Обласканные солнцем | Сборник драбблов

      Алхимия — это искусство исключительное, опасное. Неизведанные грани позволяют чувствовать себя творцом, безумцем в мирах, где царят правила и ограничения, пока риск потерять собственную жизнь при создании другой растет с каждым экспериментом, и неважно, чем именно — душой или телом. Вложенные силы, здоровье уходят без шанса восстановиться, но когда труды окупают себя сполна, создатель перерождается, находит смысл, вдыхает полной грудью этот новый поток.       Цвета, ароматы, размеры и материя… Альбедо привык изучать досконально: ему не чуждо прикоснуться, осмотреть так близко, что под пристальным взором христопраза хочется умереть. Его внимание не давит, скорее, поглощает возможность двигаться, будто это не исследование, а охота с преследованием. Хищник из него получается не хуже, чем алхимик, только вот дурман сладости голоса под ним и его жадными поцелуями делает из Альбедо что-то неосязаемое — ловушка удалась.       Оголенные части тела Итэра постепенно дурманили его. Сны не снятся, но он умеет представлять, судорожно перечеркивая один холст за другим. Будь у него сердце — сжалось от собственного порыва возбуждения, когда Альбедо буквально уложил вернувшегося путешественника после долгого отсутствия на свой рабочий стол. Они замирают на мгновение, на одно ничтожное мгновение, чтобы убедиться, что ни одна склянка не упала — их счастье, что тех практически не было на поверхности. Документы и эскизы летят на пол бездумно, Альбедо не мог и не хотел больше ждать. Итэр свел его с ума своим существованием, и если раньше целью его сближения было изучение путешественника, понимание его выживания, взаимодействия с миром, то сейчас все, что ему хотелось сделать — насладиться каждой чужой клеткой, каждым отрывком, очередным стоном.       Альбедо целует губы, кусает их в порыве, оставляет засосы на шее и еле переводит дух, чувствуя, как кружится голова. Обнажает грудь, поднимая края чужого верха, рассматривает, словно перед глазами — произведение искусства, достойное главного места на пьедестале.       — Альбедо… — Итэр краснеет так прелестно, но в его голове — похоть, с которой он кусает и облизывает собственные зацелованные алхимиком уста. Это пробивает насквозь, от Альбедо больше не остается ничего, кроме очередного порыва ласки. Все равно, что подумают за дверями — громкие стоны Итэра приятно оглушают, стоило оставить след от укуса, провести по чувствительной бусине соска, чувственно, до приятного грубо провести ладонями по впалому животу и напряженному паху.       На столе неудобно, тело немеет от напряжения, а от одежды на Альбедо не остается ничего, кроме низа, в то время как его взор ласкается видом обнаженного путешественника, податливого и желанного.       — Иди ко мне, — шепот обжигает и без того покрасневшее ухо, пока художник берет Итэра на руки, заботливо — путешественник в его объятиях сродни ценному сокровищу — укладывает на диван. Множество раз поверхность мягкой мебели принимала на себя засыпающего после исследований и записей алхимика, но теперь ложе хотелось разделить с блондином, так норовя притереться к нему как можно ближе. Элементальная наука удивительна сама по себе только на основе реакций с чем-то другим, и молодой человек этим пользуется — пальцы свободной руки, обтянутая перчаткой, снова скользят по молочной коже. Альбедо поднимает взгляд, когда путешественник роняет новый судорожный вздох, шумный, ласкающий слух. Вот оно.       — Сними ее, — чужой голос почти умоляет, и Альбедо не видит причин не послушаться. Не перестает дразнить движениями бедер навстречу, почти незаметно, отчего скулеж нетерпения Итэра становится слышимым. Ему хочется больше — не в силах отказаться, не поддаться, не превратиться из хищника в жертву. Самообман его разума награждается заботой и лаской, и когда Итэр, дождавшись оголения чужой руки, притягивает ее к себе и дразнит поцелуями пальцы, Альбедо кусает губы до крови. Этот мальчишка доведет его до изнеможения — как ему тогда жить? Существование давно перешло в нечто куда значимей.       Итэр обхватывает губами средний палец, зажимает нёбом и языком, коим влажно проводит после по фаланге. Это добивает Альбедо, стремящийся поскорее освободить возбуждение, пока его испытывают на прочность. Ее не осталось — путешественник уничтожил без остатка.       Головкой члена алхимик проводит по внутренним сторонам бедер, соприкасается с бархатным мешочком и притирается основанием к плоти Итэра, чуть наклоняясь вперед. Жарко, жарко до головокружения, но в глубине души проскальзывает осознание, что ныне они оба — испытуемые.       Испытывают друг друга любовью, которой занимаются.       Губы заменяют пальцы, сдерживают стоны Итэра, рвущиеся из груди. Альбедо никогда не насытиться этим человеком, сколько ни целуй, ни двигайся, притираясь членом к члену, ощущая пульсацию чужого организма. В кабинете душно до одури, кислорода одному не хватает, художник будто перенимает запал и чувствует, как грудную клетку почти сдавило на волне вожделения.       — Альбедо!.. Альбедо… — снова и снова сквозь поцелуи постанывает Итэр, обнимает того за плечи и двигается в унисон, чувствуя, как влага от смазки пачкает его тело. Альбедо дуреет от мысли, что в путешественнике еще горячее и приятней, сглатывает ком напряжения и лишь снова дразнит прикосновениями, оставляет блеск вязкости на животе, паху, бедрах — где угодно. Путешественник податливо поворачивается на живот, выгибается, откровенно испытывает силу воли своего алхимика. Эти бедра хочется сжать до следов, двинуться основанием меж ягодиц, снова и снова. И пока блондин снова умоляет парня не останавливаться, последний наклоняется ближе, к шее, прикрытая длинными волосами — прекрасными волосами.       Сквозь чужие вздохи и стоны Альбедо украшает кожу поцелуями, нашептывая на ухо слова о любви, что доселе была вне его понимания. Даже если бы он ни сказал ничего, Итэр все понимает прекрасно. До новых поцелуев. До новой близости.       Эксперимент вышел из-под контроля, дав Альбедо куда больше — умение жить и любить по-настоящему.