Кравец

Через плотные шторы не пробивалось ни отблеска света, тишина закладывала уши. День выдался длинным и наполненным, насыщенным присутствием Фелана. Какой он, оказывается, славный парень, как легко с ним и спокойно. И как они смеялись сегодня над всякой ерундой, будто школьники. Интересно, а другие когда-нибудь видели его таким? Расслабленным, улыбающимся, открытым… Когда в дверь постучали, нерешительно, чуть слышно, Алекс уже знал, кто пожелал его увидеть. Осталось только понять зачем. Он стоял в коридоре, сгорбившись больше обычного, низко опустив голову. А потом вдруг выпрямился резко, будто решив что-то про себя, ломкими пальцами заправил за ухо волосы и вскинул голову. Взглянул прямо в лицо, спросил: «Можно?» Не ожидая приглашения, шагнул в приоткрытую дверь. И оказался вдруг очень близко, лицом к лицу, глаза в глаза. Алекс едва успел отступить, но всё же почувствовал тепло его тела и слабый горьковатый запах, приятный и свежий. Алекс включил свет, улыбнулся нерешительно: — Что, не спится?.. Фелан махнул головой неопределённым жестом, оглянулся и сказал хрипловатым голосом: — Света много… как-то… Он казался одновременно испуганным и решительным, когда вскинул голову и взглянул Алексу прямо в глаза. — Ты был с Роаном, я знаю. Значит, ты склоняешься… хотя бы не противишься. Я знаю, некоторые гнушаются… В наступившей тишине Алекс слышал, как ворочаются в голове заржавевшие шестерёнки. Чего он гнушается? Или же, напротив, склоняется? А Фелан решительно прокашлялся и выдал: — Ты мне нравишься. Ты красивый. Я хочу тебя. Снова помолчали. Алекс взял со столика бутылку воды, глотнул, передал Фелану. Выпил и тот, Алекс увидел, как движется на гибкой белой шее маленькое адамово яблоко. Снова заговорил Фелан: — Ты не думай, я всё знаю, у меня есть книга. Я всё сделал, что нужно. Можешь ни за что не дрожать. Алекс сдержал в горле нервное хихиканье. Это было бы оскорбительно. Он никогда не думал о Фелане как о потенциальном партнёре, даже секс с намного более привлекательным Роаном стал для него откровением, одновременно смущающим и будоражащим. — Красивый? — переспросил он. Наверное, только мама в далекие полузабытые времена могла сказать ему такое. Фелан оживился, будто актёр, вспомнивший приготовленный текст: — Да, я сразу заметил. На кухне, когда ты дал мне поджарков. Ты красивый. Я думал о тебе. И теперь хочу попробовать — с тобой… — Подожди, — перебил Алекс. — Проходи, давай сядем. Алекс выключил яркий верхний свет, оставив лишь маленькую настольную лампу. Сразу стало уютнее и как-то интимнее. Они сели рядом на край кровати. Алекс и сам не заметил, как в его ладони оказалась рука Фелана. Он погладил длинные пальцы, пробормотал: — Просто, знаешь, это очень неожиданно. Я уже шесть лет женат, почти семь, и Мила — моя единственная женщина. С Роаном всё вышло внезапно, на адреналине. А вообще-то для меня это нетипично. — Я понимаю, — кивнул Фелан. — Если правильно, то надо по-другому. Позаигрывать, потом поломаться, пообещать, потом попасться на глаза с другим или с другой. Дать тебе блеснуть, показаться в лучшем свете… — Это тоже в твоей книжке? — улыбнулся Алекс. Фелан не обиделся, на улыбку ответил. — Да, там. Просто времени у нас мало. Надо скорее тебя домой отправить. Понимаешь, кто-то ведь тебя подложил Развитию. Кто-то из наших о тебе рассказал. Значит, они могут снова попытаться тебя захватить. Не полицейских же к тебе приставлять? — Да, ты прав! — вскинулся Алекс. — Они откуда-то знали моё имя, профессию, ещё что-то. — Всё так. Времени мало. Снова стало очень тихо. Потом включился кондиционер и как будто разбудил их обоих. Фелан спросил: — Мне уйти? Я не обижусь. А Алексу вдруг стало стыдно. Этому парню нелегко было решиться на такое: прийти среди ночи и предложить себя. Но он — такой. Какие бы умные книжки он ни читал, он таким и останется: прямым и честным. До глупости наивным. А в любви так нельзя, да и просто в человеческих отношениях это не принято. Но не Алекс будет давать ему такой урок, кто угодно, только не он. — Останься. Он поднял его голову, осторожно обхватив ладонью гладкую щёку, уже привычным жестом заложил за ухо длинную чёлку и тихонько коснулся поцелуем крепко сжатых губ. Это было сладко. Да, именно сладко, другого слова и не найти. И чувственно, и невинно. Когда их детский поцелуй закончился, Фелан провёл по губам кончиком языка, потом задумчиво коснулся пальцами. Взглянул на Алекса искоса, с лёгкой улыбкой. Алекс рассмеялся: так кокетничают в пятом классе, у костра в летнем лагере. И уже смелее обнял Фелана за плечи. Желание просыпаться не спешило. Просто было хорошо и хрупко, немного смешно, как будто не всерьёз. Как будто поцелуи могли перерасти не в секс, а в дружескую потасовку или, к примеру, в драку подушками. И уж точно не обязывали ни к чему. Пока он не почувствовал, как дрожит под ладонями тонкое тело Фелана. Пока не увидел блеска приоткрытых губ и паутинной складки между мучительно сдвинутыми бровями. Пока не услышал почти беззвучный стон, коснувшийся его губ. Внезапное открытие потрясло: Фелан его хочет! А когда подрагивающие пальцы, скользнув по бедру Фелана, через мягкие домашние штаны нащупали и инстинктивно обхватили твёрдое и упругое, юноша застонал уже в голос и коротко двинул бёдрами навстречу его прикосновению. Это простое движение подействовало, как электрический разряд. От острого и внезапного возбуждения закружилась голова, и мир на мгновение утратил знакомые черты: заметался по стене янтарный круг света от настольной лампы, покачнулся под ногами ковролин, его полоски изогнулись и перебежали с пола на стену. Лишь одно осталось неизменным в дрогнувшем мире, будто якорь в пляске волн: тонкое и бледное лицо Фелана, запрокинувшееся в жаркой муке. Алекс сбросил с себя одежду, задрал майку Фелана, обнажив по-детски безволосую грудь с яркими розовыми кружками сосков, и сдёрнул до колен штаны. Юноша тотчас же задрыгал длинными жеребячьими ногами, избавляясь от стреноживших его штанов, торопливо содрал майку и, крепко обхватив Алекса, повалил его на себя. «Раздавлю!» — мелькнула в затуманенном лихорадкой мозгу паническая мысль, и Алекс поднялся на локтях. Лицо Фелана оказалось прямо перед его глазами: подрагивающие ресницы, приоткрытые губы, чёрные волосы, прямыми лучами перечертившие подушку. Странная перемена произошла с юношей, будто кто-то невидимый раскрасил чёрно-белый рисунок его лица, тронул румянами высокие скулы, розовым блеском коснулся бледных губ. И лицо это, оставшись прежним, изменилось неузнаваемо, расцвело удивительной тонкой и чувственной красотой. Алекс шумно перевёл дыхание, и Фелан открыл глаза, пьяные, зовущие. Их тела плотно соприкасались, вжимались друг в друга прямо там, и Алекс чувствовал нетерпеливое желание Фелана и эхом ему — собственный отчаянный голод. С трудом протиснул руку между прижатыми телами и обхватил оба члена, задвигал сразу быстро, задыхаясь, мыча сквозь стиснутые зубы оттого, что его член стиснут вместе с Фелановым и каждой кричащей от возбуждения клеткой чувствует его влажный жар. Не разрывая похожего на захват объятия, они перекатились на бок, и двигать рукой стало удобнее. Фелан прижался задыхающимся ртом к шее Алекса, забормотал тихонько всхлипывая: «Алекс, Алекс…» И звук его чужого лязгающего имени вдруг показался неприятным, захотелось сказать: «Зови меня Сашей», но говорить уже не получалось. В груди, в животе, в паху натягивались жилы, немели бёдра, и вдоль позвоночника било током, не сильно и не больно. А потом Фелан вскрикнул, закинул ногу на бедро Алекса и задрожал, выгибаясь всем своим узким телом, будто скрученный судорогой, и натянутые жилы лопнули, оставив после себя неслышимый звон, эхом отдающийся во всём теле, от макушки до пяток. Алекс с трудом перевёл дыхание. Пришло на ум неясное: «Если уж простая дрочка — и то такое, то что же тогда…» Отвёл от лица Фелана влажные пряди и залюбовался расслабленной блаженной улыбкой, зарумянившимися щеками, длинными пушистыми ресницами. Легко поцеловал, нежные губы ласково дрогнули в ответ. Он лежал перед ним, бесстыдно раскинувшийся, не успевший ещё прийти в себя, тонкий и белый. Пришло в голову «алебастровый», хоть Алекс и не знал значения этого слова, только почему-то возникала ассоциация со скульптурой. И он понял: точно, его парень и похож на скульптуру. У живых людей не бывает такой прозрачно-светящейся кожи, такой тонкой талии и длинных стройных ног, такой шеи и прямых плеч, да ничего такого не бывает!.. — Боже мой, какой же ты красивый, — только и смог сказать. А Фелан спрятал лицо у него на груди и уже оттуда прогудел: — Не смотри, я страшный… — Да что ты такое говоришь? — возмутился было, но на настоящую страсть сил уже не осталось. Хотелось только перебирать густые пряди и шептать в тёплую макушку: — Я таких никогда не встречал. Ты как будто из алебастра сделан. Причём, знаешь, сделан специально для меня… А Фелан оторвался от него и взглянул неожиданно трезво. Сказал совершенно серьёзно: — Хочу с тобой секса. Настоящего, с проникновением. И, видимо, уловив растерянность Алекса, пояснил: — Анального. Крепко сжатые челюсти не помогли, смех вырвался наружу дурацким хрюканьем. А после этого сдержаться уже было невозможно, будто плотину прорвало. Алекс ржал до слёз, захлёбываясь и обессиленно постанывая, успевая только ловить поперёк живота норовившего сбежать Фелана. Тот, конечно, сначала обиделся, но потом заразился весельем Алекса и тоже засмеялся, но сквозь смех всё же пытался прояснить ситуацию: — Но почему нельзя? Если я тебе нравлюсь… подожди, пусти, щекотно… что такого смешного?.. Удалось всё же подмять его под себя, прижаться мокрым от слёз лицом в изгиб шеи и немного успокоиться. Вернулся дар речи: — Конечно, я тоже хочу. Только немного позже, хорошо? Фелан согласился неожиданно легко: — Да, правильно, нужно вернуть силы. Тогда будем спать? Естественно, уснуть сразу не удалось. Выключили свет, ещё немного посмеялись, в темноте переплетаясь ногами и натыкаясь на острые локти, но всё же устроились, удачно совпали изгибами тел, тихим дыханием, теплом, разделённым на двоих. Казалось Алексу, что плывет он в лодке по течению мощной и медленной реки, и никуда не нужно спешить, и нечего бояться, пока лежит у него на груди именно эта ладонь, в которую так верно и полно бьётся сердце. Проснулся Алекс в полной темноте, с сердцем болезненно сжатым где-то в горле, отчего нечем было дышать. Снилось ему что-то вязкое и нервное, кажется, его куда-то везли. И вроде бы не было в этом ничего такого уж страшного, но липкую паутину сна удалось стряхнуть не сразу. Хотелось пить, включить свет, распахнуть настежь окно, чтобы вздохнуть, наконец, полной грудью… Осторожная ладонь коснулась его плеча, и Алекс подался навстречу ласковому прикосновению: господи, он ведь не один, с ним Фелан. Тихий голос, спросонья чуть хрипловатый, прозвучал совсем рядом: — Что?.. Что случилось?.. — Да так, — ответил Алекс почему-то шёпотом, — приснилась муть какая-то. Он поймал ладонь Фелана и поместил её под щёку, очень уютно, как будто именно так и нужно было. А тот ответил: — У нас говорят: «Ночь отравит, утро поправит». А у вас как? — Куда ночь, туда и сон, — вспомнил Алекс детский заговор. — А ещё: утро вечера мудренее. — Гладко, гладко, — похвалил невидимый Фелан. — Это ты просто волнуешься. Боишься, я не смогу вернуть тебя домой. Не бойся. Смогу. А Алекс, осторожно касаясь ладони Фелана губами, впервые подумал, а так ли уж ему хочется домой? Что он там, собственно, забыл? С родителями их дороги уже давно разошлись, нечастые звонки по «Скайпу» давно превратились из потребности в обязанность, а заодно и повод для самобичевания: вот он какая скотина бесчувственная, на родных ему и то плевать. О Миле и говорить не о чем, они с ней вздохнут с облегчением, когда перестанут, наконец, поддерживать эту видимость семьи, эту дурацкую игру, в которой оба — проигравшие. Так зачем же ему, собственно, возвращаться? Работать он и здесь сможет. Пусть он и никакой не кладезь, но инженер вполне себе грамотный, не пропадёт. Между тем его ласки становились всё увереннее. Алекс прижался к ладони открытыми губами, провёл языком по тонким морщинкам и получил в ответ полувздох-полустон, невозможно чувственный и возбуждающий почище любого порно. Снова полоснуло по мягкому подбрюшью этим удивлённо-восторженным: «Он меня хочет, да, именно меня!» И Алекс потянулся к теплу и тихому дыханию, к тонким рукам и удивительно гладкой коже, к губам, доверчиво открывшимся его поцелую. Снова охватил восторг. Как, оказывается, удивительно приятно, и возбуждающе, и радостно-волнующе знать, что тебе не откажут, не отвернутся с нервной брезгливостью и даже не сделают из секса кровавое жертвоприношение, за которое тебе по гроб жизни не расплатиться! Впрочем, эти мысли пролетели стороной, лишь кончиком крыла коснувшись затуманившегося сознания, оставив лишь лёгкое удивление и трогательную благодарность: его хотят так же сильно, как хочет он, а может, даже и больше!.. Полная темнота, не разбавленная, а как будто сконцентрированная одиноким синим огоньком телефона, сделала их ласки особенно волнующими, интимными и в то же время бесстыжими. Как будто не было в этой темноте губ, сосков и членов, не было первых липких капель, адамовых дорожек и в потенциале — испачканных простыней, а были лишь прикосновения к гладкому и тёплому, к горячему и твёрдому, к влажному и нежному, были лишь звуки, понятные без слов и без притворства откровенные, и лёгкая боль от царапающих спину ногтей, и сила чужих рук, опрокидывающих на себя, шум крови в висках, и вкус крови на губах, и тонкие подрагивающие пальцы, обхватившие его член и твёрдо направившие его куда-то, и прикосновение к упруго-податливому, и узкому, и влажно-скользкому. А после этого не было уже ничего, кроме жара и жажды, кроме тонкого тела, изгибающегося в его руках, кроме медленного и уверенного прорастания в горячую глубину, кроме слияния, от полноты которого замирало сердце и сознание уплывало в звёздную бездну, срывалось в ощущение полёта, сменившееся взрывом сверхновой, а потом — блаженной невесомостью без мыслей и чувств, без тела и без ума. Первой проснулась, конечно, вина. Во-первых, он лежал на хрупком Фелане, полностью придавив его тяжестью собственного бесчувственного тела. Во-вторых, в жадном безумии, в потребности получить собственное удовольствие он совершенно забыл о партнёре, о его чувствах, да что там, о его безопасности! А вдруг он навредил этому мальчику отнюдь не богатырского сложения? Порвал его, может быть, такого узкого, наверняка девственного… Алекс перекатился на бок, в панике нащупал выключатель. Янтарный свет настольной лампы выхватил из тьмы полированную поверхность прикроватной тумбочки и бросил глубокие тени на лицо лежавшего без движения Фелана, на его приоткрытые губы, тонкие ключицы и медленно поднимающиеся рёбра. Алекс осторожно коснулся щеки юноши, с некоторым удивлением почувствовав жесткость пробивающейся щетины, почему-то дунул на опущенные ресницы. Фелан открыл глаза и несколько секунд смотрел на Алекса без всякого выражения, а потом улыбнулся, шумно вздохнул и потянулся за поцелуем. Алекс готов был разреветься от облегчения и глупой благодарности, захотелось принести парню воды, полотенце, луну с неба — да что угодно! — за то, что он, кажется, всем доволен, жив и, может быть, даже здоров. — Как ты? — спросил он всё же, и голос его чуть дрогнул. — Не болит ничего? Может, надо что-нибудь? — Ты очень хороший любовник, — послышался серьёзный ответ. — Я читал, что в первый раз может быть неприятно. А было очень хорошо. И совсем не больно. И я кончил. Спасибо. Алекс засмеялся и спрятал непослушно расплывающееся лицо на плече Фелана. Но тот не отставал: — А тебе понравилось? Тебе хорошо было? — Улёт, — ответил Алекс, не поднимая головы. — Я улетел просто. — Это хорошо? Пришлось ответить: — Да, это хорошо. Лучшее, что было у меня в жизни. Ответ сорвался с губ непрошено и неожиданно оказался правдой. Та самая дверь в конце длинного туннеля не просто отворилась. Она сорвалась с петель, словно сметённая взрывом. А за ней оказалось бездонное звёздное небо, где каждую миллисекунду рождались и гибли вселенные. Там вечность распахивала чёрные ладони и говорила, что смерти нет. Есть лишь тьма и свет, а это и есть жизнь, которую ты можешь понять и осознать всю разом, от рождения до смерти, в одно лишь мгновение, короткое и бесконечное. Потому что именно в это мгновение душа расстаётся с телом и осознаёт себя вечной, и неуязвимой, и ни к чему не привязанной. Алекс думал об этом, когда они с Феланом стояли под горячим душем, лаская друг друга и откровенно, и невинно, потому что недавно пережитое потрясение было слишком сильным для обоих, и желания больше не возникало. Ему на смену пришла щемящая нежность, радостное узнавание и умилительное любование. Бывает ли такая гладкая кожа, такие мягкие губы, такие шелковистые волосы? Бывает ли тело таким совершенным, и тонким, и сильным? Впрочем, и эти мысли не успевали оформиться, слова пришли только потом, когда они уже лежали в постели, обнявшись, и Алекс пытался понять, как назвать то чувство, которое он испытывал, взбивая на плечах Фелана мыльную пену, глядя, как струи воды стекают по его бёдрам и ягодицам, как завиваются кольца его мокрых волос на затылке. Может быть, это была любовь? Но Алекс не был уверен в том, что понимает значение этого слова, а может быть, просто боялся его, такого избитого и опошленного бесконечным и часто небескорыстным повтором, дешёвыми книжками в мягких переплётах, певцами в перекрестии эстрадных огней и открытками с розочками на День святого Валентина… На этой мысли Алекс и заснул, и не случайно приснился ему Лепс в венке из роз и тортик в форме сердечка с ядовито-розовой надписью «I love Felan». Проснулся он совершенно отдохнувшим, голодным и готовым ко всему. Вскочил с какой-то хмельной радостью, отдернул шторы и даже покачнулся от потока света, хлынувшего в комнату. Окно его комнаты выходило на залив, а стало быть, на запад, к тому же над водой висел лёгкий туман, скрывая город на другом берегу перламутрово-розовой дымкой, но было это всё так красиво, и светло, и по-весеннему утренне. За спиной послышался стон и шевеление, и Алекс тотчас же наполнился нежностью и острожной, слегка недоверчивой радостью, но Фелан развеял все сомнения, когда, молча и даже не совсем проснувшись, подошёл и обхватил его поперёк живота, крепко прижал лопатками к груди и опустил на плечо подбородок. Алекс накрыл его руки своими и сказал: «Доброе утро», услышав в ответ «угу», но с улыбкой в голосе. — Что хочешь делать? Хочешь, я схожу за коко? — спросил он, повернув голову и касаясь щекой лба Фелана. — Вместе сходим, — ответил тот, и его голос отозвался в плече щекотным эхом. — Я пойду к себе, надо хоть одеться. — Через полчаса в кафе? — спросил Алекс, а вернее — назначил. Это тоже было новостью для него, так распоряжаться, хотя бы даже и в мелочах. Рядом с Феланом это происходило само собой. Отчего-то Алекс знал: его парень не встанет в позу, не скажет: «Чего это ты тут раскомандовался?» Он оделся потеплее, зная коварство весенней погоды, спустился в кафе, занял столик с видом на залив и даже успел сделать заказ, прежде чем появился Фелан в неизменной безразмерной хламиде, спрятавшись за длинную чёлку. — Слушай, почему ты это делаешь? — не выдержав, спросил Алекс. — Ты такой красивый, почему ты так одеваешься? Я бы на твоём месте ходил весь в облипочку, чтобы все слюни пускали. Фелан сначала похихикал, но потом ответил вполне серьёзно: — Не люблю, когда смотрят. Кажется, прямо раздевают такими липкими холодными пальцами. И Алекс заметил, как Фелана передёрнуло. Что-то за этим было, какая-то мрачная тайна. И от одной только мысли, что его мальчика кто-то мог обидеть, кто-то посмел своими грязными лапами прикоснуться к нему не так, не там, пробудилось в нём что-то тёмное и опасное, прямо физически показалось, что тяжёлая и душная волна самой жуткой ярости поднимается от живота к груди, перехватывает горло, багровым туманом застилает глаза. Но ладонь Фелана накрыла его руку, и наваждение прошло. Снова увидел он матово мерцающую воду залива, проглядывающий через лёгкую дымку город и официанта с подносом, на котором горячий коко дышал прозрачным паром. — Слушай, а поехали в город? — вдруг придумал Алекс. — Мне интересно посмотреть, какой он у вас. Да и у себя дома я так давно там не был. Вроде бы и близко живу, а всё как-то не получается. — Хорошо, поехали, — покладисто согласился Фелан, улыбаясь из-за чашки коко. — А давай на пароме поедем? Здесь в двух шагах пристань. Хочешь? — Хочу, — согласился юноша, демонстрируя чудеса покладистости. — Я никогда не катался по заливу. Наверное, весело. Алекс приободрился. Сам он бывал на таких прогулках трижды: один раз «ЛайфТек» устроил рождественскую вечеринку, второй раз он сам заказал ужин на борту прогулочного катера в честь Милиного дня рождения, а в третий раз его и других парней с работы позвал сослуживец, чтобы похвастаться новой яхтой. И всё получалось у них в тот день удивительно легко и правильно. Паром пришёл, едва купили билеты, а ведь они даже не позаботились узнать расписание. На палубе было пусто, немногочисленные пассажиры спустились в салон, и только Алекс с Феланом остались стоять у борта и глядеть, как зеркально-перламутровая гладь залива распадается за кормой двумя пушистыми хвостами, а впереди поднимаются из туманной дымки стекольно поблёскивающие небоскрёбы Сан-Франциско. В городе Алекс глазел с любопытством, узнал здание Пирамиды, и две башни Эмбаркадеро, и памятный Калифорния 101, где в девяностые кого-то застрелили, а в этой Фелановой реальности никакой стрельбы там не было. Проехали на трамвайчике, уже при полном солнечном сиянии побродили по аллеям парка Голден-Гейт, где снова нахлынуло на Алекса чувство, что никуда он не проваливался и его для чего-то разыгрывают. А рядом был Фелан, и, может быть, кому-нибудь его фигура в растянутой кофте и с грубыми армейскими ботинками на тонких и длинных ногах могла показаться нелепой, но Алекс знал, какой он на самом деле, и это знание наполняло его гордостью и благодарностью. Так и хотелось сказать: «Смотрите, это мой парень!» И Алекс брал его за руку, обнимал за плечи, а Фелан косился на него из-под своей скунсовой чёлки, робко улыбался и розовел скулами. Алекс даже спросил: — Это нормально у вас, такие пары, как мы с тобой? Два парня? — Нет, всё же больше разнополых, парень и девушка, — ответил Фелан и, очевидно, вовсе не понял вопроса Алекса. Вернулись пешком через весь город, поужинали в кафе на берегу залива, которого Алекс не знал. Снова посмеялся над написанием английских слов в меню. На естественный вопрос Фелана о грамматике, принятой в другом мире, Алекс набросал несколько слов на салфетке, и тут уж повеселился Фелан, впечатлённый обилием лишних букв. К вечеру похолодало, и обратный путь через залив они проделали в салоне, всё ещё пересмеиваясь и стараясь незаметно погладить друг друга, прикоснуться к коленям и бёдрам. Алекс заметно завёлся и предложил сразу уединиться в комнате. Фелан взглянул на него как-то странно, словно предложение Алекса огорчило его, но не отказался, а лишь сказал: — Ладно, но сначала проедемся к тебе домой. В тот дом, в Белмонте. Посмотрим, что там и как. Предложение не слишком понравилось Алексу. Не хотелось терять время на бессмысленные поездки, но он всё же согласился, чтобы не огорчать Фелана, ведь тот следовал его указаниям целый день. На парковке возле машины Фелан вдруг бросил ему ключи с коротким и неожиданно сухим: — Ты рулишь. Это твоя жизнь. Привыкай. Алекс сел за руль, не столько обиженный, сколько удивлённый внезапной переменой в поведении Фелана. Но очень скоро смысл сказанного им наполнил Алекса здоровым азартом. А в самом деле, это его жизнь. Другой не будет. Хватит думать, что главное ещё не произошло, что все его двадцать семь лет — это подготовка к чему-то, что-то вроде черновика или тренировки перед стартом. Пусть вот этот вечер и будет его стартом. Он будет рулить, запросто. Когда они вернутся в отель, он скажет Фелану, что решил никуда не возвращаться. Что хочет быть с ним, быть его парнем, партнёром, или как там у них это называется. Скажет, что никогда и ни к кому не чувствовал такой близости, никогда и ни с кем не было ему так легко и радостно. Что сможет стать ему опорой, что понимает, какая у него сумасшедшая работа, и лишнего требовать не станет… Алекс косился на Фелана и видел его тонкое лицо, на которое свет фонарей бросал неяркие блики и глубокие тени. Фелан же не обращал на него внимания, сидел молча и неподвижно, прикрыв глаза, но при этом его бледное лицо не было расслабленным, а принадлежало человеку предельно сосредоточенному, мысленно решающему нелёгкую задачу. А на выходе на 880-й он вдруг протянул руку и коротко дёрнул руль на себя.