Но на тех берегах — Переплетение стали и неба, А у мертвых в глазах — Переплетение боли и гнева. Стали и неба… Боли и гнева… Светом и ветром… На север, вы в сером, вы звери, на север… Мельница
Темной сенью укрыла их ночь, густая чернота легла на плечи, и только надзвездное олово освещало тускло невидимый защитный купол над шатром. Весь день без устали Латиф и Гарри шли самыми дремучими тропами, уходя все дальше на север, в густую непроходимую чащу. Деревья больше не были крылаты листвой и голо покачивались на ветру, поскрипывая древними торсами, словно немощные старцы. Идти было тяжело, холодно, тревожно. Латиф оборачивался на каждый хруст ветки или заиндевелой лужи под ногой, но бодрился, глядя на уверенную, непреклонную поступь Гарри рядом. Тот ни разу не осекся, не вздрогнул от звука или тени мелькнувшей лисы. — Не бойся, — успокаивал он Латифа, когда они устроили небольшой привал, чтоб укрепить силы не только едой и вином, но и зельем, что протянул Гарри Латифу со словами: — Немного. Для скорости, — и Латиф принял горькую, вязкую жидкость, тут же ощутив прилив энергии и крепость уставших до того мышц. — Не оглядывайся, не бойся, — повторил Гарри. — Я почую их за много миль. Мы успеем укрыться, если что. Главное — беречь Фалко. Они хоть и не тронут, случись им изловить его, но будут использовать как приманку точно. Да и глумиться, конечно. Пытать им никто не запрещал, а это люди того сорта, что получают радость от чужого крика боли, — он скривился и презрительно сплюнул на землю. — Так что не бойся за нас, бойся за него, — закончил он и по дрогнувшим губам Латифа понял, что уточнение это было излишним, так как Латиф и без того более всего опасался именно за сохранность их лихого сокола. Но и тот, чуя тревогу хозяина, не улетал далеко и надолго, а кружил больше над их головами у крон деревьев и то и дело спускался к Гарри на подставленный угодливо локоть, чтоб, как называл это Латиф, «помиловаться» — поклекотать, потыкать в щеку Гарри клювом, взмахнуть опереньем, на миг отвлекая от напряженного пути и его тягот. — Он такой красивый, — улыбнувшись, не выдержал Латиф в очередное такое приземление Фалко и протянул руку к птице. Гарри привычно отвел было локоть, укрывая сокола от касания, но тот неожиданно курлыкнул и, коротко вспорхнув, пересел на руку Латифа. — Оу! — вскрикнул тот и получил ласковый тычок клювом в лоб, а также пристальный взгляд Гарри. — Ты ж погляди... — вскинул Гарри бровь. — Первый раз такое. Никогда еще Фалко не сидел на чужой руке, — лукаво улыбнулся он и пошел дальше, предоставляя Латифу самому разбираться с птицей и своими мыслями, которые более всего походили сейчас на детское ликование. Благодаря или силе воли, или все же волшебному зелью, но они преодолели многие мили в тот день и только уже совсем вот-вот перед закатом остановились. В этот раз Гарри особенно долго и тщательно выставлял купол над шатром, и теперь тот мерцал не только серебристым и золотым, но и словно немного газово-синим. — Сегодня я не пойду в лес, — сказал Гарри, закончив с шатром и его защитой. — Обожди тут немного, не хочу, чтоб ты смотрел... — поджал он губы, и Латиф кивнул. Он и сам не любил быть свидетелем перевоплощения Гарри — не из-за самой трансформации, к ней он уже привык и не пугался, а из-за чувства потери, что тут же заполняла его сердце. Солнце село, и в палатке послышался легкий шорох, а следом приглушенный рык. Латиф тут же зашел внутрь. Варг стоял в середине шатра, черная шерсть его отливала смолой и искрами в бликах огня из печи. За тонкой ширмой в подсвеченном углу угадывался силуэт. Над ее краями взметнулись белые руки, по которым ласково скользнул шелк рубахи. — Ты здесь? — услышал Латиф голос Драко из-за тканых створок. «Да, мой прекрасный!» — отозвалось сердце Латифа. — Да, Драко, я здесь, — произнес он вслух. — Сегодня только ужин и сон. Хорошо, малыш? — сказал Драко, появившись из-за ширмы, на ходу закрывая пару пуговиц. В вырезе его рубашки мелькнула пара шрамов и молочная кожа. — Почему ты не избавишь себя от этих рубцов? — вдруг спросил Латиф, не таясь разглядывая Драко. — Даже я знаю, что это возможно. Тем более такому магу, как ты. Драко улыбнулся и легко провел рукой по груди, в том месте, где были зажившие уже много лет назад иссечения. — Это память, — сказал он, и глаза его засияли так, что Латиф и не стал уточнять, о чем, было ясно, что это что-то сокровенное, сладостная топь, любимая химера, оставившая след в душе Драко. — Если не голоден, сразу ложись, — невесомо поцеловал Драко Латифа в лоб и скользнул взглядом по шатру в поисках заплечного мешка. Латиф замер на миг и прикрыл глаза, окунаясь с головой в легкое прикосновение волос к щеке, в терпкий запах хвойного леса, слетевшего с них и ударившего по всем рецепторам до мурашек. Драко уже отстранился и отошел, ища свое заветное письмо, а аромат его все еще кружил Латифа в своих объятиях, укачивал, убаюкивал свежими зелеными нотами. — Иди, тебе надо отдохнуть, — повторил Драко, уже сжимая в руке драгоценный пергамент, и Латиф, поддавшись усталости и ласковой строгости голоса Драко, поплелся, почти не чуя своих ног, до кровати. Он рухнул на узкую постель и, обняв подушку, сладко потянулся, вглядываясь сквозь опускающиеся, вмиг отяжелевшие веки, в невозможные руки Драко, в живые быстрые пальцы, нетерпеливо разворачивающие желтый листок. На его лицо Латиф не смотрел, только на руки. Он знал, что сейчас эти дивные, но всегда словно подернутые тенью черты просветлеют, разгладятся, глаза засияют, и мелькнет, будто падающая с небес звезда, неуловимая улыбка. Истинная магия для Латифа — улыбка Драко, дивный цветок на губах, буквально на миг явит свою красоту, вздурманит, ослепит... И потому Латиф не смотрел в его лицо, только на руки. Трепетные, сейчас немного дрожащие, поглаживающие незаметно краешек шероховатого пергамента. «Боже! Я так скучал! Скучал по твоим словам, по твоему голосу внутри себя. Так скучал, так скучал! Драко, я набит землей и сырыми комьями, я иногда думаю о себе как о мертвеце. Нет, возможно, и еще хуже, как о том, кто еще и не рождался, как о пустоте — просто воздух, вода и немного плоти... Все это обрело смысл и стало жить лишь благодаря тебе. А ты! Ты! Ты воспитан облаками, следующими на север, и поешь с ветром, что держит тебя в небесах. Ты паришь над землей в компании смешных ватных зверей, которых так любил когда-то очерчивать пальцами. Ты делаешь это теперь? Чертишь на холсте неба свои рисунки? Я нашел как-то в нашем мешке портрет Латифа, набросанный тобою. Он так красив. И оригинал, и тот, которого ты создал. Будь я полным кретином, я был бы взбешен, мой сокол. Но я знаю тебя, знаю, как чисто твое сердце, и как ты любишь, задумавшись, рисовать невзначай. Я не ревную, хотя сегодня и был повод. Ты, мой несносный небесный хищник, сел на руку Латифу! И признаюсь, на мгновение он был на волосок от Круцио. Шучу. Хотя мысль мелькнула. Я не железный, ты же знаешь, совсем нет. И ни разу не святой, кто б что ни думал. Я полон ярости и гнева, а теперь еще и стыдного азарта. Знаю, знаю, ты не одобрил бы ничего такого. Но я тут не властен над собой. Я клянусь, я не полезу в схватку. Я никогда не стал бы так рисковать тобой и Латифом. Я даже решил не выходить в лес ночами и быть подле вас, но... Но внутри меня все горит, рвется в бой, в опасные игры с дьяволом. Но я обещаю тебе, что буду паинькой, не тревожься. Сам я не стану искать приключений на хвост. Вот каким покладистым ты делаешь меня одним своим словом. Не будь тебя, из меня бы давно росли не волосы, а трава. Ты говоришь, что у тебя предчувствие, что ты уверенно хочешь идти вслед за Латифом, куда бы он ни звал нас. Мой белоснежный, я это чувствую уже давно. Почти с первой встречи. Не скрою, я боялся его, боялся его к тебе чувств, которых он не мог скрыть с первых же минут вашего знакомства. Потом я боялся себя, своих чувств. Я боялся потерять тебя, потом себя, а теперь очень боюсь потерять его. Но как бы то ни было, я всегда ощущал какой-то рок в нашей встрече. Теперь Латиф наш брат. Наша семья. Наш проводник в неизвестность... Но я... Я, как и ты, не жду, не надеюсь. Я люблю. Я люблю тебя. И его. Я умру за вас, если потребуется. P.S. И да, я смеялся насчет Трелони.Твой Г.»
Драко тепло улыбнулся и, как всегда, коснулся губами любимой подписи. В печи потрескивали поленья, и только свет огня озарял шатер. Латиф спал, широко раскинувшись на кровати. Драко тихо подошел к постели и посмотрел на его безмятежное лицо — черные кудри спадали на лоб, а губы были приоткрыты, грудь медленно вздымалась, выпуская сонный вдох и выдох. Красив. Да, Латиф был красив, как весна, пьянил, как летний вечер, и пах так же сладостно и манко... Драко отвел взгляд и отошел в середину шатра, где навострив уши стоял Варг. — Значит, тебя он тоже волнует? — смеясь, ехидно потрепал Драко волка по загривку. — «Не железный...» — фыркнул он улыбаясь. — А я железный, — сурово свел Драко брови и чуть сильнее потянул за волчью шкуру, так цепко, что тот заскулил и попятился. — Только попробуй, зубастый! — прошипел Драко и рассмеялся. — Я все еще лучший в режущих заклятьях! Варг покорно вытянулся на полу и прикрыл морду лапой. — То-то же, — хмыкнул Драко и снова обернулся к спящему Латифу. — И тебя касается, — шепотом сказал он и снова тихо рассмеялся. Он подошел к столу и, плеснув себе немного вина, приблизился к пологу шатра и чуть отвел его в сторону, напряженно вглядываясь в кромешную тьму снаружи. Где-то вдалеке вдруг раздался свирепый рык и следом протяжный вой. Драко непроизвольно вздрогнул и резко запахнул полог обратно. — Чуешь? — коснулся он головы тут же встрепенувшегося Варга, — Типси ошибся. Они быстрее, чем я думал. Уже шарят по кромке леса, и с ними, видно, оборотень. Варг изогнул спину, и шерсть у него на холке встала дыбом. — Нет, пушистый, ты никуда не пойдешь, уж извини. Ты обещал. Не в этот раз, — словно в прострации сказал Драко, глядя невидящим взглядом на плотные шторы шатра. — Надо поспать немного и выдвигаться с зарей. Они наверняка будут передвигаться ночью. Искать тебя. Да и внимание местных охотников им ни к чему. А днем будут отдыхать. Это даст нам небольшую фору... — он задумчиво провел ладонью Варгу между ушей. — А там, глядишь, и оторвемся вовсе. Варг ткнулся широким лбом в ласковую руку и поддел ее холодным носом. — Я не боюсь, — посмотрел на него Драко, — Я не дам вас в обиду. За два часа до рассвета они уже были в пути. Латиф сонно семенил позади Драко, а тот безостановочно шел рядом с Варгом через бурелом леса, так, будто испокон веков знал эти дороги и тропы. Шел четко на север, именно туда, куда было нужно, к границе Дорсета, ни разу не спросив у Латифа правильность пути. Заплетенные в тугую косу волосы блестели перламутром в уже бледнеющем свете луны, и Латиф ловил себя на мысли, что хотел бы как ребенок дернуть за эту косу, а еще лучше щенком вцепиться в нее ртом, сжать между зубов и следовать за Драко по пятам, не выпуская из пасти его душистых волос. С каждым часом становилось все светлее и ветренее. Ветер стал дуть резко и будто со всех сторон, и Латиф понял, что они близко. Этот запах с пролива, этот холод, морозь, этот долгий наступающий шум с океана, гул волн, нельзя было спутать. Осталось недолго — за лесом они выйдут к вечно серым скалам его родины. Его колыбель, его вотчина. Дорсет. Горы, камни, вечная хмарь и ветра, ветра, ветра! Легкие тут раскрывались словно меха — полногрудный вдох и ледяной выдох. Бриз, а не дыхание, пена, а не слезы, эхо вместо голоса и слюда, заменяющая кожу. Дорсет. Его боль и любовь. Нигде нет такого воздуха, неба, земли и крика далеких чаек, как в месте, где ты родился. Дорсет. Они почти пришли. Маяк исполином резал облака на самом возвышающемся утесе, об острые скалы которого внизу бились беспокойные волны. Вода пенилась и шумела, и этот серый шум, беспрестанный, гулкий, перекрывал ветер и все иные звуки, даже стук сердца. Латиф первым вышел из леса и, обозрев горную полосу и раскинувшийся в долине город, вдохнул глубоко сырой, холодный воздух и почувствовал острое покалывание под кожей и жжение в глазах. Он не был здесь несколько долгих лет и уже успел позабыть, как прекрасен его родной край. Вересковые поля, эта камерность, этот туман и серый воздух, будто осязаемый, но в то же время и прозрачно чистый, морской, солоноватый на губах. Гнезда крикливых птиц, рябь и морось, самое низкое небо в Британии, самое любимое. Еще не рассвело, и маяк кружил светом, рассекал тьму вод, мигая бледным лучом, что скользил по округе, как вечное всевидящее око. Где-то там у подножия скалы, в зарослях колючего можжевельника, Латиф помнил, будто это было вчера, стоял каменный двухэтажный дом с небольшой башенкой и синей крышей. Дом был особенный, выделявшийся из привычной архитектуры невысоких и не вычурных домишек. Этот хоть и стоял особняком в глуши и одиночестве, но был несуразно роскошен по местным меркам. Белый камень, узорная кладка, флюгер-ласточка и целый сад вдоль тропинки от маяка к входной двери, целый дурман-сад белых кустовых роз. Дом выглядел словно заколдованный замок в миниатюре, стоящий на отшибе дворец с тайной внутри... Так думал Латиф в детстве. Мечтал порой о том, что изловчится, подглядит в окно и непременно увидит внутри сквозь прорезь легких штор прекрасную королевну, конечно же, зачарованную, ждущую избавления, и только он, он один — смельчак и драконье сердце Латиф Каде сможет расколдовать ее, взять за руку и вывести из странного дома, кружа в вальсе белых цветов. Все оказалось гораздо прозаичней. Лет в девять, в отчаянную вылазку вместе с соседской детворой, вопреки запретам родителей и их устрашениям, Латиф и еще пять-шесть таких же, как он, непоседливых парнишек отправились к манящему их чуть ли не с пеленок дому у маяка. Они крались как стайка мышат, вздрагивая и трясясь от страха, но хорохорились друг перед другом и даже посмеивались иногда, стоило кому икнуть от напряжения или шумно охнуть. Добравшись полусогнутым манером до заднего двора, они перемахнули через невысокий забор и, прижавшись к стене дома, по очереди стали заглядывать в окно, на удачу распахнутое настежь. Когда настал черед Латифа смотреть, он весь трепеща глянул внутрь и... И разочарованно замер. Не было там королевны, не было роскошных покоев спящей царевны и фей, оберегающих ее вынужденный сон. Не было вообще ничего необычного! Его взору предстала самая обыкновенная кухня — камин, плита, кастрюли, котлы для зелий, пучки сухих трав, висящих на простых деревянных прищепах вниз цветнями. Так выглядели десятки кухонь, что он видел, так выглядела и его кухня дома. Разочарованно приоткрыв рот, он уже хотел было пятиться назад и уходить — что было толку глазеть на обычную посуду и буфеты, как вдруг дверь сбоку дома распахнулась, и на крыльцо выпрыгнул, словно черт из табакерки, огромный старик с посохом. Он был велик ростом, сед, лохмат и зол. Он кричал на мальчишек и грозил им палкой, обещая всех до единого превратить незамедлительно в червей и крыс! С визгом врассыпную разбежались любопытные искатели приключений в разные стороны. И только Латиф застрял ногой в корнях разросшейся ели и упал на живот, больно ударившись об землю. Он не оборачивался, но слышал приближающуюся поступь, звук посоха, врезающегося в тропу, и ворчание страшного старика. Его струсившие подельники давно неслись очертя голову по склону вниз, не помня себя от страха и счастья избавления, а Латиф приготовился к участи крысы или еще чего похуже. Весь дрожа и дергаясь, он пытался вытянуть ногу, он ерзал по земле, сдирая колени об острые иглы, осыпавшиеся с еловых ветвей, он плакал и скулил, но чертовы корни будто капкан сжали ступню. — Замри, — услышал он зычный строгий голос и перестал дергаться, весь скукожившись от животного ужаса. Его ноги коснулись теплые пальцы, чуть потянули, бережно высвобождая щиколотку из древесных оков. Латиф тут же обернулся и попятился, подбирая обе ноги к груди. — Не дергайся. У тебя вывих, — все так же строго сказал старик и присел рядом. Вблизи он не казался таким уж огромным и страшным и даже не был так уж стар, просто очень сед. — Я залечу твою ногу, но ты пока не шевелись, — сказал старец и снова коснулся ноги Латифа в том месте, где стало уже заметно опухать, а кожа саднить. Спустя мгновение Латиф ощутил холодок, а потом легкое тепло в месте ушиба. Боль отступила, припухлость спала, и даже ссадина исчезла. Латиф ошарашенно смотрел на вмиг исцеленную ступню и неверяще хлопал ресницами. — Пошевели ногой, — велел старик, и когда Латиф повиновался, довольно хмыкнул. — Ну вот и все. Можешь продолжать хулиганить, — усмехнулся он и подмигнул. — Вы... вы... не... не съедите меня? — глупо спросил Латиф и покраснел до кончиков ушей. — Спасибо, я сыт, — рассмеялся старик. — К тому же, я предпочитаю мясо пожирнее. Из тебя бы вышел разве что холодец, а я его с детства терпеть не могу, — заговорщицки снова подмигнул он. — Я тоже! — радостно закивал Латиф и робко улыбнулся. — Беги, малыш, — приподнял его старик. — Еще свидимся, вот увидишь. Ты будешь взрослым и полон любви и вопросов, — странно посмотрел он на Латифа и, отряхнув на нем заботливо куртку, легко подтолкнул по тропе. — Возвращайся, когда придет время. Я буду тут. Так Латиф познакомился с Перри. Это он, конечно, уже позже узнал, что старика звали Перри. Персиваль. Родители говорили, что он колдун и знахарь, травник и зельевар, что он умеет предсказывать будущее и знает все о судьбе любого, стоит лишь спросить и заплатить, конечно. Они говорили, что он может ворожить и управлять погодой, а еще что он, видно, бывший преступник и здесь отбывает свое наказание в качестве смотрителя маяка. Все это было не так интересно, как зачарованная королевна, но все равно будоражило, и Латиф с ребятами не оставляли в покое дом с синей крышей и крикливого старца-смотрителя. Лазили в его сад, кидали в его окно камушки, придумывали дурацкие прозвища и мелкие пакости — не из злобы и глупости, а из любопытства и детской настырности. После рассказа Латифа о том, как старик его излечил, они больше не боялись лохматого Перри, напротив, каждый теперь тоже хотел испытать на себе чудо его магии, ведь среди них было мало по-настоящему годных волшебников, обученных и умелых. Все вокруг творили магию лишь бытовую, простецкую... а Латиф не мог даже этого. Как раз тогда, в те дни, он стал понимать, осознавать уже полностью отсутствие в себе какого-либо намека на дар чудотворца, пусть хоть самого обычного, позволяющего разве что огонь развести, да заставить нож самостоятельно чистить рыбу... Но нет, все чаще его друзья вспыхивали искрами из пальцев, бездумно вдруг поднимали по воздуху камушки или, дотронувшись до цветка, меняли его окрас. Латиф не мог ничего. И вскоре у него не осталось друзей... А чуть позже, на прогулке у скал, куда они с отцом ходили каждое воскресенье, поскользнувшись и потеряв равновесие, его папа покатился с отвесной горы. Пытаясь цепляться за выступы и корни, торчащие из камней, он скатывался медленно, но неумолимо, а Латиф... Латиф мог только кричать! Кричать и бессильно смотреть, как его отец бьется о скалы, ломает кости и падает, падает, падает в равнодушные волны. Если бы у него была хоть капля магии, хоть крупица волшебства, как у его родителей, как у его дружков, как почти у всех, кого он знал, хоть немного простых, естественных сил внутри. Он бы спас! Подхватил, удержал! Он бы мог что-то сделать! Хоть что-то... Мать ему так это и не простила. Не простила его слабости, его бездействия, его никчемности, его вины в постигшем их горе. Сквиб в семье волшебников — досадное происшествие, сквиб, погубивший любимого отца... пустое место. Вся эта мешанина воспоминаний крутилась в голове Латифа, пока он стоял на пыльной дороге возле леса и ждал, когда взлетит в небо Фалко, а за спиной послышатся шаги Гарри. Солнце лениво мазнуло по горизонту бледной полоской, и у Латифа сжалось сердце. Все в прошлом, все ушло... Но в одном Перри был прав — им суждено было встретиться вновь, именно так, как тот и сказал. Не обманул старик. Маяк погасил свой луч, вода зарябила первыми отблесками рассвета. В небе раздался громкий крик сокола. — Ты в порядке? — почувствовал Латиф заботливое прикосновение к руке. Гарри сжал его пальцы, сжал несколько раз, ободряя и поглаживая. — Как никогда раньше, — отмахнулся Латиф. — Нам туда, — указал он кивком на маяк, что заволокло утренним туманом. — Спустимся вниз, пройдем через город и поднимемся по скалам. К вечеру будем на месте, — запахивая меховую мантию, рассказал он Гарри путь и потянул его за руку по дороге. На входе в город Гарри накинул на голову капюшон и велел так же сделать Латифу, а потом еще и набросил на обоих маскирующие чары. — Кто знает, кого мы тут встретим. Лишнее внимание нам точно не нужно, — вскользь бросил он и, приманив свистом Фалко, ловко накинул на него клобучок. — Потерпи, мое сердце, я знаю, ты не любишь, но выбора нет, — сокол помотал недовольно аккуратной головой и забил крыльями, но покорно склонил клюв и смирно замер под хозяйскими пальцами, бережно пробежавшимися по сверкающему оперенью. — Вы говорили ночью? — спросил Гарри уже на ходу. — Нет, — мотнул Латиф головой. — Он велел мне спать, и я спал. Но засыпая, я видел, как он начал читать письмо. — И как это было? — вкрадчиво спросил Гарри, и Латиф незаметно улыбнулся в мех своего воротника. — Как всегда, Гарри... — лукаво будто отмахнулся он, но тут же решил не мучить и без того смущенного своим вопросом Поттера. — Он будто не дышит, когда читает. Светится весь, целует листок и шепчет твое имя, — небрежно договорил он, тоже на деле смущаясь, но зная, как важно Гарри слышать это. — В эти моменты он не похож на себя обычного. Он будто весь... из звезд становится, — закончил Латиф и не увидел, но почувствовал всем телом, затылком, как Гарри расцвел позади него и тоже, наверное, на этот миг стал звездопадом. Дорсет только-только просыпался. Открывались магазины и лавки, поднимались ставни почты и банков. Обычное утро — звон посуды из окон, запах кофе, торопливые прохожие, реденький дождь и спешный стук каблучков по мостовой. Латиф опасливо зыркал из-под капюшона на знакомые улочки, отмечая про себя, что поменялось, а что осталось как и прежде. Шаг за шагом он словно вплывал медленно и неотвратимо в известные до мельчайших деталей повороты, дома, вывески и погружался на дно своей памяти. По переулку, в который они свернули, потянулся ароматный дымок. Гарри повел носом и замедлил шаг. — Может, перекусим? — спросил он. — У нас тут лучший на всем свете паштет из лосося. Намазываешь на горячий хлеб... — мечтательно прикрыл глаза Латиф. — И огромную кружку черного кофе, — добавил Гарри. — И свежий кекс, — кивнул Латиф. — И закончить белым сухим вином времен твоего рождения и моего пубертата, — хохотнул Гарри и повернулся к витрине небольшого кафе, откуда, видимо, и разносился дивный запах выпечки. — А как же Фалко? — остановился Латиф. — Туда с птицей не пустят, — озадаченно посмотрел он на Гарри. — Сейчас... — зашарил тот в своих карманах и выудил оттуда что-то легкое и прозрачное, будто совсем невесомое, почти воздух. Он укутал в эту невидимую ткань своего сокола и, подмигнув не устающему удивляться Латифу, вошел внутрь кофейни. Фалко был и исчез с руки. — Завтрак богов! — хлопнул себя по груди Гарри, когда они закончили с трапезой. Лениво потягиваясь, Латиф прокручивал бокал в руках и сонно жмурился в окно, глядя на полупустую улочку. Он впервые сидел вот так в своем городе — уже повзрослевший. В детстве, когда бегал по центральным аллеям и площадям, пока родители его ходили за покупками или просто прогуливались, он часто засматривался на яркие вывески ресторанов и пабов, на беззаботных людей внутри, смеющихся, пьющих, болтающих. Ему казалось тогда, что это так весело и легко быть взрослым. Куча друзей, такие вот посиделки, вкуснейшие сырные шарики на гриле. Отец иногда покупал ему такие на вынос, потому что в паб с детьми было нельзя... — О чем задумался? — позвал его Гарри. — Да так... — сощурился Латиф и уткнулся носом в свой бокал. — Твой дом далеко отсюда? — словно заглянув ему в сердце, спросил Гарри, и Латиф, залпом допив прохладное вино, отрицательно мотнул головой. — В конце соседней улицы, — дрогнули его губы уголками вниз. — Хочешь?.. — Гарри не договорил, не зная, что именно предложить, не ранив невольно. Латиф думал об этом. Думал еще накануне, когда они только решили идти сюда. Мысли и сердце метались в нем, как ночные мотыльки у фонаря. Зайти домой... И что? Что сказать? Его никто не ждет... — Нет, — твердо ответил он и отбросил на пустую тарелку салфетку. — Но мы будем проходить мимо... — Хорошо, — кивнул Гарри и, повинуясь порыву, протянул свою руку к Латифу и погладил его по щеке, а тот на секунду прижался к ней, прикрыв глаза, и на этот краткий миг почувствовал успокоение, которое ощущал в детстве, когда его почти так же поглаживал отец. Город бурлил. Дорсет не маленькое селение — настоящий, хоть и небольшой, но город. Гарри и Латиф петляли по улицам, взбодренные завтраком и легким вином. Расслабленно почти гуляли они по незнакомым для Гарри проспектам. Со стороны они вполне могли бы сойти за обычных туристов, разве что в не совсем обычной, излишне дорожной одежде. Но они так же, как и любые путешественники, разглядывали дома, улыбались, переговаривались на ходу, заглядывали в витрины лавок и чувствовали себя прекрасно, даже, возможно, радостно. Для людей, привыкших к невзгодам и постоянному напряжению пути, такая прогулка была сиюминутным отдыхом, возможностью прикинуться кем-то совсем обычным, праздным, не отягощенным суровыми мыслями и неопределенностью будущего. Гарри думал о Латифе, старался понять, каково ему вот так вернуться в родные места. А еще он думал о том, как давно он сам не был в Лондоне. Не был дома. Хотя по-настоящему своим домом он сердцем считал не площадь Гриммо, не Хогвартс, не Тисовую улицу... Его дом был на окраине безвестной деревушки с непроизносимым названием, возле рапсового поля и седого пояса гор. Тот домик вдали от всех и всего... Их с Драко нежданное счастье — единственный дом, куда бы он хотел и мечтал вернуться. И если существует рай — то для Гарри Поттера он был там. Латиф в очередной раз свернул на безлюдную улицу и замер. По тому, как напряглась его спина, как оцепенели его руки и будто остановилось дыхание, Гарри понял, что они где-то совсем рядом с домом его детства. По правой стороне от них стоял небольшой дом, часть его была укрыта от стороннего взгляда цепочкой кленов, почти облетевших теперь и серых. Крыша с ничем не выделяющейся бордовой черепицей и внутренний садик. Сиреневые занавески на окнах, одна открытая створка. За стеклом мелькнул силуэт, почти неуловимое движение, легкая тень в светлой одежде... Латиф сгорбился и резко обернулся к Гарри. — Пойдем отсюда, — и зашагал быстро прочь, прямо вглубь улицы, не оборачиваясь. Гарри пару секунд постоял, вглядываясь в дом, в окна. На качелях, что висели в саду, он увидел мальчишку лет семи... Под веками у Гарри зажгло, сам того не понимая, он полыхнул чужим страданием и метнулся следом за Латифом, нагнал его и взял за руку. За холодную, одеревеневшую, непослушную, слабо вырывающуюся руку. Сжал ее, поднес к губам, согрел дыханием и даже сунул себе под мантию, под мягкий ее мех, ближе к сердцу и долго, очень долго не выпускал, пока не потеплела, не расслабилась, пока не ответила робким поглаживанием по его скрюченным тревожным пальцам. Жалость разрывала Гарри. Жалость и гнев. Непонимание. Отрицание. Целый коктейль эмоций. Как можно так поступить со своим ребенком? Как можно предать его, прогнать, проклясть, вычеркнуть, забыть, заменить?! Тысячи вопросов — ни одного ответа. Он кричал в своей голове. Кричал! Что если бы у него был сын, был ребенок — любимый, желанный, его ребенок! Он никогда, никогда бы не бросил его, не осудил, не отверг, что бы ни случилось. Он представил себя так ясно отцом... Вот он держит на руках белокурого малыша, целует его сладкое темечко, вдыхает его медовый аромат... Как можно так поступить со своим ребенком?! — Хочешь поговорить? — спросил Гарри спустя полчаса молчаливого блуждания по городу. Латиф отрицательно мотнул головой. — А есть? — ответ был тот же. — Пить? — Нет, — сухо процедил Латиф. — А подержать Фалко? — сквозь теплую улыбку спросил Гарри и, поддев Латифа локтем, аккуратно пересадил к нему на плечо сокола. Латиф остановился и медленно, задумчиво погладил сомкнутые крылья, провел бережно пальцами по когтистой лапе... По его щекам неспешно заскользили слезы, текли и текли, беззвучные, длинные, жуткие. — Гарри... — тихо позвал Латиф и поднял на него глаза. — Я хочу, чтоб ты знал... — он смахнул кулаком влагу с лица. — Я люблю тебя, — шмыгнув носом, буркнул он и ссадил с себя Фалко обратно Гарри на предплечье. И сердце Гарри Поттера снова сжала тоска, сострадание и желание лелеять этого хрупкого мальчика — львиное его сердце. К скалам за городом они подошли уже ближе к вечеру, когда тусклое холодное солнце катилось незаметно к горизонту. К маяку вела извилистая тропа вверх по камням между двух грозных утесов. Сам маяк возвышался над городом, над скалами, над гулом воды — обелиск одиночества и надежды одновременно. Гарри отпустил Фалко, и тот взметнулся в хмурое небо, разрывая морской грай своим криком. Ветер хлестал их по лицам, проникал под одежду, подталкивал в спины. Подъем занял не меньше получаса, идти нужно было круто в гору, и тропа то и дело скользила под ногами, словно желая сбросить путника со скал на камни. И Гарри, и Латиф запыхались и чувствовали железное напряжение мышц в ногах, когда наконец поднялись по взгорью. Перед ними раскинулась поляна, дальше пролесок, в безлиственном абрисе которого можно было разглядеть дом с синей крышей, окружающий его забор, обвитый отцветшими лианами вьюна, и выложенную плитками дорожку. — Это дом Перри, — выдохнул устало Латиф и присел на корточки. Сбоку в полумиле от них возвышался маяк, окруженный сотнями чаек и альбатросов. — Держись позади меня, — сказал Гарри и, укрывшись капюшоном, пошел по дорожке к дому. С каждым шагом, что приближал его к калитке, он все яснее ощущал на себе воздействие сокрушительной по силе магии, она витала вокруг мощными сгустками, дрожала в воздухе, заставляя дышать с усилием и глубже. Не было никаких сомнений, что тот, кто живет в этом непримечательном в общем-то домике на отшибе мира, сильнейший чародей, могущественный и, возможно, опасный. Хотя Гарри и не чувствовал темного брожения в этом потоке чужого колдовства, но все же насторожился и напряженно сжал палочку в рукаве. Уже на пороге к нему на плечо спланировал Фалко, цепко впился когтями в мантию и на мгновение уложил свою голову Гарри на макушку, чуть задев острым клювом ткань капюшона. Гарри обернулся к Латифу, улыбнулся ему ободряюще и, выдохнув, постучал железным кольцом в форме переплетенной розы в деревянную дверь.