Love who loves you back

      Любить собственного дядю не грязно, не порочно, не мерзко, не неправильно и не отвратительно. Не согласны — хрен вам в руки. Только не дядин. Этот хрен А-Лин оставит себе. Да и как его не любить, если он… Такой? Перед всеми он серьёзный мужчина, строгий начальник, большой босс, приказы которого немедленно выполняются без обсуждения. У него широкая спина и крепкие плечи, на которых он может вынести весь груз, свалившийся на него, а ещё цепкий взгляд солдата и сильной личности. Но только Цзинь Лин знает, как по приходе домой, когда никто не видит, вечно прямая широкая спина горбится, широкие плечи опускаются в бессилии, а глаза теряют воинственность, и в них нет ничего, кроме пугающей стеклянной пустоты и одиночества. У дяди такой взгляд, словно он жить не хочет, его ничего не волнует, и он откровенно устал от этого мира и от этой жизни. Это вообще слишком сложно — жить. Вечная борьба, которой он не хочет, ему нужно лишь спокойствие, а жизнь подкидывает всякое дерьмо.       Всё это Цзинь Лин увидел лишь за три месяца. Он приехал к дяде на лето, так как поступает в его городе, и дядя великодушно разрешил у него пожить, зачем что-то искать, если у него есть трёхкомнатная квартира, и живёт он один? А-Лин согласился с радостью. Яньли с Цзысюанем знали, что здесь сын будет в надёжных руках. Сам Жулань любил дядю Цзяна, который приезжал к ним из Пекина раз в месяц, иногда реже, и всегда привозил что-то крутое, интересовался как он, строго ворчал и редко едва заметно улыбался. Но приехав к нему не маленьким подростком, а взрослым юношей, он начал смотреть на дядю совершенно иным взглядом, узнавать со всех сторон, и не заметил как влюбился. Дядя был примером для восхищения, предметом желания и вожделения и человеком, которого просто хотелось сделать счастливым. Цзинь Лину было больно видеть дядю таким, он и не подозревал, что всё это время его «крутой дядя из Пекина» может быть таким опустошённым и несчастным. А ведь он никогда не жаловался, ни Яньли, ни кому-то ещё. И даже когда А-Лин спрашивал, дядя отвечал, что всё хорошо, просто устал на работе, но… Цзинь Лин знал, что эта усталость не от работы, от жизни, скорее. Ему казалось, он дядю чувствует на подсознательном уровне. Хотелось, чтобы он был счастлив, и тут дело было даже не в чувствах Цзинь Лина, не было эгоистичного «хочу быть с ним», хотя А-Лин хотел. Хотелось, чтобы дядя и правда стал наконец-то счастливым, сделать что-угодно, лишь бы не видеть у него такого взгляда больше никогда.       Цзинь Лин получил результаты вступительных экзаменов, хотя не был удивлён отличными баллами, он жопу рвал не зря, старался чтобы… Дядя заметил. А ещё, поступление в университет он считал чем-то, что покажет его в глазах дяди взрослым юношей, а не мальчишкой, которым тот его считал. Он надеялся, что дядя увидит взрослого юношу, а ещё… Ещё он очень устал нести это бремя и нагружать и без того уставшего А-Чэна было бы эгоистично и неблагодарно, но Цзинь Лин верил, что если он расскажет дяде, тот его не оттолкнет, и, более того, это расшевелит дядю, чувства Цзинь Лина смогут сдвинуть всё с мертвой точки. Дядя сейчас как вода, застоявшаяся в раковине, труба забилась, и вода стоит и стоит, портится и темнеет, но чувства А-Лина смогут очистить воду, прочистить трубы от мусора. Каким бы этот мусор не был.       Он решил признаться дяде и действовать. Тот не даст себе шанс на счастье, но Цзинь Лин молод и полон амбиций, полон жизни, он намерен эту жизнь вдохнуть и в дядю, он хочет его, хочет, чтобы тот был счастлив, и хочет быть с ним. Вечером он показывает дяде бланк с результатом, и тот довольно хмыкает, хвалит его и обнимает. А-Лин хочет продлить мгновение, потому что от дяди ахуенно пахнет, у него резкий и терпкий одеколон, под стать хозяину, а ещё он пахнет как мужчина, и А-Лин теряет голову. Он был прав, дядя хлопает его по плечу, подзывает к себе на диван, достает бутылку виски из бара и разливает по стаканам.       — Может лёд и колу?       — Тц, переводишь напиток, — недовольно фыркнул Цзян Чэн. — Ну, поздравляю тебя с началом взрослой жизни.       Цзинь Лин довольно кивает, потому что дядя понимает всё так, как он хотел.       — Да, я уже взрослый, дядя.       — Знаю, — с гордостью и доброй грустью отвечает и смотрит на него с нежностью.       Ему нравится этот взгляд, только хочется другой нежности, запретной. Дядя пьёт много, на голодный желудок и уставший организм алкоголь действует по-своему. Дядю накрывает едва Цзинь Лин наливает себе ещё немного крепкого напитка, который всё же развел с колой и льдом — не любитель крепкого алкоголя.       — Дядь, почему ты всё ещё одинок? — начинает издалека.       — Потому что характер дерьмовый, — фыркает он. — Да и никто мне нахуй не нужен.       Он отвечает больше себе, чем ему, и А-Лин не верит ни единому слову.       — Разве ты не был влюблен?       Цзян Чэн вздрагивает. Зацепил за живое. Значит, был. Понятное дело был, дядя ведь живой человек, конечно, он был влюблен, или может даже любил. Но кто тот идиот, посмевший отказать его дяде?       — Он был старше меня на два года, учился со мной в одной школе, чиллили вместе, хотя он Усяня взаимно не переваривал. Он меня на скейте кататься научил, да и вообще, мы дохуя вместе времени проводили. Я в него с шестнадцати был влюблен, даже в универ один поступил. Окружающие говорили, что это взаимно, так что, я решил признаться на его девятнадцатилетние, ахуенная была вечеринка, я тогда первокурсником ещё был, а он уже третий курс заканчивал. Признаться я так и не успел, он мне рассказал, что утром родители поставили его перед фактом: он женится на Цзян Яньли. Конечно, я не был с этим согласен, спросил у сестры, а она… Оказывается, всё это время была влюблена в него, и только я этого не видел, идиот. Возможно, я бы признался Цзысюаню в своих чувствах, и, возможно, он выбрал бы меня, а, возможно, и нет, но как я мог рассказать, если А-Ли светилась от счастья? «Я боюсь, что что-то пойдет не так, и помолвка сорвется… Я так боюсь, А-Чэн. Так хочу быть с ним» — так она мне сказала. Так что я заткнулся и молчал. Иногда мне казалось, что Цзысюань смотрел на меня так, словно чего-то ждал. До него ведь наверняка доходили слухи о моих чувствах к нему, а, может, и нет, и это я себя тогда так тешил. В общем, они поженились, я был другом на свадьбе, наблюдал за двумя людьми, которых я больше всего люблю. Цзысюань не успел тогда толком влюбиться в А-Ли, я думаю, он тогда вообще никого не любил. Это пришло со временем. Ты появился через год, он как раз закончил бакалавра и приступил к практике в Ланьлине, наши матушки вертелись над тобой, и все были… Счастливы. Потому я переехал в Пекин, занял место директора в филиале родительской фирмы, и тоже по-своему счастлив, ведь и у А-Ли и А-Сюаня всё хорошо, и это главное. И ты… Весь в отца, такой же красивый и честолюбивый. Только вот, жажда жизни, эти смелость и упорство, что не было в Цзысюане, откуда они в тебе… — Цзян Чэн говорил медленно, словно в трансе, постепенно засыпая под собственное пьяное ворчание, пока внутри А-Лина разбивались Вселенные. — Будь у него тогда столько упорства и смелости, сколько в тебе сейчас, он бы может и не согласился на брак с А-Ли, и мы бы могли… Хотя, прошлое в прошлом…       И с этим едва различимым шёпотом он уснул. Цзинь Лин осторожно убрал бокал из рук дяди своими — дрожащими — и выпил залпом остатки неразбавленного алкоголя. Дядя был влюблен в Цзинь Цзысюаня, в его — Цзинь Лина — отца! И что ему делать с этой правдой? Его обжигало слишком много чувств: обида, боль, горечь, сожаление и ревность! Он ревновал к отцу, но ещё больше он злился! Тот не выбрал Чэна, не воспротивился воле родителей, что из-за него Чэн сейчас страдает. Хотя, дядя вроде как отпустил эту ситуацию, он счастлив за Яньли и Цзысюаня, но он по-прежнему одинок, словно не верит, что кто-то может выбрать его.       Позже немного успокоившись он укрыл примостившегося дядю пледом и начал думать. В принципе, нихуя не изменилось, он влюблён в дядю, всё ещё хочет сделать его счастливым, но… Что если теперь дядя будет видеть в нём Цзысюаня? Обидно и больно, но если это то, что нужно, чтобы дядя улыбался чаще, и взгляд его не был таким печальным, то он согласен, он будет заменой. Лишь бы тот не выглядел так, словно обрадуется собственной смерти!       — Я добьюсь тебя и сделаю счастливым, вот увидишь… — шепчет он и целует чужую скулу.

***

      Утром Цзян Чэн принимает душ, идёт будить племянника в универ, но не застаёт там его. Зато на кухне он видит ещё теплый завтрак и записку «побежал в универ, хорошего дня тебе, пьяница, чмок».       — Что ещё за «чмок»? — фыркает Чэн, а в душе всё же теплеет. В доме стало уютнее, когда здесь появился А-Лин. Теперь сюда хочется приходить.       Вечером он застаёт племянника у плиты.       — Ты же за всё время здесь ни разу не готовил.       — А вот сейчас появилось вдохновение, тем более, судя по тому, как тебя вырубает от алкоголя, ты нихуёво так устаешь, так уж и быть, приготовлю сам, мне не в падлу.       — Ты за языком следи, — хмыкнул Цзян Чэн, скрещивая руки на груди и опираясь плечом о дверной косяк.       — Так ты же сам сказал вчера, что я уже взрослый, хуле мне скрываться перед тобой?       — Как в универе? Интересно, завёл друзей, есть красивые девчонки?       — Непонятно, нашёл приятелей, а девчонками не интересуюсь. Мне нравятся мужчины, в идеале — постарше.       Цзинь уже понял, что дядя не помнит вчерашнего разговора. Родители шутили, мол, забывает все пьяные приключения, нихрена не помнит. Это было ожидаемо. Чэн от этих слов опешил, но раз уж так, то нихуя в этом такого нет, просто его сбил сам факт, о котором он не знал.       — И… Какие тебе мужчины нравятся?       И нахуя он это спросил — Чэн сам не знал, скорее, чтобы показать племяннику, что всё хорошо, он нормально на это реагирует.       — Такие как ты.       А вот такой хуйни он не ожидал.       — Чё?       — Мне нравятся такие как ты — взрослые, заботливые, любящие… — Цзинь Лин лукаво ухмыльнулся и стрельнул глазами в сторону дяди, — горячие и сексуальные.       — Ты что несёшь?       — Правду и только. Ты ведь даже не осознаёшь, насколько горячий. Ладно, иди в душ, как раз всё будет готово.       И Чэн подчинился. То ли от того, что хотел сбежать от неоднозначных слов племянника, то ли от своей непонятной реакции на них. После душа на кухне его уже ждал накрытый стол и А-Лин, который смотрел на него… Странно. Раньше у него был взгляд как у А-Сюаня, надменно-самодовольный, сейчас же лукавый, хитрый, соблазнительный. За последнюю мысль он хотел себя ударить.       Цзян Чэн вышел в одних спортивках, он часто ходил по дому в футболке или без, сегодня было безумно жарко, он бы вообще разделся догола, если бы не племянник в доме, но сейчас, под таким вот жадным взглядом было неловко и хотелось натянуть футболку.       — Специально торсом светишь, — хмыкнул А- Лин, — соблазняешь меня?       Чэн подавился. Может, он не так понял, может А-Лин имел ввиду, что хочет такой же торс?       — Хочешь такой же?       — Хочу… — прошептал он, опираясь о стол, скользя по дяде неоднозначным взглядом.       Идиотом быть не нужно, чтобы понять истинный смысл этого «хочу».       — Да что блять с тобой не так? — рычит Цзян Чэн, когда А-Лин облизывает губы смотря на него, у юноши на лице — румянец, руки сжимают столешницу, да и дышит мелочь с трудом.       — Со мной всё так, просто смотрю на полуголого дядю, завожусь от того, насколько он горячий, и думаю, что вместо того, чтобы пробовать пересоленное рагу, он мог бы попробовать меня.       — А-Лин! — Цзян Чэн подрывается со стула.       — Что, никогда не видел возбужденных парней? Или на тебя никогда с желанием не смотрели?       Чэн не понимает, какого хрена происходит. А-Лин знает, что нужно было медленнее, не вываливать всё сразу, дать дяде время переварить, но если дать ему время, он может отстраниться, а А-Лину это не нужно.       — Ты что, накуренный? Какого хрена ты несёшь, ты осознаешь, что…       — Нет, это ты похоже не осознаешь нихуя. Я запал на тебя, ясно?! — Цзинь Лин приподнимает подбородок, словно с вызовом говорит «что, убьешь меня теперь?». Чэн ни слова сказать не может, слишком ахуевший.       — Ебанутый… — шепчет Цзян Чэн и разворачивается, но Цзинь Лин удерживает его за руку.       — Да, ебанутый. И ты даже не представляешь насколько! И что? Мне плевать, я просто хочу быть с тобой, хочу быть ближе, чем сейчас, подпусти же меня! Ты же сам сказал, что я похож на него! Хочешь, я буду заменой отцу, хочешь, представляй его на моём месте… — Цзян Чэн отшатнулся, словно от пощечины и замер.       — Откуда ты… Я не… — слова застревают в горле, он пытается отшатнуться от племянника, лицо которого всё ближе.       — Ты вчера сам рассказал. Но мне плевать, слышишь? У тебя есть ещё надежда, просто… Откройся мне, слышишь? Я всегда буду на твоей стороне, у меня достаточно упорства и смелости, в отличии от него, я знаю чего хочу.       — Замолчи…       — Можешь представлять его, я согласен быть заменой, лишь бы… Лишь бы не видеть этот взгляд… Взгляд человека, который хочет умереть! — Чэн дёргается в его руках. — Не отталкивай меня! Пожалуйста, позволь…       — Замолчи! Он всё же толкает А-Лина слишком сильно, тот падает и Цзян Чэн первым же рефлекторным импульсом наклоняется за ним, дабы поднять и убедиться, что всё хорошо, но… Замирает на половине пути. Смотрит в глаза Цзинь Лина, и понимает, что проиграет, если прикоснётся сейчас к нему, потому что его схватят в капкан. Он видит, что племянник в порядке, разворачивается и уходит. Засыпая он закрывает комнату на ключ. Утром его снова ждут пожелания, тёплый завтрак и записка «этой ночью ты выебал меня в рот во сне, хорошо бы в реальности повторить ;)».       Чэн в смятении выбрасывает записку, думает, что это безумие, но… В душе этот ураган кажется приносит что-то новое. Словно в его вечном штиле этого урагана и не хватало.       Вечером он возвращается поздно, А-Лин не принимает «я не голоден» и не позволяет закрыться в комнате. Случайные касания к руке сопровождаются матами, Чэн уходит из кухни, не поужинав. Такое продолжается и на следующий день, Чэн думает о том, что хорошо бы не приходить домой вообще, но… Его тянет домой. И он не хочет разбивать юношеское сердце, потому что понимает каково это, когда твоё сердце разбивают в семнадцать, когда ты впервые влюблён. И почему-то он совершенно не сомневается в чувствах племянника, он в нем… Уверен. Словно, знает его слишком хорошо, потому и может быть уверен.       Он возвращается домой слишком поздно. В гостиной приглушённый свет, он входит и видит лежащего на полу Цзинь Лина, голого и покрасневшего от наслаждения. Тот лежит на мягком ворсистом ковре у дивана и бесстыдно дрочит, лежит боком к Цзян Чэну, ноги широко разведены и согнуты, колени почти касаются пола, и у Цзян Чэна великолепный обзор. Цзинь Лин кусает алые губы, хнычет, что-то шепчет, впалый живот подрагивает, член истекает естественной смазкой, крепкий, налитый, с манящей багряной головкой. Бледное тело местами покраснело, дрожало, племянник ускорял движения, замедлял их, сам себя дразнил. А затем он поворачивает голову в его сторону, они встречаются глазами, и Чэна прошибает током. У А-Лина взгляд пеленой покрытый, слёзы стекают по вискам.       — Дядя… — умоляюще шепчут алые искусанные губы.       А-Лин умоляет его присоединиться, помочь, движения становятся интенсивнее, и Цзян Чэн, смотря на эту картину, облизывает губы. Он знает, что ему сейчас нужно сдвинуться с места и уйти в свою комнату, но он не может отвести взгляд от этого зрелища, и… Он почти ненавидит себя за то, насколько притягательным это ему кажется.       — Д-дядя… П-пожалуйста-ах! — Чэн вздрагивает от этого звука, он жадно следит за тем, как племянник кончает себе на живот и грудь, как сперма попадает на вишнёвые соски, как он сжимает рукой ворсистый ковёр, как задыхается в громких стонах.       Не выдерживает, срывается с места и позорно сбегает в комнату, закрывается там, а затем, через свою комнату заходит в ванную, судорожно стаскивает одежду и дрочит выжимая из себя всё. Под холодной водой не различить тихого «А-Лин» когда он спускает на стену. Но достаточно того, что он знал и понимал — подрочил на собственного племянника…       На следующий день он не знал, куда сбежать, у него выходной, у племянника — тоже, да и сбегать было позором, как бы он выглядел в глазах А-Лина? Забавно, что его это всё ещё волнует. Он всё же идет на кухню ближе к десяти. Цзинь Лин смотрит с удивлением.       — А я уж думал, что ты решил сбежать.       — Я не трус.       — Да ну? — насмешливо хмыкает Цзинь Лин. — Я видел, дядь. Видел вожделение в твоём взгляде, видел, как ты смотрел на меня, сейчас ты бежишь от своего желания, а что будет дальше?       — Дальше?       — Когда ты влюбишься в меня, ты так же будешь убегать от своих чувств, как трус?       — С чего ты вообще взял, что я в тебя… Блять.       — То есть, своего желания ты не отрицаешь уже?       — Закрой нахрен пасть.       — Мне нравится, как ты рычишь, — томно прошептал А-Лин. — Не надейся от меня избавиться. Я смелее, чем ты в семнадцать, и я принял всё, что меня захлестнуло, признался во всём, и в отличии от тебя, уступать не буду никому. Я влюблён в тебя, и я знаю, что ты будешь счастлив со мной. Я хочу сделать твою дерьмовую жизнь хоть немного лучше, так что, я получу желаемое, и в отличии от тебя, я никогда не был трусом.       — Да что ты знаешь?! Я сделал это ради А-Ли!       — А не надо было жертвовать своим счастьем ради кого-то!       — Тогда бы и тебя не было, неблагодарный ты пиздюк!       — Ну и пусть, зато ты был бы счастлив, не выглядел бы так убого, да и какой смысл в существовании, если ты на меня не смотришь?! — от повышенных тонов горло саднило, они сели за стол и одновременно уперлись взглядом в колени. — Ты никогда на меня не посмотришь так же, как на него?       Цзян Чэн отрицательно качает головой.       — Тогда смотри на меня иначе. Увидь во мне не только племянника, — Цзинь Лин несмело тянет руку к руке дяди, тот внимательно следит за чужими пальцами.       А-Лин несмело касается мизинца, затем робко накрывает руку, Чэн вздрагивает, но руку не убирает, и от этого А-Лин облегченно вздыхает и счастливо хихикает. Чэн поднимает на него глаза и насмешливо хмыкает.       — Что, настолько кроет?       — Ты не представляешь, насколько.       Он не отвечает, следит за переплетением рук. А-Лин знает, что дяде нужно время, но соблазн так велик… Он осторожно приподнимает чужую ладонь и целует тыльную сторону. Чэн дёргается, но А-Лин сжимает крепче.       — Пожалуйста. Я не буду увлекаться, обещаю…       И Цзян Чэн верит. А-Лин целует внутреннюю сторону, и Цзян Чэн несмело ведет пальцами по щеке. А-Лин прикрывает глаза, шумно выдыхает через рот и точно кошка ластится к ладони Чэна, что гладит его лицо неимоверно нежно и чувственно.       — Ах… — случайно срывается тёплый шёпот, опаляя ладонь Чэна, тот вздрагивает, но не отстраняется. Цзинь Лин чувствует, что у него стоит и начинает другой рукой тереть собственную ширинку, но Чэн перехватывает его запястье.       — Ты обещал, что не будешь увлекаться.       — Да… Прости.       Оба смотрят на стояк юноши. Цзян Чэн понимает, что в семнадцать стоит почти на всё, но лишь от поглаживания щеки? У него такого не было даже с Цзысюанем.       — Дай мне шанс, Цзян Чэн.       Тот вздрагивает когда лицо племянника приблизилось, но он не настаивал и не тянулся. Цзян Чэну представился шанс решить самому, и он, сам того не ожидая, потянулся навстречу, но перед глазами вспыхнуло другое лицо. Молодой Цзинь Цзысюань. Цзян Чэн не мог понять, хочет поцеловать лицо Цзысюаня, или… Чтобы оно исчезло и не перекрывало лица А-Лина.       — Блять! — он подскакивает с места, стул падает, а Цзян Чэн позорно сбегает из дома.

***

      Страшно напившись с Усянем он вернулся домой слишком поздно, даже не заметив на диване заплаканного А-Лина. Ночью Цзян Чэну снится всё то, что племянник описывал ему в утренних записках, и он просто не может это контролировать, поэтому просыпается три раза за ночь и спускает, последний раз в шесть утра. Как подросток. В следующий раз он уже просыпается не от влажных снов. Организм пробуждается чувствуя приятные прикосновения к его телу. Цзинь Лин, который утром пробрался в комнату к дяде — в этот раз не запертую — целует его шею, вдыхает чужой аромат, расцеловывает торс, прикусывает чужие соски… Чэн на этом открывает глаза, протяжно выдыхая. Он ведет влажную дорожку от кромки трусов вверх, скользя вдоль горла, покусывая кадык, вылизывает подбородок и выдыхает в губы:       — Доброго тебе утра, дядя…       И с легкими поцелуями добирается до кромки трусов, которые снимает слишком легко, освобождая утренний стояк. Подарить дяде утренний отсос — лучшее начало дня.       — Какого хрена ты делаешь, дебил?       — Хочу тебе отсосать… Бля, какой же у тебя ахуенный член, — Цзинь Лин трётся о него щекой и головкой водит по губам, — я бы его каждый день сосал…       — Стой блять! Остановись! — Чэн держит его за подбородок, приподнимается на локте, и серьёзно смотрит в глаза. — Ты понимаешь, что после этого обратного пути не будет? Мы больше не будем дядей и племянником. Мы можем стать друг другу никем вообще, ты осознаешь, на что ты нас толкаешь?       — Да, это граница, поэтому… — он садится на чужие бедра, соприкасаясь своим стояком с дядиным, но несмотря на похоть берёт его за руку, сжимает его крепко и смотрит прямо в глаза. — Будь сейчас честен. Не со мной, так с собой. Забудь о прошлом, и о том, что произошло между вами с отцом. Это лишь о нас. Ты ведь хочешь меня. Пусть не как возлюбленного, пока как любовника, но хочешь. Дядь, у нас всё впереди, лишь бы сделать первый шаг — признать, что ты тоже хочешь меня. Если нет, если моё желание невзаимно, я уйду. Съеду сегодня же и больше тебя не побеспокою своими чувствами и желаниями, ты пережил, и я переживу…       — Очень эгоистично играть на моих чувствах, А-Лин.       — Так не чувствуй, не думай, просто отвечай! Дядя, это альтернативный вопрос: да или нет. В тайне. Наедине с самим собой, ты хоть раз желал переступить эту грань и посмотреть на меня так же, как я на тебя?       Чэн долго смотрит в решительные глаза, но чем дольше он молчит, тем больше в них страха. Быть честным с самим собой, и перестать делать так, как будет лучше для других, поддаться своему желанию… О, он хотел. Ещё как хотел. И А-Лина он тоже хотел. Ловил каждый взмах его ресниц, каждое трепетное провокационное прикосновение. И то касание руки, которое намного интимнее, чем любой секс, лучше любого отсоса, потому что в нём слишком много чувств. Он уже однажды отказал себе в счастье и страдал. Теперь, отказывая себе в счастье, он заставит страдать и ещё одного человека. Может, пора быть честным с собой? И с собой, и с А-Лином.       Да, и правда, пора. Поэтому, он обхватывает его затылок рукой и целует. А-Лин не верит сначала, а затем отвечает со всей страстью и прытью, потому что он и не думал, что может быть так хорошо, что дядя может так чувственно, страстно и жадно целовать, что может так властно сжимать его талию и бёдра, что может быть ещё горячее. А-Лин стонет и качает бёдрами, трётся о его член своим и не понимает, почему их первый поцелуй — солёный. До него доходит, лишь когда дядя ласково стирает слёзы с его щек, целует заплаканные веки, скулы, целует губы и шею, ключицы и плечи, вылизывает его соски, сжимает их члены одной мускулистой ладонью и дрочит в подходящим им двоим темпе. Он долго не может держаться, но так хочет кончить с ним, так старается, что Цзян Чэн улыбается этому — такой милый и честный в своих желаниях, маленький грязный романтик.       — Давай, А-Лин… — они кончают вместе, но Цзинь знает, что дядя мог ещё держаться, просто уступил ему.       Ничего, у них впереди не один день — целая жизнь. Ещё будет время. А пока он плачет дяде в шею и бессвязно благодарит, зная, что дядя понимает за что — за шанс на счастье для обоих. Когда он успокаивается, укладывает дядю на подушки, и слизывает их общее семя с его живота, смотря на него припухшими глазами, Чэн признает, что даже заплаканным, он умудряется выглядеть грязно, развратно и возбуждающе. Он рад, что переступил эту грань. И рад, что не переступил другую восемнадцать лет назад. В конце концов, он остался счастлив, так что, какая разница, как сложилось бы? Что есть — то есть, остальное не важно.

***

      Яньли рада видеть сына, но его серьезный взгляд настораживает сильнее засосов. Она вовсе не удивлена тем рассказом сына об отношениях с Чэном, ведь эту симпатию видела раньше, чем она зародилась.       — И ты знала?       — Конечно, — ласково улыбается А-Ли.       — Как и о том, что он был влюблён в отца?       Улыбка Яньли тускнеет на глазах       — Вот как, ты знаешь… Видимо, у вас нет секретов. Я рада, что…       — Не юли, мам. Ты знала, что он влюблен в отца, вы же всегда были близки, даже дя… Вэй Усянь знал, все знали, ты не могла оставаться в неведенье.       — Да, я знала.       — Тогда почему? Ты же старшая сестра, к тому же, отец тогда ещё не отвечал тебе взаимностью, у них бы могло что-то получится. Почему?       — Потому что я не такая святая, как говорят мои братья. Любовь делает меня эгоистичной, и я правда хотела быть с твоим отцом. Никто не знает, получилось ли бы что-то у них или нет, ведь А-Сюаню тогда никто не был интересен. Случилось то, что случилось. И в конечном итоге, он влюбился всё же в меня. Ты и сам видишь, любовь делает нас эгоистами, ты и сам такой же.       — Нет, я не такой, — раздражённо фыркает Цзинь Лин. И это правда, он хотел, чтобы Цзян Чэн был счастлив, даже если не с ним, даже если представлял бы отца, он согласен на всё, лишь бы не было того печального взгляда. Но, к счастью, он занял своё особенное место в сердце Цзян Чэна, и они оба наслаждаются каждым прикосновением, каждым взглядом и каждым мигом вместе. Они оба счастливы.       — Для меня главное его счастье, а не собственное желание быть рядом.       — Да, ты и правда похож на него больше, чем на меня и А-Сюаня. И я рада. А-Чэн знает, что я знала о его чувствах?       — Нет, он считает тебя ангелом и совершенством, и просто рад вашему счастью, как и всегда, — фыркает он и поднимается. Он с родителями не виделся полгода, но и не задержится — желания нет никакого. Приехал повидаться, но Новый Год он всё же справит лишь с А-Чэном.       — Осуждаешь меня? — доносится мягкий голос ему в спину. А-Лин любит её, но ему есть за что осуждать мать. Та выбрала не Цзян Чэна, и всегда выбирала не его. Любимый брат — Вэй Усянь, выбрать жениха — возлюбленного Чэна. поддержать Чэна, когда в семье пиздец? Нет, лучше стоять в стороне, а затем свалить из города и забыть обо всём. Она никогда не была на стороне Чэна, и это огорчало, но то была «их» семья, а у А-Лина с Цзян Чэном теперь новая.       — Осуждал бы, но мы, в конечном итоге, счастливы, так что я рад твоему былому эгоизму.       И когда дверь почти закрылась, он поворачивается и говорит то ли ей, то ли себе:       — И всё же, судьба забавна… У него могло не получится с отцом ничего, но… Даже сейчас, частичка его души, то есть я, тянется к нему…       А-Ли замирает и думает, что это и правда забавно. То ли это её расплата — она украла у брата возлюбленного, и судьба заменила его её сыном, то ли Цзысюань должен был быть с Чэном, и судьба отправляет частичку его души — Цзян Чэну, истинному.       — Да уж, сынок, и правда… Судьба забавна.       Цзинь Лин закрывает дверь и идет к своему возлюбленному. Вроде бы, в душе царит смятение, но в то же время, наконец-то всем всё кажется правильным, даже если всё неправильно. А судьба счастье каждому подкинет, так или иначе. Всему своё время.