killing butterflies

— Проникновение со взломом, серьёзно? — Нова скрестила руки на груди. — Убийство с особой жестокостью, серьёзно? — парировал Жан. Раздражённо фыркнув, юноша пнул по ржавому замку. Проушины с жалобным треском слетели с болтов. Гроссман закатила глаза - не самое лучшее время для состязания «подъеби ближнего». Силы покинули её в тот момент, когда девушка с головой нырнула в мутные воды реки. Запах тины, рыбы и гниющей листвы въелся в слизистую, стирая остатки намёков о последнем событии. Но жар, исходящий от разгулявшегося пламени, обжигал даже на противоположном берегу. Юркнув в тесную пыльную избушку, Нова захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Вряд ли неумело сколоченная преграда из тонких досок станет достойной защитой, но крохотное чувство безопасности успокаивало её. Интерьер был скромный, как и полагается жилищу рыбаков: сети, развешенные по стенам, несколько ящиков и узкая железная кровать. Жан тут же принялся изучать содержимое сундуков, пока Гроссман стягивала парик. Контакт воды с клеем разрушал его свойства, и липкая субстанция, надежно держащая оборону против нападок Чака, наконец, сдалась. Девушка взъерошила родные спутанные волосы, остатки клея всё ещё ощущались желейными комочками. Придётся провести в душе вечность, чтобы смыть эту гадость. — Выбор невелик, но если затянешь ремнём, добёрешься без приключений. — Кирштайн протянул подруге брюки, которые были настолько огромными, что Нова могла смело запрыгнуть обеими ногами в штанину. Покрутив находку, она вздохнула: идея дойти до штаба в мокрой одежде уже не казалась такой плохой. — Дай взглянуть, — Гроссман нырнула в ящик, забитый тряпьём. Пара брюк, принадлежащих такому же толстяку, как их похитители, рубашки не первой свежести и несколько лоскутов ткани. С кряхтением и ругательствами, она вытащила небольшой кусок льна тёмно-коричневого цвета. Вполне сойдет, чтобы обернуть его несколько раз вокруг талии: хорошая альтернатива безразмерным парусам, которые предложил ей Жан. Заправив уголок ткани для фиксации, девушка оценила своё дизайнерское творение. Сверху надеть рубашку, подпоясаться и можно сойти за местную попрошайку. Нова невесело хохотнула. Лишь бы в штаб пустили в таком одеянии. Стянув через голову майку, пропахшую всей гаммой тошнотворных запахов, девушка отбросила её в сторону. Жан невозмутимо расстегнул пуговицы на рубахе. Парики и одежда посыпались в одну кучу, которую можно было бы назвать гардеробом утопленника. Даже водоросли стали элементом этой вонючей инсталляции. Гроссман опустилась на кровать и с трудом поборола желание положить тяжёлую голову на заштопанную подушку. Она облокотилась на стену и наблюдала, как Кирштайн вновь склонился над коробом с вещами. Полосы синяков разной степени свежести вторили ремням УПМ и гармонично бороздили рельефную спину молодого человека. Такие же отметины украшали тело Софи и других девчонок, с кем она периодически принимала совместные банные процедуры. Нова не замечала в отражении зеркала оранжевые и фиолетовые линии, спускающиеся от груди к щиколоткам - этот узор стал неприметным, но с Жаном всё обстояло иначе. Тугой узел внизу живота обжёг внутренности, отчего она машинально закинула ногу на ногу. Возбуждение тянуло приятной, но запретной тяжестью. Отвернувшись, Гроссман отбросила странное чувство, требующее заполнить зудящую пустоту. — Ты чего опять вся красная? — незнакомое состояние тут же испарилось, когда девушка увидела, во что вырядился её приятель. Рассмеявшись виду широких штанин, заправленных в сапоги, Нова поморщилась от головной боли. Определенно, нужен сон и отдых. — Видимо, я всё-таки простыла. Было холодно. Хотелось укутаться в одеяле до самого подбородка и избавиться от оков ледяной корки. Сентябрьское солнце — формальность, определяющая время суток. Яркие лучи, освещающие небосвод, насмехались над людишками, которые постоянно прятались от яростных порывов ветра. Нова поёжилась. Крупная дрожь сотрясала тело, вынуждая внутренности сжиматься. Голова снова отозвалась неприятной вибрацией. Прикрыв ладонью глаза, девушка зажмурилась. Страшные картинки, кровь, остатки которой она размазывала по лицу, вызвали у неё рвотные позывы. Нужно бежать от самой себя, как от воющего пожара, исчезнувшего за поворотом пустующего переулка. В бессилии Нова пнула отколовшийся от брусчатки камушек и захныкала. Она сделала всё правильно, но паршивое, скребущее чувство мазутом расползалось от сердца до кончиков пальцев. — Кто дал им право распоряжаться чужими свободами и жизнями? — только на последнем слове девушка поняла, что задала вопрос вслух. — Приказ был оставить всех в живых, — ответил Жан, — да и Разведкорпус был создан для защиты людей, а не для их убийства. — Чем они лучше титанов? — сил оставалось только на то, чтобы волочить ноги, голос Гроссман потерял эмоциональную окраску. — Окей, титаны пожирают всех без разбора, а эти ублюдки изощрённо отбирают своих жертв. Эрен, конечно, та ещё суицидальная заноза в заднице, но ни он, ни Криста не заслужили похищения, издевательств, а тем более смерти. — Поэтому мы должны быть лучше них, решать вопросы более… — Киртшайн поморщился, вспоминая подходящее слово. — Более дипломатично. — Не спи больше с Армином, — Нова осеклась под недоумевающим взглядом приятеля и торопливо уточнила, — в одной спальне. Ты перенял от него излишний пацифизм. Жан дёрнул плечом. За годы тесного общения, Гроссман понимала, что он начинал злиться. — Нова, не в твоем стиле разбрасываться заумными словечками. Я тебе повторяю, одна из основных задач Разведки: защитить человечество. Каким бы гнилым и опасным то не было. Хотя бы нашу присягу вспомни. Ты спрашивала меня, ненавижу ли я тебя. Нет, я тебя не ненавижу. Но то, что ты сделала, неправильно. Нова, как ребенок, которого отчитали за шалость, скорчила гримасу и показала язык. «Неправильно», - он говорит. А, что правильно? В крохотном обитаемом закутке годами процветает невежество и однобокое мышление. Титаны — плохо, всё остальное — терпимо. Но простые правила дикой природы в одинаковой степени распространяются на якобы высшее существо. Жизнь в клетке приведёт к печальному исходу: человечество собственноручно изживёт себя. Вторая задача Разведки — дать возможность людям двигаться, расширять пригодные для жизни территории. Однако 57-ая экспедиция во внешние земли наглядно показала, что на это уйдут десятки и даже сотни лет. Она, Софи, её друзья — расходный материал, как внутри стен, так и за их пределами. Гроссман потрясла головой, пытаясь понять, к чему эти размышления. — Ах, да, титаны — плохо, всё остальное — терпимо. — Что? — Жан оглянулся на подругу. Они уже пересекали центральную площадь, и её шёпот терялся в городском шуме. — Ничего. Почти семь лет назад проломили стену Мария. Софи старательно закрывала Нове глаза, пока тащила сопротивляющуюся сестру к парому. Та практически не видела зверства титанов, но слышала крики людей, отчаянный визг матери и полный боли вой отца. Эти звуки трудно было назвать человеческими, они казались чем-то противоестественным природе. Гроссман концентрировалась на сбивчивом дыхании Соф в надежде оглохнуть. Титаны — плохо. Кошмары с событиями в Шиганшине стали частыми ночными гостями, ненависть к прожорливым гигантам переросла в страх, сковывающий её при виде любого движущегося объекта выше десяти метров. Но что-то глубинное, тщательно закопанное в закоулках подсознания вынудило её вступить в подразделение, где добровольно прыгают в пасть чудовищам. Неуклюже размахивая лезвием в воздухе, Нова повторяла про себя заученную молитву: титаны — плохо. Её родителей сожрал титан — воплощение зла для всего человечества. Их дочь попала в лапы отморозков, готовых перерезать ей глотку, предварительно надругавшись над её телом. Справедливость покинула островок жизнедеятельности человечества вместе с хрустом позвоночника невинного фермера, пока жадные до власти рвачи прятались в пределах стены Сина. Однако парадигма есть парадигма: титаны — плохо, всё остальное — терпимо. — Нас ждёт Моблит Бернер, — Жан отдал воинское приветствие скучающему солдату на входе в штаб. Мужчина с нашивками роз на куртке оглядел гостей. На его лице отпечаталось откровенное недоверие, словно его сослуживец тайно занимался помощью жителям Подземного города. Палец, которым он скользнул по журналу, был чёрным от пороха, а под отросшими ногтями скопился слой вековой грязи Троста. Нова с отвращением поджала губы: такой неряха не имеет право их оценивать. — Ждите, — отрезал дневальный и скрылся в сумраке коридоров. «Серьёзно?». Гроссман в недоумении приподняла бровь. Оставить пост с гостеприимно распахнутыми дверьми достойно идиотов, которые напали на них прошлым вечером. Надень какой-нибудь умник военную форму, беспрепятственно бы попал в здание, где прячется вся верхушка исполнительной власти. Добро пожаловать, хлеб, соль и звание лейтенанта поперёк лба. Если титаны не перебьют всё человечество, то его поглотит глупость. Нова поперхнулась сарказмом и закашлялась. Кирштайн покосился на неё: — Муху проглотила? Он был вымотан морально и физически. Медленно моргал, периодически чесал предплечье в попытке согнать накатывающую сонливость. Похожий на брошенного грязного кота, Кирштайн отчаянно боролся с желанием свернуться калачиком прямо посреди площади. От неожиданно громкого «ура» и аплодисментов приятели встрепенулись и пригнулись. Нова зашипела от того, с какой силой Жан сжал её запястье. Притянув к себе, молодой человек загородил её, защищая от неизвестной атаки. Рис посыпался на их головы. Прищурившись, Гроссман выглянула из-за плеча друга: белоснежное платье, похожее на облака в полдень, живые цветы, аккуратно вплетённые в русые волосы, девушка лет двадцати, смеявшаяся и кружащаяся на крыльце ратуши. — Тц, — с досадой щёлкнув языком, Нова расслабилась, — нервы ни к чёрту. Мы свадьбы испугались. — Иронично, — Жан кисло улыбнулся и вытащил из волос подруги крупинку, — просто нам нужно поспать. — Нова, Жан, — они обернулись на знакомый голос. С лестницы торопливо спустился Моблит. Отдышавшись, с напускной строгостью он продолжил: — Вы задержались. Ханджи ждёт нас на севере, в бывшей тюрьме Святого Юваля. В идеале нам нужно покинуть Трост до захода солнца, но думаю… Вам стоит привести себя в порядок.

***

В грязных покрытых слоем пыли и масла окнах Нова не видела своего отражения. К счастью, для неё. Один вид заляпанных чем-то тёмно-зелёным голеней подсказывал ей, что выглядит она хреново. Считая нескончаемые ступени, Гроссман вскарабкалась на второй этаж. Кафель приятно холодил ступни, и даже мерзкая плесень в швах между пожелтевшими плитками не перебивала предвкушение возможности смыть с себя остатки дня. Вода из ржавой лейки была едва теплой, отдавала хлоркой и металлом, однако Нова с удовольствием подставила лицо бьющим в разнобой струям. Всё лучше той жижи, в которую они ныряли. Мысли кружились в диком вальсе до тошноты. Ненависть и презрение к людям — табу. В мире, где пласт населения с рождения живет под землёй, где преследуют целый отряд, где честные сельчане становятся разбойниками ради булки хлеба, лицемерно рассуждают о ценности человеческой жизни. Весь негатив сконцентрировался на шайке чудовищ, разгуливающих за пределами стен. Но чем титаны лучше военной верхушки? В равной степени они обгладывали косточки ни в чём не повинных граждан. От мимолётного образа в голове, Гроссман в порыве эмоций ударила ладонью по стенке душевой. Райнер. Человек, которым она восхищалась и втайне мечтала о нём. Человек, по вине которого погибли её родители и сотни невинных жителей Шиганшины и Троста. Человек, который оказался титаном. Человек, сделавший два несопоставимых понятия тождественными. — За эти заслуги ты достоин уважения, Райнер, — Нова по слогам проговорила имя, смакуя каждую букву на обкусанных до крови губах. Она тщательно огибала любую извилину в головном мозге, где сохранились воспоминания о высоком юноше с бархатным басом, закапывала постыдное восхищение его навыками, захлопывала дверцы с его образами, мелькавшими перед глазами. Не вспоминать. Не думать. Ненавидеть. Нова остервенело вытерла волосы полотенцем, пытаясь вместе с водой избавиться от гнетущих размышлений. Она нерешительно взглянула на аккуратную стопку узких брюк, сложенных на полках в раздевалке, понимая, что в битве между узкой штаниной и влажной кожей, выйдет проигравшей. В спешке натянув исподнее, Гроссман перебросила через плечо форму и юркнула в коридор. Со слов Моблита, его спальня находилась через две двери от душевых комнат, а, значит, вероятность столкнуться с кем-то из военных стремилась к нулю. — Я оставлю обед на столе, — сказал мужчина перед тем, как уйти, — вымойтесь, обсохните и через два часа спускайтесь к конюшням. Сколько Нова провела в душе? Минут сорок, тридцать из которых просто стояла, прислонившись лбом к скользкой стене. Жан уже сидел в светлой комнате и дожёвывал яблоко. Несколько капель воды упало с его растрёпанной мокрой чёлки на стол, и он с лицом, полным скорби, стёр их локтем. — С каких это пор тебя заботит порядок? — усмехнулась Гроссман. — Ещё лицо такое состряпал трагичное. Она попыталась изобразить друга и надсадно захохотала. Кирштайн закатил глаза и бросил ей кусочек хлеба не первой свежести. Парень выглядел всё таким же смертельно уставшим. «Ну, хотя бы чистый», — подумала Нова. Она забралась на кровать возле него и поджала ноги под себя. Жану повезло чуть больше. О кошмарах в Шиганшине он узнал лишь из газет, а его мать периодически не оставляла попытки навестить их. Хотя бы став чуть старше, он не тренирует голосовые связки при виде миссис Кирштайн. Нова, как вчера, вспомнила желание съездить по искажённой от ярости физиономии приятеля, когда он сотрясал воздух в столовой, а его мама пятилась к лестнице. Всё бы отдала, чтобы Герда Гроссман принесла ей домашнюю стряпню вместо сухарей и постной каши, что они жевали на протяжении всего обучения в Кадетском корпусе. Однако это было единственное преимущество Кирштайна. Он был также напуган, зол от бессилия и потерян в нравственных ориентирах. Парень почти не размыкал сжатые от досады зубы, когда пересказывал ей диалог между ним и Бертольдом. Желание Новы обнять его терялось в размышлениях о том, чтобы она почувствовала, смотря в глаза предателям, чтобы она им сказала. Было бы это апогеем юношеского максимализма, прокричи Гроссман в сердцах, как сильно она их ненавидит?.. И было ли это истинной правдой? Какая-то крохотная частица в её душе всё ещё искала оправдание поступку этой троицы. — Ты совсем ничего не ешь, — Жан протянул ей своё надкушенное яблоко, но девушка отрицательно замотала головой. — Нам до этой тюрьмы скакать часа три, не меньше. Из седла вывалишься. Нова легла на плечо друга и устало прикрыла глаза: — Если я съем ещё хоть кусок, меня вывернет наизнанку. Вывалюсь из седла, посплю в кустах. Софи всё равно меня потом найдёт в любом муравейнике. — В муравейнике спать чревато для целостности кожи на жопе, — хмыкнул Кирштайн, — эй, что у тебя с губой? Ты реально будто залезла ею на рандеву к муравьям. Он аккуратно оттянул большим пальцем нижнюю губу девушки, осматривая несколько ранок с остатками свежей крови, но, словно что-то осознав, тут же одёрнул руку и, стушевавшись, пробубнил: — Извини, тебе, наверное, сейчас неприятны прикосновения. — Всё нормально, — Нова выпрямилась и потянулась, — это же ты. Странное умозаключение. Всё дело в доверии, в том, что они знакомы больше трёх лет или в чем-то другом?.. В таком же, наглухо замурованном вместе с воспоминаниями о Райнере чувстве. Жан не такой. Его прямолинейность и простодушие с потрохами выдавали в юноше все его подводные камни. Он не обманет, не предаст, не сделает больно. Сердце Гроссман забилось с двойной скоростью, крохотное помещение сконцентрировалась на лице, которое чаще всего она хотела разбить за излишнюю болтовню. Но сейчас он молчал. Рассматривая её обкусанные губы, он облизнул свои и отвёл взгляд. Такое простое движение возымело обратный эффект, волна жара обдала всё тело девушки, оставив после себя вечную мерзлоту. Нужно согреться, унять этот тремор. — Я готова содрать с себя кожу заживо, — затараторила от волнения Нова, — все те места, где касался Чак, содрать, а потом выбросить и сжечь. В подтверждение своих слов Гроссман с нажимом пробороздила ногтями по грудной клетке. Четыре красных полосы исчезли под краем свободной рубахи, кожа отозвалась жжением. — Прекрати, — рявкнул Жан. Схватив девушку за запястья, он поднял её руки вверх. Нова непроизвольно приподнялась и теперь смотрела на Кирштайна сверху вниз, несколько влажных волнистых локонов упали ему на лицо. Их дыхание в унисон учащалось с каждой секундой. Она склонила голову набок, чтобы не столкнуться носами, сморгнула слезинку и прошептала то, что сейчас казалось лучшим исцеляющим снадобьем: — Пожалуйста, забери эти ощущения. Дважды повторять не пришлось. Отпустив её запястья, Жан поймал Гроссман в кольцо объятий. Она зажмурилась, но чувствовала насколько близко они друг к другу. Всего пара миллиметров. Желаемое тепло растеклось внизу живота приятной дрожью, согревая каждый сантиметр оцепеневшего тела. Это не походило на прошлый раз, наполненный нелепой спонтанностью - Нова была уверенна, что сейчас ей нужен именно Кирштайн. Спустив рубашку с плеча девушки, он, не касаясь, нарисовал указательным пальцем тонкую линию вдоль ключиц, шеи и остановился у подбородка. Гроссман не открывала глаза, но чувствовала каждую его манипуляцию. Как он убирает её волосы за ухо, как его дыхание приятно щекочет щёку, как второй рукой он надавливает ей на поясницу, притягивая ближе к себе. Было в этом что-то особенное, ласкающее и волнующее. Когда ладонь Жана остановилась на её животе, девушка открыла глаза. — Я могу остановиться, — прохрипел молодой человек, хотя расширенные донельзя зрачки, почти скрывающие его янтарную радужку, говорили, что для него это будет мучительно трудно. — Не сейчас, — в глотке Новы пересохло, — у нас есть около двадцати минут, прежде чем Моблит нас начнёт разыскивать. Он ухмыльнулся. Как-то необычно, незнакомо, Гроссман никогда не видела таких эмоций на лице приятеля. Проигнорировав брюзжание внутреннего голоса «приятель ли?», девушка обхватила лицо Кирштайна и поцеловала. Так просто. В губы. Может, слегка резко и со стороны это походило на попытку ударить его лбом в переносицу. Перекрыть воспоминания о Чаке, заглушить одиночество, которое накапливалось со времён приюта. Софи, как бы ни старалась, никогда бы не смогла заполнить эту пустоту. Пустоту, растворяющуюся сахаром в тёплом молоке, как сейчас она таяла в блуждающих под рубашкой руках. Гроссман не ожидала, что способна издавать такие непристойные звуки, когда Жан прикусил ей кожу на изгибе шеи. Обхватив его плечи, она притянула Кирштайна к себе, зарылась пальцами в жестковатые волосы и выдохнула: — Ты можешь также укусить меня за нижнюю губу? — Что? — юноша ошеломлённо заморгал, его затуманенный взгляд на мгновение приобрёл отблески привычного рассудка. — Я хочу почувствовать тебя… и себя. Почувствовать себя живой, нужной, захлебнуться в той жадности, с которой Жан вновь её поцеловал. Его губы, его запах – всё это слилось в едином непробиваемом барьере, перед которым воспоминания о предыдущих событиях только обречённо скулили. Со временем это обязательно кончится, а сейчас Кирштайн - её мир, её защита и отдушина. Нова всхлипнула, когда его зубы сжали припухшую губу, а затем с упоением застонала. Голова закружилась от двойного удовольствия и страха перед мыслями, которые будут терзать Гроссман уже через час. Очередной, свежий по ощущениям поцелуй жарким потоком хлынувший ей в рот, заставил её задрожать. Сердце бешено колотилось, дыхание, напротив, было спокойным, ровным. — Сейчас, – голос Жана всё еще был глухим, — нам нужно остановиться. Моблит выйдет на охоту с минуты на минуту. И Нова подумала о том, каким же откровенным и по-настоящему искренним Кирштайн может быть в такие моменты, которыми дозволено наслаждаться только ей. Эгоистично и алчно. Девушка мечтательно и невнятно прорычала, в ответ Жан усмехнулся, прижимая её к стене. Рукава его рубашки были подвёрнуты и обнажали сеть вен, невольно Гроссман потерлась щекой об предплечье. Глаза юноши азартно блеснули: — Ты почувствовала то, что хотела? Эйфория, объявившая капитуляцию стрессу, шумела в ушах. Страх и желание смешались во взрывную смесь, готовую разорвать её тело на сотни маленьких кусочков. Вишенкой на пороховой бочке стало болезненное, скребущее осознание: «Это замещение. Я не должна влюбляться в тебя». Нова прикусила губу, надеясь, что последнюю мысль она не сказала вслух.