Сокола взмах крыла

Я бы пережил сто смертей тысячу и один раз, Ради тех тридцати ночей и безумия твоих глаз. Я, наверно, смог бы убить, предать, по ветру развести костры, Лишь бы там, в ночи, криках и пустоте, меня дожидался ты. Мне не больно, не горько, я давно растерял весь стыд. Я живу во тьме, и как брату мне скалится сам Аид. Всё что есть во мне: теплого, человечьего — это всё часть тебя. И я жив еще только благодаря... marxun

      Дом, в котором они оказались, был промерзлым и пустым — запущенным. Очевидно было, что здесь долгое время никто не разжигал огня, не мёл полов и не следил за сохранностью инвентаря, что живописно свисал с крюков, прочно вбитых в деревянные стены. Силки, капканы, луки, хлысты и сбруи — рабочие снасти ловчего, заржавелые, изветшалые, покрытые паутиной и густой мякотью плесени. Драко неспроста выбрал именно это место для итоговой точки аппарации — он был уверен, что хижина егеря будет заброшенной, как и многие годы назад, еще в дни его юности. Малфои не отдавали должного вековой традиции — не охотились. Сам Драко всегда любил верховую езду, ценил лошадей, уважал их верность, силу и выносливость. И это, пожалуй, всё, что хоть как-то связывало семью Малфоев с благородным развлечением — с выездом на охоту, традиционным гоном с борзыми и ищейками. Хотя угодья были обширны и более чем позволяли этот вид аристократичной потехи, но сколько себя помнил Драко, ни отец, ни мать, никто из родни, даже самой отдаленной, ни разу даже не помышляли о том, чтоб завести свору или обзавестись обширной конюшней, нанять ловчего и выжлятника.* Отца интересовала только политика, власть, самоутверждение в палате лордов. Мать любила светские рауты и свой сад, балы и изящные, редкие вещи, что привозила из каждой своей поездки и бережно расставляла в специальных стеклянных шкафах. Драко частенько, когда был ребенком, мечтал потрогать хоть одну из этих хрупких красивых вещиц, но это было строжайше запрещено, можно было только смотреть и желательно с расстояния не менее трех шагов от витрины.       С тех пор Драко разлюбил все, что хоть отдаленно напоминало в интерьере фигурки, вазы, миниатюры, эстампы, гравюры — все, что было для него под запретом, стало для него неприятным, неприемлемым, стало чем-то, что одним своим существованием говорило: «Вещи ценнее тебя!» Немного глупо, и Драко это понимал, отчасти преобразовав эту детскую обиду в свое мнимое неприятие того, что теперь он брезгливо называл мещанством.       В заброшенном охотничьем доме пахло сыростью и волглой древесиной.       Матео огляделся и поморщился. Драко зябко поежился, разглядывая крюки в стене и железную смертоносную утварь. Латифа мутило — он все еще плохо переносил аппарационные скачки, и заметив, что ему снова дурно, Тео обнял его и протянул несколько квадратиков шоколада, заботливо прихваченного им с кухни Перри.       — Съешь это, — сказал он и ласково улыбнулся. — Сладкое снимает дурноту от перемещения.       — Ты ведь когда-то тоже был ловчим, да, Тео? — негромко спросил Драко, разглядывая клыкастую пасть волчьего капкана. — Перри мне рассказывал, что ты служил в охотничьем имении.       Матео передернул плечами, улыбка стекла с его лица, сменяясь едва уловимой гримасой застарелой боли — будто фантомные рези в конечностях, что давно отсекли.       — Да, я был главным ловчим в имении Гальба, — сухо ответил он, и Драко краем взгляда заметил тот самый его жест — неприметное почти движение — прикосновение тревожных пальцев к груди. — Это было давно, — небрежно продолжил Матео. — С тех пор я не охотился и не сожалею об этом, — скупо закончил он.       До рассвета оставались минуты, и Драко подошел к Латифу.       — Скоро увидимся, — постарался как можно бодрее улыбнуться он. — Будь осторожен и присмотри за Гарри, — Драко с силой обнял Латифа, поцеловал его в висок и замер так, в этом последнем объятии, до тех самых пор, пока алый луч не окропил крышу хижины, проник в щели и окна... и в руках Латифа шумно забились белоснежные крылья. Фалко вспорхнул к потолку и тут же спикировал вниз на плечо Латифа.       — Мне тоже пора, — сказал Матео, беря Латифа за руку. — Не бойся. Я вернусь через десять минут уже с Гарри. Здесь мрачновато... — он нежно погладил тыльную сторону ладони Латифа.       — Я не ребенок, — фыркнул тот. — Я в таких порой местах ночевал, что тебе и не снились!       — Мое храброе сердце, — рассмеялся Матео и, склонившись, поцеловал Латифа в губы.       Он исчез спустя минуту сладчайшего поцелуя, и Латиф остался один в заброшенной лесной хижине. Волнение тут же охватило его — но не это место страшило, а то что было за его стенами. Неизвестность. Опасность. Риск. Он боялся как никогда, что всем им очень скоро придется ох как непросто.       — Ну, что, мой белоснежный? — повернул Латиф голову к Фалко. — Готов сбросить оперенье? — и поцеловал сокола в хищный клюв. — Я буду очень скучать по твоей красоте.       В гостиной дома на маяке Гарри нервно расхаживал от угла к углу.       — Ты похож на нетерпеливого щенка, — широко улыбнулся Матео, появившийся из дымки в дверном проеме.       — Я так себя и ощущаю, — тоже радушно улыбнулся Гарри в ответ и весь вибрируя подскочил к нему ближе. — Ну!? Как он? — лихорадочно блеснули его глаза.       — Кто он? — выгнул бровь Тео, — Который?       — Драко! Оба! — выпалил Гарри.       — Твой супруг, как и всегда, невыносим, а Латиф напуган. Место там неприятное, так что поторопимся, — Гарри без слов схватил Тео за руку, давая понять, что готов отправляться немедля.       — Ты простился с Перри? — сжав его руку, спросил Матео.       — Да. Но он не будет спускаться. Сказал, что не любит долгих прощаний, — пожал плечами Гарри. — Мне показалось, он чем-то расстроен.       — Думаю, что так и есть, — сухо заметил Тео.       — Расскажешь? — вскинул на него пытливый взгляд Гарри.       — К вам это отношения не имеет, — пространно ответил Тео и, прижавшись к Гарри сильнее, скомандовал: — Аппарируем.       Выскочив из сизой дымки, Гарри тут же стремительно подошел к Латифу и обнял его так, будто они не виделись много дней. И в его теплых, сильных руках Латифу стало немного спокойней, еще и потому, что сквозь надетые на них мантии и свитера он ясно почувствовал пылкий, встревоженный бой сердца Гарри — тот тоже был взволнован, и это утешало. Они были в одной лодке, они были вместе и одинаково растеряны перед грядущим.       Гарри ласково погладил Фалко и ловко накинул ему на голову клобучок.       — Потерпи, — нежно извинялся он перед встрепенувшимся соколом. — Это ненадолго, — из кармана он извлек почти невесомую мантию-невидимку и протянул ее Латифу. — Укутайся плотно и иди след в след, — в который раз напутствовал он юношу, хотя они много раз уже до этого проговорили свои дальнейшие действия. — Пора, — выдохнул Гарри и развернулся к двери.       — Дай нам минутку, — тихо попросил Тео, и Гарри, кивнув в ответ, отошел вглубь хижины, чтобы не мешать их прощанию.       Матео подошел к Латифу и не говоря ни слова посмотрел ему в глаза, посмотрел так, как умел только он — жарко, страстно, в глубину, будто лаская, крича о своих чувствах, посмотрел любуясь и… прощаясь. И Латиф дрогнул, губы его задрожали, он изо всех сил старался не расплакаться, но не смог сдержаться под этим искренним, пылающим взглядом. Никогда не мог ему противостоять, не смог и в этот раз. Слезы заструились по его щекам, крупные, тихие.       — Я люблю тебя, — шепотом сказал Матео и губами, поцелуем убрал несколько соленых дорожек с щек Латифа. — Ты справишься. Со всем, — прижался он лицом к лицу Латифа и нежно потерся, прикрыв глаза. — Ступай, — отстранился он и улыбнулся. — Ничего не бойся. Ты под защитой, — Латиф кивнул и, не в силах через собравшийся слезный ком произнести хоть слово, накинул на себя мантию и исчез для любых глаз.       Половицы скрипнули. Гарри открыл засов.       — Прощай, — кивнул он оставшемуся в хижине Матео, и тот почтительно склонил голову, а мгновенье спустя растворился в воздухе, будто его здесь никогда и не было.       Охотничий домик вновь стал пустым и темным, а Гарри и Латиф ступили в лес.       В Уилтшире, в отличие от Дорсета, зима еще будто не вступала в свои права. Земля хоть и была в утренней легкой серебристой поземке, но снег не лежал — лес был сухой и заиндевело звенящий, но все еще по-осеннему грязно-бурый, опало-лиственный, шуршащий под ногами, все еще пахнущий влагой, а не морозцем. День намечался пасмурный, небо было затянуто тучами и хмуро нависало низко над обредевшими кронами.       Латиф молча осторожно шел на расстоянии нескольких шагов от Гарри, шел бесшумно и как уговаривались — след в след. Справа у лица он ощущал теплое тельце Фалко, смирно сидящего совершенно неподвижно на его плече. Латифа порадовало отсутствие снега, ведь иди они по насту, оставались бы следы. Еще у Перри, там, на маяке, Гарри подозвал его как-то к себе и сказал, что если случится что-то в пути, еще до того, как они достигнут мэнора, если они будут обнаружены, и начнется потасовка, чтоб Латиф не вздумал встревать и открываться, а затаился, отступил, спрятался и позволил, случись непоправимое, схватить Гарри.       — Уходи далеко в лес, не снимай покров и уноси с собой Фалко, — строго и грозно говорил тогда Гарри.       И те слова врезались в сердце Латифа, так они отличались от прошлых, когда Гарри просил его когда-то, если будет с ним беда, свернуть соколу шею. Теперь в голосе и глазах Гарри была уверенность и мольба: «Сохрани Фалко, спаси, оставь себе!» Но Латиф не испытывал по этому поводу иллюзий. Он знал, знал теперь очень отчетливо, что никакая сила не удержала бы Драко, что тот последовал бы за возлюбленным даже за черту земной жизни. И теперь Латиф молился, шел и молился, чтоб они смогли добраться до замка незамеченными, чтоб ничто и никто не встал у них на пути, чтобы ему самому не пришлось делать невозможный выбор между тем, о чем просил его Гарри, и тем, что никогда не простил бы ему Драко.       Спустя примерно час безостановочной ходьбы Латиф, немного устав, стал идти медленнее. Несколько раз он останавливался ненадолго, чуя какое-то незримое движение неподалеку. Ему мерещились тихие шаги и шорохи. Но лес был полон этих скрипов и шепотков. Латиф оборачивался и видел позади себя только осеннюю голую чащу, хитросплетение веток и кустарника, палые листья и вечнозеленый мох, но ничего, что могло бы вызвать подозрения о преследовании. Но беспокойство не покидало, он чуял затылком колебания воздуха за спиной, живую мягкую поступь и будто почти неуловимый шелест дыхания.       — Гарри, — шепотом позвал Латиф и, подойдя ближе, взял его осторожно за руку, отмечая свое присутствие. — Мне кажется, за нами кто-то идет, — едва слышно произнес он и тревожно сжал ладонь Гарри.       Тот настороженно обернулся, замер, вслушиваясь в трепет леса, обвел пытливым, острым взглядом деревья и на миг будто навострился, глаза его прищурились, но тут же он расслабленно опустил плечи и уже спокойно отвел руку Латифа.       — Там никого нет, — тихо сказал Гарри. — Иди ближе, — мягко добавил он и ободряя скользнул пальцами по холодной ладони Латифа. Он успокоил его и не торопясь пошел вперед, ни секунды не сомневаясь, что Латифу не померещилось и позади них, так же след в след, почти бесшумно крался невидимый попутчик.       Утренняя пасмурность рассеялась ветром. На небе проступило тусклое холодное солнце. Лес заиграл блеском влаги и длинными тенями. Гарри несколько раз сверялся с самодельной картой Драко и дважды останавливался для того, чтобы попить воды из фляги и напоить Латифа. Лес не был бурьяном, он был возделан, обихожен, но все же идти напрямик, минуя хоженые тропы, было непросто, но они упорно шли и шли вперед, ни прибегая ни к согревающим чарам, ни к поисковым. Шли быстро и тихо, и каждый старался не думать много о том, что ждет их за краем пролеска.       Величественные ворота мэнора возникли перед ними резко и ошеломительно внезапно. Вот только за спиной был немного поредевший тенистый лес, и вдруг они вышли сразу же к широкому оврагу, отделяющему через мост лесную чащу от огромных кованых створ. От неожиданности Латиф едва не врезался в спину остановившегося перед ним Гарри. Он поднял голову и с замиранием сердца стал разглядывать переплетение черного железа — витые искусные украшения в виде листвы, роз, шипов и змей. Ворота в замок рода Малфой выглядели устрашающе и, главное, совершенно неприступными.       Латиф мгновенно забеспокоился, боясь, что вот так нелепо их путь и завершится — он не мог себе вообразить, как можно миновать этих несгибаемых стражей, покрытых не только замысловатым, мрачным узором, но и охранной магией, разумеется.       — Гарри... — встревоженно позвал Латиф, видя, как вмиг напряглась спина Поттера, как сжались его кулаки, и хищно ощерились глаза.       — Отойди чуть в сторонку, — процедил Гарри, и голос его был полон гнева и нескрываемой ненависти.       Латиф, надеясь на его благоразумие, отступил на несколько шагов, успев подумать, что еще ни разу на деле не видел, как Гарри применяет свою силу, как он творит магию, тем более магию разрушительную.       Воздух сгустился и будто полыхнул, стало на несколько мгновений трудно дышать, Латиф зажмурился и под мантией бережно прижал к себе Фалко. Раздался оглушительный скрежет и лязг, под веками Латифа вспыхнуло, и в следующий миг, распахнув глаза, он увидел уже покореженную груду металла, хлипко свисавшую ошметками прутьев и балок с креплений ограды.       Ворота Малфой-мэнора разлетелись почти в железные клочья под гневной магией Гарри Поттера, который уверенным, решительным, широким шагом Немезиды ступал по насыпной дороге, ведущей к замку.       Латиф, не успев опомниться, побежал следом, чувствуя, как в плечо впиваются острые когти Фалко, и как сокол нервно переминается и пытается раскрыть смеженные крылья.       Гарри шел впереди, быстро и неумолимо приближаясь к серым ступеням мэнора. Мантия его развевалась позади словно черный флаг, и Латиф снова стал тихо молиться про себя, умоляя всех возможных богов даровать этому отчаявшемуся яростному мужчине победу.       Взламывать, разрушать двери замка не пришлось. Гарри с силой распахнул их настежь и не колеблясь ни секунды вошел внутрь.       Большой зал, представший перед ним, совсем не поменялся — широкая лестница наверх, галерея второго этажа, шикарная люстра, мягкость ковров и непроницаемая, неестественная тишина. Гарри замер в середине зала и, откинув полу мантии, взглянул на часы — до затмения оставалось четверть часа — они пришли вовремя.       Латиф остался стоять у распахнутых дверей, по-прежнему сокрытый мантией и леденеющий от страха. Чтобы хоть как-то совладать с чувствами, он ласково-нервно поглаживал грудку и крылья Фалко и так, успокаивая его, успокаивался и сам.       Справа из глубины других комнат послышались быстрые шаги. Гарри резко повернулся на звук и с силой сжал палочку в руках, направляя ее в сторону шума. Из боковых дверей выбежал юноша в изящном дорогом домашнем костюме. Белокурые ослепительные волосы, мягко спадающие на высокий лоб, чуть завивались на концах. Тонкие губы, тонкие брови, тонкие черты лица, стройный стан и длинные ноги. Хрупкий и очаровательный, совсем еще юный, он округленными от страха и неожиданности глазами окинул взглядом Гарри и запыхавшись выпалил:       — Кто вы такой?! Что вам нужно?!       Гарри оторопел и даже на мгновение чуть расслабил и опустил руку с зажатой в ней угрожающей палочкой.       — А ты еще кто? — вскинул он бровь и снова напряг руку.       — НЕТ!!! Эридан, нет!!! — раздался пронзительный крик позади молодого человека, и послышался спешный стук каблуков.       Вперед, укрывая собой юношу, выбежала Нарцисса Малфой. Несмотря на то, что Гарри не видел ее много лет, он без труда узнал великолепную леди, несгибаемую мисс Совершенство, даму-сталь.       — Прошу вас, мистер Поттер, — быстро заговорила она дрожащим голосом, сбиваясь с дыхания и отстраняя юношу позади себя еще дальше, укрывая его, загораживая. — Это мой сын Эридан. Прошу вас... — глаза ее в панике искали опоры и сострадания, но взгляд Гарри был холоден и отстранен. — Вы имеете полное право ненавидеть нас, желать нам смерти, но прошу вас... Эридан еще ребенок, он ничего не знает! — взмолилась Нарцисса, видя абсолютное холодное равнодушие Гарри и непоколебимость его воинственной позы.       — А как же ваш старший сын, миледи? — зло процедил Гарри. — Его судьба вас не интересует? — яростно полыхнул он глазами и в гневе шибанул разрушительным заклятьем по нескольким статуям, что украшали дверной проем, в котором замерла Нарцисса и юный Эридан.       — Щенок!!! — раздался голос-яд сверху лестницы. — Как ты посмел явиться сюда, безродная псина?! Наглец! — мимо Гарри мелькнула зеленая молния проклятья, но он увернулся и моментально метко атаковал в ответ. Люциус, оставшийся без палочки, не повел и плечом, и невозмутимо стал спускаться по лестнице,       — Бездарь, — шипел он, — Ничтожество! Что ты мне сделаешь, сучий сын?! Как был слабаком, так и остался, — презрительно цедил лорд Малфой, постукивая своей бессменной тростью по паркету.       Гарри окинул Люциуса злым взглядом и разломал его палочку об свое колено — древко треснуло и разлетелось на несколько щеп.       — Напугал! — расхохотался тот. — С таким, как ты, я справлюсь голыми руками, — и он подошел угрожающе ближе, до белых костяшек сжимая набалдашник своей трости.       — Папа! — крикнул со стороны Эридан и попытался высвободиться из цепкой хватки материнских рук.       — Гарри, время, — раздался голос от входных дверей, и все обернулись к распахнутым настежь створкам.       На улице по земле медленно наползала густая черная тень. Небо окрасилось бурым. На пороге стала проявляться фигура Латифа — вначале показалась голова, потом вскинутые руки и наконец весь он — мантия-невидимка соскользнула с его плеч, и Латиф предстал перед всеми, дрожа и прижимая к себе Фалко.       Воздух будто наэлектризовался. Все замерло. Тишина опустилась на мир. Гарри сделал несколько мелких шагов назад, в сторону Латифа, но тот вдруг вскрикнул... и все вокруг погрузилось во тьму. Луна закрыла собой солнце, оставляя от него лишь огненный обод.       Громкий рокот крыльев, соколиный грай...       — А теперь смотри!!! — закричал Гарри и ткнул острием палочки Люциусу в беззащитное горло. — Смотри на меня!!! — яростно кричал Гарри ему в лицо, и тот повиновался, в ужасе распахнув полные страха глаза.       — С первым лучом и последним всполохом заката, ни рядом, ни врозь, птицею в небе и зверем во тьме, до тех пор, пока не наступит день без ночи и ночь без дня... — позади послышался тихий голос, почти шепот, и Гарри, не веря своим ушам, обернулся!       В первом проблеске вновь проступающего солнца сияли серебром прекрасные длинные волосы, их дивная жемчужная река, серые глаза были полны непролитых слез, а губы исказились тоской и болью — Драко медленно шел по залу, не отрывая взгляда от отца, в вытянутой вперед скорбной руке он сжимал маленький кожаный клобучок.       — ... не встретятся больше никогда на земле, — шепотом закончил он, подойдя к Люциусу совсем близко, и бросил к его ногам ненавистную птичью маску. По щекам Драко стекали слезы, а пальцы дрожали, будто от нестерпимой стужи.       — Смотри на него!!! — истошно кричал Гарри. — Смотри!!! На нас!!! — свод зала сотрясал его болезненный вопль, и Люциус смотрел, смотрел, широко округляя глаза и хватая ртом воздух, будто задыхаясь и едва не падая под натиском безжалостного острия, и пронзительных глаз сына. — Смотри!!! Смотри хорошенько!!!       Сквозь входные распахнутые двери стал все больше просачиваться свет. Разгоняя мглу, робкие, будто заново рожденные лучи заскользили по витражным окнам, по паркету, по лоснящейся позолоте рам, с каждым мгновением набирая все больше силы, все ярче сияя и наконец рассеивая мрак окончательно, снова вступая в законные права.       Гарри попятился, отступая от поверженного, сгорбленного Люциуса, он резко обернулся, вцепляясь взглядом вначале в явившийся дневной свет, а потом в любимое, нежное, единственное лицо! Драко! Все тело Гарри будто пронзили тысячи осколков, он закричал, не сдерживая больше слез, и потянулся, потянулся руками, всем телом, всем собою к НЕМУ! К НЕМУ! К нему одному!       — Драко... — губы едва шевельнулись, слезы душили и стекали по подбородку. — Драко...       А тот стоял словно окаменев, не в силах шевельнуться, не в силах проронить и слова. Он оглядывал свои руки, свои обычные белые руки, на которых ласково лежала полоска солнечного света.       Драко поднял глаза от своих ладоней, глаза полные счастья и слез, и ринулся навстречу Гарри, выпуская из груди, из горла полустон, полувсхлип, полукрик. Их тела столкнулись, сцепились, слились в одно целое, любимое, стенающее, дрожащее, и Гарри, жадно цепляясь за спину, за плечи Драко, стал оседать, сползать, стекать к его ногам. Он обнял острые, ненаглядные колени, уткнулся в них лицом, не веря, все еще не веря, что может это сделать. Слезы застилали глаза, он ничего не видел, не слышал, только чувствовал, чувствовал всеми окончаниями, всеми рецепторами — ДРАКО! Драко! Драко!       С усилием Гарри отстранил лицо от вымокших, подрагивающих колен и так же ощупывая, трогая, скользя вдоль всего тела, поднялся. Робко, почти не дыша — воздуха будто и не было в легких уже давно, словно это было не важно, не нужно... Глаза. Его глаза. Глубокие серые омуты. Такие же, как были, и будто другие. Старше. С едва наметившимися лучиками морщин в уголках. Гарри потянулся к его лицу, дотронулся, словно обжигаясь, боясь, до кожи и на миг отпрянул рукой, но тут же прикоснулся вновь, чувствуя жар в груди, крик во всем теле, счастье, даже нет, не счастье, а возрождение, полет.       Теплая кожа под пальцами, мокрые щеки, соленые, и улыбка... Улыбка Драко! Он пережил бы тысячу смертей сотни раз и вытерпел бы океаны боли ради этих губ, ради этого момента!       Драко прижался лицом к его ладони, закрыл, зажмурил глаза — он тоже еще не верил, еще боялся проснуться...       — Ну уж нет!!! — раздалось шипение за их спинами.       Все случилось очень быстро, как и происходит в самые роковые мгновения. Сотая доля секунды, отделяющая до и после. Серебряный блеск лезвия резко рассек воздух, и стилет стремительно пронзил расстояние между занесенной рукой Люциуса и распахнувшимися в удивленном немом ужасе глазами Драко.       Миг. Неисчислимая крупица времени. Разве можно что-то успеть в такой срок?       Мысль. Одна мысль, что быстрее времени, света, быстрее всего...       Люциус успел подумать о раскаянии.       Драко о том, что его любимый вновь останется один.       Гарри хлестанула волна ужаса и ненависти, и он схватился за палочку... но было уже поздно. Как никогда поздно.       Ровно, гладко по самую рукоять, как будто в масло, вошло острие клинка в грудь...       … Латифа.       Который, в отличие от других, не успел ни о чем подумать, что-то почувствовать или понять. Он укрыл своим телом за неисчислимую долю жизни, заслонил первую и единственную свою любовь.