Правда или девственность

Арсений впервые просыпает работу — Паша будит его звонком, когда рабочий день вовсю идет, и уточняет, не впал ли его драгоценный сотрудник в запой и не пора ли вызывать бригаду из рехаба. Арсений заплетающимся спросонья языком врет, что его такси застряло в пробке, слушает смех Паши и кладет трубку. Полночи они с Антоном досматривали вторую часть «Форсажа» и болтали, целомудренно держась за руки. После Антон уехал домой, а Арсений еще пару часов лежал в кровати и переваривал случившееся: не мог поверить, да и до сих пор не может, что всё прошло так гладко — не гадко. Вчерашнее кажется сном, но Арсений уже не переживает, что Антон передумает с ним встречаться, заблокирует во всех мессенджерах и уедет в Сыктывкар — не теперь. Будущее расцветает радужными красками, и даже вероятные — невероятные — пиздюли от Паши не омрачают позитивного настроя. Приехав в офис, Арсений узнает, что его дорогой программист на работу не явился — оказывается, тот отпросился у Паши поработать из дома, что в переводе с его языка означает «спать весь день, лишь изредка просыпаясь и отвечая на письма». После стресса и бессонной ночи это ожидаемо: в принципе непонятно, как Антон существовал предыдущие несколько недель почти без сна. Арсений решает дать своему парню — боже, своему парню — возможность выспаться и не тревожит его сообщениями, чтобы ненароком не разбудить. День проходит без штормов: Паша не ругает за опоздание, а только вздыхает и говорит, что после всех овертаймов, созвонов по вечерам и пропущенных отпусков Арсений мог бы день и дома посидеть — а лучше написать заявление и по классике уехать куда-нибудь на Бали, где его бы сказочно ебали. Арсений всерьез задумывается, что отдых ему не помешает, однако с написанием заявления не спешит: вдруг Антон захочет поехать куда-нибудь вместе. Им пока рано, но отношения — штука странная, и никогда не знаешь, что в какой момент уместно. Некоторые женятся через месяц, другие годами живут раздельно. Арсений не знает, к какому типу он относится: он ни разу не делал предложение и ни разу ни с кем не жил. В середине дня в офис приезжает дизайнер Катя, чтобы подписать какие-то там документы, и Арсений, привыкший видеть ее только в сети, с удовольствием болтает с ней вживую. Катя о его пиздатом нюансе не знает, однако откуда-то знает об отношениях с Антоном — тактично не говорит прямо, но мягко желает «успехов в личной жизни». Арсению нравится Катя: и за это чувство такта, и в целом за доброту и мягкость. Когда-то он думал, что если ему придется остаться женщиной, то бы хотел быть такой — но быстро понял, что пол на характер не влияет. Что в мужском теле он сука последняя, что в женском — этого не изменить, а Катя милая не потому что женщина, а потому что Катя. Ближе к вечеру Антон наконец просыпается и присылает сообщение: без всяких предисловий зовет после работы в «их» батутный центр. Арсений целых десять минут, пока пьет успокаивающий ромашковый чай вместо кофе, думает пойти на попятный и ответить «нет, пока рано, ты еще не подумал, прошло меньше суток, давай завтра, через месяц, в следующем году, и вообще у меня дела». Однако он способен засунуть руку в штаны и нащупать там пару сжавшихся в волнении яйчишек, поэтому соглашается на встречу. Как сказал однажды Антон, в этой жизни ты либо волк, либо не волк. Арсений хочет быть волком, он уже устал быть одинокой волчицей и выть на луну холодными ночами. К вечеру дневная жара не спадает — май нынче горячий, как сердце Антона, и в душе Арсения уже тоже никакая не весна, а самое настоящее лето. Он не доезжает на такси до батут-центра, а выходит на километр раньше — и идет пешком, кажется, чувствуя жар нагретого солнцем асфальта даже через подошву кроссовок. Всё кажется прекрасным: и пробивающаяся в серости города зелень деревьев, и счастливые, несмотря на начало рабочей недели, люди вокруг, и щебет птиц. Арсений отстраненно вспоминает, что сегодня ночью заснуть он не мог из-за эмоций, а не из-за долбежки дятла: тот улетел или это Арсений на крыльях влюбленности так улетел, что не обратил внимания на стук? С работы он ушел раньше — то есть не раньше официального окончания рабочего дня, а раньше, чем уходит обычно — и теперь может позволить себе неспешно прогуляться. В груди, как поп-ит, щелкают нервные клетки, заставляя идти почти вприпрыжку, но это приятные переживания, как перед большим праздником, к которому давно готовился. Арсений вспоминает первую встречу с Антоном: тот сидел за своим, тогда еще пустым, рабочим столом и катал по нему игрушечную машинку, как какой-то несуразно длинный ребенок. За первые пять минут после знакомства он умудрился улыбнуться раз десять, рассказать про бывшую работу, похвалить футболку Арсения и громко и с соплями чихнуть — а вот извиниться не умудрился. Тогда Арсений сморщился, как постиранная в режиме хлопка фольга, а сейчас ему это всё кажется забавным. Удивительно, как круто может повернуть жизнь. Всего несколько месяцев назад они с Антоном не были знакомы, затем тот невыносимо раздражал его своими глупыми вопросами — и вот Арсений идет к нему, с покалыванием в пальцах и надеждой в сердце. Он уже решил для себя, что если вдруг — вдруг — Антон решит, что парой им не быть, он всё равно поп-ит-ается быть друзьями, как бы поначалу в груди ни щелкало. Иногда и с бывшими дружить получается — с Ксюшей же получилось. Завернув за угол, к батутному центру, он видит небольшой цветочный ларек — и вспоминает слова Антона про цветы. А так как Антон заслуживает всего мира, не то что какого-то букета, Арсений заходит и берет охапку огромных розово-сиреневых пионов. Они выглядят нежными, мягкими и пушистыми, как волосы Антона, и Арсений не просит завернуть их в пошлый сверкающий полиэтилен — берет прямо так, просто перевязанными бечевкой. Сегодня вечер буднего дня, пусть и звучит это абсурдно — и неизвестно, работает ли батутный центр для всех желающих. Если да — парень, который дарит цветы парню, может привлечь чужое внимание, а это будет неловко. Но Арсений решает, что в крайнем случае сымпровизирует: девушке своей купил или маме, такой вот он замечательный. За себя ему почему-то не страшно, а вот за Антона, особенно после того случая с избиением, — да. От этих мыслей он стремительно переходит к размышлениям, что раз Антон бисексуал, ему лучше всё-таки остановить свой выбор на девушке, так будет проще для всех. И вот, из солнечного состояния, когда Арсений был счастлив, как свинья в дерьме, он быстро начинает ощущать себя, как человек в дерьме. Антона он видит издалека — тот сидит на лестнице крыльца, прямо задницей на грязных ступеньках перед дверьми, и курит. Заметив Арсения, он улыбается и подскакивает на ноги, небрежным движением отряхивает жопу, другой рукой умудряясь при этом затушить сигарету о перила. Вход в батутный центр находится со стороны двора, он скрыт в тени бетонного колодца дома, однако Антон одним своим присутствием освещает всё вокруг. Правда, это лишь немного смягчает ту степень накрутки, в которую Арсений умудрился завертеться примерно минуты за две. Так быстро даже трупы в ковер не заворачивают, хотя последнее время он слишком часто об этом думает. — Привет! — радостно здоровается Антон, улыбаясь до ушей. Он выглядит немного помятым, словно недавно проснулся, и даже футболка на нем мятая — насыщенно-синяя, напоминающая скомканную бахилу. — Ого, это мне? — Да, — отвечает Арсений на ходу, протягивая цветы. — Лишнее? — Если ты думаешь, что я дам тебе за букет, то это ты зря, — со смешком отвечает Антон, спрыгнув со ступеньки к Арсению, забирает у него букет и добавляет: — Я тебе дам и без букета. Но спасибо, мне букетов никто не дарил, если не считать букетов из сушеной рыбы к пиву. — Как романтично, — посмеивается Арсений, наблюдая за тем, как Антон ныряет носом в букет, глубоко вдыхая свежий цветочный аромат. — Батуты сегодня работают? — Не-а, вторник выходной, так что всё в нашем распоряжении. Антон как-то хитро улыбается и подходит вплотную — целоваться не лезет, но всем своим видом выражает готовность к этому. Во дворе пусто, несмотря на ранний вечер, но Арсений всё равно качает головой: вряд ли у стен есть уши, но у стен есть окна, а за ними — люди. — Давай для начала внутрь зайдем. — Не хочешь сосаться там, где наш богомерзкий поцелуй могут увидеть детишки? Разумно, — кивает Антон и, не слишком-то разумно взяв Арсения за запястье, тянет в сторону открытой двери. Арсений послушно идет следом, но, стоит ему переступить порог и пройти вниз по ступенькам, как Антон резко поворачивается к нему — едва удается избежать столкновения лбом в нос. Антон просто стоит, преграждая путь, и долго смотрит в глаза, пока Арсений не выдерживает и не поднимает вопросительно бровь. — Шаст? — зовет он. — Прости, — смущенно улыбается тот, но не делает и попытки продвинуться дальше в крошечный зал. Свет тут выключен, а окон нет, из освещения — только полоска света в приоткрытую дверь. — Я представлял, что сейчас как повернусь — и мы сразу начнем сосаться и срывать друг с друга одежду, как в порно, но как-то застеснялся. — Дурак, — фыркает Арсений и, зацепившись пальцами за толстую шейную цепь Антона, чуть наклоняет его голову к себе и мягко чмокает в губы — выходит так привычно, словно они вместе лет десять, и это их обычное проявление нежности. Антон уже не теряется — кладет цветы на какую-то тумбу у входа и обнимает Арсения руками за пояс, притягивает к себе вплотную и продолжает поцелуй: не углубляет, а просто ластится, мажет губами по губам, чмокает то верхнюю, то нижнюю. Арсений переходит в жидкое агрегатное состояние — он растекается прямо в холле, как вода из ведра на палубе. Ему становится так тепло, так уютно, и впервые за много лет — или впервые за всю жизнь — он чувствует себя на своем месте. Вдруг хихикнув, Антон отстраняется и трет губы тыльной стороной ладони. — Как наждачка, — поясняет он с улыбкой. — Не представляешь, как я скучал по этому. — Прости, — Арсений касается собственной щеки и вспоминает, что с утра так и не побрился, — я сегодня проспал, не было времени бриться. — Да я без сарказма — реально обожаю. Может, это во мне какие-то мазохисткие наклонности просыпаются? — Антон чешет подбородок: в отличие от арсеньевского, тот абсолютно гладкий. Он опять побрился перед свиданием. — Не то чтобы я люблю потом с красным еблом ходить, но сам момент поцелуя — м-м-м, кайф. — Да уж, с женщиной такого не испытаешь. — Если бы я знал, — говорит Антон и, будто не сдержавшись, проводит губами по его щеке, шепчет прямо в кожу: — Не представляешь, как я загонялся. Он снова лезет обниматься — на этот раз сжимает в объятиях так сильно, что будь Арсений в женском теле, он бы уже начал задыхаться. Но мужское тело покрепче, оно выдерживает, и Арсений кое-как, учитывая зажатые в тисках руки, приобнимает его в ответ. Так же они обнимались каждое утро на работе — в целях профилактики депрессии, и теперь эта концепция навевает некоторые подозрения. — Я таким дерьмом себя чувствовал, когда обнимал тебя раньше, — шепотом продолжает Антон, будто прочитав его мысли, — но и таким счастливым. — А я думал, ты меня правда лечить пытаешься. — Эй, я правда пытался, — бормочет Антон около его уха, — и я волновался за тебя, но ты меня отталкивал. Но у тебя же нет депрессии? — Нет у меня депрессии, я сто раз тебе это говорил. — Хорошо. — Антон звучно чмокает его в мочку уха и, отпустив, всё-таки закрывает дверь, погружая холл в практически кромешную тьму. — Пиздуй в зал, там тебя твое тесто с сыром ждет. Арсений не голоден, потому что плотно пообедал с Катей, но всё равно идет — практически на ощупь, кое-как различая во мраке силуэты мебели, и пробивающийся из-под двери зала тусклый свет служит ему путеводной звездой. Он был здесь всего несколько раз, но это место ощущается родным, даже запах какой-то близкий: еле ощутимая химия средств, которыми тут обрабатывают батуты, немного полуподвальной затхлости, какой-то еловый освежитель, пицца — Арсений бы никогда не подумал, что эта смесь будет ему нравиться. Антон пыхтит в затылок, идя следом — и от него тоже пахнет тем самым фруктовым шампунем и мятным лосьоном для бритья. Всё, чего ему сейчас хочется, это просто уткнуться в Антона и дышать им — желательно без одежды, желательно лежа. Но Арсений и так слишком часто позволял себе не думать рядом с Антоном, чтобы делать так в очередной раз, особенно когда все карты уже на столе. Арсений игрок плохой — его можно обыграть, даже когда на руках у него четыре туза. Он проходит в зал, рассматривает там очаровательно разложенную пиццу вместе с тремя маленькими коробочками сока, а чуть сбоку гордо стоит тюбик смазки и коробочка презервативов — в приглушенном свете почти романтично, не хватает лишь свечей для полной картины. Антон сзади шуршит цветами, устраивая их на верхней полке подставки для обуви, и присаживается на корточки, чтобы разуться. — Почему здесь? — спрашивает Арсений, глядя на него сверху вниз. — Мог бы к себе позвать или ко мне приехать. — Не знаю, — Антон поднимает на него взгляд — глаза с такого ракурса огромные, как у ребенка, — просто подумал, что будет символично. Тут прошло наше первое свидание. — А началось всё с заброшенного санатория, если ты помнишь. — Помнишь, помнишь. Мы туда еще съездим как-нибудь, обещаю. Но первое официальное свидание прошло здесь, к тому же я всегда мечтал потрахаться на батутах. И тут вчера вечером всё помыли, я уточнил. Арсений посмеивается: святая простота. — Не хочу портить романтику, но ты точно всё обдумал? Дня не прошло после нашего разговора. — А че тут думать? — Антон встает и стряхивает с ноги кроссовку. — Как по мне, всё очевидно. Я два месяца разрывался от чувств к двум людям, а оказалось, что это один человек. Не знаю, что я должен обдумать. Это лучший вариант, который только мог произойти, а даже если это всё мой глюк, то я не хочу очухиваться. Буду с кайфом галлюцинировать где-нибудь на больничной койке, пока медсестра меняет мне утку. — Строго говоря, обширные галлюцинации не предполагают кому, — замечает Арсений, опершись плечом о дверной косяк, складывает руки на груди. — Ты ведь бисексуал, Антон. Ты можешь найти себе девушку. Мы оба понимаем, что в наших суровых реалиях быть натуралом проще. — Но я не натурал, Арс. Ты как себе вообще би представляешь? Да ты же сам, блин, би. Типа мы такие сидим пердим, выбираем, в кого бы влюбиться — в парня или девушку? — Антон поднимает бровь, но долго негодующее выражение не удерживает, потому что качает головой и идет к бортику батута, на котором стоят коробки с пиццей. — Не так это работает. — Знаю, — вздыхает Арсений. — Просто не хочу, чтобы это вылилось для тебя во что-то неприятное. Антон прикусывает пиццу, тянет кусок от себя так, что сыр растягивается длинной жвачкой, и через зубы неразборчиво уточняет: — Например? — а затем всё-таки перекусывает сырные нити, глотает, практически не жуя, и продолжает: — Что меня отпиздят? Так давай аккуратнее, не орать на каждом углу, что мы ебемся. Родители мои в курсе, что я би, друзья тоже. Чего мне бояться? Да уж, Антон подготовлен к их отношениям куда лучше. Арсений чувствует себя кроликом, которого охотник застал срущим в кустах, но так умилился, что решил не стрелять. — А что насчет того, что я Фиона из «Шрека»? — Строго говоря, — пародирует его Антон, — Фиона меняла принадлежность к виду, а это другое. Но я Шрек: ты мне нравишься любым. Хотя… — он задумчиво закусывает губу, — я по характеру больше на Осла похож. — А я на Шрека, — подыгрывает Арсений. — Но я серьезно, Шаст. Я ведь говорил, что это непросто. — Бля, да ты заебал, — вздыхает Антон. — Что мне еще сказать, Арс? Каких слов ты ждешь? Я всё понимаю, мне не семь. Да, будет сложновато, да, тебе надо скрываться. Но меня куда сильнее не твоя вагина волнует, а то, что ты вот загоняешься из-за этого всего и с мужиком ни разу не был. Если ты сам боишься и хочешь, чтобы я тебя отшил, потому что тебе так легче будет, то так и скажи. Потому что сам я отшивать тебя не хочу и не буду. Арсений хочет не этого — он глупо и по-детски хочет гарантий, которых дать ему никто не может, и он это прекрасно понимает. — У меня ведь уже были серьезные отношения, Шаст. И там я тоже слышал, что всё будет нормально. А потом — «я так не могу», «прости, это не для меня». Не хочу звучать пафосно, но я не хочу опять разочаровываться в любви. Антон закатывает глаза, что с учетом куска пиццы в руке выглядит скорее комично, чем драматично, а после бросает тот обратно в коробку и вытирает руку о джинсы. — Веришь-нет, — начинает он, — я тоже как-то не хочу разочаровываться, вообще нет такой цели. Но иногда жизнь — говно с подливой, такое случается. Но я тебе вроде, Арс, повода не давал. Мне так-то кажется, что я заебись партнер. — От скромности не умрешь. — А где я облажался? — хмурится он. — Где я облажался — там извинился, больше так не сделаю. Я не говорю, что я ебаный идеал, но я хороший партнер. Но давить на тебя я не хочу, решай сам. — Это ты должен решать. — Я уже всё решил. Арсений всё еще ощущает тяжесть на сердце, но это страх — страх, что всё не получится, страх новизны. И в то же время он окрылен, будто ему достаточно сделать шаг — и он взлетит. Он действительно делает этот шаг, но не взлетает, что к лучшему: Антон ведь твердо стоит на земле. В одних носках причем. Следуя его примеру, Арсений на ходу снимает кроссовки и подходит ближе — не знает, то ли прижаться так, словно при попытке врасти, то ли наброситься и сожрать поцелуями. Но Антон снова решает всё сам и тоже делает шаг навстречу, цепляет за футболку и притягивает к себе, целует сразу с напором, будто ждал этого двенадцать лет в Азкабане. Его руки лихорадочно шарят по всему телу: вплетаются в волосы, лезут под футболку, мнут за задницу; язык — врывается в рот, и он на вкус, как пицца с сигаретами; весь такой горячий и желанный, а бомбардировочный стук его сердца чувствуется грудью. Арсений теряет запас воздуха, как аквалангист с пробитым баллоном, у него кружится голова, а легкие горят — он отрывается, чтобы вдохнуть, но сразу припадает губами к шее Антона, кусает по-вампирски, трется носом, вдыхая любимый запах. Целоваться с ним, будучи собой, никем не притворяясь — лучше, чем во снах, в мечтах, в бесконечных отчаянных фантазиях, которыми Арсений мучил себя за рабочим столом. И Антон тоже другой — в нем больше нет страха сделать что-то не так, который сковывал его прошлые месяцы. Арсений целует везде, куда может дотянуться — кажется, он немного вытирает текущие от жара тела сопли об Антонову футболку и едва не кусает его в глаз, но тот ведет себя так же: остервенело, жадно. Арсений чувствует себя подростком, дорвавшимся до того самого Никиты, где-нибудь в пустой раздевалке, где темно и пахнет потом, а еще жарко и влажно от душевых. — Боже, Арс, — выдыхает Антон ему в губы и пытается расстегнуть его ширинку, но пуговица выскальзывает из влажных пальцев — Арсений сам проталкивает ее через петлю и вжикает молнией. Член уже стоит — еще бы он не стоял, у Арсения стояк с того самого момента, как они с Антоном поцеловались на заброшке: не совсем в прямом смысле, конечно, но ментальный стояк — сто процентов. Антон стонет ему в губы и дышит так часто, словно Арсений заменяет ему кислород, едва не скулит, запуская руку ему в трусы, обхватывая своей большой ладонью ствол — и вдруг замедляется. Арсений поднимает глаза от наблюдения за тем, как в трусах плавно двигается рука с десятком позвякивающих браслетов на запястье, и ловит взгляд Антона — хмельной и счастливый, полный такой обжигающей нежности, что становится жарко. От удовольствия и нахлынувших эмоций у Арсения слабеют ноги, и он опирается ладонями о бортик батута по обеим сторонам от Антона, так и не разрывая зрительный контакт. — Я столько раз это представлял, — шепчет Антон, опуская ладонь ниже и мягко сжимая мошонку — у Арсения от желания аж перед глазами темнеет, хотя в этом зале и так темно. — Так хотел тебя. — Я тебя тоже, — признается Арсений в очевидном и, не закрывая глаз, целует его в уголок губ, потом в щеку, в скулу — приходится приподняться на носочки. — Столько о тебе думал… утром… — Антон пальцами скользит выше и обнажает головку, проводит большим пальцем по ней, и Арсений не сдерживает судорожного выдоха, — днем, на работе… — Ты дрочил на меня на работе? — Нет, — усмехается Арсений и коротко стонет, потому что Антон ласкает подушечкой пальца уздечку. — Нет, не дрочил, но представлял. Смотрел, как ты… боже, — Арсений прижимается лбом к его лбу и, то вставая на носочки, то опускаясь на пятки, толкается в его руку. — Смотрел, как ты… за ноутом сидишь… ручку грызешь, такой… сосредоточенный. — Ага, сосредоточенный, — фыркает Антон, — я в мыслях трахал тебя во всех позах, даже в тех, в которых физически трахать невозможно. — И встречался с моей как бы сестрой. — Не начинай. — Антон чмокает его в губы. — Я и так чуть не подох от чувства вины. — Прости, — Арсений чмокает его в ответ, а затем отодвигается, для верности убирая руку Антона из собственных трусов, — я хотел тебе сказать, — он мажет губами по его шее, целует ключицу, в центре груди прямо через футболку и плавно опускается на колени, — и еще кое-что давно хотел. Антон смотрит на него сверху всё с той же пробивной, убийственной нежностью, запускает пальцы ему в волосы, приводя тщательно уложенные прядки в беспорядок. У него тоже стоит — член так сильно оттягивает легкие штаны, что практически упирается Арсению в лицо. Арсений сам сокращает эти несчастные сантиметры и медленно проводит по этому бугру носом, вдыхая запах, целует через ткань и чувствует жар губами. — Ты ведь ни разу не сосал члены? — А что, это сложно? — Арсений поднимает на него взгляд и, высунув язык, нажимает на головку — шершавая ткань ощущается так себе, но член подрагивает, словно отзываясь на прикосновение, и это приятно. — Как ездить на велосипеде. Арсений не говорит о том, что он великолепно катается, потому что это лучше как-нибудь доказать на практике, и просто в одно движение стягивает штаны Антона до колен. Трусов под ними он не обнаруживает, поэтому вновь поднимает голову — и заодно и бровь, для пущего эффекта. — Ну чего? — откликается Антон. — Я тут в душ сходил и решил, зачем их надевать, если всё равно скоро снимать. — Здесь есть душ? — Ага. — И ты всё это время разговаривал со мной без трусов? — Арсений прищуривается, стараясь не смотреть на довольно крупный член, покачивающийся у его лица: ему не страшно, не волнительно — скорее неловко. Арсению всегда неловко перед тем, в чем он не ас — не от «аскет» и не от «ass». — Да, всё это время я разговаривал с тобой без трусов. А если мы так и будем болтать, то я и без яйца останусь, потому что оно лопнет от возбуждения. — Только одно? — Арс, — осуждающе говорит Антон, выразительно толкаясь пахом в его сторону — и член влажно мажет головкой по щеке Арсения. Член Антона буквально отражение самого Антона — длинный, ровный, чуть тоньше ожидаемого по пропорциям, очень красивый, хотя и немного косит в сторону. Арсений рассматривает его, облизывая губы, и рот механически наполняется слюной, сердце начинает биться быстрее, будто подгоняет. Но Антон не торопит: смиренно ждет, потирая пальцами собственные бедра. Наконец Арсений решается и обхватывает его член ладонью, оттягивает кожу, открывая светло-розовую головку — всё вроде бы как с собой, но совсем иначе. Чужие члены Арсений трогал всегда по пьяни, и это было приятно и возбуждающе, но перед глазами каждый раз кружили вертолеты, а стыд и отвращение к себе захлестывали волной. Сейчас нет ни опьянения, ни стыда, ни отвращения — только крепкое желание и такая же концентрированная нежность. Арсений снова облизывает губы, а затем касается ими головки, сначала словно проверяя температуру, и уже после целуя. Антон над головой всхлипывает, будто Арсений сделал что-то невероятное, и это подстегивает провести вдоль щелки языком, чувствуя одновременно солоноватый и сладковатый вкус смазки, и обхватить головку губами. Придерживая член у основания, Арсений скользит губами вдоль ствола, и это разительно отличается от ожидаемого: вроде всё легко, а вроде и слишком много факторов. Он вытягивает губы, боясь задеть нежную кожу зубами, напрягает шею, ощущает давление на языке. В его фантазиях Антон с первого раза трахал его в горло, но в реальности у Арсения не получается взять даже наполовину — но ему всё равно нравится чувствовать пульсацию члена на языке и еще больше нравится слушать тихие сдавленные стоны Антона. Тот вновь запускает пальцы в волосы и некрепко сжимает, но не удерживает и не направляет. Арсений делает небольшую передышку, останавливаясь и просто посасывая головку, одновременно с этим стараясь массировать языком уздечку — вряд ли получается хорошо, поэтому он делает сначала одно, затем другое, и снова переключается на скольжение губами по члену. Губы уже болят, но Арсений входит во вкус в прямом и переносном смысле, несмотря на стремительно затекающую челюсть и боль в шее, помогает себе рукой, надрачивая — но в какой-то момент Антон стонет особенно звучно и просит тормознуть. Арсений останавливается и, не вынимая член изо рта, поднимает взгляд. — Стой, не двигайся, — произносит Антон, тяжело дыша, и проводит рукой по лбу, убирая прилипшую от пота челку. — Пиздец, хочу это запомнить. Арсений закатывает глаза, еще раз скользит губами так, чтобы головка ткнулась в небо, и в следующую секунду языком выталкивает член изо рта, вытирает ладонью мокрые губы. — Почему ты говоришь так, будто это первый и последний раз? — О боже, — Антон закусывает губу, — не дыши мне в член, а то я так кончу. И я не думаю, что первый и последний, просто… ты бы себя видел. Лучшее зрелище на планете, я бы себе такую татуху сделал на ладошке, чтобы смотреть каждый день по триста раз. — Дурак, — бросает Арсений и, высунув язык на всю длину, показательно проводит по всей длине члена, а затем встает на ноги и целует Антона. Тот податливо открывает рот, позволяя углубить поцелуй, ласкается языком и мягко покачивает бедрами, потираясь членом об Арсения. Собственный член не опустился ни на миллиметр, хотя Арсений был предельно сосредоточен на минете — нет, он стал только тверже. Не разрывая поцелуя, Арсений наконец стягивает и так уже расстегнутые джинсы вместе с трусами, расслабленно двигает кулаком по стволу. Но так он и дома может сделать, а сейчас ему хочется быть к Антону как можно ближе, склеиться с ним, как облитые сладким чаем документы, поэтому он подается вперед бедрами и обхватывает оба их члена рукой. Антон обнимает его за плечи и всё продолжает целоваться, переходя от легких, еле ощутимых, поцелуев к глубоким — и порой из него вырываются какие-то неразборчивые нежности. Он называет Арсения «таким охуенным», «таким классным», «таким красивым» — и всё со словом «такой», словно придавая словам больший вес. — Подожди, — Антон накрывает его руку своей, останавливая неспешную дрочку, — это еще типа прелюдия или ты так до конца собрался? Только Антон может так очаровательно испортить момент: у Арсения буквально рука дрожит, как хочется продолжить. Ему так жарко, что вспотела даже спина, а член истекает смазкой и едва не вибрирует в ладони — можно было бы и кончить, между прочим. — А что, на тебе тоже проклятье: один день — один раз кончить? Антон так выкатывает губу, что в заведенном состоянии Арсений моментально начинает думать о том, как здорово это можно было бы использовать. Черт, а Антон ведь так прекрасен в куннилингусе, в минетах он так же хорош? — Нет, просто я как бы на секс рассчитывал, — как-то обиженно бубнит тот. — Я как-то не уверен, что готов к аналу, если честно. Прости, Шаст. Я в целом не против, но давай не сегодня и не здесь? Нижняя губа Антона выкатывается еще дальше, хотя это кажется невозможным физически, но потом он быстро закатывает ее обратно. — А у тебя он был вообще когда-нибудь? — уточняет он задумчиво. — С девушками. Как ты понимаешь, они меня в задницу не трахали. — Арс, — Антон почему-то смеется, — я же не дурак и понимаю, что ты пока не готов мне раскрыть объятия своей жопы. Но, если что, у меня тоже жопа есть. — А. Черт, Антон ведь буквально вчера рассказывал, как любит запихивать себе в задницу игрушки — как он мог забыть. — Ага, — Антон звонко чмокает его в губы, — и я, между прочим, — он поднимает руку и загибает пальцы: — жопу побрил, жопу помыл, презики взял, смазку взял. Считаю, что я молодец. Он так очаровательно улыбается, словно говорит не про секс, а про мороженое за хорошую оценку — Арсений подавляет желание встряхнуть головой, чтобы выкинуть из нее дурацкие мысли про совращение несовершеннолетних. Он чувствует себя глупо из-за того, что как-то не подумал об Антоне снизу, и хочет загладить это шуткой, но все варианты шуток кажутся ему недостаточно хорошими, поэтому он молчит и просто смотрит на улыбающегося Антона. — Ебемся! — с детской радостью заключает тот, восприняв молчание как знак согласия, и отползает в бок, стряхивает с себя штаны. На его левом колене эластичный фиксатор, который обычно надевают при занятиях спортом — Арсений видел такие у ребят в спортзале. — У тебя суппорт на колене? — Естественно, мы же собрались на батутах трахаться, — говорит Антон так, словно это очевидно, а затем разворачивается, хватает смазку и достает из коробки всего один презерватив, а потом лезет на бортик батута, сверкая голой задницей. — А у меня колено больное. Я разве не говорил? Арсений, глядя на округлые, такие упругие на вид ягодицы, несколько теряет нить разговора, поэтому просто механически качает головой — задница Антона этого, конечно же, не видит. Разве что третьим глазом. — Я вывихнул его, когда во сне упал с кровати, — рассказывает Антон, видимо, почувствовав качание головой тем самым третьим глазом, — года два назад. Но это позорняк, поэтому я всем говорю, — стоя на четвереньках, он оборачивается на Арсения, который так и продолжает стоять в футболке и с членом наголо, — что я его повредил во время секса. Он доползает до первого батута и качается на нем — и, видимо, не удовлетворившись, ползет по второму. Арсений наблюдает за ним, чувствуя нежность, восторг и возбуждение сразу — он и не думал, что это всё возможно сочетать. Теперь он понимает, что раньше его секс, секс с женщинами, при всех вроде как чувствах, был тупой рваной механикой для разрядки. Конечно, дело не в женщинах, нет, они были замечательными и чудесными, просто они не были Антоном. Антон, стоя на коленях, подпрыгивает на самом упругом батуте, при этом комично придерживая член — поэтому он не болтается, а вот футболка мельтешит туда-сюда синим флагом. Голубой флаг — это что-то про море, а синий? — Ты придурок! — громко сообщает ему Арсений, стягивая собственную футболку, пусть это и не дает ему смотреть на Антона целых две секунды. — Арина бы мне такого не сказала! Напоминание о проклятье сейчас не трогает — Арсений бессовестно счастлив, чтобы думать об этом, тем более что до полуночи уйма времени. Он поправляет растрепанные волосы, снимает носки и тоже залезает на батуты — ощущает себя странно, когда абсолютно голый идет по ним, как в каком-то польском артхаусе. Это всё равно что заявиться обнаженным в спортзал или на работу. Арсений представляет, как приходит в офис, в чем мать родила, а Паша просит его хотя бы прикрыть папочкой причинные места, и хихикает. — Что смешного? — удивляется Антон, который уже расселся на одном из батутов — он так и остался в носках и футболке, что по-своему мило, даже с учетом стояка в руке. — Ничего. Просто представил реакцию Паши, если бы я голым пришел на работу. — Паши? Мне стоит ревновать? — М-м-м, у нас с ним такое прошлое, — хихикает Арсений и отпрыгивает от Антона, который пытается лягнуть его ногой — но тот и сам смеется, понимает же, что глупость. — Кстати, на работе ты хочешь скрывать или вести себя открыто? — Арс, мы в кабинете вдвоем. — Антон оставляет попытки лягаться и падает на спину, раскидывая руки в стороны. — Перед кем ты хочешь скрываться, перед портретом Путина? — У нас в кабинете нет портрета Путина. — Повесим. Чтобы было, от кого скрываться. — Я сегодня с Катей говорил. — Арсений садится с ним рядом и, не сдержавшись, наклоняется и чмокает открытый живот, затем в тонкий шрам на ребрах — футболка Антона задралась до шеи. — Она вроде хотела вернуться с удаленки. Плюс в офисе мы не одни, есть всякие другие отделы. И Оксана. — Как хочешь, Арс. Я бы не кричал на каждом углу, что мы трахаемся, но и не скрывал бы. Но решать тебе, это твои первые отношения с парнем. — Антон хмурится, пытаясь переварить собственные слова. — И последние, надеюсь… отношения вообще, не только с парнем. Арсений об этом не думал — то есть мысли появлялись, конечно, но он не давал им ход, потому что в принципе не предполагал, что у них с Антоном и правда будут какие-то отношения. — Ты серьезно настроен. — Я всегда серьезно настроен, пока меня не кидают. Арсений ложится рядом и нащупывает ладонь Антона, крепко сжимает — и всё почти как тогда, в их первое свидание. Только теперь тьма потолка не кажется бездной, которая вглядывается в ответ — она как бесконечный космос над головой, даже будто бы со звездами: может, это черная краска местами осыпалась, открывая штукатурку. — Я не хочу тебя кидать, — негромко произносит Арсений, поглаживая кисть Антона большим пальцем. — Знаю, — легко отвечает тот. — Тебе не кажется, что довольно тупо просто лежать тут со стояками, глядя в потолок? Но если ты хочешь, то еще полежим, конечно, я не против. Может, тебя это возбуждает. Да уж, и правда странная прелюдия. — Что ты там говорил насчет ебли? Антон вытягивает свою руку и, по-старчески кряхтя, садится, а потом перекидывает через Арсения длиннющую ногу и усаживается на бедрах. Футболка падает вниз, прикрывая подолом член, и Арсений поправляет ее — рассматривает всё еще крепкий ствол с блестящей от смазки головкой, проводит большим пальцем вдоль влажной щелки. Покрутив головой, чтобы размять шею, Антон отклоняется и для верности опирается о колени Арсения позади себя — отчего-то вдруг щурится. — О боже, — усмехается он, — до меня только сейчас дошло про бритые ноги. То есть не было никакой фотосессии с нарисованными цветами? А я ее так ждал! — Не было. Но ради тебя могу сделать, если хочешь. — Еще как хочу… Черт, ты даже не представляешь, как давно я нормально не трахался, — делится Антон с блаженным выражением и слегка покачивает бедрами так, что лежащего на батуте Арсения тоже качает — лишь бы совсем не укачало. — Это камень в мою сторону? — Это член в мою сторону, — посмеивается Антон и смачно харкает в собственную ладонь, размазывает эту слюну по члену Арсения. — Как сексуально, — морщится тот, хотя что-то в этом действительно есть. — Ну извините, пожалуйста, — пожимает Антон плечами и, взяв сползший по ткани батута под бок Арсения презерватив, сосредоточенно разрывает. Он сидит сверху, похожий на — банально и пошло — скульптуру, но не средних веков, не эпохи Возрождения, а современную. Он щуплый, с острыми плечами и резкими ключицами, ребра можно пересчитать на глаз, редкие родинки выделяются шоколадными брызгами на зефирной коже — обычный, но в то же время прекрасный. Сейчас, глядя на вьющуюся сиреневую челку, дрожащие ресницы, на высокие скулы, на длинный ровный нос, на розовые губы, Арсений не понимает, как не влюбился в Антона с первого взгляда. Он чувствует себя опьяненным, накуренным нежностью, так сильно она распирает его изнутри, и у Арсения вопросы, чем таким тут обрабатывают батуты, если от этого вещества так кроет. Антон роняет скользкий презерватив Арсению на живот, тихо матерится и поднимает его — пытается, прикусив губу от напряжения, натянуть прозрачную резинку на член. Он возится долго, будто забыл, как это делается, и у Арсения от этого мурашки по всему телу — даже на ступнях, где их быть не может. Возбуждение, чуть было отпустившее из-за глупых разговоров и созерцания потолка, вновь накатывает асфальтоукладчиком, размазывая по батуту. Арсения уже не трясет от страсти, как буквально пять минут назад, но он хочет Антона до безумия — всего, везде. А тот, наконец закончив с презервативом, неспешно откручивает крышку тубы со смазкой, аккуратной желейной гусеничкой выдавливает ту на ладонь. — Знаешь, — выдыхает тот с тем выражением, с каким обычно выдает что-то глубокомысленное, — а ведь у тебя охуительно красивый член. — Спасибо за такую высокую оценку, я польщен, — отвечает Арсений на автомате, потому что Антон растирает по члену смазку своими длинными пальцами так, что головка упирается прямо в центр ладони — и это незаконно хорошо. — Как и вагина, впрочем. — И что тебе больше нравится? — Ну, — Антон привстает на колени, и батут упруго покачивается, — вагиной меня не трахнуть. Он мажет смазкой между ягодиц, а после без всяких изысков направляет член Арсения в себя и садится одним плавным движением: раз — и всё. Арсению хочется зажмуриться от удовольствия, но он не может позволить себе не смотреть на Антона, так что вместо этого закусывает обе губы сразу — а Антон наклоняется и прямо в это безобразие целует его, будто без поцелуя не может продолжить. Вцепившись пальцами в арсеньевские плечи, он начинает двигаться, постепенно набирая темп — на каждом толчке из него вырывается резкий выдох. Батут пружинит, иногда почему-то уходя в рассинхрон с движениями Антона, а Арсений никак не может подстроиться: он безвольно болтается, как сосиска в пакете. Первые мгновения это нервирует, но затем он расслабляется и начинает просто получать удовольствие. Антон тугой и горячий, мышцы на его животе сокращаются, цепь скачет вместе с ним, ударяя его то по подбородку, то по груди. Арсений лихорадочно гладит его по бедрам; жар внутри собирается в большой огненный шар, устремляющийся к паху, и хочется резче, глубже, сильнее. Арсений приклеен к батуту, он ничего не может сделать, кроме как царапать бедра Антона, оставляя длинные розовые полосы, сжимать повлажневшую от пота кожу, слушать их общее сбитое дыхание и громкие шлепки. Антон падает на локти и грубее толкается бедрами, он смотрит в глаза и дышит через рот — от его дыхания жарко, как на вулкане. Арсению хочется рычать, хочется перевернуть Антона на спину и вбиваться в него, хочется мять его ягодицы, шлепать его до звона, кусать его за уши — но в то же время хочется остановиться и зацеловать его до потемнения перед глазами, до нежного шепота, до просьб продолжить. Антон практически лежит на нем, его член ритмично трется о живот, все мышцы напрягаются, соски стоят, яйца поджимаются, руки потеют — да всё потеет, всё давно потное. Арсений мокрыми ладонями мнет его задницу, гладит пальцами ложбинку, касаясь и собственного члена. Он упирается пятками в полотно батута, чтобы толкаться навстречу — но именно в этот момент Антон вдруг останавливается и обмякает тяжелой тушей, раскинув руки и уткнувшись головой в плечо. — Ты чего? — еле дыша, уточняет Арсений, напряженный до состояния фейерверка в сантиметре от костра. — Я всё, — хрипит тот в ответ. — В смысле ты всё? — В смысле кончил. Извиняюсь, — бубнит Антон в плечо. — Ты шутишь? Не дожидаясь ответа, Арсений просовывает руку между их телами и вытаскивает: ну да, на пальцах потеки спермы. — Я же не трахался сто лет, — Антон приподнимается на вытянутых руках, снова садясь, ерзает — Арсений еле сдерживается, чтобы не двинуть тазом: ему самому оставалось совсем немного. — И не дрочил тоже. Я если нервничаю, всё равно не могу кончить. Он проводит по члену двумя пальцами, выжимая оставшиеся капли спермы, и прикрывает глаза от удовольствия. Арсений касается его живота, ласково гладит, собирая мутно-белые разводы пальцами. Его по-прежнему колотит от возбуждения, и сердце колотится тоже, но он сдерживается и не дергается, лишь нервно гладит Антона по бедрам. Тот выглядит так, словно только что пробежал марафон, уступив Элиуду Кипчоге всего секунду. — Ты из-за меня нервничал? — Антон кивает и, по-прежнему тяжело дыша, медленно ссаживается с члена, стягивает презерватив, грубовато обхватывает ствол ладонью — но даже от этого Арсения подбрасывает, и он скребет пальцами по полотну батута. — Боже, Шаст. — Ща, — выдыхает тот и наклоняется, длинно лижет головку — и тут же морщится: — Фу, сука, ненавижу сосать после презиков, вкус как у машинного масла. — А зачем ты пробовал машинное масло? — Это метафора, Арсений. Арсений фыркает от столь явного литературного таланта и, кое-как удерживаясь на неустойчивом батуте, встает на колени и легонько толкает Антона в плечо — тот послушно ложится на спину и приоткрывает рот. У него покрасневшие от покусываний и мокрые от облизываний губы, которые выглядят как произведение искусства, а Арсений вандал, потому что мажет по этим губам головкой члена, быстро надрачивая под уздечкой. Несмотря на мерзкий привкус, Антон всё равно высовывает широкий язык и выгибается для лучшего ракурса — голову от этого вида сносит напрочь. И минуты не проходит, прежде чем тугое напряжение в члене отпускает, как пружину без давления, и Арсения накрывает оргазмом — сперма выплескивается Антону на губы, на щеки и на нос, пара капель попадает на пастельные волосы. Арсений додрачивает себе, размазывая членом сперму по самому красивому на планете лицу, и ложится рядом, благодарно целует испачканные губы. Становится сонно, и лениво, и очень хорошо, как после хорошего массажа и пары бутылок пива — Арсений вытягивается всем телом, хотя и упирается пятками в бортик одного батута с другим. Антон поворачивается набок, обнимает его одной рукой и утыкается носом в щеку. — Я тоже рассчитывал на подольше, — делится он мыслями, хотя Арсений вообще ни на что не рассчитывал. — Дай мне пять минут и кусок пиццы — и я снова смогу ебаться. — Расслабься, — Арсений трется щекой о его нос, — мне самому надо отдышаться. Так почему ты нервничал? — Из-за всей этой ситуации. Что мне нравится девушка, а еще нравится ее брат, и он мой коллега, и вообще ничего непонятно. Когда об этом всём думаешь, кончить нереально. — Прости, Шаст. Обещаю позаботиться о том, чтобы теперь ты кончал нормально и не за тридцать секунд. Антон смешливо фыркает ему в щеку, но ничего не говорит — только обнимает крепче. Они лежат так еще какое-то время, и глаза у Арсения слипаются, несмотря на ранний вечер: хронический недосып дает о себе знать, а здешнее освещение лишь усиливает ощущение ночи. К тому же в батуте, оказывается, невероятно комфортно лежать — всё равно что в гамаке. А в объятиях Антона лежать еще комфортнее. — Правда или действие? — неожиданно спрашивает Антон, когда Арсений уже начинает проваливаться в сон. — Почему не действенность? — уточняет он вяло. — Потому что я надеялся, что ты выберешь действие. — Антон шлепает его по боку липкой от подсыхающей спермы рукой. — Кто-то должен будет здесь всё убрать, иначе Журавль меня убьет. — Ладно, — вздыхает Арсений, — уберу. — Вместе уберем. И они снова замолкают, и Арсения даже не напрягает перспектива мыть батуты, хотя хорошо бы это сделать сейчас: засохшую сперму оттереть будет нереально. Жаль, что нельзя собрать всё это огромное полотно и сунуть в какую-нибудь огромную стиральную машину… Арсений уходит в фантазии о доме, где вся техника гигантская, а он в ней маленький человечек, который не может дотянуться до унитаза — но Антон опять выводит его из полудремы: — Знаешь, о чем я подумал? — М? — Если бы мы играли в идиотскую игру «Правда или девственность», получается, ты выбрал правду. — Поясни? — Смотри, ты бы мог переспать со мной в твоем… твоей… в общем, э-э-э, когда у тебя была вагина, и лишиться девственности — и всё. Но ты сказал правду, и в итоге твоя девственность при тебе. Уловил прикол? — Уловил, — усмехается Арсений. — Считаю, что в этой игре я выиграл. — Считаю, что я тоже. Антон чмокает его куда-то в уголок челюсти и затихает — совсем расслабляет руку так, что она ощущается тяжеленной, и вскоре начинает тихо посапывать. Арсений всё-таки закрывает глаза с мыслью о том, что часик поспать им обоим не помешает. Главное, чтобы этот самый Журавль не заявился неожиданно и не обнаружил на батутах двух голых мужиков. Еще он думает о том, что нужно будет действительно поговорить с Антоном о совместном отпуске. Арсений всегда думал, что долгие поездки куда-нибудь на курорты — идея слишком рискованная, но теперь это уже не кажется ему таким страшным. В конце концов, по ночам из номера можно никуда и не выходить, а спать в обнимку где-нибудь на Мальдивах еще приятнее, чем здесь, можно даже снять виллу с гамаком. Арсений поворачивает голову и наугад целует Антона — кажется, попадает куда-то в подбородок, но ему слишком лениво открывать глаза и убеждаться в этом.