Правда или девственность

И снова понедельник, и снова Арсений смотрит на пустой список задач и думает, какого черта все вдруг перестали работать. Да, на улице весна и резкое потепление, снег тает, а птички поют, но это же не повод бездельничать! И именно тогда, когда Арсению так необходимо на что-нибудь отвлечься. Вчера он весь день читал «Взлет и падение Третьего рейха», причем он не имеет ни малейшего понятия, откуда в его доме эта книга. Не то чтобы ему нечем было заняться, кроме как изучением истории, но анализ истоков появления национал-социализма определенно лучше, чем анализ собственных действий. Он гордится тем, что смог поставить точку в зарождающихся отношениях с Антоном, но от этого почему-то не легче. Всю дорогу до дома Антон не сказал ни слова — он молча пялился в лобовое стекло и, казалось, был так глубоко погружен в собственные мысли, что не пришел бы в себя, даже похить его инопланетяне. Остановив машину около подъезда Арсения, он очень серьезно сказал: «Мне надо подумать, и ты тоже подумай» и, ничего не объясняя, передал цветы и уехал. О чем он собирается думать и о чем должен думать Арсений, так и остается загадкой. А цветы так и остаются в бутылке из-под сока дома, потому что вазы у Арсения нет. Тем временем час близится к двенадцати, а Антона по-прежнему нет. Тот опаздывает каждый рабочий день, но настолько обычно не наглеет или хотя бы предупреждает. Арсений одновременно и хочет его увидеть, и боится этой встречи — но всё-таки решает написать ему. И именно в тот момент, когда он уже тянется к клавиатуре, за дверью слышится топот, а через несколько мгновений дверь открывается, и в проеме возникает Антон. В его руках два круассана — один целый и один надкусанный, но прежде чем Арсений успевает это прокомментировать, он поднимает взгляд выше и видит светло-фиолетовые волосы. Антон выглядит как внебрачный сын сирени и лаванды, и уже этого достаточно для шока, но розовая рубашка и буквально десять килограммов колец и браслетов окончательно выключают Арсения из этой реальности. — Ага! — радостно говорит Антон, тыкая в него пальцем. Из его рта вылетает кусочек круассана, но он не замечает этого, а просто быстро прожевывает и сглатывает оставшееся. — Ты говорил, что я не решусь, а мне раз плюнуть! Вот, — он шмякает на стол Арсения нетронутый круассан, — я взял тебе с шоколадом. — Спасибо, — на автомате благодарит Арсений, даже не начиная привычную лекцию о том, что он не любит сладкое. — Ты зачем это сделал? — А, — Антон сжимает зубами круассан и дергает головой, отрывая кусок — повидло из начинки жирной каплей падает на пол, — бля. Потом уберу. Короче, я после твоих слов капец как много думал об этом. И мне стало интересно: а смогу я или реально зассу? Я же сюда переехал, как раз чтобы делать че угодно и не бояться, что меня отпиздят. — Не хочу тебя расстраивать, но за сиреневые волосы тебя могут отпиздить в любом регионе нашей страны. — Слово «могут», — он поднимает вверх указательный палец, — значит только вероятность, а в моем родном городе это гарантия сто процентов. Хотя я охуел вчера в этом кресле сидеть — так жопа онемела, что еле до дома дошел. Еще и отдал десять тыщ. Десять тыщ. Десять тыщ! За стрижку и покраску. Чуть не плакал, когда карту доставал. Однако грустным он не выглядит — наоборот, выглядит до неприличия счастливым, ни капельки не расстроен «расставанием» с Ариной. Арсений этому, разумеется, рад, но не от всего сердца. — Кстати, — Антон трясет рукой, и браслеты на его руке звенят, как привязанные к свадебной машине консервные банки, — не думаешь, что это перебор? Обычно он носит один-два браслета и столько же колец, но сейчас он напоминает ходячую рекламу украшений. Да уж, «Санлайт» совсем оборзел — как будто автоответчика с Меладзе им мало. — Думаю. — Да? Ну ладно, попозже сниму. Он в два укуса доедает круассан и стикером для документов вытирает с пола повидло, а Арсений физически не может оторвать от него взгляд. Несмотря на то, что Антон выглядит как пацан с подростковым кризисом, всё это ему очень идет — и цветные волосы, и мягкая вельветовая рубашка, и браслеты с кольцами. А еще больше ему идет непосредственность, с которой он всё это носит. — Вообще я хотел с тобой поговорить кое о чем, — произносит тот, выбрасывая стикер в мусорку и отряхивая руки от крошек, — но для начала встань. — Что, прости? — Встань. Стенд ап, плиз. Оторви жопу от стула. — Антон взмахивает руками снизу вверх, объясняя еще и жестом. — Давай же. В животе начинает тревожно крутить, но Арсений всё равно поднимается с места, надеясь, что Антон не собирается задвинуть ему кулаком в солнечное сплетение. Однако тот не практикует хук правой — он раскидывает руки в стороны, а в следующую секунду неожиданно обнимает. Объятие такое крепкое, что становится тяжело дышать, хотя вполне возможно, что это от волнения. Арсений тут же начинает выкручиваться, но недостаточно агрессивно, чтобы Антон и в самом деле его отпустил. — И что это значит? — напряженно уточняет Арсений, замирая — и молясь, чтобы Антон не почувствовал и не услышал участившееся сердцебиение. — Я в сети прочитал, что объятья помогают от депрессии. Есть научное исследование, что люди, которые часто обнимаются, гораздо счастливее. — Ты путаешь причину и следствие. Просто у счастливых людей есть те, с кем они могут часто обниматься. Дело не в самих объятиях. — Ничто не мешает попробовать. — Антон мягко похлопывает его по спине, а другой рукой проводит по плечу. — Ого, у тебя такие мышцы. С виду ты более хилый. — Мне дискомфортно, — врет Арсений: на самом деле ему так комфортно, что хочется простоять до тех пор, пока в кабинет не зайдет Паша и не выстебет их по полной. — Отпусти меня. — Отпущу, когда ты обнимешь меня в ответ. Арсений намеренно тянет, чтобы продлить объятие. Антон такой теплый, мягкий, от него так приятно пахнет лосьоном после бритья и каким-то фруктовым шампунем — его совершенно не хочется отпускать. Но приходится всё-таки неловко поднять руки — только предплечья, потому что плечи плотно прижаты к телу — и кое-как приобнять. Лишь тогда Антон удовлетворяется и отлипает, на прощанье еще раз похлопав по спине. — Обожаю обниматься с высокими людьми. — Он сияет, как медный таз в банный день. — С низкими тоже люблю, но это надо согнуться в три погибели. Как ощущения? Чувствуешь прилив счастья? — Чего ты такой радостный? — ворчит Арсений. — Выиграл в лотерею? Или купил коллекционное «Лего»? — Да просто настроение хорошее, — пожимает Антон плечами, направляясь к своему столу, а Арсений так и стоит на месте, не смея пошевелиться и всё еще ощущая фантомное прикосновение. — Но одна хуйня его омрачает — твоя сестра… бля, — он резко оборачивается, — не в смысле твоя сестра хуйня, а в смысле что с ней хуйня произошла. То есть не прям с ней, а… — Я понял, не объясняй. — Вообще об этом я и хотел с тобой поговорить. — Антон садится в свое кресло и, поджав ноги, прокручивается на месте, но лицо его уже не выражает безудержное веселье. — Я всю голову сломал, почему она меня отшила. Не то что б я такой самовлюбленный, типа, как меня может отшить девушка, но я ведь ей нравлюсь. Я же не слепой? — с надеждой спрашивает он у Арсения. — Она что-нибудь говорила обо мне? — Почему ты обсуждаешь это со мной? — Я же не прошу мне всё выложить за ее спиной. Но… блин, у нее что, семь злых бывших, которые захотят меня убить? Или один бывший, но криминальный авторитет? Или… слушай, а вы же с ней не… — Что? — Арсений морщится. — С ума сошел? Я не сплю с собственной сестрой! Хотя это предположение полно иронии, ведь в каком-то смысле мастурбация тоже считается — но в женском теле ему нельзя мастурбировать, так что в любом случае мимо. — Прости! Просто я смотрел «Игру престолов»… Точно? — Шастун, не сходи с ума. — Не жалей ни о чем. Кстати, а я рассказывал, что когда-то был фанатом Тимати?.. — упоминает он вскользь. — Ладно, это неважно, забудь и никогда не вспоминай об этом. Вернемся к теме. И не называй меня по фамилии, мы же договорились. — Ладно, Шаст, — выделяет Арсений это обращение. — Но я не буду обсуждать с тобой Арину. Хочешь поговорить о ней — с ней и говори. — М-да, помощи от тебя, конечно, — бубнит Антон, но тут же вскидывает голову: — Я не имел в виду, что ты бесполезный. Ты очень полезен, твое мнение важно, и вообще ты играешь большую роль в жизни всех твоих знакомых и лично моей. И на работе мы бы без тебя не справились. Ему не хватает только добавить: «Так что, пожалуйста, никакова суецида», будто Антон и впрямь на прошлой неделе застал его за попыткой. Вернулся с обеда — а Арсений болтается в петле, весь обоссанный и с глазами навыкате. Арсению ужасно стыдно, что он соврал про депрессию. — Шаст, у меня нет никакой депрессии. — Отрицанием проблему не решить, — с умным видом говорит Антон, — мне так мама говорила, когда я врал, что у меня нет никаких двоек. — Это не отрицание. У меня действительно нет депрессии. — Как скажешь, — кивает Антон. — Но ты не думай, что я это потому, что мне нравится твоя сестра. Ты мне тоже нравишься… — Арсений не сдерживает ухмылки. — Не в этом смысле! Конечно, не в этом смысле, о чем речь — мог и не уточнять. А он аж покраснел от смущения, бедняга, и начал усиленно копаться в документах, которые к нему никакого отношения не имеют: это Паша оставил по пути в свой кабинет, чтобы на обратном пути перед обедом забрать и отнести в бухгалтерию. — Арс, — неожиданно зовет Антон, — а ты… — Что? — Нет, ничего. Я вдруг понял, что уже принял решение и мне не нужны советы. Но спасибо. — Всегда пожалуйста, — фыркает Арсений, внутренне умирая от любопытства, что там за решение такое. Но, в отличие от Антона, у него есть чувство такта, поэтому он не собирается лезть в его личную жизнь. В конце концов, они даже не друзья, они просто коллеги. Так и подбивает доебаться до Антона по работе или хотя бы дать ему какое-нибудь задание, но, как назло, новых заданий для него нет. Можно только наорать, что он не выполнил старые, но сроки как бы еще не подошли. Раньше Арсения это не смущало, но теперь он не хочет лишний раз трепать Антону нервы и показывать себя с дерьмовой стороны. Он уходит на кухню, чтобы обновить кофе — много пить кофе вредно, но он повторяет себе, что у него низкое давление, а значит для него это сплошная польза. И ничего страшного, что он потом чувствует себя, как заяц из рекламы батареек, а руки трясутся, как у наркомана. Арсений как раз включает кофемашину, когда телефон в заднем кармане начинает вибрировать пришедшим сообщением. «Арина, — гласит начало уведомления, и Арсению не надо смотреть на имя контакта: Арине пишет лишь Антон, — прости, что так надавил на тебя вчера, я был не прав, это моя вина. Я много думал обо всем и понял, что всё равно хочу попробовать, если ты тоже хочешь. В душе не ебу, что там у тебя за проблемы, и не обещаю, что приму это. Но, что бы там ни было (правильно написал?), я сам на это иду и тебя винить не буду». Арсений прислоняется лбом к верхней дверце холодильника — металлическая облицовка приятно охлаждает горящую кожу. Предложение соблазнительное: Антон буквально снял с него всю ответственность и сам хочет нырнуть в эту неизвестность. Теперь у Арсения есть индульгенция для своей совести, но совесть почему-то только уныло жует ее и никак не соглашается глотать. А ведь Антон не мог настрочить это за полминуты, что Арсения не было в кабинете — выходит, он написал это заранее. Уже пришел к этому выводу, обдумал, оформил в слова и ждал, не растеряет ли всю уверенность. Не растерял, получается. Арсений блокирует телефон и косится на свою чашку, через края которой кофе переливается тонкой струйкой. Дотянувшись, он выключает машину, но мысли свои так же легко выключить не получается, единственная кнопка в его теле — это дурацкий обрезанный кончик носа, но непонятно, что именно он включает. Антон ведь взрослый мальчик: если он сам предлагает отношения, значит Арсений имеет полное право согласиться. Но это технически, а на практике вряд ли Антон будет счастлив услышать «Ну ты ведь сам предложил встречаться, уж прости, что я мужик». Сможет ли Арсений вынести волну отвращения, которую тот испытает? Сможет ли после всего смотреть ему в глаза? Сможет ли он быть без Антона после? — Думаешь, холодильник упадет, если ты не будешь держать его своей пустой головой? — раздается насмешливый голос Паши со стороны двери, но Арсений не вздрагивает от неожиданности — да что там, он даже не отклеивается от холодильника. — Паш, лучше сделать и жалеть или не сделать и жалеть? — Ты что-то в субботу натворил? А я говорил, что надо было ехать ко мне, Ляся бы тебя хоть домашней едой покормила. Выпили бы по стаканчику. — Да нет, Паш, чего я буду мешаться, у вас же дети. — Арсений всё-таки отлипает от холодильника и берет свою чашку, делает глоток обжигающего губы кофе. — Сегодня сходим в бар, выпьем. — Выпьем, выпьем. А вообще, Арсений, — вздыхает Паша, открывая холодильник и доставая оттуда минералку в стекле, — лучше сначала подумать, чтобы потом не жалеть. — Если бы всё было так просто. — А что сложного? И из-за чего ты опять загнался? «Опять» — как будто Арсений каждый день из-за чего-то загоняется. То есть фактически так и есть, но Паша же об этом не знает. Хотя, между прочим, это всё его вина: если бы он не заставил идти на свой день рождения, никакого знакомства с Антоном в теле Арины бы не произошло, а значит Арсений так и продолжал бы жить в гетеросексуальности. Вернее, в иллюзиях гетеросексуальности. — С парнем опять потрахался? — предполагает Паша, и Арсений шипит на него, выразительно поглядывая на дверь. — Да брось, кого это волнует? — Я не переспал с парнем, — шепчет Арсений с такой агрессией, словно у него никогда не было таких мыслей. — И что значит это «опять»? Ничего тогда не было. Почти ничего. — Как скажешь. — Если еще хоть кто-нибудь сегодня скажет эту фразу именно таким тоном, то Арсений точно пойдет просить у уборщицы мыло и веревку. — Но, — продолжает Паша, — ты ведь знаешь, что хочешь что-то сделать, и просишь разрешения у меня. Чтобы я сказал «разумеется, Арсюша, лучше сделать, даже если потом будешь жалеть». Не жди чьих-то разрешений, хочешь лажать — лажай с гордо поднятой головой. Он салютует ему бутылкой минералки и уходит с кухни, а Арсений снова открывает чат с Антоном и набирает: «Пойдем на второе свидание?». Какое-то время он тормозит, занеся палец над стрелкой отправки сообщения, но затем уверенно жмет на нее. *** Квартира Антона похожа на комнату подростка, тщательно прибранную перед приходом мамы — в попытке отвлечь от разбитой вазы и двоек в дневнике, конечно. Несмотря на чистоту, всё здесь буквально кричит «мне пятнадцать»: приставка со стопкой дисков, какие-то фигурки, светильник в форме «козы», и это не говоря уже о плакатах на стене. Арсений думал, что плакаты перестали быть популярными еще в его детстве, но нет. Хотя ему не разрешали клеить плакаты — да и что ему было клеить, когда на увлечения всякими там группами не было времени: уроки, олимпиады, а по выходным бокс и каратэ — «спорт для настоящих мужчин», цитата отца. Арсений проходит вдоль длинного стеллажа и останавливается у большой фигурки: один мужик, верхом на мотоцикле и с пистолетами в руках, прижимает другого мужика к асфальту носом этого самого мотоцикла — брутальность размером с земной шар. Арсений проводит кончиком пальца по одному из пистолетов и чувствует, как Антон подходит сзади: удивительно, что тот вообще способен ходить так тихо, а не топать, как слон. — Это из «Киберпанка», — объясняет тот, оплетая руками талию Арсения, и через тонкую ткань платья его прикосновения чувствуются так остро, словно никакой ткани и вовсе нет. Они встречаются уже три недели, так что Арсению пришлось купить много женской одежды — одни и те же джинсы и мужские, знакомые Антону футболки, вызвали бы вопросы. По большей части он сделал выбор в пользу удобной практичной одежды типа тех же джинсов, штанов и футболок, но зачем-то купил и платье, которое обтягивает тело как вторая кожа. Арсению нравятся такие платья на девушках, но себя он чувствует в нем, как креветка в кляре. Всё стягивает, при любом неудачном шаге задирается, постоянно вынуждает оттянуть и поправить, вдобавок лифчик сдавливает грудь, а стринги впились в задницу. — Ты так красиво сегодня выглядишь, — шепчет Антон, наклоняясь и опаляя шею дыханием, щекотно ведет носом по коже. Его ладони мягко очерчивают почти плоский живот, поднимаются выше к ребрам под грудью, и снова опускаются ниже, гладят выступающие тазовые косточки. Арсению хочется прижаться к нему спиной, выгнуться и приподняться на носочки, потираясь ягодицами о пах. За время их отношений они успели три раза сходить в бар, опять на батуты, прогулялись по ночному городу, дважды сгоняли в кино, отметили день рождения Антона в ресторане. И каждый раз неизменно всё выливалось в горячие поцелуи и страстные тисканья, пока никто не видит — а иногда и в такси, где водитель всё видел и осуждающе косился через зеркало заднего вида. Но только ладонь Антона оказывалась на груди или тем более на внутренней стороне бедра, как Арсений отстранялся под разными предлогами: могут увидеть, негигиенично, месячные. На прошлой неделе у Арсения и правда были месячные, но сейчас они закончились и эта отговорка больше не сработает. Отговорки вообще придумывать всё сложнее, особенно для себя же: с каждым разом Арсений распаляется сильнее, а последнее время отталкивает от себя Антона чуть ли не с хныканьем — и по приезде домой кидает в стирку мокрые трусы. Утром, уже в родном теле, он вспоминает всё произошедшее ночью и дрочит прямо в постели, еще толком не успев проснуться. Антон мягко целует его в шею: губы скользят от плеча к уху, а руки перетекают на бедра, опасно двигаясь к краю платья. Арсений слишком высокий даже в женском теле, поэтому платье на нем сидит неприлично коротко. — Ты же не думаешь, что если я согласилась приехать, то значит меня можно завалить прямо с порога, — ворчит он, но из объятий не вырывается: можно насладиться еще немного, пока Антон не накроет ладонью грудь. Если тот так вообще сделает: кажется, до него наконец дошло, что Арсению не нравится, когда его жамкают, как антистресс-игрушки. Иначе как объяснить, что в прошлую встречу Антон не пытался тискать его грудь, а просто с нажимом тер соски подушечками больших пальцев? Это даже через футболку и лифчик было невыносимо приятно — и затем, утром, перед мастурбацией, Арсений долго гладил свои соски кончиками пальцев, пока не возбудился так сильно, что весь член был в потеках смазки. — Ну-у-у, — тянет Антон, целуя его за ухом — у Арсения от этого неизменно сладкие мурашки по всему телу, — а почему нет… И он всё-таки касается двумя пальцами соска и водит по кругу — сосок моментально твердеет, а Арсений с трудом сдерживается, чтобы не застонать. Он и не знал, что соски у него такие чувствительные: девушки в постели никогда не уделяли им особого внимания. Сам он, конечно, их ласкал, но делать это самому — совсем не то же самое, что чужие прикосновения. Хотя какой же Антон ему чужой. — Антон, прекрати, — выдыхает Арсений, но сам же против воли вытягивает шею — и, естественно, Антон не прекращает. Наоборот, он проводит по шее кончиком языка, а сосок сжимает подушечками пальцев и слегка крутит, заставляя непроизвольно сжать ноги от возбуждения. — Антон, прекрати-и-и, — просит Арсений снова, и последнее слово превращается в стон. Антон не продолжает ласку, а послушно отстраняется, но громко цокает, выражая всё свое отношение к этой ситуации. — Что? — недовольно спрашивает Арсений, поворачиваясь к нему лицом. — Ты действительно рассчитывал, что я в квартиру пройти не успею, как прыгну тебе на член? — Нет, не рассчитывал, — тем же тоном отвечает Антон, сдувая упавшую на глаза челку. За три недели волосы у него подсмылись и стали более нежного оттенка, а корни отросли, но этот образ ему по-прежнему невероятно идет. Арсений так любит, когда тот кладет голову ему на колени и позволяет запустить в эти волосы пальцы… — Арина, алло. — Прости. — Арсений переводит взгляд с волос обратно на лицо: как сложно играть в злость, когда больше всего хочется усадить Антона на диван, сесть сверху и целоваться до онемевших губ, чувствуя под собой твердый член. — Ты думаешь только о сексе, — добавляет он обвиняюще. То же самое он может сказать и о себе. Вчера, например, он возбудился, потому что наблюдал за работой Антона: тот что-то быстро печатал, без остановки облизывая и покусывая губы так долго, что они стали ярко-розовыми. Пришлось кликнуть в интернете на первый попавшийся баннер и читать статью про засоры на сайте для сантехников, но и это не помогло. — Ну уж сорри, что я хочу секса со своей девушкой, вот это я подлец. — Ты на меня давишь, — хмурясь, бросает Арсений. — Я не обязана с тобой спать, только потому что ты этого хочешь. — Но ты же тоже хочешь! — Антон взмахивает руками. — Я же не слепой, блин. И я понимаю, почему ты не хотела раньше, и мне было бы стремно… Но тут что не так? — с каким-то отчаянием, и весь сдувается: — Я думал, ну, это… — А ты не думал, например, предложить выпить, посмотреть фильм и расслабиться, а не прижимать меня к стенке через две минуты после того, как я вошла? — Я не прижимал тебя к стенке, — обиженно бубнит Антон. — Это метафора, и ты ее понял. — Ладно, прости, — он выпячивает нижнюю губу, как провинившийся ребенок, который понял свою вину, но всё равно негодует, что на него наехали, — я мудак. Не думай, пожалуйста, что я с тобой ради секса, это вообще не так… Арсений знает: он видит, как светятся глаза Антона, когда тот смотрит на него, ощущает искренность его чувств в поцелуях и прикосновениях, слышит в смехе на глупые каламбуры, над которыми кто-то другой вряд ли бы даже улыбнулся. Антон похож на влюбленного дурака не только рядом с Ариной — днем, на работе, он тоже весь сияет и сидит с приклеенной к лицу улыбкой, особенно когда получает сообщения «от своей девушки», радость от которых неизменно озвучивает. И поэтому, когда с утра он уже привычно крепко обнимает Арсения, поглаживая по спине, или говорит какие-то теплые «антидепрессивные» слова, Арсению хочется лечь под пресс для металлолома. — Я пока не готова, Антон. — А почему? — интересуется Антон и тут же уточняет свой вопрос: — Я имею в виду, в чем дело? Ты пока меня стесняешься? Тебе неловко, когда мы сосемся и я тебя тискаю? Или ты не уверена в наших отношениях и поэтому пока не хочешь? Или что-то еще? Я… честно, я не давлю, мне просто интересно. — Нет, ты давишь, — обвиняет Арсений, потому что пытается меньше лгать и больше увиливать. С одной стороны, заняться с Антоном сексом хочется до трясущихся коленок, несмотря на то, что секс в женском теле кажется ему неловким и откровенно пугающим. С другой стороны, это слишком рискованно. — Ладно, — Антон поджимает губы, — больше не буду. Скажи тогда сама, как будешь готова, что ли. — Ты обиделся? — Да не обиделся я. Но херово, когда не понимаешь. В смысле если б ты сказала: «Антох, тут такое дело, мы с моим прошлым парнем слишком быстро переспали, и из-за этого всё пошло по пизде», я бы понял. Или какая-то другая причина… Арин, если тебе стыдно, если у тебя какие-нибудь фетиши трэшовые или бру... что-то с вагиной не то, то ты можешь мне сказать. Честно, это меня не оттолкнет, — обещает он, глядя так открыто, что у Арсения сосет под ложечкой. — Под фетиши можно подстроиться или найти компромисс, а вагина… бля, у меня член тоже не произведение искусства, знаешь ли. Ты можешь сказать мне правду, я не испугаюсь и стыдить тебя не буду. Всякое бывает. Если Антон что и скрывает, то лишь то, что он самый лучший человек на планете — не идеальный, но лучший, по крайней мере для Арсения. — Ладно, — сдается он, — но только… У тебя есть выпить что-нибудь? — Тебе надо быть пьяной, чтобы поговорить со мной? — Дело не в тебе, просто это… Мне нужно расслабиться, понимаешь? — Арсений, кисло улыбнувшись ему, отводит взгляд и опять рассматривает фигурку с двумя злыми мужиками. — Это будет непростой разговор. — Хорошо, — с серьезным видом соглашается Антон, явно готовый к самому худшему раскладу. — Есть пиво, пойдет? В женском теле Арсений «хороший» уже с двух бутылок пива, а после третьей заплетается язык — так что он кивает. Намерение сказать правду у него внутри не расцветает, но как знать: вдруг именно алкоголь позволит ему признаться. Антон уходит на кухню за пивом, а Арсений остается в комнате — и на автомате начинает придумывать, чего бы такого соврать, если с правдой не срастется. *** Они смотрят «Форсаж», потому что «это лучший фильм человечества, ты должна воспринимать всё как метапостиронию», и болтают о всяких неважных глупостях. Но легкая болтовня не разряжает атмосферу, и с каждой минутой фильма Арсений напрягается всё сильнее. Он не боится сказать Антону правду — но он боится его потерять. Неизвестно, сколько еще они смогут протянуть на лжи: Антон постоянно спрашивает, почему у Арины только один выходной и тот в понедельник, и почему даже в него она всегда занята. Он шутит про то, что Арина вампир или тает на солнце, но за каждой шуткой скрывается волнение. Легенда Арины по-прежнему держится на клее-карандаше, и день за днем в этой конструкции образуется всё больше дыр. Скоро она совсем станет похожа на сыр, и всё развалится, это вопрос времени. Но еще можно это время потянуть — и насладиться тем, что у них пока есть. Арсений просто не может признаться, он не хочет видеть разочарование в глазах Антона, не хочет расстраивать его — не здесь, не сейчас. Не срастется с правдой, не срастется. Антон перекладывает банку с пивом в другую руку и трепетно касается кисти Арсения: холодными от металла пальцами гладит костяшки, скользит к ладони и наконец переплетает пальцы. — Я не пристаю, — косясь на Арсения, осторожно сообщает он, — просто хочу подержать тебя за руку. Без всяких там намеков. Я не животное. Арсений вздыхает и, поставив банку между коленей, нащупывает пульт и ставит на паузу — Вин Дизель застывает на экране со смешным суровым лицом. Арсению бы хоть немного его решительности, потому что он не в состоянии сказать: «Знаешь, тут такая проблема… Я Фиона из „Шрека“, только становлюсь не зеленым», поэтому он делает выбор в пользу полуправды: — Я девственница. Антон так и замирает, не донеся банку до рта, и напряженно смотрит на Арсения, явно стараясь вникнуть в прикол. Всё его лицо буквально выражает одну большую и протяжную букву «Э» — а так как из этой буквы слов составить не получится, то он молча хлопает глазами. — Это правда, — добавляет Арсений, чтобы пояснить: он не шутит. — Я знала, что ты так отреагируешь, поэтому не говорила. Антон косится на пах Арсения, будто по нему можно как-то определить девственность, затем вопросительно на лицо, на пиво, как бы проверяя, не водку ли они тут вчистую ебашат, и снова на лицо — но уже Вина Дизеля, словно у того могут быть все ответы. — Подожди, ты… э-э-э… серьезно? У тебя не было… э-э-э… секса? Тебе же тридцать один… — с длинными паузами произносит он: всё никак не может переварить информацию. — Мне тридцать два, — поправляет Арсений и на еще более вопросительный взгляд поясняет: — Исполнилось в наше первое свидание. То есть за день до него, это ведь уже была ночь… У меня день рождения двадцатого марта. — Блин, и ты не сказала мне? — Антон по привычке обиженно выкатывает губу. — Я же тебя даже не поздравил! Могла бы рассказать, мы бы заказали торт, я бы купил свечи! И пошли бы… куда-нибудь. — Расслабься, я не люблю свой день рождения. — Арсений опять берет банку и делает глоток пива, хотя никакого опьянения оно по-прежнему не дает. Вроде не безалкогольное — он проверял. — Я… ладно, об этом потом поговорим, — качает Антон головой и, нагнувшись, ставит свою банку на пол, чтобы не мешала. — Так в смысле ты девственница? Прям… э-э-э… вообще? — А можно быть не вообще? — фыркает Арсений. — Ты не совсем правильно меня понял, у меня был секс… с женщинами. — А… — Антон сначала кивает, и лишь затем округляет глаза — и отпускает его руку, словно та горячая картошка: — Ты всё-таки лесбиянка? В его голосе не отвращение, а какой-то испуг, будто гомофобия это действительно фобия. — Быть лесбиянкой — это так ужасно? — раздражается Арсений, потому что это личное: он сам только недавно перестал отрицать в себе влечение к парням, еще гомофобии от собственного парня ему не хватало. Какой абсурд. — Нет, быть лесбиянкой — это нормально! — уверяет Антон, глядя на собственную руку, словно на ней мог остаться лесбийский отпечаток. — Но я не понимаю… Я тебе нравлюсь? Или нет? Или нравлюсь, но ты понимаешь, что это не то? Или как это работает? — Я не лесбиянка, — вздыхает Арсений. — Но долгое время так думала. Понимаешь, меня воспитывали очень строго… — «И поэтому любить парней означало разочаровать родителей» хотел бы он сказать, но приходится врать: — И я начала встречаться с девушками из протеста. Я любила их, правда, просто… Парни мне тоже нравились. Но я себе запрещала о них думать. А потом появился ты… и я… влюбилась. Арсению самому от себя тошно — его тошнит в прямом смысле, он так невыносимо устал лгать, что этот кусок правды вырывается сам собой. Он давно понимал, что влюблен в Антона, но ни разу не произносил это не то что вслух, а даже в мыслях. — Кисуня… — с сочувствием произносит Антон и приобняв, ласково притягивает к себе, целует в макушку. — Малышка, мне очень жаль, что тебе пришлось через это пройти. Тебе надо было сразу мне рассказать, блин… теперь понимаю, из-за чего ты так. Он снова чмокает в макушку, прижимает крепче, и Арсений утыкается носом ему в шею — приятно пахнет знакомым лосьоном для бритья, фруктовым шампунем и немного потом. Арсений так привык к этому запаху, но еще сильнее он привык к этим объятиям. Когда-то ему казалось невероятным, что можно так сильно хотеть быть с кем-то — Арсений и раньше был влюблен, но никогда не тяготился возможным одиночеством. Люди приходят и уходят, и с этим остается только смириться. Это не любовь, потому что любовь не может строиться на лжи и эгоизме, и Арсений это понимает — и ему от себя противно настолько, что злые слезы жгут глаза, а в горле застревает мерзкий комок. Он старается сглотнуть его, но не может, и только шмыгает носом, чтобы не потекли сопли. Месячные ведь на прошлой неделе были, сука, что с гормонами. — Ну, малышка, — ласково шепчет Антон, гладя его по волосам, — кисунь, ну ты чего… Я это понимаю, я… — он стопорится, будто хочет что-то сказать, но передумывает, — ну, не прям понимаю, но могу представить… Ты всё можешь мне рассказать, я честно постараюсь понять. Это последняя капля — то есть первая, потому что слезы резко скатываются по щекам, словно по щелчку. Арсений тысячу лет не плакал, он вообще не из плаксивых, но сейчас он не может остановиться — пытается вдохнуть воздуха, но выходят какие-то жалкие всхлипы. — Котенок, — Антон аккуратно отстраняет Арсения от себя, но только чтобы обхватить его лицо ладонями и вытереть — то есть размазать, конечно — его слезы большими пальцами, — кисонька. — Скорее уж мокренький хомячок, — шмыгая носом, бормочет Арсений и через силу улыбается — Антон улыбается и ему в ответ и целует его мокрые щеки. — У тебя сопли текут, — с нежностью говорит тот, вытирая эти самые сопли тыльной стороной ладони, а затем обтирая ее же о собственные штаны. Домашними те не выглядят, скорее наоборот: Антон перед приходом Арсения как будто надел всё самое лучшее. — Это не сопли, а слезы. Они стекают в нос через носослезный канал… — Арсений отстраняется и машет руками у лица, потому что лицо пылает. — Обычно я не плачу. — А я постоянно плачу, — посмеивается Антон, беря опасно накренившуюся банку Арсения и ставя ее на пол, рядом со своей. — Когда дойдем до третьей части, ты такие рыдания увидишь, пиздец. Арсений слабо в это верит, но всё равно благодарно бодается лбом в плечо, как бычок — и благодарит вслух, когда Антон подает ему полупустую пачку сухих салфеток с журнального столика. Несложно догадаться о ее назначении в квартире холостяка, тем более перед телевизором, но Арсений это никак не комментирует. — Арин, ты не переживай, — Антон поднимает его голову и целует в кончик носа, наверняка покрасневший и распухший, — мы не будем спешить. У тебя… получается, даже с девушками не было, ну? — Он показывает два пальца, но, видимо, поняв всю нетактичность этого жеста, убирает руку за спину. — Ты поняла. Арсений качает головой. — Извини, что спрашиваю, — продолжает Антон, — но у тебя… ну, не было какого-то… опыта неприятного с этим? Я имею в виду, ну… Блин, нельзя такое спрашивать, наверно? — Нет, у меня не было ничего такого. Просто моим девушкам это не нравилось, и я особенно не настаивала. Антон с заторможенным видом кивает: он явно не имеет ни малейшего представления о лесбиянках, поэтому тупо верит на слово. — А ты вообще хочешь? — Я… пойду умоюсь, — увиливает Арсений и сбегает от разговора в прямом смысле — ретируется в ванную, оставляя Антона с растерянным выражением лица и комком мокрых салфеток. В ванной у Антона всё скромно: никаких залежей флакончиков и бутылочек, впрочем, как и у самого Арсения. Шампунь, гель для душа, мыло для рук — всё. Однако на вешалке висят два больших полотенца, и что-то подсказывает, что второе было приготовлено специально для Арсения. Из любопытства заглянув в шкафчик у зеркала, Арсений находит, помимо пены и лосьона для бритья, вторую зубную щетку — новую, нераспакованную. Арсений рассматривает свое отражение: всё лицо красное, нос и в самом деле распух, волосы растрепались — классическая «дама в беде», хотя по ощущениям дама в биде. Умывание холодной водой успокаивает, но стыд не исчезает, хотя с ним ничего не поможет. Отмотать бы время назад и никогда не встречаться с Антоном в женском теле, вот что действительно бы помогло. Хотя кто знает, может быть, спустя несколько месяцев эти чувства всё равно бы возникли. Сейчас уже бессмысленно гадать, если бы да кабы. Он поддается глупому желанию и снова рассматривает лосьон после бритья и шампунь — может быть, потом он купит себе такие же, чтобы их запах напоминал об Антоне. Арсений корит себя за то, что это глупо, киношно и по-девичьи, но мысленно дает себе подзатыльник: просто глупо и киношно, потому что ностальгия не имеет пола. Влюбляться, скучать, нуждаться в ком-то не имеет пола. Прикладывать холодные от воды руки к лицу не помогает — оно всё такое же красное и распухшее, но Антону нравится даже таким, и от этого по-своему больно. Люди вроде Антона заслуживают по-настоящему хороших отношений: чувственных, искренних, наполненных заботой. И пусть у него беды с чувством такта, пусть он шутит невпопад или на грани фола, иногда ведет себя как ребенок, смеется как полицейская сирена и осуждает чужие вкусы в еде, он замечательный — Арсений никогда таких не встречал и, наверное, никогда и не встретит. — Господи, да прекрати ты ныть, — шепчет Арсений своему отражению, как персонаж банального, низкобюджетного российского кино, где и этот низкий бюджет распилили, а актеры работают за еду и спасибо. Только, в отличие от персонажа, Арсений — не несчастная жертва обстоятельств, он сам себя затолкал в задницу и сам же не хочет из нее выбираться. Даже заставить себя хотеть не получается, ведь это лучшая задница, что была в его жизни — в прямом смысле тоже. Он вытирает руки, одергивает платье и, уже положив ладонь на ручку двери, задерживается на мгновение: собирается с мыслями. Из комнаты вдруг начинает тихо играть музыка: «Только что ты сиял, но прямо внутри себя обидой набил синяк…», и Арсений всё-таки выходит из ванны — Антон с телефоном в руках поднимает растерянный взгляд. — Я подумал музыку включить, но песня попалась неудачная, ща найду что-то повеселее, — сконфуженно выдает он, пальцем мотая по экрану. «Обиды свои не копи, на них ничего не купить…». — Нет, оставь, — просит Арсений: он не знает эту песню, но пробивная тоска в ней гармонирует с нотами в его душе. — Мне нравится. Арсений идет к нему, покачивая бедрами в такт музыке, и Антон послушно кивает и откладывает телефон на колонку, протягивает руку и улыбается так, словно стремится заменить этой улыбкой солнце — и у него получается. Арсений вкладывает ладонь в его руку, мягко переступает с ноги на ногу в танце — и Антон улыбается ярче, так, что можно забыть, что за окнами ночь. «Прости меня, если сможешь, прости меня и их тоже, прости меня и их тоже, не обижайся больше…». Антон не прав: песня попалась удачная, подходит почти идеально — только нет никаких «их», да и Арсений прощения не заслуживает. — Ты удивительная, — произносит Антон всё с той же улыбкой — и приобнимает за талию, словно они танцуют вальс. — Знаешь, в начале года я был такой потерянный. Было ощущение, — он наклоняется и, носом отодвинув челку Арсения, целует его в лоб, — будто ничего хорошего не ждет. А потом новая работа, встреча с тобой — и всё вдруг стало налаживаться. — И ты больше не чувствуешь себя потерянным? — Я… — Антон как-то тяжело вздыхает и снова целует его в лоб, — чувствую себя ужасно запутавшимся, но не потерянным. — И в чем ты запутался? Арсений ожидает, что тот сейчас скажет что-нибудь драматичное, например, «в тебе», но тот качает головой, словно вообще не хочет говорить, а потом тихо выдыхает: — В себе. Песня затихает, и тут же начинается новая: «Не делись со мной своим сердцем. Я его съем, не разрезав…». — Я могу помочь тебе разобраться? — Нет, — Антон опять чмокает его в лоб, наверно, потому что бог любит троицу — но неизвестно, какой именно это бог, — с этим я должен разобраться сам. Когда Антон только пришел на работу, Арсению казалось, что он простой как палка — открытая книга, ничего интересного, никаких хитросплетений души. Но на самом деле в нем так много всего и глубина, как у Байкала, Арсений хотел бы нырнуть, он не боится утонуть, но это будет нечестно: у него нет прав ступать в этот водоем. Он может лишь коснуться рукой зеркальной глади, заглянуть сквозь воду в прозрачную темноту, а потом уйти — оставить кому-то другому. — У тебя музыкальный вкус, как у депрессивного подростка, ты знаешь? — шутливо говорит Арсений, чтобы отвлечь Антона и себя от печальных мыслей. — А ты вообще слушаешь Продиджи. — Антон показывает язык. — Не могу перестать охуевать, насколько вы с Арсением похожи, у вас даже вкус в музыке одинаковый. — Откуда ты знаешь, что он тоже любит Продиджи? — Арсений только после своих слов осознает, насколько глупо они прозвучали: Арина ведь не может знать, о чем Арсений рассказывал или не рассказывал Антону, почему бы им не пообсуждать на работе вкусы в музыке. — Я про то, что Арсений мало о чем рассказывает, ты же его знаешь. — Да он и не рассказывал. Он музыку слушает громко, а эйрподсы ни хрена не звуконепроницаемые. Черт, это значит, что Антон слышал не только Продиджи, но и Ирину Аллегрову, а в минуты печали — Татьяну Буланову. У Арсения разносторонний вкус в музыке. — Почему ты на каждом нашем свидании обязательно упоминаешь моего брата? — вздыхает Арсений, и Антон как-то натянуто смеется. — Да к слову приходится, — поясняет он с вымученной улыбкой, будто общаться с Арсением — само по себе пытка. — Я же целыми днями на него на работе смотрю, а вы одно лицо… Но я больше не буду, прости. В смысле говорить. Смотреть буду... не потому что хочу, просто мы же работаем вместе. Не смотреть не получится. Песня вновь сменяется, и в ленивом танце они двигаются по комнате — выходят на синеватую лунную дорожку, льющуюся из раздвинутых штор. В таком освещении Антон кажется почти призраком, так что Арсений тянет его обратно под желтый свет лампы и утыкается исцелованным лбом ему в ключицу. — Ты так неидеально идеальна, бэ-эйби, — фальшиво подпевает Антон Егору, кажется, Криду, — у твоего подъезда я пою о лю-юбви… — Ужасно поешь. — Не хуже Арсе… боже, извини. Каждый раз, когда Антон упоминает Арсения, это всё равно что палкой по ребрам — выбивает весь воздух из легких. Это не ревность, потому что ревновать к самому себе глупо, но тоска по тому, чего никогда не будет. Арсений ни разу не был во френдзоне, но он уверен: лучше френдзона, чем такое. Хотя в существование френдзоны он не верит: если ты невзаимно любишь своего друга и на что-то надеешься, то это не френдзона, просто ты дурак и лицемер. Арсений мог бы стать президентом общества лицемеров. Продолжая фальшиво напевать, Антон начинает вести, хотя ему недостает плавности: он больше пружинит, чем качается, но и в этом есть свое очарование. Антон вообще синоним слова очарование, и даже дурацкая привычка рыгать после еды или серпать чаем не противоречит этому, такой вот он парадоксальный человек. Арсений проводит носом по открытой резкой ключице, прижимается губами к яремной впадине — для этого приходится приподняться на носочки, но танцевать он может и так. Под закрытыми веками мелькает свет, словно мигает лампочка, но это не перебой электричества, это что-то внутри Арсения сигнализирует о чем-то важном. Он чувствует себя подростком на школьной дискотеке, где ему чудом выпал шанс потанцевать с самым популярным мальчиком школы — популярным не из-за модельной внешности или игры в сборной по баскетболу, не из-за богатых родителей и возможности закатывать вечеринки каждые выходные. Нет, он популярный, потому что солнечный, яркий, теплый, потому что везде к месту и с ним хочется смеяться — он как живое юмористическое шоу: не наигранное, не фальшивое, без сценария. — В нас есть изъяны, но нам не до недостатков, и если я тебя достал, давай расстанемся — но завтра, — зачитывает тот вместе с Кридом беспечно, не вкладывая никакого подтекста, но опять попадает в точку. Арсений крепче сжимает его руку, а второй оплетает за пояс и обнимает так плотно, будто пытается врасти, будто вот-вот закончится песня, и придется снова уйти к стенке, стоять и мяться там, бросая унылые взгляды на танцпол. Такой ситуации в жизни Арсения не было, но была в мыслях: был в его школе такой же местный «король», и все девчонки мечтали потанцевать с этим блондином Никитой. Арсений по-тихому им завидовал, по-дружески таская по одной на медляки и думая «а что бы было, будь он сам девчонкой». Тогда Арины еще не было, но мысли оказались до иронии материальны. Куча проблем, но в подарок — возможность на короткое время побыть с тем, о ком раньше можно было только мечтать. — Ты чего? — негромко спрашивает Антон, когда Арсений усмехается, и приходится открыть глаза и поднять голову. — Давай займемся сексом, — просто говорит Арсений: когда, если не сейчас. Отданное время утекает, как в песочных часах, хотя и сами часы Арсений украл — не специально, так получилось, механически сунул в карман пальто, а потом возвращать стало жалко. — Сексом? — вопросительно повторяет Антон, хлопая ресницами. — Любовью. Потрахаемся, поебемся, совокупимся, совершим соитие, — насмешливо перечисляет Арсений, останавливаясь, и музыка тоже стихает, а новая песня почему-то не начинается. — Окунемся с головой в океан страсти. — Типа прям сексом? — Антон задумчиво покусывает губу. — Ты уверена? Мы же можем начать с чего-то попроще, по лайту, чтобы тебе было привычнее, что ли. Я же совсем не против, я буду рад просто полежать с тобой в обнимку и досмотреть, — он кивает на телевизор, где Вин Дизель по-прежнему стоит со всё таким же дурацким выражением лица, — фильм. — Я уверена. — Э-э-э, хорошо. — Антон крепко обнимает его обеими руками и целует в лоб контрольным выстрелом, а затем отстраняется и нелепо топчется на месте, будто не знает, с чего начать. — Мне разложить диван? — Ты чего мнешься? — Арсений против воли улыбается: такой растерянный Антон до неприличия милый. — Как перед первым разом. — Ну так с тобой это первый раз… Блин, я просто, если честно, весь день думал, что мы сегодня это самое, а сейчас аж… ну, разволновался что-то. Хочу, чтобы тебе всё понравилось. Жалею, что не сгонял в магаз и не рассыпал тут лепестки роз со свечами, чтобы всё красиво, а не после пива вот так. Если бы Антон насыпал ему лепестками дорожку от входной двери до дивана с шелковыми простынями, Арсений бы по-скотски заржал, так что хорошо, что тот до такого не додумался. — И на том спасибо. — Опять я гребаный сексист, раз думаю, что девушки такое любят, да? — смеется Антон. — Прям по лицу твоему читаю. Оно как в наше первое свидание, когда я приперся с букетом. Арсений строит виноватую мину. — Ты заметил. — Ага, — Антон растягивает лыбу, — таким придурком себя почувствовал, но подумал: «Кайф, это ж сколько бабла я сэкономлю на цветах за всю жизнь»… Не в смысле что мне денег жалко, но это ж дни рождения, Восьмое марта, День святого Валентина, что там еще… Можно вместо веников что-то клевое купить. «Лего», например. Еды. Хотя я бы от цветов как-нибудь не отказался — мне их никто никогда не дарил. Получается, уже на первом свидании он думал о таких вещах — отстраненно прикидывал, что они могут быть вместе «всю жизнь». В ребрах снова то ли колет, то ли режет, и Арсений отворачивается под предлогом снятия платья: оттягивает ворот в сторону, надеясь вытащить из рукава руку. — Стой, — Антон цепляет ворот и тянет его назад, — я сам хочу тебя раздеть… если можно… блин, — он вдруг морщится, — да реально, чего это я, иди сюда. И он берет Арсения за руку, спиной вперед идет к дивану и, неожиданно плавно, не споткнувшись, садится — неотрывно смотрит в глаза. Не размыкая зрительный контакт, Арсений усаживается к нему на колени — платье от раздвинутых ног задирается так сильно, что почти открывает трусы. Антон тут же пользуется возможностью и кладет ладони на обнаженные гладкие бедра и весь вытягивается, пытаясь поцеловать, но Арсений насмешливо отклоняется. Он дразнится и показывает язык, но Антон хмыкает и перемещает руки на его ягодицы, резко придвигает к себе ближе, одновременно с этим вскидывая бедра — и Арсений съезжает ему на пах. Отклоняться больше некуда, да и желания такого нет, так что Арсений просто обнимает его за плечи, выразительно двигает тазом, потираясь о него промежностью и прямо чувствуя, как под ним подрагивает, наливаясь кровью, член. Всё как в недавней фантазии, и Антон такой же горячий, смотрит так же жадно, в нетерпении облизывая губы. — Заводишься с пол-оборота? — хмыкает Арсений, не переставая покачивать тазом, хотя его самого ведет и хочется прижаться еще плотнее, чтобы давление усилилось. Но и сейчас, через слабые касания, стимуляция достаточная, чтобы внизу сладко затянуло. Антон не отвечает — он молча ловит его губы поцелуем и сразу скользит языком в рот, крепко сминая пальцами ягодицы. Лифчик у Арсения кружевной, тонкий, и вставшие от возбуждения соски трутся о грудь Антона, кажется, что приятно везде, что можно кончить прям так. Антон жадно вылизывает его рот, шумно дышит через нос, и он каждый раз такой — разгоряченный, спешащий, даже теперь, когда никто не может их застукать и времени полно, а не десять минут поездки на такси. Арсений ощущает под собой уже окрепшую головку и скользит по ней клитором — вздрагивает от удовольствия, и всё совсем иначе, чем в мужском теле. Всё тело наэлектризовано, хочется резче и глубже, но из глубже в нем пока только Антонов язык — и Арсений ласкает его своим, а когда обхватывает губами и посасывает, то слышит — чувствует — вибрирующий стон прямо в рот. Антон отрывается от его губ, но сразу мокрым поцелуем припадает к подбородку, сползает ниже по шее, всасывает кожу — Арсений откидывает голову, безуспешно стараясь выровнять сбившееся дыхание. Длинные пальцы Антона лихорадочно то сжимают, то нежно гладят всё ближе к ложбинке, а потом Арсений чувствует, как они настойчиво трут между ягодиц через тонкую полоску ткани белья. Теперь уже Арсений стонет — и то подается назад, мечтая, чтобы Антон отодвинул стринги и дотронулся до обнаженной кожи, то вперед, продолжая пошло тереться промежностью о твердый стояк. Черт, у Антона же действительно встал за пару минут, как у подростка. — Я так тебя хочу, — выдыхает тот горячим воздухом в мокрую от слюны шею, и тут же прикусывает кожу. Пальцы скользят по трусам ниже, нащупывают наверняка мокрую ткань, но без нажима — так невесомо, что Арсений сам вжимается в них. Они тут же пропадают — двумя руками Антон стягивает широкий ворот платья по плечам, на локти, заключая в импровизированную смирительную рубашку и стесняя движения, и отклоняется на спинку дивана. Он плавает взглядом по груди, облаченной в полупрозрачное белое кружево, по напряженным ярким соскам, и просто тяжело дышит — грудь вздымается, как после кросса. Арсений тоже перестает двигаться, замирает, так и продолжая буквально сидеть на его члене. — Тебе же не нравится, когда трогают грудь? — уточняет Антон блестящими от слюны, припухшими губами и опять облизывает их, поднимает опьяневший взгляд. — Только соски? — Да, — у Арсения и самого дыхание сбивается, — не люблю, когда мнут сиськи. В первую очередь из-за того, что Арсению в принципе не нравится наличие у себя груди третьего размера, пусть и мнет ее Антон. Но если тот попросит или предложит попробовать — Арсений согласится, он сейчас вообще на всё согласен. Кроме правды, конечно. Однако Антон кивает с коротким «понял» и вдруг как-то резко, без предупреждения, опрокидывает его спиной на диван. Арсений даже среагировать не успевает — лишь распахнуть глаза, когда Антон оказывается сверху. — Ты очень красивая, — с нежностью произносит тот, поправляя Арсению челку. — У тебя сейчас глаза бирюзовые. Глаза у него кажутся бирюзовыми, когда он плачет или краснеет — и Арсений чувствует, как пылают не только щеки, но и лоб. Не от стыда или смущения, а от возбуждения, и не ему шутить над тем, как быстро Антон заводится, когда он сам такой же. Арсений пытается вывернуться из платья, и Антон осторожно помогает ему освободить сначала одну руку, затем вторую. Платье сминается в гармошку на талии, но Антон не спешит его стягивать — ему куда интереснее очертить пальцами ткань бюстгальтера и закончить свой путь на топорщащих ткань сосках. Он по контуру описывает ареолы, нажимает на соски, как на кнопки, и сам себе улыбается. — Что ты делаешь? — Арсений поднимает бровь. — Поверь, я не робот, и так ты ничего во мне не включишь. — А если сюда? — посмеивается Антон и, наклонившись, чмокает его в кончик носа. — Кнопка отключения сердечка. Это самое сердечко у Арсения дергается, как при крошечном землетрясении, но он всё равно уточняет: — Моего? — Моего, — со смешком отвечает Антон. — Или скорее мозга. Отвечаю, когда я смотрю на тебя, у меня в голове мартышка бьет в тарелки. А когда прикасаюсь, то вообще труба. Не в смысле кто-то на трубе играет, а… ты поняла, короче. Арсений усмехается и, отпихнув руки Антона от собственной груди, сам сжимает пальцами соски, слегка крутит, выгибаясь и едва не закатывая глаза от наслаждения — ласкает он себя сверху, но горячо пульсирует внизу. Если Антон опустит глаза, то сможет через полупрозрачное кружево рассмотреть буквально всё, но его взгляд прикован к груди — он как под гипнозом. — Всё, запал пропал, мы закончили? — насмешливо уточняет Арсений. — Так и будешь просто смотреть? — Нет, — резко протестует Антон, прижимаясь губами к плечу — стаскивает лямку бюстгальтера и выцеловывает вдоль наверняка оставшегося следа: эта штука впивается в кожу, как орудие пыток. Арсений ведет плечом, помогая стянуть и вторую лямку — а затем Антон осторожно приспускает чашечки под грудь, и лицо у него становится такое одухотворенное, словно он видит по меньшей мере Иисуса. Он с восторгом проводит по очертаниям груди костяшками пальцев — ну да, конечно, он натурал, он в восторге от женской груди. — Щекотно, — недовольно бормочет Арсений и прикрывается руками, но Антон на это не ведется — щурится, заглядывая в лицо. — Тебе не нравится твоя грудь? Почему? — Он кидает взгляд вниз. — Это же очень красиво. Она у тебя идеальная. Как и ты вся, в общем-то. Арсений морщится. — Прекрати. — Эй, — Антон берет его за запястье и ведет вниз и уверенно прикладывает к своему члену через ткань штанов — и Арсений ощущает в ладони каменный стояк, — думаешь, у меня бы встал, если бы это было не так? — А у тебя встает только на идеальных женщин? — Арсений чуть сжимает пальцы, заставляя Антона охнуть и инстинктивно толкнуться ему в руку. Арсения самого пробирает волной жара, и он еле сдерживается, чтобы не вскинуть бедра и не прижаться к этому члену снова. — Ну-у… нет, — тушуется Антон, но закусывает губу и опять нетерпеливо толкается в руку — Арсений гладит его большим пальцем по контуру головки, — бля… Арина, ты очень, — он расслабленно целует его в висок, — очень, — в скулу, — очень, — в щеку, — красивая. И лицо, и грудь, и тело, и вообще всё… Не переживай об этом, ладно? Как бы Антону объяснить, что Арсений переживает о своей внешности не потому, что он недостаточно красивая девушка, а потому что девушка в принципе. — Ты меня трахать собираешься? — бубнит он, отворачивая голову, на что Антон хрипло посмеивается и снова целует в щеку. Он мажет губами ниже, вновь ласкает шею, прижимается к ней носом, втягивая воздух, горячо шепчет в кожу: — Люблю то, как ты пахнешь. Арсеньевские ребра на мгновение превращаются в лед — в груди становится так холодно от мысли, что этот ментоловый запах, который так нравится Антону, это его привычный парфюм — парфюм Арсения. Но Антон не заостряет на этом внимания, кажется, даже не осознает — он продолжает слюнявить шею, а руку пытается просунуть Арсению под спину, чего-то шебуршит там, но безрезультатно — и Арсений медленно отстраняет его от себя и вопросительно поднимает бровь. — Да блин, — Антон оттягивает застежку бюстгальтера сзади и отпускает — она неприятно шлепает по коже, — прости. Никогда у меня с этим не получалось. Арсений закатывает глаза, прогибается в пояснице, опираясь на лопатки, и берет за кружево, тупо сдвигает лифчик — так, чтобы крючки оказались спереди. — Элементарно, Ватсон. — Простите, Шерлок, — выдыхает Антон и осторожно, будто крючки могут впиться ему в пальцы, расстегивает лифчик, а потом так же прилежно перекладывает его на спинку дивана. — Я же говорю, у меня беда с ними. Он опускает голову и проводит по груди носом, с нежностью потирает им сосок, а затем скользит дальше — замирает на стыке ребер, лижет, наверняка чувствуя под языком биение сердца. Арсений представляет этот язык ниже, между ног, и чтобы таким же длинным мазком — и внизу живота подрагивает от возбуждения. Ему хочется свести ноги, но между них Антон, и тот ведет поцелуями дальше, руками собирает и так скомканное платье в еще более тонкий рулетик, целует уже под ним, у пупка. Чем ниже сползает Антон, тем чаще дышит Арсений, тем сильнее он скребет пальцами обивку дивана; влажные от пота лопатки прилипают к искусственной коже, мышцы живота напрягаются. Пальцы Антона тоже мокрые — они у него всегда мокрые, но сейчас едва не соскальзывают с арсеньевских бедер. Когда Антон целует выступающую косточку лобка, попутно приспуская белье, Арсений вздрагивает, а когда раздвигает пальцами половые губы и мягко лижет клитор, то вскидывает бедра и позорно скулит. Он весь сжимается в ожидании нового прикосновения, но Антон не двигается — Арсений косит глаза и понимает, что тот просто смотрит. Тянет прикрыться ладонью, но Арсений лишь сильнее впивается ногтями в диван и цедит: — Там мультики показывать не будут. — Прости, — Антон фыркает — и даже от этого «плевка» воздухом Арсения едва не встряхивает удовольствием, — просто красиво, мне нравится смотреть. И ты уже такая… мокрая. Арсений стонет и закрывает лицо руками — ему стыдно не из-за пошлого замечания, а потому что Антон восхищается его телом, которое фактически Арсению не принадлежит. Но тот наконец перестает любоваться видом мокрой щелки и наверняка припухшего и покрасневшего от возбуждения клитора, и, стянув трусы окончательно, длинно и широко проводит языком по всей промежности, до самого лобка. Арсений пытается сдержать стон, но из него вырывается какой-то всхлип: он столько раз делал куннилингус, но не представлял, что это так приятно. Вылизав его в пару легких движений, Антон сглатывает и продолжает ласкать его губами: водит ими, собирая естественную смазку, целует половые губы, обхватывает клитор и слабо посасывает. Бедра сводит от напряжения, но Арсений просто не способен опустить поясницу обратно на диван, ему так хорошо — ему хорошо даже от пошлых причмокиваний: АСМР для искушенных. Он приподнимается на локтях и видит, с каким наслаждением Антон его целует: глаза закрыты, ресницы подрагивают, он отдается этому полностью, не для галочки. Он не соврал: ему действительно нравится секс сам по себе, как процесс. Антон открывает глаза, в данный момент ярко-зеленые, светящиеся будто неоном, и улыбается — крепче стискивает бедра Арсения и придвигает его к себе ближе, высовывает язык и начинает мелко-мелко теребить клитор самым кончиком. Арсений даже не стонет — у него сжимает связки, и легкие, и пресс, тело немеет, и только внизу всё жарко и быстро пульсирует. Руки больше не держат, и он падает обратно на лопатки — затылок пружинит о мягкую обивку дивана. А потом его словно натягивает, как тетиву лука, и тут же отпускает — и вместе с этим размазывает такой волной наслаждения, что он бездумно хнычет: «Шаст, Шаст, Шаст». Антон прерывается на секунду, но вскоре снова начинает работать языком, а Арсения резко бросает в холод, и тут же в жар, затем в прохладу — и опять в жар. Его наполняет тягучим мягким теплом до кончиков пальцев, он обмякает на диване, всё еще подрагивая — и Антон замедляется, уже не спешно дергает по клитору языком, а ласково и медленно, словно успокаивающе, гладит. От этого мелко потряхивает отголосками оргазма, и Арсений глотает воздух, стараясь отдышаться. Только теперь он осознает, что второй раз в жизни кончил в женском теле. Он этого не хотел, не планировал, но ему было так невыносимо сладко, что в голову даже не пришла мысль Антона остановить — наоборот, хотелось еще и еще, вряд ли бы Арсений остановился и под страхом смерти. Ну, разве что под страхом смерти и остановился бы. — Ты уже всё? — неверяще спрашивает Антон, поднимая голову — от его мокрых губ к вульве тянется ниточка слюны, которую он тут же невольно слизывает. — Так быстро? — Заткнись, — сипит Арсений. — Не, реально? Ты ж не имитировала? — Антон садится между его ног и вытирает губы тыльной стороной ладони. — Просто обычно у меня и шея затекает пиздец, и язык болит, а тут я даже сделать ничего не успел… Ты правда кончила? Он механически, будто сам не руководя своими действиями, проводит по клитору большим пальцем — и Арсений снова вздрагивает. Из организма словно выкачали всю энергию, у него нет сил и пальцем пошевелить, в конечностях слабость, голова кружится — но не так, когда мерзко и тошнит, а приятно, как после нескольких сигарет подряд. — Я правда кончила, — устало улыбается он. — И мне правда было хорошо, это… очень, — скомканно заканчивает он, не решившись сказать «это был лучший оргазм в моей жизни». И, пожалуй, не из-за особенностей женской анатомии, а из-за Антона. Жаль только, что кончить с ним в мужском теле и сравнить он не сможет. — Малышка, — умиленно говорит Антон и, выпрямившись, нависает над ним — и когда он встает на колени, Арсений успевает заметить по-прежнему крепкий стояк и влажное пятнышко на светло-серых штанах — там, где головка оттопыривает ткань в паху особенно сильно. — А ты еще, ну, — он мнется, — хочешь? Если нет, то не страшно. В другой раз. Несмотря на смысл слов, его лицо выражает плохо скрываемую надежду — он до сих пор распален, зрачки огромные, щеки горят румянцем, дышит тяжело. Арсений смотрит ему в глаза и понимает, что хочет: хочет почувствовать его в себе, хочет с ним сблизиться эмоционально, физически — как угодно, хочет, чтобы Антону стало так же хорошо. Да, кончать сейчас нельзя, но Арсений и не кончит: он по своему гетеросексуальному опыту знает, что от вагинального секса девушки бурно оргазмируют только в порнухе. — Да, хочу. — А ты же помнишь, что это, ну, больновато? — переживает Антон, ласково поглаживая его по бедру. — Честно говоря, я девушек девственности ни разу не лишал, я без понятия про… нюансы. На самом деле Арсений не уверен, такая ли уж он девственница: это же проклятье, неизвестно, как всё работает. Он вставлял в себя лишь пальцы, а этого недостаточно, чтобы понять. К тому же он делал это не во время мастурбации, а ради изучения собственного тела, так что и удовольствия не было никакого, если оно вообще должно было быть. Арсений давно подозревает, что большинство его партнерш имитировали. — Уверена, эту боль я как-нибудь переживу. — Ну-у-у, — Антон садится на пятки и с подозрением косится на Арсения, словно тот предложил не потрахаться, а ограбить банк, — но если что, то мы перестанем… Так мне за презервативами идти? Не в смысле в магазин, просто они у меня… там… — А ты разве заранее не распихал их по карманам? — Нет, но сейчас жалею об этом, — посмеивается Антон, чмокая Арсения в плечо и вставая с дивана — он неловко подтягивает штаны и одергивает футболку, будто бы стесняется очевидного стояка. — Если честно, я забыл даже как-то о них. — Неудивительно, ты ведь раньше без резинок трахался, — вспоминает Арсений. — А потом мучился с хламидиями. Он наблюдает, как Антон проходит к стеллажу, берет с него средних размеров коробку и, воровато оглядываясь через плечо, запускает в нее руку — крышку полностью не снимает, словно боится случайно спалить содержимое. На упоминание хламидий он коротко улыбается, а после достает презервативную пачку, тут же чуть не роняет ее и кое-как дрожащей рукой снимает полиэтилен — вроде только что был спокоен, а теперь опять нервничает. — Ты чего так распереживался? — Я не… — Антон снова тянет улыбку, но от пристального взгляда Арсения перестает улыбаться и отворачивается. — Да просто давно не трахался. Очень давно. По-прежнему расслабленный после оргазма, Арсений, потянувшись, садится на диване и через голову снимает смявшееся платье, а затем выразительно хлопает по месту рядом с собой. Антон, уже оторвавший от ленты один презерватив, делает навстречу неуверенный шаг и кучей шлепается на сиденье. — Ты уверен, — Арсений садится боком ближе, вплотную, грудью касаясь его плеча, — что сам хочешь? Что я тебя не напугала всей этой информацией? — А похоже, что не хочу? — Антон кивает на свой пах и, будто не выдержав, грубо мнет рукой член прямо через штаны. Да, вопрос был глупым. Арсений забирается пальцами под его футболку, коротко гладит напряженный живот и скользит ладонью под слабую резинку треников. Антон закусывает губу и просто откидывается на спинку дивана, прикрывая глаза; инстинктивно вскидывает бедра, когда Арсений кольцом пальцев обхватывает основание члена. Тот твердый, горячий, подрагивает под пальцами — и это возбуждает, вызывая желание прикоснуться к себе, несмотря на недавний оргазм. Арсений до сих пор мокрый от слюны и смазки, и сейчас было бы так удобно провести ладонью по скользкой промежности… Медленно и плавно надрачивая Антону так, как обычно дрочит себе, он всё-таки аккуратно притрагивается к клитору кончиками пальцев. После оргазма он чувствительный до остроты, и Арсений вздрагивает, но это всё равно приятно. Он тут же напоминает себе, что кончать ему больше нельзя, что он использовал все оргазмы, как жизни в игре, следующий будет точкой невозврата — или нет, но проверять не хочется. Антон тяжело дышит через рот, и Арсений целует его расслабленные мягкие губы, дразняще водит по ним кончиком языка, прикусывает — и ощущает улыбку. Лицо у Антона гладко выбрито, он точно побрился вечером, перед приходом Арсения, хотя на работу вечно приходит с щетиной, наверняка колючей, но по-своему приятной. Перед их свиданиями он тоже всегда бреется. Арсений ведет пальцы выше по стволу, наконец касается головки, размазывает по ней вступившую из щелки смазку — Антон закусывает губу и дышит чаще, неотрывно глядя в лицо темными глазами. Такой возбужденный, такой открытый, весь в моменте — Арсений старается запомнить его таким всем своим существом, откладывает в памяти ощущения, запахи, даже звук нестройного дыхания. В детстве он, наткнувшись на любимые мамой бульварные романы, высмеивал это желание героини запомнить всё в любовнике до деталей — он был злым и глупым ребенком, и вот болезненная реальность накрыла его только через двадцать лет. — Ты очень красивый, — выдыхает Арсений Антону в щеку, проводит носом по гладкой коже, целует линию челюсти. — Особенно сейчас… — Не буду спорить, пока у тебя в руке мой член, — Антон усмехается, но пьяно, будто разговаривает на автомате, толком не соображая, — вдруг сломаешь. Арсений проводит ладонью по его члену, растирая смазку по всей длине, а затем, повинуясь внезапному желанию сползает с дивана на пол. Он никогда этого не делал, но думал об этом — по вечерам в душе, по утрам в постели, днем, когда Антон задумчиво откидывался в офисном кресле и широко разводил ноги. Арсений представлял, как опускается перед ним на колени, как проводит носом по ширинке, как пальцами сжимает бедра — и работать не получалось совершенно. Теперь он вытаскивает слегка влажную от смазки руку из штанов Антона и так же, как и в фантазии, размещается между его раздвинутых ног, наглаживает его бедра. На лице Антона застывает растерянное, немного смешное выражение лица, словно у него тоже такое впервые. Хотя с Арсением ведь впервые — тот ведь так мыслит, измеряя всё не событиями, а людьми, с которыми эти события происходят. Так даже правильнее. — Кисунь, это необязательно, — бормочет он, — если я тебе отлизал, то это не значит, что… — замолкает он. Арсений морщится на грубом «отлизал», скорее из-за случайного указания на собственное женское тело, чем от самого смысла, и поясняет: — Я в курсе, что это не баш на баш. — Арсений цепляет пальцами резинку Антоновых штанов и тянет вниз, но Антон не приподнимает таз, чтобы помочь их снять. — Я правда хочу. Если ты хочешь и не боишься, что я случайно отгрызу тебе член. Антона неожиданно пробивает на смех — и ржет он так заливисто, что слюна брызжет изо рта и попадает Арсению на лицо. Арсений морщится и показательно вытирает глаз, хотя капелька слюны вообще-то попала на переносицу. — Прости, — сконфуженно просит Антон, но улыбка не сходит с его губ. — Я представил, как тупорыло может закончиться этот день, то есть ночь: мы приезжаем в травму, я протягиваю врачу кровавый пакетик и говорю: «Доктор, моя девушка отгрызла мне член, че делать?». Арсений силится улыбнуться, но не может: то, с какой непоколебимой уверенностью было сказано это «моя девушка», бьет наотмашь, как пощечина. Внутри что-то рвется, как натянутая резинка, которая была в напряжении так долго, что потеряла эластичность: сколько можно себя обманывать, куда дальше? Антон так верит в них как в пару, и это его, Арсения, вина. — Арин? — зовет Антон. — Ты чего? — Я просто… — Арсений так и замирает, по-прежнему держа ладони на бедрах Антона. — Я не могу. — Так не надо, я же говорю. — Антон ласково касается его волос, пропускает пряди меж пальцев так нежно, что Арсений только лишний раз убеждается: пора заканчивать. — Арин, да чего случилось? Арсений отклоняется и нервно зачесывает волосы наверх, будто пытается согнать призрачное прикосновение. — Я… мне домой пора. — В смысле? На ламинате разводы, как если бы полы мыли с большим количеством средства — старательно, но хаотично возили шваброй по полу. Антон к его приходу не просто прибрался, но и полы вымыл — ждал, готовился, волновался. Это было понятно и раньше, но теперь Арсений находит подтверждение во всем: в том, что на полках не видно пыли, что диски с играми рядом с приставкой стоят ровной стопкой, что нигде не валяется какого-нибудь носка. Он рассматривает комнату и не может, не способен поднять глаза и посмотреть Антону в лицо. — Арин? — опять зовет Антон, судя по голосу, уже начиная злиться. — Ты можешь объяснить, что произошло? Минуту назад мы собирались трахаться, а теперь тебе домой срочно надо? Если ты испугалась, так и скажи, мы же можем кино досмотреть или поиграть во что-нибудь. Да можем просто поваляться на диване и поболтать, ну. Арсений дотягивается до брошенного на пол платья и встряхивает его, пробует мутным от волнения взглядом определить, где у этой тряпки перед — ткань струится в руках, как вода, мешая разобраться. Во рту кисло и вяжет, как от неспелой хурмы, и у Арсения в голове лихорадочно бьется мысль: почему же он поехал тогда с Антоном, почему не остался на вечеринке, не напился, чтобы потом вернуться домой и отрубиться, как и положено после пьянок. Зачем поцеловал его, зачем ответил на его сообщение, почему согласился на свидание, почему не смог остановиться. Антон как-то оказывается рядом — берет лицо Арсения в ладони и поворачивает к себе, заставляя смотреть на себя. В его глазах искрится злость — не та, как когда называют мудаком или оскорбляют любимую футбольную команду, а злость бессильная, отчаянная. — Я не могу, Антон, — шепчет Арсений. — Прости, я не могу. — Арин, бля… я же сказал, что не надо спешить! Давай забьем на секс, просто пообщаемся, закажем пиццу… или, хочешь, на батуты опять поедем? В кино сходим? Чтобы всё постепенно, а не… Пожалуйста. Ткань платья в руках едва не трещит — так сильно Арсений сжимает ее в руках, а хотелось бы так же сильно вцепиться в Антона — и не отпускать, не уходить. В голове мелькает абсурдная мысль рассказать всё как есть, всю правду, но Арсений выкидывает ее сразу. После такого он не сможет больше смотреть Антону в глаза, в итоге придется уволиться, а искать новую работу он не готов, его сердце совершенно не требует перемен. Его сердце требует другого. — Антон, ты очень хороший. И ты мне нравишься, правда, но… — Но с парнем ты не можешь? — заканчивает Антон — и вся искрящаяся злость из его глаз пропадает, уступая место печальному принятию. — Это не то, да? — Да, — хватается Арсений за спасительный канат — скорее даже нитку. — Ты очень хороший, замечательный, мечта любой девушки… — Но не твоя? Арина, я же тебе нравлюсь, ты сама сказала, и тебе было со мной хорошо… Может быть, всё-таки попробуем? Ориентация не черное и белое, но всякое же бывает… Я понимаю, что это всё пугает, реально, понимаю. — Не могу… — так хочется смягчить фразу каким-нибудь ласковым прозвищем, назвать его «малыш» или «зайчонок», но это будет слишком жестоко, — прости, Антон. Арсений всё-таки убирает его руки и встает, быстро натягивает платье на голое тело — ткань неприятно трет соски, а ярлычок сзади царапает шею. — И что, ты это только сейчас поняла? — спрашивает Антон неожиданно резко, тоже вставая. — То есть до этого ты была со мной и че думала? Что любовь к вагинам пройдет, а к членам появится? — Я напоминаю, — Арсений поднимает трусы с пола, а бюстгальтер со спинки дивана, и тянется засунуть их в карман, но никаких карманов на платье нет, — что ты сам решил со мной встречаться, хотя я тебе отказала. — Могла бы сказать, что ты лесбиянка! Я бы понял это, я же не дебил конченый, чтобы не понять, — злится он — и его злость так же понятна, как дважды два четыре. На его месте Арсений бы уже на говно извелся и ушел, хлопнув дверью так, что штукатурка бы посыпалась. Поэтому и в ответ злиться не получается никак, и Арсений лишь выдавливает: — И как ты это представляешь? — Это же элементарная хуйня: «Люблю тёлок, мужиков не люблю, сорри, иди на хуй», тут дойдет до любого… — Он вдруг смолкает, словно до него доходит, насколько на самом деле не «до любого». Арсений тоже молчит: сказать ему на это нечего. Он мог бы язвительно напомнить, что говорил об этом еще тогда, в лесу, у заброшки, но то ведь была шутка. Или не шутка: лес он правда любит. — Ладно, — вздыхает Антон, окончательно сдувшись. — Извини. Я не на тебя злюсь, просто бесит, что иногда так тупо складывается. Судьба-злодейка, или как там говорят. — Ты имеешь право злиться на меня, я заслужила. — Да не заслужила ты, я же понимаю, что о таком не скажешь кому попало. Понимаю лучше, чем ты думаешь. А потом… ну, всегда же есть надежда, что-то изменится, так что я тебя не виню. Я бы и сам… — Он усмехается, будто сам себе. — Неважно. Ты уверена, что не выйдет у нас? А если мы, не знаю, пока как друзья, привыкнем друг к другу? — Не выйдет, извини. — Арсений мнет пальцами собственные трусы: кружево до сих пор влажное. — Мне правда очень жаль. — Никогда не думал, что буду жалеть о том, что я не тёлка… бля, прости, «девушка», я хотел сказать «девушка». Сука, — он трет лицо руками, — потрахался, блин. Он падает на диван и роняет голову на руки — всё трет ладонями лицо, а Арсений не знает: то ли сесть рядом и попытаться утешить, то ли просто молча уйти. Но утешать сейчас — это как вытаскивать нож, который сам же и вогнал в спину, поэтому Арсений уже делает шаг к двери, как слышит: — Это к лучшему. — К лучшему? — Арсений оборачивается. — Знаешь, — по-прежнему уткнувшись в собственные ладони, продолжает Антон, словно Арсений ничего и не спрашивал, — я сегодня утром думал: «Господи, сука, дай мне знак»… Я в это всё не верю, но оно само как-то. А теперь вот он, бля, знак. — Знак чего? — Че дальше мне делать. Я это понял, потому что… — он убирает руки от лица, но голову не поднимает, — испытал облегчение. Нет, расстроился, конечно, и ты мне нравишься очень. И я хотел бы с тобой дальше общаться, чисто по-дружески, если получится. Но встречаться, наверно, реально не стоило. Всё правильно складывается. Арсений хочет спросить «Почему?», но это уже не просто как нож вытаскивать, а как колупаться в ране пальцем: нельзя отшить человека, а потом расспрашивать, а что было бы, если бы не. Ему хотелось бы ответить хоть на предложение дружбы, но это тоже чревато, поэтому он опять молчит. Антон через всю комнату смотрит в точку на стене, мыслями явно не здесь — наверно, если Арсений сейчас уйдет, он и не заметит. Но спустя какое-то время он всё-таки вздрагивает и выходит из транса, рывком поднимается с дивана. — Надо домой тебя отвезти. — Не надо, я такси вызову. — Я сам вызову, — он оглядывается в поисках телефона, который так и лежит на колонке, — и мне так спокойнее будет. Придет оповещалка, что ты доехала, и я не буду волноваться, а тебе писать мне не придется. А, — он наконец замечает телефон, — вот он. У него до сих пор стоит, хотя уже и не так мощно, но это нормально — член не падает за секунду, Арсений и по себе знает. Сколько раз за последние несколько недель он не мог встать из-за стола, потому что замечтался об Антоне — и не сосчитать. — А, сорри, — бормочет Антон, проследив за его взглядом, — я не думаю о сексе, просто нужно время, чтобы стояк спал. — Я знаю. — Откуда? — удивляется Антон. — В смысле у тебя же не было парней… Хотя это логично, наверно. Базовые знания о человеческой анатомии, все дела. Видно, что он старается вести себя непринужденно, но мыслями по-прежнему где-то в другом месте — Арсению и самому всё кажется каким-то сюрреалистичным. Кажется, что Антон должен швыряться вещами и выгонять его из квартиры, хочется чего-то такого, какой-то жирной точки, но такое бывает лишь в фильмах: в жизни всё происходит вот так прозаично. Арсений пытается осознать, что они уже не вместе, что они больше не будут валяться на батутах в обнимку, не будут держаться за руки во время прогулки, не будут целоваться в такси, но пока получается плохо. Это даже не больно. Тяжело, конечно, но не больно: он был к этому всему готов, к тому же они всё еще могут быть друзьями, а значит проводить время вместе, обсуждать всякие глупости. Потом у Антона обязательно появится девушка, и Арсений его поддержит: подскажет, куда сходить на свидание, что подарить на день рождения, будет участвовать во всех дурацких конкурсах на свадьбе… — Аркадий приедет через три минуты. Аркадий — фига себе. Кто-то так еще называет детей. Размечтался, блин. Они ведь даже не друзья: Антон с Ариной — может быть, Антон с Арсением — нет, просто коллеги. — Спасибо. — Ты только трусы надеть не забудь, — напоминает Антон, с улыбкой кивая на руки Арсения. — И не расстраивайся, ладно? Ты найдешь себе какую-нибудь роскошную женщину, я тоже себе кого-нибудь найду… Может, даже двойную свадьбу сыграем! Если однополые браки разрешат, конечно. Арсений благодарно улыбается этой очаровательной попытке утешить, но легче ему не становится — и тогда Антон, поняв всё без слов, делает шаг вперед и сгребает его в объятия. Он прижимает к себе крепко, хлопает по спине, как по утрам на работе, так сильно, что можно выплюнуть легкие — и Арсению почему-то действительно легчает. В конце концов, может, он и правда найдет себе роскошную женщину, которая полюбит его с этим пиздецовым нюансом, и он в итоге всё расскажет Антону, и они еще сыграют двойную свадьбу. Для этого даже не придется ждать, чтобы однополые браки разрешили.