Кравец

Комната Алексу понравилась, особенно фонарь окна, выходящего на запущенный сад, за которым в синем проблеске между мохнатыми ветвями угадывалось холодное сияние океана. Понравилась и мебель, явно старинная, громоздкая, с резьбой на спинке кресла и столбиках высокой кровати. На стенах висели чёрно-белые фотографии: корявое полусухое дерево на обрыве поднимает над туманом изломанные ветви, пена прибоя обтекает остов старой лодки, три пеликана, раскинув широкие крылья, парят над серой гладью. От снимков веяло грустью и простором, тишиной и одиночеством. Была в них какая-то тайна, и Алекс долго стоял перед ними, вглядываясь в то, чего на фотографиях не было, поддаваясь гипнотическому очарованию простых линий и прозрачных теней. Он хотел пойти на прогулку, осмотреть дом, может быть, спуститься к океану, но встреча с этим высоким парнем в распашонке почему-то взволновала его, почти испугала. Звали его Роан. У него была сухая, жёсткая ладонь и глаза разного цвета: один карий, другой — серый. Может быть, от прямого, в упор взгляда этих разных глаз Алекса и накрыло, а может быть, просто слишком много странного и даже невероятного случилось с ним в последние дни, и его нервы в конце концов не выдержали. Получив что-то вроде разряда тока, пробившего его от макушки до пят, он взбежал вверх по лестнице, ведущей на второй этаж, и коренастый, но быстрый Эрбин едва догнал его, чтобы показать эту комнату. — Привет, — раздалось от двери. Алекс в испуге вскинулся, оборачиваясь, сердце подпрыгнуло и застряло где-то в горле. — Шеш, не пугайся, не кусаюсь. Разве что только попросишь. Улыбка у Роана была такая же, как и всё в его облике: несимметричная, странная. И в то же время такая, что на неё хотелось ответить. — Извини, это я от неожиданности. Не слышал, как ты вошёл. — Такое скажешь, здесь полы так скрипят, что слышно, как мыши бегают. Дом позапрошлого столетия, это тебе не рыбья чешуя. Но ладно, я к чему. Пойдём, покажу тебе дом, как и что здесь устроено. Вообще-то всё просто, кроме коко-машины. Она у нас девочка с придурью. Пошли. Туалет уже видел? Вон там, в конце коридора. — В тюрьме у меня свой туалет был, — похвастался Алекс. Роан фыркнул: — Фох, тюрьму ещё заслужить надо… Алекс шёл за Роаном и смотрел на его широкие чуть сутулые плечи, на прядь тёмно-рыжих волос, выбившихся из пучка, слушал его голос и понемногу успокаивался, так обыденно звучали слова: — У нас домоправительница, так что уборкой и стиркой не зашегиваемся. Но и свинство разводить не советую: Айрис уши надерёт. Еду покупаем на неделю, список составишь, как разберёшься. Пока что ешь, что найдёшь. Хочешь готовить — вперёд. Так-то желающих у плиты стоять у нас нет. Ужин в шесть, обычно привозят из кафе, или Айрис что-нибудь придумает. Повар из неё не верх, но не отравит. Кухня оказалась просторной, с большими столами-прилавками, с кладовкой размером с конференц-зал и огромной камерой холодильника. Продукты в холодильнике походили на полуфабрикаты. Из столовой слышались голоса: там пили коко Сейинвин и её парни. Панорамное окно выходило на океан, уже позолоченный послеполуденным солнцем. Женщина приветливо помахала ладошкой, сказала с улыбкой: — Нам пора ехать, хочу быть дома пораньше. Роан, ты расскажи Алексу, как и что. Торопиться пока некуда: и Варден, и Бренна в отъезде, Фелан — сам знаешь, работать сможет нескоро. Так что время есть. Вышли на крыльцо проводить Сейинвин. Она ещё сказала что-то ободряющее Алексу, непонятно за что погрозила пальцем Роану, и её огромный седан покатил по дорожке, уже перечёркнутой длинными тенями кипарисов. — Слушай, что нам дома сидеть? Давай спустимся на берег! — вдруг предложил Роан, и Алекс даже удивился такому совпадению. Ведь и сам же хотел к морю. Спустились по длинной деревянной лестнице в несколько пролётов и оказались на узком пляже, где прибой облизывал чёрные надтреснутые камни, а причудливо изрезанные ветром утёсы грели на низком солнце свои рыжие бока. Алекс присел на камень, а Роан разлёгся на влажном песке, растянулся, раскинув руки. Заговорил не сразу: — Мы пытаемся вернуть домой каждую потеряшку. Насколько получится, зависит от тебя. Тебе нужно найти то место, где ты провалился в щель. Оно будет максимально похоже на то, откуда ты явился. Если найдёшь, тогда кравец нащупает эту самую щель. Я не очень понимаю, как это работает, но они стирают отличия между нашей реальностью и твоей. Делают их прямым отражением. И тогда ты просто шагаешь отсюда туда и — прощай. — Я ехал домой с работы, — оживился Алекс, стряхивая сонное оцепенение. — Можно проехать той же дорогой. В обратном направлении. Да можно хоть завтра! — Нельзя, — усмехнулся Роан, не открывая глаз. — Кравцов нет ни одного. Видимо, начался прилив, и волны подступили совсем близко, почти касаясь белыми языками разношенных сандалий Роана. А тот, ничего не замечая, лежал себе на песке, уронив на лицо крупную, длиннопалую ладонь. Разлетайка его немного задралась, и над поясом шорт показалась ровная полоска загорелой кожи, от которой Алекс почему-то не мог оторвать глаз. Наконец, спросил: — А ты что, не кравец? — Нет, такое прямо! Какой с меня кравец. Я проводник. — А что делает проводник? Роан покосился на него из-под ладони, блеснул своими странными глазами. Но всё же ответил: — Решает проблемы в пути. Документы, деньги, транспорт. Люди. Любые проблемы. Волна всё же дотянулась до лежащего пенным языком. Роан сел, по-паучьи подобрал под себя ноги, выставив в стороны костлявые колени, стал смотреть, как оранжевый шар солнца прячется в лиловые облака на горизонте, раскрашивая их малиновым. Неяркий тёплый отсвет ложился на его лицо и сглаживал острые линии, придавая резким чертам безвременное благородство античной лепки. И Алекс впервые за последние дни, а может, и не только последние, а бог знает какие, почувствовал покой, солёным прохладным воздухом наполняющий его грудь. Обратная дорога к дому показалась длинной, в лестнице как будто прибавилась пара пролётов. Дом выглянул из-за вершин деревьев, между тёмными ветвями приветливо замигали согретые светом окна. Алекс почувствовал одновременно голод, усталость и что-то вроде благодарности за освещённые окна, за комнату с фотографиями на стенах, за долговязую фигуру, бредущую впереди. За то, что есть человек, взявшийся решить его проблемы в пути. Любые проблемы, надо же… В доме, не сговариваясь, прошли на кухню. Навстречу им метнулась от окна молодая женщина с длинными, неровно подстриженными волосами, одетая во что-то бесформенное. — Радмира — Алекс, — взмахнул рукой Роан, обходя женщину по широкой дуге. Алекс не сразу понял, что их таким образом друг другу представили, и, спохватившись, состроил приятную улыбку, однако девица, названная Радмирой, на него и не взглянула. Зато на Роана накинулась, как коршун. — Заткая горашки, Роан! Баравна, хавина за ромка, робка, ворт, ворт! Алекс поразился потоку слов. Он не понял ничего из речи девицы, но почему-то ему почудилось, что должен был понять. Её язык казался знакомым, каким-то славянским, что ли. Однако Роана атака не впечатлила. Он отмахнулся от Радмиры жестом, которым усталые путники отгоняют комаров, и пробормотал себе под нос: — Или вы-ка нур, Рад… Девица взвизгнула и, задев Алекса плечом, выскочила прочь. Роан по-земному почесал затылок, тяжело вздохнул и указал Алексу на холодильник. — Прими пищи, потеряшка. Не умирать же на изнанке… С этим невесёлым замечанием он тоже скрылся за дверью. Алекс потряс головой, чтобы вложить в неё новые впечатления. Впечатления не укладывались. Оставалось только открыть дверцу холодильника и провести ревизию содержимого полок и ящиков. Большинство продуктов показались ему если не пугающими, то в любом случае странными. Что из этого следовало готовить, а что — потреблять в сыром виде, ему предстояло как-то определить самостоятельно. В конце концов он выбрал что-то похожее на лепёшки и, подумав, присоединил розоватую массу, которая могла бы оказаться сыром. Алекс мог жить на хлебе и сыре неделями. Да он и жил, если честно. Хорошее настроение пропало. Одиночество захлестнуло его, накрыло, как приползший с моря туман. Лепёшки показались пресными, сыр, а может, и творог — странным. Он почти сразу сообразил, как открыть кран, попил воды и побрёл к себе. Как выключить на кухне свет, он не знал и решил ерундой не заморачиваться. Не зашегиваться, как тут говорят. Зато в коридоре света не было. Алекс прошёл мимо нескольких закрытых дверей, пока не услышал за одной из них странные звуки. Впрочем, почему странные? Вполне себе узнаваемые. Поскрипывала кровать, гортанно стонала женщина, сам воздух там, за дверью, наполнялся липкой похотью. Алекс против воли застыл, прислушиваясь. Наконец, женщина вскрикнула, мужской голос ответил ей глухим рычанием, послышались шелест и задыхающийся шёпот. Снова заскрипела кровать, босые ноги зашлёпали по паркету. Алекс, опомнившись, отскочил от чужой двери. Ворвался в свою комнату с бешено бьющимся сердцем: ещё не хватало, чтобы счастливые любовники застали его подслушивающим под дверью. В спальне было темно, и прохладно, и как-то ощутимо пусто. Алекс лёг в постель, удивился слишком мягкому матрасу и огромной высокой подушке. Странный день, повернувший его жизнь под новым углом, утомил его, но заснуть не получалось. Он прислушался, но не услышал ничего. То ли комната Радмиры была слишком далеко, то ли старый дом, построенный на совесть, умел хранить секреты. Вроде бы и не было ничего особенного в том, что и здесь, в другом мире, люди ругались и трахались, но прогнать непонятную обиду не удавалось. Потому что не с ним. Не с ним ругались и любили тоже не его. Мила так и говорила: ты, Алекс, существо бесполое, от тебя ни мужиком, ни бабой не пахнет. Наверняка был у неё кто-то на стороне, от кого пахло правильно, несло самцом за километр. Вот теперь им прятаться не нужно, будет и ей в жизни счастье. Будет с кем и поскандалить на кухне, да от души, с битой посудой, со слезами, с сорванной глоткой, а потом и потрахаться, тоже с огоньком, с синяками и засосами, с ободранными о ковёр локтями и коленями. А то, что его, Алекса, никто не хочет, это закономерно. Ведь ему и самому на хрен никто не сдался. Один звук всё-таки проникал в тишину спящего дома. За садом, у подножия длинной лестницы облизывал чёрные камни прибой. Алекс увидел почти наяву, как волна подкрадывается к подошве потрёпанной кожаной сандалии, робко отступает, а потом всё-таки прыгает вперёд, проходит длинным языком по загорелой коже от пальцев до самого колена…