Love who loves you back

«Ты будешь дышать мной, как воздухом в тот день, когда я спрячу тебя в словах, которые ты не услышишь».

      Вэй Ин хмурится и морщится. Мерзко, отвратительно. К кому отвращение? К губам, целующим шею, или к себе, позволяющему это? Кто сегодня его целует? Кто был вчера? Люди меняются, он прыгает из одной постели в другую, пытается выебать из себя все мысли о словах, которые кричит ему Цзян Чэн, но он не слышит. Что-то изменилось после их первой настоящей ссоры. Что он крикнул в ту злополучную ночь? И почему Усянь так обозлился? С чего вдруг истерика? Ах, да… Он чувствует, как Цзян Чэн отдаляется, строит ледяную стену между ними. Для Цзян Чэна он — брат, друг, заноза в заднице. Для Усяня Цзян Чэн — целый мир. Влюблён так давно, что и не скажет дату, и поступили вместе, и живут в одной квартире. Он знает его двадцать лет, и за всё это время Усяню не хватило духа признаться, и иногда ему казалось, что чувства взаимны, что та ревность не дружеская, что Чэн всё знает. Казалось, что он кричит ему, говорит что-то, но Усянь не слышит. Усянь не уверен, что это не выдумка больного мозга. Они ссорились и раньше, но в ту ночь — впервые до драки, до такой серьезной.       Усянь привёл в дом одного из очередных любовников, хотя никогда до этого никого не водил, это впервые, и он сам не знал зачем. Ему казалось, что это поможет Цзян Чэну прокричать всё то, что говорят его глаза, и что не слышит Усянь. Но вышло иначе. Цзян Чэн отпиздил бедного парня, а после и Усяня. Они дрались — одетый в пальто и ботинки Ваньинь и абсолютно голый Усянь. Злой и возбуждённый, раненный и шокированный. Ваньинь сидел на Усяне и нещадно бил его по лицу, но тот не мог отбиваться, потому что… Слёзы Цзян Чэна капали ему на лицо, и вид его показывал Усяню, что он заслужил. Цзян Чэн выдохся и с истерикой что-то прокричал в лицо Усяню, но тот не услышал его крика, потерял сознание, утонул в вязком мареве. Те самые слова, ради которых он неосознанно ранил Чэна, не долетели до него. Усяня выписали из больницы, Цзян Чэн поссорился с сестрой и отцом, и Усяню даже стыдно, что те отдают предпочтение ему с самого детства. Лишь мадам Юй смотрела на Чэна с сожалением, и Усянь знал наверняка: она знает, знает те слова, что Усянь не услышал.       Они, вроде как, помирились, но именно это «вроде как» изменило всё. Усянь чувствовал чужую неловкость, а затем тот начал отдаляться. Усянь обещал: никого не приводить, трахаться вне дома. Но эти слова… От них стало ещё хуже. Чэн отдаляется, и это ранит сильнее, чем должно. Не помогает алкоголь и секс, он ошивается в чужих квартирах, напивается в хлам, редко приходит домой, и всё чаще просит Цзян Чэна его забрать. Тот приезжает и забирает, не ругает, как раньше, не поучает и не ворчит, и от этого больно, потому что отдаёт безразличием, словно Чэну и правда всё равно. Усянь надеется, что это не так, и каждый раз звонит Цзян Чэну. Каждый раз, трахая очередного любовника или любовницу, или любовников — представляет лишь Чэна. А затем звонит ему, просит забрать, чувствует боль и горечь. Каждый раз ему кажется, что тому тоже горько, и это заставляет мстительно ухмыляться и проклинать себя одновременно — он не хочет, чтобы А-Чэну было горько, но он хочет разделить с ним хоть это.       И вот, очередные губы на плече, другие — снизу, на внутренней стороне бедра. Парень и девушка — кто они? Тёмные волосы, нежные руки, красивые, но… Горько и мерзко, это уже не попытка забыться, это наказание. Это больно. Усянь чувствует себя грязным. Он поворачивает голову, за панорамным окном идёт снег. Усянь ненавидит зиму ещё с голодного детства — зима его едва не убила. Ему внезапно становится очень холодно. Хочется в объятья Цзян Чэна. Пускай братские, пускай без нежности, но лишь в них ему тепло. Он достает телефон и набирает любимый номер, гудки-гудки, а его шею вылизывает какой-то парень.       — Чего тебе?       — А-Чэн, забери меня… — как всегда, почти каждый день.       Десять забирающих Чэнов из десяти. В телефоне тяжело вздыхают и перестают дышать, когда пошлые причмокивания слышатся даже через телефон. Парень вылизывает его горло, девушка целует торс, и он ощущает тошноту и холод, если бы не голос Чэна — стошнило бы.       — Куда же ты, малыш?       — Разве тебе не весело?       Он уходит, отбрасывая чужую руку. Он ждёт на улице, в ботинках и расстёгнутых штанах, голый торс покрыт засосами, пояс и ширинка — в стороны. Он курит уже третью, холод сотрясает его, губы синие, но он смотрит в одну точку. Ждет его. «Сейчас он приедет, и я согреюсь…»       Цзян Чэн гоняет как бешеный, приезжает быстро, открывает дверь, выходит, и снова всё повторяется. Он окидывает его презрительным взглядом, смотрит точно мажор на дешёвую грязную шлюху. Так Усянь себя и чувствует. А ещё… Предателем. Почему?       Он подходит к нему, Усянь и так выше, а на каблуках на целую голову обгоняет. Чэн накидывает своё пальто на его плечи, дрожащие и холодные. Усянь смотрит на его лицо, не отрываясь. Он его чертовски любит, как он мог подумать, что жизнь на дне поможет забыть его? Чэн запихивает его в машину, печка заранее включена, он усиливает прогрев на чужом сиденье и тяжело выдыхает. Приоткрывает окно и морщится.       — Ты провонял своими шлюхами.       Усянь хочет что-то сказать, но губы трясутся, холод даёт о себе знать. Цзян Чэн сжимает руль в попытке успокоиться.       — Завидуешь? — всё же выдавливает Усянь, нахально ухмыляясь.       Чэн низко стонет и зажмуривает глаза, и в этот момент Усяню кажется, что его сердце разбивается — так стонут раненые звери. Стонут от смертельной боли.       — Как же я тебя, блядь, ненавижу… — хрипит он, опуская лоб на руль.       — Знаю.       — Ты меня столько раз ранил, столько боли причинил, что на всю жизнь хватит.       — Мне жаль, — виновато шепчет Усянь и сжимается от холода. Чёртова зима. — Мне жаль, что я отобрал у тебя любовь дяди Цзян, мне жаль, что шицзе всегда выбирала меня, мне жаль, что твоя матушка сравнивала нас, мне жаль, что…       — Да при чём тут это?! Ты что, сука, издеваешься?! — Цзян Чэн смотрит на него тем самым взглядом, как в ту ночь. Он зло стирает слёзы и выходит из машины. Усянь непонимающе смотрит на Цзян Чэна, тот тяжело дышит, хватается за горло — слёзы душат настолько, что он не может сделать вдох. Ваньинь оседает на асфальт, опирается на дверцу машины и рыдает в голос, воет точно раненный зверь. Усянь поднимается следом, выбегает без пальто, голый, обласканный чужими губами. Он садится на корточки возле Чэна, тот голой задницей на снегу, держится за горло, пальцами в волосы зарывается.       — Ненавижу… Как же я тебя ненавижу!       Кричит так надрывно и громко. А в ночной тишине этот крик кажется ещё громче. Усянь его таким не видел, даже в ту ночь.       — Зачем?       — Что «зачем», А-Чэн?       — Зачем ты издеваешься надо мной? Кайфуешь от моей боли?!       — Я бы никогда…       — Я тебе блядь сказал! Сказал это, вот как ты ответил?       — А-Чэн… — Усянь берёт его лицо в свои руки, сжимает, умоляет смотреть в глаза. — Что ты сказал тогда, А-Чэн?       Ваньинь рыдает ещё громче. Усяню кажется, что он упускает что-то.       — Я тебе в лицо прокричал, что люблю тебя.       — Но я тебя не услышал…       — Именно! Я кричу тебе, а ты меня не слышишь. Никогда не слышишь, ты лишь ранишь. Я признался тебе в любви, а ты просишь меня приезжать и забирать тебя от твоих шлюх! Ты меня так сильно ненавидишь, что решил растоптать? Мог бы просто сказать «нет», зачем?!       — Нет-нет, А-Чэн, нет… — Усянь гладит его по лицу и плечам, точно безумный над ним трепещет. — Я правда не слышал, А-Чэн, я сам… Я всю жизнь хотел это услышать!       — Я столько раз кричал тебе, почему не слышал?       — Потому что не слушал? — словно сам себе ответил. — Я ведь тебя…       — Я знаю… Если любил меня, зачем тогда шлялся, почему не признался, почему вёл себя как шлюха, когда мог просто сказать?! Я тебе столько раз кричал, ты меня не слышал, и я… Чего ты боялся? Разве ты не видел взаимности, разве не слышал меня?!       — Боже, А-Чэн… Бля… — Усянь тянется к нему, хочет поцеловать, хоть в губы, хоть в лоб, хоть куда-то, но он не позволяет.       — Не лезь ко мне после своих шлюх, — брезгливо выплевывает, — не трогай меня. Никогда не трогай меня…       — Я вымоюсь, — шепчет Усянь и сжимает чужие плечи, прижимается голым телом, не позволяет отцепить себя от него. — Я смою с себя их всех, А-Чэн.       Ваньинь смотрит на засосы, и всхлипы вырываются из груди.       — Противно. Ненавижу… Блять… — он зарывается лицом в ладони, прячется и трясётся. — Как мне разлюбить тебя? Почему я не могу просто забить на тебя и не ехать в твои притоны? Я не хочу тебя любить, Усянь, это разъебало мне жизнь…       — Нет-нет, А-Чэн, не отказывайся от меня. Я научусь тебя слушать и слышать. Прошу, А-Чэн, я…       — Не могу…       Усянь содрогается, смотрит в чужие глаза, мотает головой — не верит, его не бросят. Нет!       — Не могу от тебя отказаться.       Усянь выдыхает, плачет, падает на него и прижимает к себе крепко-крепко. Плачут друг другу в плечи, обнимаются и слышат. Усянь слышит Цзян Чэна, тому больно, эта любовь выжгла в нем всё, но он не отказывается от него. Усянь его судорожно поднимает, прижимает к дверце, целует, вжимает в стекло, Чэн стонет, дерется, плачет в поцелуй, бьёт наотмашь.       — Нет… Не после них, не после… — Усянь не может сдержать себя, целует его, трется о пах, хочет здесь и сейчас. Портит всё. — Почему у нас всё через пизду? — шепчет Ваньинь, плачет в чужое плечо, Усянь дрочит им посреди улицы, прямо под чьим-то подъездом у тротуара. Плачут, тяжело дышать, но ощущения такие яркие. Холод не ощущается, лишь тепло чужого члена и ладони Усяня.       — Скорее, через жопу, в нашем случае, — Усянь пытается нелепо пошутить, получается хуёво, но стоит им кончить — их отпускает.       Они прикасаются лбами, дышат друг другу в рот, им так хорошо, так тепло, и нахуй зиму. Усянь знал, что может согреться с Чэном. Их отпускает, они смотрят друг другу в глаза.       — На грязной улице, перед камерами, сразу после твоих шлюх и признания… Всё у нас через пиз…       — Жопу.       Цзян Чэн тяжело вздыхает и сжимает чужие плечи, когда Усянь выдыхает ему в рот:       — Я люблю тебя.       — И я люблю тебя, — шепчет Цзян Чэн, — чертовски люблю…       — Знаю, — кивает Усянь и сжимает Ваньиня, — теперь я это слышу.       Чэн задыхается его признанием, сжимает голые плечи, хмурится и снимает пиджак, накидывая на Усяня.       — Дебил, снова голый. Ты же ненавидишь зиму.       — С тобой всегда тепло, А-Чэн.       Ваньинь целует чужие костяшки — холодные и влажные от спермы. Теперь всё хорошо. Усянь научится слушать, А-Чэн научится говорить громче. Они садятся в машину совершенно другими. Горечь отпускает. Они слышат чувства друг друга. Иногда, слова и правда важны.