Сокола взмах крыла

За двенадцать секунд не успеть, не сказать так многого, Что хранилось годами, терзало, гнало на поиски, Не унять перестук сердца слишком давно одинокого, Можно только заметить успеть силуэт в предрассвета отблесках. Можно вновь надышаться вдоволь, взахлеб, до одури Ароматом густым табака и лаванды с примесью Сорняков луговых, твоей кожи дурмана медового, И откуда-то вдруг — неостывших углей и извести. Можно вечность одну на двоих вновь наполнить смыслами, Вновь наполнить ее до краев теплым светом и радостью За двенадцать секунд, за полслова, с трудом поспевая за мыслями... Я бы отдал всю жизнь ради этой, казалось бы, малости. Еще одна Малфой

      С каждым днем дорога становилась все труднее. Начался сезон дождей — лило не переставая, то мощным единым потоком, то едва моросило, но пробирало общей влагой до костей. Приходилось все время идти в плотных дождевиках, от этого движения были неповоротливыми, тело сковано, да и видимость будто смазанная, особенно когда путь лежал строго через лес. Усталость, словно скопившаяся, лежала тяжелым грузом на плечах Латифа, редкий и недолгий отдых не давал мышцам расслабиться, не приносил покоя телу. Латиф все время теперь хотел спать, порой он едва переставлял ноги и передвигался будто в забытьи, клевал на ходу носом и выныривал из этой странной дремы, лишь когда его окрикивал Гарри или Драко. Они, словно посменные надзиратели, муштровали его, его выносливость. Шли быстро и упрямо, будто их подгоняли хлыстами черти. Они заботились о Латифе оба, но ничто, казалось, не могло усмирить их тягу к тому месту, куда они направлялись.       Несколько раз в дороге их заставал настоящий шторм. Такой, когда небо, расколотое грозою, запускает пустую розу ветров, и преодолеть, устоять перед стихией невозможно. Взгляд будто застилало, и ты не видел ничего, кроме стены дождя. Преданные погодой, поверженные последним негодованием осени... а дальше… дальше зима. Она уже дышала им в спины. Черные, теперь вечно мокрые, их плащи порой дервенели от низкой температуры после заката, и все тело покрывало ознобом холодного ливня, горстками алмазов, словно искусный грим, блестели капли на лице путников. Ледяные эти россыпи делали кожу уязвимой, тонкой, обветренной.       Дважды прячась от обрушившегося шторма, они останавливались на ночлег в тавернах, маленьких и почти безлюдных. И в те дни Латиф не отходил от разожженного в очаге огня, даже спал возле него — он давно уже так не мок и не мерз. Всегда в ноябре в период своих скитаний он старался прибиться к монастырю или ночлежке, но теперь... Теперь выбора не было, они должны идти. Да и никогда бы уже Латиф не предпочел для себя даже самый мягкий матрас вместо того, что имел сейчас.       В дни их вынужденных остановок Драко очень тревожился за Варга. Тот оставался в лесу, пока они грелись под сенью деревенских угодий, и Драко сходил с ума от опасений за здоровье своего волка, томился в уюте стен и изводил Латифа придирками. Тот терпел приступы дурного настроения своего спутника, терпел и понимал его беспокойство, разделял его. Латифу тоже было не по себе от мыслей, что они в сухости и комфорте, а Варг где-то в стылом лесу мокнет в одиночестве. Однажды они даже поссорились. Выслушав очередную порцию колких замечаний и жгучих ругательств на разных языках, Латиф не выдержал и, отбросив в сторону полотенце, которым сушил волосы, крикнул:       — Ты не один волнуешься за Гарри! Хватит вести себя как избалованный индюк. Я тоже боюсь за него, я тоже хотел бы, чтобы он сейчас был рядом. Не ты один любишь его! — крикнув это, Латиф хлопнул дверью в свою спальню и с раздражением сел на кровать, но тут же, уставившись на свои руки, вдруг подумал о том, что он сейчас говорил все это ни разу не покривив душой. Он правда боялся за Гарри, он правда хотел, чтоб тот был рядом, и он действительно его любил. Это было такое странное озарение. До того Латиф часто, копаясь в своей душе, страшился найти в ней след ревности, то мелкое, гаденькое чувство нелепого соперничества, желания быть для Драко единственным нужным, но не находил теперь там этого всего. Казалось, с момента их такого странного братания ничего не поменялось, и в то же время отношения их, всех троих, стали в разы проще, теплее, и Латиф чувствовал, что больше не гложет его внутренний протест к Гарри, больше не иссушает душу его любовь к Драко. Он любил их обоих, любил горячо и чисто, сам не заметил, как это вышло. Он любил лишь с той разницей, что к Драко его влекло по-прежнему и физически, но он упрямо забивал эти ненужные позывы поглубже и старался не смотреть на того алчными глазами, не давать повода для смущения и неловкости, хотя все так же стекленел каждый раз, стоило Драко задеть его слегка рукавом.       В дверь постучали, и Латиф распахнул ее перед понурым взглядом Малфоя.       — Прости, — сказал тот. — Я сам не свой. Все время на взводе. Я так хочу уже... Сил нет. Я устал, загнал себя, тебя и его, но я будто в котле варюсь от нетерпения. Я ждал восемнадцать лет, Латиф, я не могу больше ждать, не хочу, я с ума схожу, — он несильно стукнулся головой о дверной косяк и застонал, оседая там же в проеме. — Не мо-гу боль-ше-е-е... — капризно стенал он, и Латиф улыбнулся. Драко редко показывал себя с такой уязвимой стороны, таким простым, ломким. В таком Драко легко было узнать того юношу, о котором Латифу так часто и с упоением рассказывал Гарри — насмешника, нетерпеливого гордеца, зануду и вредного придиру, почти мальчишку, по поведению больше напоминавшего заносчивого подростка, чем взрослого мужчину.       — Пойдем, Драко, вставай, — тянул его вверх Латиф, улыбаясь. Раздражение как рукой сняло, и теперь он чувствовал только робкое умиление и желание позаботиться об этом хрупком, на самом деле хрупком человеке, так редко показывающем свои слабости. — Идем, идем же, сокол, я покажу твоим зорким глазам кое-что, — он поманил его к окну и распахнул ставни. В комнату ворвался ветер, и брызги дождя окропили подоконник, занавеска взметнулась пузырем. Перед их глазами простерлась маленькая деревушка, крыши, пастбища и кромка леса, словно углем начерченная на горизонте, а дальше, там, в дали этого пейзажного наброска, виднелись колкие, острые линии горного хребта.       — Видишь? — указал пальцем Латиф на горную полосу. — Видишь? Нам туда. Мы уже рядом. Пара дней пути, и мы будем на месте.       Драко вглядывался с прищуром в непроглядную почти тьму, в этот нечеткий, размытый дождем контур и тоже протянул руку вперед, словно лаская очертания гор, приманивал их, будто лишь силой своей мысли, любви, магии он желал приблизить их к себе. Латиф перехватил его сухую, зовущую руку, обхватил ее и прижал к своей груди, ласково поглаживая. — Скоро, мы скоро уже будем там. Потерпи еще несколько ночей, — мягко уговаривал он своего колдуна, и тот улыбнулся печально и ответил на нежное касание, тоже погладив юношу по груди.       Латиф закрыл ставни, задернул шторы и вышел в общую комнату. Хотелось есть, да и выспаться стоило перед следующим днем. Он предвидел настоящий марш-бросок. Чем ближе была цель, тем нестерпимее была тяга этих двоих друг к другу.       Он стал доставать из сумки провизию — внизу в таверне они пополнили свои запасы, и теперь на столе лежал ароматный, заправленный специями цыпленок, сладкие помидоры, соленый сыр и немного отварного картофеля, пузатая бутыль с элем и чайник с заваренным из запасов самого же Латифа шиповником.       — Нужно много витамина С, чтобы не разболеться, — говорил он, настаивая измельченные ягоды и листья.       Драко следил за его движениями из кресла в углу, взгляд неспешно скользил за проворными руками Латифа, но было видно, что мысли его далеки от этой комнаты и от всего происходящего. Упрямая складка залегла возле его губ, словно он внутренне спорил сам с собою или с кем-то невидимым и протестовал, не соглашался с чем-то, отстаивал свое.       — Может, нам купить лошадей? — спросил Латиф, нарезая овощи. Идея пришла ему еще вечером. Когда они только подходили к постоялому двору, он заметил конюшню и вывеску о продаже жеребцов. Передвижение на лошадях значительно сократило бы срок их пути. Сам он никогда не сидел в седле, но мыслил, что это не трудно при должной сноровке.       Драко метнул в него острый взгляд. Словно задумавшись, он прижал руку к подбородку и тут же четко отрезал:       — Нет.       Латиф вздрогнул от неожиданности и вопросительно посмотрел в его сторону.       — Лошади боятся Варга, — пояснил Драко. — К тому же, я уверен, что ты не наездник, а Гарри... — он вдруг мягко улыбнулся, и на его лице появилось то знакомое уже Латифу выражение тоски и нежности. Так случалось, когда Драко вдруг словно на стену натыкался на какое-то воспоминание из их с Гарри общего прошлого. Латиф различал это свечение, эту ласку на дне зрачка, эти вмиг опущенные уголки рта и дрогнувшие ресницы. По лицу Драко, будто по глади воды, волнами шел чувственный трепет.       Драко помнил... Это было все в том же домике на побережье. Там, в их тихом укрытии, в рапсовом раю, где мир сузился только до них двоих.       В тот день он ходил в поселок обменять книги и пополнить запасы писчей бумаги для своих рисунков и вина. Он уже собрался в обратный путь, когда наткнулся на идущую навстречу, судя по одежде, тоже приезжую парочку. Они вели под уздцы двух прекрасных андалузцев — белого и черного, и у Драко даже дух захватило от их величавой красоты. Он пошел следом, и они вывели его к конюшне, где можно было за умеренную плату арендовать лошадей, и Драко не удержался. Он выбрал тех же, что видел по дороге — уже освободившиеся кони фыркали в стойле, и Драко бережно погладил каждого по мощной шее. Белоснежный конь с длинной, жемчужной почти гривой и вороной, крепкий, жилистый, перебирали, цокая подковами, своими стройными ногами.       Драко любил лошадей, умел управляться с ними. Он был в седле с малых лет, часто выезжал, практиковал конкур, мог сам ухаживать за жеребцом, разбирался в породах. Это был отголосок его прежней жизни, на редкость приятный отголосок, и ему вдруг так захотелось разделить это с Гарри, с его Гарри!       Медленно подъехал он к оградке их дома. Уже вечерело, из трубы вилась струйка дыма — Гарри растопил камин. Несмотря на теплое лето, он почти каждый вечер разводил огонь в очаге, любил посидеть в тихом потрескивании поленьев. Драко улыбнулся — его уютный котенок, в груди потеплело и захотелось скорее обнять, обнять его!       — Гарри! — крикнул он, спешиваясь и привязывая коней к столбцу калитки.       Гарри тут же вышел на крыльцо в одних шортах и футболке, в руке он держал кочергу.       — Что за воинственный вид, котенок? — сразу обнимая и целуя в шею, смеясь, прошептал Драко, тыкаясь в теплую кожу. Гарри притянул его в ответ ближе, втиснул в себя и отбросил железный прут, скользнул шаловливыми руками сразу под рубашку.       — Я заждался, — стал целовать он нежные зарумянившиеся щеки. — Соскучился, — ладони загуляли от спины к ягодицам, сжали их. — Где ты так долго... — он оборвал фразу на полуслове и уставился на привязанных коней, что переминались за спиной Драко.       — У меня сюрприз, — расцвел улыбкой тот, проследив взгляд, и потянул ошарашенного Гарри за собой к калитке.       — Это лошадь, — хлопая глазами, сказал Гарри, и Драко громко рассмеялся.       — Ты поразительно наблюдателен, только не лошадь, а конь, два коня.       Гарри опасливо обошел жеребцов по дуге.       — Зачем они нам? — удивленно уставился он на белоснежный круп, обмахиваемый жемчужным хвостом.       — Я с детства занимался верховой ездой и очень любил. Это здорово, котенок. Я хочу, чтоб ты со мной покатался, — Драко подошел к Гарри вплотную, обнял его со спины и, притеревшись к нему бедрами, стал нашептывать в ухо. — Представь: ты и я, пляж, закат... Можно доехать до скал, и там в ночном море я буду ласкать тебя, — сладко задевал он языком мочку уха, — так, как ты любишь. М? — Драко почти урчал и нежно поглаживал ладонями напряженный живот Гарри.       — Искуситель, — откинулся тот ему на плечо и поцеловал долго, глубоко, так любовно и нежно, что Драко на миг забылся, чувствуя только настоящее истинное блаженство, — он не мог понять, как вообще когда-то существовал без этого. — Но должен предупредить, — оторвавшись, сказал Гарри, — я лошадь первый раз в жизни вижу так близко.       Ох, как же смеялся Драко, закидывая своего любимого трусишку в седло, тот аж побледнел от страха, опасливо взял поводья, крутил все время головой и ерзал попой по седлу.       — Если ты будешь дергаться, конь это поймет, почувствует, — лихо запрыгнул Драко на белоснежного жеребца и прогарцевал мимо своего растерянного возлюбленного.       Какое-то время Гарри еще тушевался, нервничал, но конь его был дивно смирным, выдрессированным, породистым, и уже спустя полчаса Драко понял, что не он один получает удовольствие от прогулки. Гарри расслабленно сидел верхом, щурился на горизонт, тихо под чарующий плеск моря рассказывал о новой книге, что читал уже второй день, а Драко мог только улыбаться и греться в лучах этого сокровенного счастья.       У кромки скал они остановились. Гарри спешился, с непривычки у него немного болела спина. Он растянулся на теплом песке и прикрыл глаза. Драко подвел коня к воде, они вошли немного поглубже освежиться. Стоял душный вечер, и искупаться было бы в самый раз, но Драко не стал спускаться в воду. Он походил кругами по мелководью, конь переступал под ним ногами по мягкому дну и сильно размахивал хвостом. Драко похлопал его по загривку — хороший конь, умный, глаза добрые.       Алым расчертил закат полосы на воде. Гарри приподнялся на локте и смотрел не моргая, как из моря выходит белый конь, как прямо и гордо сидит на нем его Драко, и как струятся волосы по его плечам. Изящные ступни в стременах смотрелись так волнительно хрупко. Чуть промокшая рубаха липла к груди. Задумчивый взгляд и улыбка. Совершенство. Гарри не мог дышать, он встал и как околдованный пошел навстречу своему всаднику, подошел близко, уже по голень в воде, погладил осторожно коня по серому пятнышку на лбу, но не отводил глаз от возвышающегося над ним Драко, и в глазах будто даже защипало.       — Ты чего? — мягко улыбаясь и поглаживая конскую гриву, спросил Драко.       — Я никогда не видел ничего красивее... — выдохнул Гарри.       — Ты о коне? — приподнял бровь Малфой и чуть наклонился вперед.       — Я о тебе, — завороженно ответил Гарри. Обхватив ладонью ступню Драко, вынул ее из стремени и, припав к ней губами, зашептал, исступленно покрывая поцелуями: — Тебя, тебя, тебя... — целовал и целовал он свод стопы, пальцы, прижимался щекой к щиколотке. — Иди, иди ко мне, — застонал он, не в силах сдержать этот всплеск восхищения, радости, красоты, что переполняли его сейчас.       Драко спрыгнул в воду, прямо в распахнутые объятия, в сильные, надежные руки, что вмиг подхватили его и увлекли на берег. Гарри нес его бережно, словно сокровище, единственный дар небес, уложил на шелковый песок и, сорвавшись, стал покрывать его грудь поцелуями, рванул рубаху и прижался алчными губами к животу, руки загуляли по вздрагивающему телу.       — Ты, ты, ты... — одержимо шептал он, словно позабыл все другие слова, словно потерял рассудок. — Ты, ты, ты... — осыпал он тело Драко поцелуями, обжигая своим дыханием, и тот выгибался, прижимался ближе, сильнее, запрокинув голову, запустил пальцы в песок и изогнулся, так сладко простонав в ответ.       — Люблю, люблю тебя... Люблю... — плавился он под огненными поцелуями и неприкрытым обожанием.       В ласках Гарри не было в этот раз вожделения, не было похоти и эротизма, только поклонение — он целовал свое божество, он гладил своего идола, он не мог найти слова, что помогли бы описать те чувства, что бродили в нем сейчас, в этот миг, в этот закат. Его умопомрачительный, распластанный на песке колдун, его ангел, его искуситель, его жизнь.       — Ты, ты, ты... — как заведенный повторял он и, будто пытаясь поглотить эту красоту, целовал бесконечно, томно водил и водил губами по влажной, соленой коже и не мог остановиться. Это не было даже возбуждением, не было страстью, он шептал это слово «Ты, ты, ты» как молитву, как заклинание. — Ты, ты, ты...       И сквозь гул в ушах, шум прилива и далекие крики птиц он слышал голос Драко, возвращающий ему его же слова:       — Люблю, люблю, люблю....       Драко нехотя раскрыл глаза, реальность возвращалась постепенно — комната, ловкие движения Латифа, алая шкурка помидора, аромат настойки... и все еще на границе сознания плеск волн и одержимое: «Ты, ты, ты...»       Ветер был таким сильным, что сотрясал тела до поджилок, гнул деревья к земле, гудел в расщелинах гор. Но еще громче грохотало море — огромные волны набегали на каменистый берег и разбивались о скалы у подножия утеса. Латиф глубоко вдохнул. Холодный соленый воздух — запах моря был такой родной, такой знакомый. Это был запах дома, запах прошлого, запах, от которого он так долго бежал и вот... вернулся. Север. В трех днях пути от этого утеса его родной Дорсет, край, который он любил всем сердцем и который отверг и старался забыть.       Драко стоял на краю обрыва лицом к морю. В лунном свете, отлитый из серебра, его силуэт будто сливался с пейзажем. Море бушевало, волны, вздымаясь, с шумом бились о скалы, мелкие брызги впивались в лицо. Его одинокая фигура, высокая, ровная, руки раскинуты навстречу шторму, словно он целовал, заговаривал стихию. Волосы хлестали по воздуху, подол плаща трепал ветер — он был похож на птицу, и Латиф на миг подумал, что вот сейчас Драко прыгнет с этой скалы, взмахнет своими гибкими руками и полетит, полетит, но не вниз, а вверх, как и положено птицам, гордым, прекрасным соколам.       — Мы на месте, — бесшумно подойдя ближе, сказал он и почти невесомо коснулся плеча Драко. — Нам нужно вниз, там будет водопад и пещера.       Драко кивнул и стал спускаться следом по крутому склону. Тропа была неудобной, вся в рытвинах и камнях, но уже буквально через несколько метров спуска они вышли на небольшое плато, выступ. Послышался шум воды, воды спадающей, бурлящей.       Драко торопился, сердце его буквально выпрыгивало из груди. Еще несколько часов... всего... всего несколько часов!       Все было, как и описывал Латиф, как тот и помнил с детства. Утес, спуск, ущелье, водопад и за ним грот.       — Проверим? — взволнованно сказал Драко и уколол себе большой палец булавкой с плаща. Мгновенно проступившая капля крови тут же исчезла вместе с микроскопической ранкой, стоило Драко перешагнуть границу грота, но спустя пару мгновений прокол и капля крови появились вновь.       — Работает!!! — закричал он, и пещера содрогнулась эхом. Радостно вцепился он в плечи Латифу и тряс его как тряпичную куклу. — Работает, работает!!! Ты видел, видел это?! — Драко показывал свой палец и улыбался, широко, лихорадочно, его всего потряхивало.       — Все, теперь ждем, — уселся Латиф у каменной стены и вынул из котомки термос с кофе. — Ты помнишь? — посмотрел он на Драко. — Тебе нельзя ступать за черту к нему. Ты внутри, он снаружи, — напомнил Латиф, почти физически чувствуя напряжение и нетерпение Драко.       — Я помню, — глухо ответил тот и тоже сел у холодного камня. Он откинул голову к стене и прикрыл глаза. — Спасибо тебе, — спустя несколько минут произнес он, и Латиф поджал губы: «Было бы за что...»       За час до рассвета к гроту пришел Варг. Он шумно влетел, впрыгнул сквозь стену воды внутрь и, ласково встреченный Драко, оглаженный его дрожащими руками, уселся у входа в пещеру.       — Ты должен быть здесь, — мягко напутствовал волка тот и указал, как обычно псам показывают их место, на каменный порог — границу пещеры и водопада. Варг послушно сел ровно там, где велел Малфой. Сел и замер как изваяние, как египетская фигурка, отлитая из черного золота, казалось, он даже не моргал. Драко устроился напротив, опустился на колени перед ним на расстоянии каких-то десяти дюймов и тоже замер. Латифу стало не по себе. Они просидели так все эти долгие, невыносимо долгие минуты. Друг против друга, скованные ожиданием и невидимой нитью понимания. Это выглядело странно и пугающе, словно застывшие в янтаре две фигуры, неподвижные на фоне бесконечного потока воды. Латиф посмотрел на часы.       — Время, — тихо сказал он, обращаясь к Драко, но ни он, ни Варг не шелохнулись. Будто в трансе, они продолжали смотреть друг на друга неотрывно, но даже с расстояния в несколько метров Латиф увидел, как забилось сердце Драко чаще, как затрепетала рубаха на его груди, словно оттуда рвалась птица, рвалась из прутьев ребер к Варгу, к Гарри, вперед, вперед...       В пещере было темно, но Латиф увидел, как в проеме между водой и скалами появилась багряная полоса зари — тело волка изогнулось, лапы вытянулись, он надломленно запрокинул голову, пещеру оглушил протяжный стон-рык... Гарри выпрямился во весь рост, его обнаженная грудь вздымалась как после долгого-долгого бега, он вскинул лицо, и оно исказилось безумием, нежностью, дикой тоской. В робком тусклом луче восходящего солнца он смотрел в любимые глаза, наполненные слезами, на дрожащие губы, на протянутую скорбную руку. Гарри медленно потянул свою ладонь навстречу, по его щекам текли слезы, губы приоткрылись в немом сочетании заветных букв, но голоса не было, не было звуков. Пальцы, нервные, непослушные, коснулись лишь вскользь драгоценной протянутой к нему ладони...       Крик сокола разнесся бесконечно повторяющимся эхом по гроту, мелькнули белые крылья — перо, мягкое, нежное, изогнутое, слетело к ногам Гарри — Фалко взметнулся вверх и сквозь толщу воды вылетел стрелой наружу.       — Не-е-е-е-ет!!! — завопил Гарри, падая на землю. Он рухнул на колени на голые острые камни и заскреб ногтями по бессердечной тверди. — Не-е-е-е-ет!!! — кричал он, и вены на его шее разбухали и вытягивались от натуги. Истеричный, горький вопль кромсал тишину, выворачивая наизнанку Латифа Каде. Он вжался в стену и не мог шелохнуться, глядя на исступленное отчаянье скрючившегося на земле мужчины, его рыдания, его стон, его в кровь стертые о камни руки. Это безнадежное, безжалостное «Не-е-е-ет!!!», крик, дикий крик умирающего животного, страшный, протяжный вой души. Латиф закрыл лицо руками. Он не мог смотреть на эту муку, не мог это слышать, не мог все это вынести и вторил этим рыданиям, не мог сдержать в себе это рвущееся сожаление. Он понял, что ошибся, понял, что во всем, во всем был не прав. Ему не стоило приводить их сюда. Эту боль нельзя пожелать никому, эту боль он опрометчиво подарил им, эту боль нельзя вынести, эту боль никто никогда не должен был испытать!