они выбирают пару на всю жизнь. Может, именно поэтому мы с Драко обращаемся именно в них, — пронзительный крик птицы на мгновение рассек шум шторма, и взметнулось перед глазами белое оперение — на руку Гарри спланировал Фалко. — Я люблю его, Латиф. Люблю всю свою жизнь, а он любит меня, и это не изменить, не исправить, не забыть и не пережить. Мы не узники, нет, — в голосе его дрогнула нежность, — мы возлюбленные, и мы будем вместе в любом из миров. — Гарри уткнулся лбом в жесткий клюв Фалко, и тот боднул его, словно даже потеревшись вымокшей маленькой головой. — Пойдем, — примирительно потрепал Латифа по плечу Гарри. — Ты вымок до нитки. Надо разбить шатер, пока ты не простыл, да и закат не за горами.       Гарри пошел вперед, на ходу снимая со спины вещмешок и доставая палочку, а Латиф стоял возле дерева, ошарашенный его словами и нечеловеческой нежностью Фалко, проливая слезы дождя своих глупых надежд, и тихо-тихо крошился на вымокшую землю.       Дождь все слабее и слабее отбивал раллентандо по крыше шатра. Возведенное из ничего, знакомое и обжитое для Латифа пристанище наполнилось привычной обстановкой, треском огня в печи и приглушенным звуком стихающей непогоды за его пределами. Латиф двигался словно в забытьи. Не замечая ничего вокруг, он сел у огня. От его одежды пошел пар и запах мокрой шерсти — ткань липла к телу. Юношу била дрожь, он стал стягивать с себя вымокшие до нитки вещи и, небрежно развесив их возле печки, укутался в большой клетчатый плед и угнездился в кресле. Благословенное тепло разморило его, все переживания, тревоги, всё отошло на второй план в сравнении с тем благим чувством покоя и умиротворения, что дарил огонь, разгоняя кровь по венам. Клонило в сон. Не хотелось даже есть, хотя Латиф с завтрака не взял в рот ни крошки. Усталость была всеобъемлющей, и сил все равно не было даже на простейшие манипуляции с кофейником. Где-то в стороне, на границе сознания, Латиф ловил движения Гарри, тихие шаги. Его присутствие странным образом тоже успокаивало, словно, несмотря ни на что, он был неизменным якорем в бушующем море жизни.       — Десять минут, — услышал Латиф голос Гарри рядом с собой. — Я ухожу.       Юноша кивнул и сильнее укутался в одеяло, у него еще постукивали от холода зубы, да и вообще говорить не хотелось. Он чувствовал себя глупо.       — Наш разговор... — Гарри положил руку на спинку кресла. — Я бы предпочел, чтобы он и все остальное осталось между нами.       Латиф устало потер виски. «Вот оно как, — подумал он. — Теперь мне еще и скрывать придется...» Но мысль свою он не успел додумать, Гарри погладил его по волосам и тихо сказал:       — Прости.       Выходя из шатра, волшебник в тысячный раз укорил себя за несдержанность. Латиф стал казаться ему таким беззащитным... Маленького ребенка можно взять на руки, прижать к себе и хоть так попросить прощения. Со взрослыми труднее, дело сделано, слово сказано — назад не возьмешь и ранит обоих.       Латиф еще долго сидел в кресле после ухода Гарри. Он уже давно обсох и согрелся, но шевелиться не хотелось. Его все сильнее клонило в сон, он даже задремал под убаюкивающий треск поленьев, и ему успел присниться короткий сон. Как всегда в моменты сильных переживаний, ему виделась мать. Ее крупные мягкие ладони, гладящие его по голове почти ласково, и голос, всегда словно глотающий часть эмоций.       — Ты такой красивый, Фи-Фи, но такой бесполезный...       И это постоянное чувство стыда, неловкой робости и желания оправдаться, доказать, что нет, он не такой, он добьется, он сделает, он сделает все, чтобы она поняла, поверила, узнала...       Латиф вздрогнул всем телом и открыл глаза. Было тихо. Дрова почти догорели. Дождь стих совсем, не слышно было и шелеста ветра. Юноша огляделся, сонно потирая глаза. В шатре было пусто — Драко не было. Сбросив плед и зябко передернув плечами, Латиф натянул высохшую одежду. Он беспокойно сделал несколько кругов по комнате и вдруг услышал характерный звук — ни с чем невозможно спутать треск костра.       Латиф подошел к пологу и, слегка, буквально на пару дюймов сдвинув его, тут же уловил сладкий дымок сосновой щепы и увидел мерцание огня. В шести-семи метрах от шатра был разложен костер, пламя пышно вздымалось в черное небо и искрило. Возле огня на поваленном дереве сидел Драко. Его, конечно же, Латиф узнал мгновенно. Тот сидел вытянув ноги к огню и кутался в те самые белоснежные меха, в которых увидел его юноша тогда, в самую первую судьбоносную их встречу. Распущенные волосы Драко сливались с мягким мерцанием меха, а блики от костра плясали тенями на расслабленном лице. Латиф прижал руку к сердцу, чувствуя, как наполняется оно невыносимой нежностью и глухой безотчетной болью за нее, за нерастраченную и ненужную, никому, никому не нужную нежность.       Драко пошевелился, и Латиф вначале увидел скользнувшую лебедем руку, а потом заметил голову Варга, что покойно лежала на коленях Драко, подставленная под неспешную ласку. Драко гладил волка от ушей вниз по мощной холке, вплетался в черную гущу пальцами. Юноша сжал в кулак край тента.       — Ты такой ласковый сегодня, — слышал он голос Драко. — Что-то случилось, да, мой хороший? Что беспокоит тебя, мой кусака? — послышался приглушенный теплый смех, от которого в душе Латифа все перевернулось. Никогда еще он не слышал, чтобы Драко так смеялся. Он шире расшторил полог, чтобы лучше видеть происходящее снаружи. Варг тянулся своей острой мордой к лицу Драко, и тот ласково тыкался в нее в ответ. Мелькнул бордовый язык, широко пройдясь по щеке Драко, и его руки, тонкие, гибкие, овили шею зверя, прижимая его к груди, оплетая, поглаживая дугу спины, широкие бока. — Твой, твой… — негромко говорил Драко, целуя густую шерсть везде, где успевал достать. — Я твой, твой, — сильнее прижимал он Варга к себе, и тот, неловко переминаясь на задних лапах, лизался как комнатная собачка, задевая шершаво шею, щеку, руки. — Люблю, как же я люблю тебя, Гарри, — не отворачиваясь, принимая эти дикие, звериные ласки, бормотал Драко и даже подставлял себя, свое лицо под эти влажные касания.       Латиф смущенно отвел глаза, это не вмещалось в его голове, эта отчаянная любовь и нежность, горечь в каждом движении и слове...       — Я так хочу видеть тебя, Гарри. Так хочу... — руки Драко не переставая гуляли по спине зверя, а губы шептали и шептали. — Люблю... Я помню... Я скучаю... Я твой... Твой... Ты мой, мой, Гарри, мой красивый, мой страстный, мой, господи, мой, мой, мой. Ну почему, почему... Мой, мой... — голос его дрожал и срывался. Варг чуть попятился и лег, вытянув лапы, на расстеленном у ног Драко одеяле, и тот тут же скользнул к нему, прилег рядом и обнял волка рукой, укрывая полой своей накидки. Белый мех скрыл обе их фигуры словно пушистым сугробом. Драко вжался всем телом в изогнутую спину Варга и, уткнувшись лицом в его шею, продолжал говорить и говорить, купать его в океане своей безбрежной любви.       Латиф попятился и прикрыл полог. В горле встал ком, сцену, что он подглядел, невозможно было сглотнуть, переварить, она застряла острой костью в сжатом горле. Латиф понял, что то, что он ощущает, не похоже ни на что, испытанное им раньше. Сострадание. Сострадание пересилило в нем все другое. Сострадание такое огромное, что закрыло, утопило в себе даже влюбленность, даже влечение и тоску по ласке и теплу, оно сдавило его сердце, и все, что он хотел сейчас, — это чтобы Драко и Гарри увиделись вновь. Хоть раз! Как и мечтали оба, хоть один последний раз... и может, тогда и он сам обрел бы покой.