Сокола взмах крыла

Ты создал дом во впадинах моих ребер из корней и виноградных лоз и теперь мне сладко и больно...

      И они спешили жить. Пытались и вправду ловить каждый момент этой тихой, размеренной жизни, что настигла всех в доме у маяка, искали радости в мелочах и внезапном спокойствии. «Будто перед бурей», — с тревогой порой думал Драко, не в силах отмахнуться от слов старого колдуна, но пытался, пытался, как и все, насладиться этой передышкой, отпустить смуту внутри и отринуть постоянное беспокойство.       Первые дни все обитатели дома, еще каждый по-своему смущенные, сторонились друг друга.       Днем Гарри, не решаясь покидать владения их великодушного хозяина, бродил все больше по саду и его окрестностям. Вдыхал уже совсем морозный воздух и подолгу сидел возле небольшого фонтана, старого и покрытого будто амальгамой последствиями смены времен года. В середине подмерзающего бассейна стояла статуя полуобнаженной задрапированной в серый мрамор девы, и этот фонтан напоминал Гарри похожий, почти такой же неухоженный и всеми забытый фонтан, что они с Драко видели в Толедо.       То была импульсивная, страстная выходка и нежданное, как и все у них, счастье.       Оглушенный первыми неделями любви, Гарри тогда летал над землей, парил вне времени, не замечая ничего вокруг. Был только Драко и их постель! Насыщение не приходило, и даже спустя почти месяц беспрестанного нежно-яростного вожделения ни Гарри, ни Драко не ощущали сытости друг от друга, не могли оторваться, разъединиться хоть на миг. Это было так дико и непонятно им обоим, но разжать руки, раскрыть объятия, выпустить друг друга из поля своего общего жара казалось невозможным, нестерпимым да и не нужным. Они ходили вместе и в душ, и на кухню, будто сиамские близнецы, слившиеся намертво. Есть с рук друг друга, смеяться, ожидая под дверью, когда второй выйдет из уборной, готовить в неудобной сцепке, но вместе, вместе, рядом! Ни дюйма мимо, ни секунды врозь. Ощущение ладони в руке стало настолько привычным, как если б это было ее продолжением, знакомым диковинным рудиментом, но необходимым для жизни, как воздух и способность его вдыхать. Сплетение пальцев, сплетение ступней, движения на двоих. Абсолютная спайка. Они врастали друг в друга в те дни, удобно менялись телами, сливались, перетекали друг в друга. Прекрасное-одно! Целое. Не только в постели, но и вне ее. Всегда, везде, беспрестанно. Эта жадность, это нетерпение, эта немыслимая тяга заперла их в доме на несколько недель. И кто знает... может, это длилось и дольше, если бы в один день Гарри не приметил у Драко небольшие тени под глазами и красные трещинки возле губ.       — Ты выглядишь утомленным, — беспокойно говорил тогда Гарри, привычно оплетая собой любимого. — Тебе нужно солнце и воздух, — смеялся он. — А то мы как два крота здесь зарылись! Махнем куда-нибудь?       Драко, уютно укутываясь в его объятия, отбросил голову на теплое плечо и подставил лицо под жаркие губы.       — Утомленным? — его дивная бровь взметнулась удивленно-капризно вверх. — Скорее истомленным, — нежным шепотом прошелестел он, опаляя губы Гарри страстью и привычным, постоянным нетерпением. Язык по-хозяйски загулял во рту, мгновенно запуская волны желания.       — Можно быть истомленным и под солнцем, — пылко прошептал в поцелуй Гарри, уже бегло стягивая с Драко рубашку и отбрасывая ее в сторону.       — Мне привычен мрак подземелий, — охнул тот несдержанно, чувствуя шалые, жадные руки, с силой оглаживающие его ноги, колени, медленно, но с нажимом продвигающиеся к паху и выбивающие все возражения из головы сильным сжатием, почти до боли, но неописуемо хорошо.       — Забудь эти склепы, — смеялся Гарри, охаживая член Драко и торопливо стягивая с себя ненужную одежду. — Я люблю тепло, я люблю солнце, я люблю тебя... — с придыханием, едва сдерживаясь перечислял он, чуть приподнимая Драко над собой, чтоб тут же плавно насадить его на крепкий, горячий ствол.       — А-а-х-х… — томно выдохнул Драко, опускаясь до упора и прогибаясь в спине. — Да-а-а… Да-а-а… — шумно вздыхал он. — Давай... Давай же... — хрипло стонал он, отвечая не то на желание Гарри уехать в теплые края, не то на его ровные, глубокие толчки.       — Отвезу... Тебя... К морю... — задыхаясь вбивался в него тот, осыпая открытую запрокинутую шею Драко поцелуями-укусами.       — Еще! Еще! — кричал тот на весь дом, пришпоривая бедра Гарри ногами, будто седлая строптивого жеребца. Ладони вонзались в кожу до красноты, волосы спутались, голос охрип от сладостных вскриков. Их тела горели, истекали потом и страстью, плавились под пальцами и губами.       — Не выходи из меня сразу, — едва разлепляя пересохший рот, утомленно протянул Драко после оргазма и удобно устроился на боку, так, чтобы Гарри мог обнимать его всем телом, прижимаясь идеально подходящей «ложечкой» сзади. Он любил полежать вот так после буйства страсти, понежиться вместе, любил все еще чувствовать Гарри внутри, даже когда тело уже расслабленно обмякало. Снова не расцепляться, быть вместе, быть одним! — Так куда ты хочешь? — сыто урчал он, бегло поглаживая фаланги пальцев Гарри.       — Не знаю, — дернул тот плечами и уткнулся лицом в прекрасный изгиб шеи. — Тыкнем пальцем в карту, возьмем только шорты и палочки. И привет!       — А порт-ключ? Так быстро не дадут, — через сладкий зевок рационально заметил Драко.       — Я Гарри Поттер! — громко рассмеялся Гарри и шутя куснул Драко в плечо. — Зачем еще стоит быть национальным героем, если не за привилегии обходить бюрократию.       Теплое плечо надменно дернулось, будто красноречиво фыркнуло само собой под его губами.       — Как это вульгарно, — сквозь улыбку сказал Драко и удовлетворенно вздохнул, чувствуя, что вот-вот уснет.       Так они оказались в Толедо. Всего на два дня. Но что это были за дни! Презрев сразу все туристические маршруты, они бродили по узким улочкам старого города, заглядывали в чужие сады и калитки, любовались архитектурой, чуждой, но прекрасной и словно дышащей стариной и историей. Наслаждались солнцем, тишиной, сиестой, бризом и новой кухней — паэлья, хаман, сарсуэла, вездесущий шафран. Каменный город, небольшой и спокойный, пленял своим умиротворением — здесь время будто застыло, казалось, что даже эти фонари и пешеходная кладка все еще помнят быстрые шаги Борджиа.       Драко был в полном восторге, хотел трогать каждый булыжник руками, скупать все открытки и карты, попробовать все вина и десерты. И Гарри был счастлив, счастлив до звезд видеть его таким. Этот легкий мгновенно возникший загар, летящая улыбка, дрожащие от счастливого волнения пальцы в руке, голос, что порой срывался в восторженный полуфальцет при виде очередной статуи или векового моста. А когда вечером они наткнулись на площади на уличных музыкантов, и Драко, совсем не в своем духе, стал вместе с танцующими прохожими тоже покачивать бедрами и утягивать и Гарри в импровизированное фламенко, Гарри думал, что у него остановится сердце от этой красоты и невозможного, невозможного счастья!       — Счастье мое... Счастье... — шептал Гарри, сглотнув острый, режущий ком в горле. Он сидел возле мерзлого, замершего старого фонтана, но перед глазами у него в свете вечернего солнца и гирлянд под звуки дерзкой гитары и кастаньет кружил его Драко, веселый, прекрасный, оглушенный хлопками, ритмом, захмелевший от радости и малаги, искрящийся, распахнутый...       Будто выводя Гарри из ступора, словно почувствовав его надлом, над головой раздался пронзительный соколиный грай, и Фалко стремительно, ослепляя спланировал к Гарри на плечо.       — Пока я живу — я надеюсь, — хрипло выдохнул Гарри и прижался влажной щекой к холодному оперенью.       Перри с утра и до обеда проводил время в своей лаборатории или в кабинете. И дом, и его обитатели были предоставлены сами себе.       Латиф бесцельно блуждал по этажам, разглядывая портреты и книги, вглядывался в хитрые схемы звездных карт, что пестрели в этом доме повсюду. Гарри снова ушел в себя, и Латифу некуда было идти, не с кем поговорить. Он пытался преодолеть в себе детские страхи и несколько раз заходил в комнату к Перри, мялся робко на пороге под необидные шутки старика, но, так и не совладав со смущением, каждый раз удалялся, не дерзнув вступить в беседу. Матео же он намеренно избегал. Стоило тому мелькнуть в проходе или в аллее в саду, как Латиф суетливо старался скрыться из виду. Все тело его необъяснимо вспыхивало при мысли оказаться к Матео ближе, вновь наткнуться на его призывный, страстный взгляд, услышать в своей голове пронзительное: Мой! Мой!       Латиф не был испуган, он не чувствовал угрозы, опасности, но лишь смущение, неразбериху в душе, неясную тягу, необъяснимую, с которой он дал себе слово бороться. Ему казалось, что, сблизившись с Тео, он предает своих братьев, предает свое сердце, свою любовь к ним... к НЕМУ, к Драко! А тот...       Драко будто подменили с вечера, когда они все познакомились и так весело вместе плясали.       С той ночи, вот уже несколько дней, Драко едва ли произнес с десяток фраз. Часами он писал немыслимо длинные письма, подолгу смотрел в огонь в гостиной и был так обреченно ласков с Варгом, не отпускал его от себя ни на минуту, и даже когда Перри заметил, что волку нужен раздол и пища, что следует выпустить его в сад и дать возможность употребить специально заготовленного ягненка, даже тогда Драко отказал старику, сказав, что покормит Варга сам и что тому не привыкать немного позатворничать в застенках. Перри спорить не стал, но посмотрел тогда на Драко с укором, но и с пониманием.       А Драко... Драко съедал страх. Страх был как мельничный жернов, как булыжник на шее, он гнул горделивую спину в скобку, сводил плечи и грудь, выворачивал лопатки, липко полз от загривка к пояснице, опоясывая ее льдом и ужасом. После памятного разговора с Перри Драко сковал этот ужас. Ужас необратимости. Столько лет они с Гарри искали ответ, блуждали по лесам и… по-своему были счастливы этой болью и неопределенностью. Эта боль стала привычной для них, как панцирь, как наросшая раковина, даже защищающая порой от превратностей лихой судьбы. Ведь когда ты уже в аду, когда все плохое с тобой уже произошло, стоит ли тревожиться об ином? Но теперь! Теперь неумолимое, неясное будущее так четко описанное Перри, неизбежное и вот-вот наступающее на пятки их судьбе, теперь это обозримое, уверенное, запланированное будущее гарротой переламывало хребет. Драко страшился грядущего, он боялся, что ничего не получится! Или получится, но... Ведь всегда, всегда есть это треклятое «но»! Эта неизвестная никому, даже самому удачливому провидцу, переменная. Что если что-то пойдет не так? Что если он потеряет Гарри?.. Они задумали вернуться в самое пекло, в пламенный горн, доверившись всего лишь словам незнакомца. Доверив свои жизни, свои судьбы, свою любовь... «О, не гневи богов!» — сам себя одергивал Малфой и еще сильнее, еще нежнее, почти пресмыкаясь склонялся к притихшему у его ног Варгу.        «Я верю ему, любовь моя, верю...» — писал Гарри в своем еженощном послании, и Драко перечитал эти строки сотню раз, но не нашел утешения. Что-то смущало его, что-то зудело над внутренним чутким ухом. Слова Перри... «Цена будет непомерной...»       И Драко писал в ответ Гарри, писал много часов, тысячи слов — терзаний, догадок, мольбы, сводящихся к одному: «Обещай, обещай мне, что я умру на твоих руках! Обещай, что если это конец, то я увижу тебя! Увижу. Почувствую... напоследок!»       Да, Драко боялся смерти. Забвения. Боялся потерять Гарри. Боялся боли. Боялся возвращаться. Боялся! Боялся! Все эти мысли душили его, делали слабым и уязвимым, в них было слишком много неопределенности, какой-то необязательности теперь, они пахли сомнением. И трусостью. Трусостью потерять все, имея хоть что-то.       Спустя четыре дня этого одиночного вальсирования по дому, где каждый кружит под свою мелодию и не в такт с другими, Перри решительно вышел утром в гостиную и, созвав громогласно всех под ее сенью, объявил:       — Вы загоните меня раньше срока в могилу своей меланхолией! Это невыносимо. Будто стаю дементоров приютил, а не мужчин. Один врос в фонтан, другой распугал всех мышей по углам своей беготней по дому, третий флейту замучил, что в пору броситься с утеса, а четвертый!.. Нет слов! Словно мумия в саване, сотканном леди Тоской. Я смертельно устал от вас! Не могу творить! Не могу думать! Скоро есть перестану! — Перри яростно и возмущенно топнул ногой и окатил всех собравшихся, притихше потупивших взоры, огнем своего недовольства. — С этого дня, — гневно продолжил он, — я объявляю этот дом домом радости, восхваляющим жизнь и веселье! Матео, — маг резко обернулся в сторону своего ученика. — Сегодня же ступайте с Латифом в деревню, наймите на неделю лошадей и как можно больше гуляйте по окрестностям. Опасности нет никакой. Да и жалок тот, кто посягнет на твое, — он многозначительно зыркнул на Латифа, и тот вспыхнул от мизинцев до кончиков ушей, а Матео тут же стремглав подошел к нему ближе и взял не смущаясь за руку. Взял твердо, решительно, мгновенно отсекая в Латифе все возражения, сомнения и даже робость.       — Теперь ты, — Перри посмотрел в хмурое лицо Гарри. — С этой минуты, поскольку Тео будет радушно развлекать твоего брата, моим помощником во всем станешь ты. Никаких праздных шатаний и стонов — только тяжелый, почти рабский труд. Припомните уроки зельеварения и рунологии, мистер Поттер. Довольно с вас безделья, порождающего слишком много мыслей и томных вздохов.       Гарри неловко помялся и улыбнулся.       — Простите, сэр. Простите, мы злоупотребили вашим расположением...       — Злоупотребили не то слово! — переходя на звенящую ноту, перебил его Перри. — Уморить меня решили!       — А Драко? — тихо спросил Гарри. — Как он?..       — Нет никакого Драко, — едко отрезал Перри. — Есть мумия в кресле, будто под лауданумом, — но видя, как тут же наполнились тоской глаза Гарри, уже мягче добавил: — С ним я тоже позже поговорю. И для его умелых рук у меня найдется занятие. Думаю, оно даже будет ему по душе. Покончим же с этим! — громко хлопнул он в ладоши, подводя итог. — Вечером будем пировать, днем трудиться. Гарри, идем, — кивнул он в сторону лаборатории и стремительно стал подниматься по лестнице.       — А как же мы? — вскинулся Латиф, наблюдая, как следом за Перри посеменил, будто нашкодивший школьник, грозный Гарри Поттер, — Что делать нам? — выкрикнул он им в спины, но ответа не последовало.       — Не волнуйся, — раздался мягкий голос над его ухом. Матео стоял позади и уже накинул Латифу на плечи куртку. — Перри велел гулять и отдыхать, — обезоруживающе улыбнулся он. — Грех не воспользоваться такой щедростью моего учителя.       — И что... — Латиф замялся и потупился. — Что мы будем делать? — близость Матео сбивала с мыслей, его тяжелый взгляд, его тонкий запах, его красота — всего этого было так много и разом, что Латиф терялся, робел, чувствовал себя не в своей тарелке. Он будто сразу же увязал в Тео, стоило тому подойти ближе. Это было похоже на противоречивое чувство, когда испачкаешь пальцы в меду и не знаешь, то ли ты хочешь их отмыть, то ли слизать эту сладость.       — Я сейчас перенесу нас в деревню, — спокойно делился планами Тео, попутно застегивая на обмершем Латифе его куртку. Пуговица за пуговицей. Слово за слово. — Там мы останемся на бранч. Потом возьмем лошадей, — он поднял на куртке воротник и попутно ненавязчиво заправил ему непокорные кудри за уши. — Покатаемся. Места тебе покажу свои любимые, может, они и тебе памятны, — он так и не убрал руку с шеи Латифа и снова жег его взглядом, снова смущал призывом и диким огненным желанием в глазах. Латифу стало душно и стыдно. Тело снова полыхнуло и напряглось, язык будто прилип к небу, а в голове все стало словно ватным, и он покорно кивнул, думая о том, что если б он не был так уверен в честности и добрых намерениях Матео, то точно решил бы, что тот его заколдовал, опоил, заворожил, иначе он не мог объяснить, отчего так рубит о ребра сердце, отчего так вязко во рту и невозможно, невозможно, совершенно невозможно отвести глаз.       Матео осторожно и ласково сжал его руку, и мгновение спустя вихрь аппарации вынес их обоих на небольшую площадь деревушки.       Латиф зажмурился и охнул, голова кружилась, а к горлу подступила тошнота, он качнулся и неловко припал к груди Матео, совсем по-детски схватив его за мантию.       — Что... Что это было?! — едва смог прошептать он, с усилием сдерживая позыв рвоты.       — Прости, — удивленно опомнился Тео и прижал Латифа к себе сильнее. Он пригладил спутанные волосы на его голове, зарылся в них лицом и, поддерживая за плечи, озадаченно произнес: — Я думал, ты знаешь... Ты ведь столько дней в пути с магами. Они ни разу не аппарировали с тобой?       Латиф качнул головой и отстранился, конечно замечая, разочарование Матео и его неохотное отступление на шаг назад.       — Любишь блинчики? — улыбнулся тот и игриво пихнул Латифа плечом. — Тебе сейчас не повредит сладкое. — И Латифу сразу полегчало, он даже смог улыбнуться и уже без стеснения пихнул Тео в ответ, видя, что и он расслабляется, принимая непринужденную волну с радостью.       И это оказался чудесный день. Легкий, вопреки ожиданиям Латифа. Хотя Матео не скрывал свой очевидный интерес и все так же смотрел на него с обожанием, но вел себя ненавязчиво, не позволял ни лишнего жеста, ни смущающего слова. Матео был веселый! И Латиф чувствовал счастливым рядом с ним, счастливым и спокойным. Поведение Тео казалось простым и понятным. Они почти ровесники, они оба были из этих мест, оба выросли в этих суровых краях, знали одни и те же истории и песни, похоже шутили, одинаково были влюблены в океан и лес, в прилив и ветер, умели его слушать, чувствовать, по-разному, но едино в любви к воле, что он приносил, к раздолу, к простоте и свободе. Латиф забыл, когда болтал так запросто и ни о чем, так по-свойски и обо всем на свете, не подбирая слов, не задумываясь, пестря доступным наречьем, не стесняясь своей угловатости и отсутствия образования. Он так много смеялся в тот день, что порой подводило живот. И купался, купался в теплом взгляде Матео и порой ловил себя на том, что видит себя его глазами: красивым, забавным, остроумным, легким — привлекательным и желанным. И это было такое непривычное, новое ощущение себя. Его — его!!! — ласкают влюбленным взором, слушают с неподдельным интересом, смеются над его шутками, ловят каждое слово, взгляд, заботливо лелеют любое случайное касание. Это было головокружительно приятно! И когда уже ближе к вечеру, после действительно шикарного ужина они с Матео, как и велел изначально Перри, прогуливались верхом вдоль линии прибоя, Латиф подумал, что все это... похоже на свидание. Его первое свидание, черт побери, и лучшее из возможных!       Им повезло, что было совсем безветренно. Холодный ноябрьский воздух и без того жег кожу стылым дыханьем, а ветер с океана сделал бы прогулку совершенно невозможной. Но был полный штиль, и лошади плавно ступали по мерзлому песку, и в голове Латифа было так кристально чисто и покойно от свежего морского воздуха и зимней прозрачности кругом.       — Ты хорошо управляешься с лошадьми, — сказал он, видя, как Матео непринужденно откинулся верхом, почти не сжимая поводья, а до того он легко запрыгнул в седло, будто созданное для его фигуры.       — Когда-то я много времени проводил в конюшне, — улыбнулся тот и ласково потрепал своего коня по гриве. — Я родился среди лошадей и вырос возле них. Долгие годы моим лучшим другом был мой конь Яблочко, — голос Тео немного дрогнул, и Латиф заметил, как в его глазах мелькнула горечь, след старой, но не позабытой тоски. — Жаль, что теперь я не могу возиться с ними как раньше, — мгновенно стряхнул с себя печаль Матео и тепло улыбнулся. — Но надеюсь, в будущем это изменится.       — Ты планируешь покинуть эти места? — поспешил сменить тему Латиф, чувствуя, что разговор о лошадях Матео расстраивает.       — Не теперь, но когда-нибудь непременно, — кивнул тот и чуть пришпорил коня, сворачивая ближе к берегу.       — А я вот второй раз в жизни еду верхом, — смущенно улыбнулся Латиф, пытаясь тоже развернуть своего коня.       — У тебя неплохо выходит, — окатил его ободряющим взглядом Тео и показал, как следует натянуть повод правильно, чтобы сменить направление хода. — Но было бы лучше, если б ты не был так напряжен.       — Это не из-за лошади, — честно признался Латиф и немного зарделся, даже не пытаясь скрыть своего волнения.       — Тебя смущаю я? — вкрадчиво спросил Матео и подъехал ближе.       — Немного, — поджав губы выдохнул Латиф и стал смотреть на красивые длинные пальцы Тео, блуждающие по ворсу коня. — Ты так и не сказал мне после того первого дня, отчего... — Латиф потупился, но продолжил, — почему так тепло относишься ко мне? — Краска залила его щеки и шею, было неловко спрашивать о таком, но очень-очень желанно получить ответ, которого он страшился, но и хотел услышать, почти уверенно зная, что ответ этот выбьет из него последнюю волю и спокойствие.       — Спешимся? — остановил Тео своего коня возле небольшого, уже обнаженного ветром дерева. Он ловко спрыгнул на землю и предупредительно, не дожидаясь просьбы, подал руку Латифу, помогая ему спуститься. Рука Матео была теплой и сухой, а прикосновение бережным и деликатным, но ласка в глазах так и лилась поверх этих робких, осторожных движений. И Латиф, оказавшись на миг в его объятьях, почувствовал в себе что-то неуловимое, тихое и тайное, пока едва шевельнувшееся в груди, но такое живое и сладостное, до мурашек приятное.       — Ты веришь в судьбу, Латиф? — усаживаясь на землю под деревом, спросил Тео, — Веришь в то, что каждый должен исполнить свое предназначение? Что есть люди, которым предначертано быть вместе. Быть возлюбленными?       — Я о таком не думаю... — медленно ответил Латиф и присел рядом, чуть в стороне. Вид с этого небольшого возвышения над пляжем был упоительный. Небо соединялось с океаном, и они были одно. Об этом говорил Тео? Ведь об этом? О роковом слиянии в вечности? Когда ты и предназначенный тебе обретаете забвение друг в друге? «Как Гарри и Драко, наверное», — подумал Латиф. Мог ли он сам надеяться на такую любовь, зная, что единственный человек, которого он полюбил, никогда не будет с ним. Сердце тоскливо кольнуло. Но мысли текли незаметно одна за другой, плавно переменялись вновь в спокойное, праздное русло. Этот вид, пейзаж не мог действовать на любовавшегося им иначе.       — У меня с судьбой свои счеты, — продолжал Матео. — Свое мнение. Но я... — он незаметно коснулся своей груди, будто погладив что-то, укрытое под одеждой. — Я ждал тебя много лет, Латиф. И я точно знаю, что нужен тебе. Что должен быть рядом. Мне было предначертано полюбить тебя, — голос его стал тише, а взгляд пронзительнее, он смотрел сейчас на Латифа с тем самым восторгом и обожанием, что так тревожно смущали порой. — И я любил, — совсем тихо произнес Матео и, чуть подавшись вперед, накрыл ладонь Латифа своей. — Все эти годы любил и ждал. Тебя. Мне тебя обещали, — он склонил голову и почти благоговейно развернул ладонь Латифа, неслышно шепнул что-то, обдавая кожу внутренней стороны своим дыханием, и Латиф вначале почувствовал, а потом и увидел, как в его руке появилась земляника, яркая, алая, блестящая. Целая горсть летней сладости — настоящее волшебство.       — Но как?! — удивленно разглядывал Латиф чудесные ягоды, возникшие из ниоткуда в сердце ноября.       — Угощайся, — игриво улыбнулся его недоумению Тео. — Они настоящие.       Латиф взял несколько ягод и закинул в рот. Кисло-сладкий сок, шероховатость на языке, аромат травы и зноя — наслаждение, которое едва ли вспомнишь на пороге стужи.       — Ты можешь вот так запросто наколдовать еду? — с детским восторгом спросил Латиф.       — Нет, — рассмеялся Матео. — Только когда влюблен, — мягко добавил он, снова склонил голову к раскрытой ладони Латифа и прижался к ней губами, забирая оставшиеся ягоды и целуя чуть солоноватую кожу, касаясь ее мимолетно кончиком языка, словно пытаясь слизать остатки ягодного сока. Латиф замер и вспыхнул. Волосы Матео рассыпались по обе стороны его лица, и так вдруг захотелось запустить в них пальцы, в этот густой, блестящий черный шелк. Матео целовал руку Латифа уже выше, у самого запястья, и от этого легчайшего поцелуя у Латифа забрало дыханье, он почти совсем перестал дышать, так это было приятно, нежно, волнительно, и так хотелось продолжить эту ласку... Но Матео отстранился и, встав на ноги, протянул руку Латифу, чтоб помочь ему подняться.       — Надо возвращаться, — тихо сказал он, но Латиф видел, как часто вздымается его грудь, как потемнели глаза, ставшие будто чуть с поволокой, и как нервно дрогнул кадык на шее, когда Тео шумно сглотнул. Он хотел его! Хотел, но сдерживался! И это осознание снова взметнуло все внутри Латифа. Его желали, но жалели. Тео не напирал, не позволил себе ничего, хотя, разумеется, захоти он от Латифа здесь и сейчас же, он бы с легкостью мог его не просто принудить, а сотворить все что угодно. Силы были не просто не равны, а до смешного несравнимы. Но Матео позволил себе только это трепетное прикосновение, только этот полный жажды взгляд и такое оглушительное признание. Все еще не до конца объяснимое, но честное, Латиф это чувствовал, совершенно точно правдивое. Матео действительно был в него влюблен...       Латиф отряхнулся и подошел к своему коню. Он уже было взялся за рожок седла, чтобы взобраться на него, как сильные, бережные руки приобняли его сзади, накрыли его ладонь своей, помогая и поддерживая, и ухо обдало горячим дыханьем.       — Он никогда не даст тебе то, чего так жаждет твоя душа... и твое тело, — под кожей Латифа будто заструился разогретый мед, спина напряглась, и все тело рефлекторно потянулось назад, желая вжаться сильнее, глаза прикрылись. — Ты этого пока не знаешь, не понимаешь, но... — низкий обертон Матео захватил Латифа полностью, действуя на него как дудочка факира на покорную кобру — хотелось слушать его, слушаться, дрожать в его руках, подчиниться им и этому голосу. — Ты тоже ждал меня, — выдохнул Тео и погладил одеревеневшие костяшки пальцев Латифа, все еще сжимающие рожок седла. — И я обещаю, обещаю тебе, мой метеор, я буду рядом. Всегда. Пока нужен. Пока ты будешь этого хотеть, — и он подкинул Латифа словно пушинку, подсадил на коня, попутно, уже отстранившись, вставляя заботливо его ногу в стремя.       — Ты все это знаешь от звезд? — едва шевеля губами опомнился Латиф. Все его тело было будто окутано теплом, ласковым маревом и теперь не желало возвращаться в исходное состояние.       — Звезды склоняют не принуждая, — улыбаясь ответил Матео и запрыгнул на своего коня. — Я знаю это как никто другой, — и он вдарил по стременам, переходя в небыстрый галоп. — Догоняй! — крикнул он Латифу через плечо и озорно рассмеялся.       Они вернулись к маяку, когда уже стемнело. Матео разместил в небольшом загоне лошадей и отослал продрогшего Латифа в дом, а сам пошел включать прожектор.       Латиф влетел в дом преисполненный озорства и веселья. Ему было так хорошо в этот день, чувства переполняли его, беспечная радость так и выплескивалась из его глаз. Он скинул куртку, спешно умылся и, прихватив с кухни яблоко, вбежал в гостиную.       В ярко освещенной комнате, как всегда у камина, сидел Драко, и, увидев его, Латиф, все еще во власти своего внутреннего восторга, метнулся к его ногам, как игривый щенок.       — Драко! — ласково обнял он острые колени и потерся об них лицом.       — Ты словно ураган, — ухмыльнулся тот и мягко провел по его волосам. — Гулял?       — Да, — Латиф поднял голову и посмотрел на Драко снизу вверх. Залегшие тени под глазами и болезненно заострившиеся скулы тут же стерли улыбку с его лица. Драко выглядел утомленным и вялым, и Латиф почувствовал укор совести, мгновенный и острый. Как мог он веселиться, порхать, кататься и столько смеяться сегодня, когда его Драко так печален, так одинок, снова, снова будто совсем погруженный в отчаянье и беспросветность.       — Тебе нехорошо? — тревожно спросил Латиф и робко дотронулся до ледяной руки, сжимающей подлокотник кресла. — Может, что-нибудь принести? Перри говорил с тобой?       — Говорил, — незаметно кивнул Драко и привычно опустил руку ниже к полу, где лежал у огня Варг. — Ты устал. Ступай спать, не тревожься обо мне, — мазнул он невидящим взглядом по Латифу, и тот рассыпался горсткой пепла у его ног, опять ощущая, что Драко отдаляется, отстраняется от него и от всех.       — А что будешь делать ты? — хрипло спросил Латиф, все же надеясь на крохи внимания.       Драко улыбнулся, совсем чуть-чуть, краешком губ, и сильнее запустил пальцы в черную шерсть волка.       — Наш хозяин полон сюрпризов, — тихо проговорил он. — Оказывается, у сэра Локсли есть оранжерея за домом. Не знаю, как он узнал о моей тяге к ботанике, но он приказал мне взращивать зимний сад, — он наконец-то посмотрел на Латифа и улыбнулся уже шире и расположенней. — Сказал, явно не без намека, что умелые руки делают умной голову, — Драко рассмеялся и пожал плечами. — Думаю, он прав. Я совсем раскис.       — Чего ты боишься? — тихо спросил Латиф и снова уложил голову на его колени, вжимаясь в них со всей своей тревожной нежностью.       — Всего, — услышал он ответ и вновь почувствовал дрогнувшие холодные пальцы в своих волосах. Они ласково прошлись по всей длине спутанных кудрей и мягко погладили основание шеи. — Неизвестности, — тихо продолжил Драко. — Разлуки. Отца. Боюсь ошибиться... — он жадно вдохнул воздух ртом, будто мысли эти его душили.       Дверь в комнату распахнулась, и вошел Матео. Он прищурился, выйдя на свет из темной прихожей, и тут же замер, увидев фигуры у огня.       — Простите, — сухо процедил он. — Я не хотел мешать...       — Ты не мешаешь! — встрепенулся Латиф и смущенно отпрянул от колен Драко.       Латиф встал в середине комнаты и испуганно замер, глядя, как Матео и Драко вперились глазами друг в друга. Воздух мгновенно будто загустел и накалился. Взгляд Драко — жидкая злая ртуть. Взгляд Матео — растекающийся черный акрил. Медленно расширяющиеся зрачки. Молчание. Миг до падения слова. Одно неосторожное, и полыхнет! Но пока в тишине высекалась искра только из глаз, что сражались за первенство, за место в душе и сердце...       Так ничего и не сказав, Матео вышел, и Латиф шумно выдохнул и осел на ковер.       — Он тебе не нравится? — сипло спросил он Драко, что тоже уже перестал играть желваками и будто сбросил тяжесть с плеч.       — Зато он нравится тебе, — едко ответил Драко, и Латиф вспыхнул щеками, не смея возразить, да и не желая.       — Можно я еще побуду с тобой? — неловко спросил он, возвращаясь на место к огню.       — Прости, — поморщился Драко. — Я сам не свой сегодня. Я обидел тебя? — он протянул руку и дернул Латифа к себе ближе. — Я беспокоюсь о тебе, о нас, — быстро зашептал он Латифу в плечо. — Мне страшно. Я давно так не боялся. Все время мы так ждали, и вот оно! Возможно, уже через пару недель я стану собой, и Гарри... — он бросил быстрый взгляд на волка. — Но что если это опять лишь огни в лесу? Просто морок? Шутка? Что если все обман? Пустые слова, надежды... Я устал! — он уткнулся лбом Латифу в плечо и тот крепко обнял его. — Я так устал, Латиф, так устал... От всего. Я будто уже старик. Прости, если я груб с тобой. Я вовсе не против Матео. Хотя он и настораживает, но он... — тут Драко отстранился и, улыбаясь уже лукаво, посмотрел Латифу в глаза. — Он влюблен в тебя, ты знаешь?       Латиф дернулся и зарделся.       — Конечно знаешь, — бархатно проурчал Драко. — Такое всегда чувствуешь. Да он и не таится. Но будь осторожен, — он мягко улыбнулся и погладил Латифа по щеке, и тот прижался к его руке и поцеловал ее страстно, быстро, отчаянно.       — Никто не заменит тебя, — выпалил Латиф. — Никто, Драко. Никогда.       — Ты же знаешь, я совсем не тот... — поморщился Драко.       — Ты ТОТ! — перебил его Латиф. — Но я знаю. Все знаю! И я ничего не прошу. Но ты должен знать, что Матео... Это другое... — он опустил глаза, не зная, как объяснить то, что творилось в его сердце. Как описать это раздвоение, эту внезапную метель, этот шторм во всем теле, когда он видел Тео, был с ним, и ту теплоту, негу, восхищение и нежность, что он ощущал возле Драко. Он любил Драко всем сердцем. Не переставал любить его ни на миг, но Тео... Тео спутал его, разбередил, взволновал, разжег в нем пожар, дал волю самым тайным фантазиям.       В тот вечер Драко писал в своем письме Гарри:        «Я завидую им. Завидую страшно. Эти первые взгляды. Эта неприкрытая тяга. Я смотрю на них, и все во мне крошится и свирепеет. Почему не я?! Не ты?! Почему это не мы?!! Я так скучаю. Так хочу тебя. Так хочу снова почувствовать, как ты обволакиваешь меня целиком, всеми возможными способами: телом, словами, запахом, теплом и своей любовью, которую я до сих пор не могу поверить, что заслуживаю. Ты веришь и хочешь верить, ты надеешься, ты так добр, смел, ты борешься, а я отчаянно боюсь поверить во что-то, кроме тебя. Я не стану скрывать — я готовлюсь к смерти. Я больше не выдержу ни дня этих пыток надеждой, если все обратится обманом. Я сдаюсь. Это последняя попытка, мое сердце, последняя. Если не сработает в этот раз, я больше не хочу скитаться, не хочу жить без тебя. Не хочу! Я знаю, что ты, возможно, покачиваешь головой, ты наверняка не согласен, но у меня нет больше сил. Жизнь без тебя не имеет смысла. И я не стану больше терпеть эту агонию. Я люблю тебя, люблю. Я уйду с этими словами на губах. Я люблю... Вечно твой Д.»       И будто приняв это роковое, важное для себя решение, Драко расслабился, отпустил свой страх, предоставив судьбе все решения и исходы. Он снова вечерами стал заниматься с Латифом чтением, стал терпимей к Матео, хоть и не выносил, казалось, его ласковость к Латифу, но уже хотя бы не точил мечи при одном взгляде на ученика чародея. Он подолгу беседовал с Перри и, как тот и велел, ухаживал за его зимним садом. С удовольствием ужинал в общей компании и не гнушался вином и песнями. Стал отпускать от себя Варга и позволил Матео его кормить. Будто тугая пружина наконец-то лопнула внутри Драко, и он спешил жить, дышать, читать, разговаривать, нежиться у огня под сонное урчание волка и писал, писал, писал много длинных, нежных, красивых писем своему любимому — миллионы букв, слов — повторяя одно и то же, одно и то же: «Люблю. Люблю. Мой! Люблю!» Он вспоминал все их счастливые дни и детство, шутил и даже сочинял для Гарри стихи, очень наивные и нескладные, но он писал и их, как единый поток сознания, как голос, который все время рядом, слышен. Он хотел, чтобы напоследок его возлюбленный вспомнил его! Вспомнил таким, каким Драко был когда-то. Таким, какими он видел теперь юных Матео и Латифа, что с каждым днем тянулись друг к другу все сильнее, все откровеннее, все ближе подступая к черте любви. И он завидовал страстно. Завидовал этой любви, еще пока сокрытой от всех, но вот-вот уже распустившей свои благоуханные цветы в душах этих двоих. Завидовал... Ведь сам он уже стал отчаянно забывать тайный шепот тела Гарри, его счастливые глаза, его смех... Он стал забывать, как звучит его голос и сладостный стон, как ощущается твердость его мышц и сила рук. Он забывал... То, чего Драко так боялся все эти годы, стало происходить. И лучше смерть! Лучше смерть, чем это! И потому на самом пороге теперь он пытался через эти бесконечно длинные письма оживить свою память и оживить ее и в Гарри. Он хотел хотя бы так, в словах и нежностях, напомнить им обоим, кем они были, какими. Попрощаться хоть так... не забытыми.       Но не только Драко окунулся в быстрый поток времени. Все они жили бегом, коротко, задыхаясь, спеша.       Днем Перри увлекал Гарри к своей работе, много говорил с ним о войне и о его отваге, но и учил, наставлял, заставлял его выходить на прогулки в лес, часто и сопровождал в этих походах, много рассказывал о себе и о жизни при дворе, развлекал, отвлекал, веселил шутовскими эксцентричными выходками. И Гарри старался поддаться, забыться, старался работой занять тревожные руки, что хранили еженощную память о листах бумаги, испещренных быстрым, острым, высоким почерком режущих душу слов. Но сердце его рвалось при любой мысли о Драко, рассыпалось в труху, зная, что испытывает сейчас его любимый, и что сам он никак, ничем, совершенно не может ему помочь и утешить. Только слова. Только ответная ярость любви между строк, вот и все, что он мог. В своих письмах к Драко Гарри не вспоминал былое, не рассуждал о грядущем, о нет, он ласкал его, ласкал постоянно. Исписывал десятки листов страстными буквами, ярчайшими образами, искуснейшими оборотами, доводящими ночью пылающего Драко до экстаза. Гарри писал ему откровения, эротические грезы, порочные сказки, пошлые фразы — он ласкал его в письмах до исступления, до боли в чреслах, до ломоты в костях. Брал его на этих страницах тысячами способов и отдавался не меньше раз, без конца описывая все нежные детали, все памятные местечки на теле любимого, все его прихоти и мечты, все для него. Едва ли Гарри когда-то решился бы на такое в жизни... Когда они были вместе, они только учились любить друг друга, только узнавали себя. Но теперь! Теперь Гарри ничего не смущался, ничего не таил. И писал, писал о том, как он хочет Драко, как желает его, где, в какой позе, как говорит ему дичайшие пошлости и стонет под ним, в нем, возле него. Он описывал невероятные фантазии, игры, позы, ни разу не повторился и не зачеркнул ни строчки. Он сгорал от страсти в своих письмах, и бумага едва не полыхала в руках Драко вечерами, заставляя сердце заходиться в нервном, возбужденном ритме, а бедра плавиться от этого жара. Драко читал эти письма и сходил с ума, исходил терпким соком и, запираясь в своей комнате, отдавался им, этим листкам, этим губам, языку, пальцам. Он слышал хриплые крики, тяжелое дыхание, чувствовал запах и нетерпение. Он чувствовал Гарри! Тот опять, опять знал, точно знал, что ему было нужно. Понял его! Уловил и подарил себя без остатка, именно так и тогда, когда нужно было более всего.       Как-то вечером Матео увел Латифа с собой на маяк. Днем они снова много катались верхом. Латиф уже весьма сносно держался в седле и получал искреннее удовольствие от этих прогулок, несмотря на холод и порой колючий ветер, он с наслаждением часами разъезжал с Тео по округе.       В этот вечер Латиф как обычно уже хотел идти к Драко, чтобы почитать с ним и как всегда уловить его настроение и несколько ласковых прикосновений, но Тео был настойчив.       — Сегодня будет звездопад. Это очень красиво, — сказал он, с надеждой смотря на Латифа, и тот не смог отказать, хотя и не любил оставлять Драко вечером одного.       Ночь была очень темной и по-особому морозной, такой, что холод было будто слышно — звенящей. Кутаясь в меховой ворот, Латиф поднимался следом за Матео на маяк к смотровой площадке и думал о том, что хорошо, что нет ветра, иначе было бы совсем студено и трудно.       Тео подошел к парапету и поманил Латифа к себе.       — Смотри, — поднял он голову вверх, и, повторив его движение, Латиф увидел мириады звезд, ярких, словно умытых, горящих. На черном полотне неба они сияли этой ночью по-особому, искрясь и маня.       — Ох-х-х... — восторженно выдохнул Латиф и прижался к поручню.       — Смотри, вон там! — Матео подошел к нему со спины и рукой указал на восток. На небе, в том месте, куда был направлен палец Матео, вспыхнула одна из звезд, мигнула и стала стремительно падать. Латиф трепетно замер, стараясь как можно дольше проследить этот яркий путь, а Матео несмело обнял его со спины и, склонившись, шепнул в ухо: — Это Иссирион, — мягкий голос ласкал кожу, — звезда поцелуя... — Латиф дрогнул и поднял голову к лицу Матео. Взгляд того сиял так же ярко, как эти звезды, а волосы сливались с темнотой неба и океана. Латиф прикрыл глаза. Мир словно замер. Время остановилось. Губы Матео коснулись его губ, вначале совсем слегка, мягко, будто снимая пробу, но, не встретив сопротивления, Тео углубил поцелуй, обнимая Латифа сильнее, раскрывая его для себя, вплетаясь в сладкую влагу его рта языком.       Это не было как с Драко — томно и словно перебор арфы в сердце. И не так, как с Гарри — будто смерч и извержение вулкана. Это было... Как самая тихая нежность, как самое правильное на земле. Латиф чувствовал небывалый покой и умиротворение, первое счастье взаимности и красоту момента. Это было так робко, едва-едва, как ровный выдох на границе сна, как касание ветра к губам, капля росы на языке. Это... Это просто было. Случилось, когда упала за горизонт звезда Иссирион — звезда первого поцелуя.