Love who loves you back

      — А-Чэн, А-Чэн, а как думаешь, это больно? — спрашивает Усянь, смотря на саркофаг.       — Когда тебя живьём мумифицируют, через ноздри засовывая палки, чтобы сделать омлет из мозгов и отрезают язык? Ну, даже не знаю… — закатил глаза Чэн.       — Ах, вот бы посмотреть на это вживую, — мечтательно произнёс Усянь, прикрывая блаженно глаза.       — Напомни, почему я всё ещё с тобой встречаюсь, больной ублюдок?       — М-м-м, потому что ты любишь меня, — прошептал Усянь, обнимая Ваньиня за талию, и зубами оттянул серебряную серьгу на хрящике его уха, и прошептал, опаляя горячим дыханием. — Потому что ни с кем ты не чувствуешь жизнь и свободу так ярко, как со мной. И потому что твоя задница и мой член — соулмэйты, они созданы друг для друга, признай.       — Так и знал, что скажешь что-то дебильное и пошлое, — фыркнул Чэн.       — Хей, и так ты реагируешь на мои признания в любви? Бу-у-у, вот не буду больше с тобой раскопками и исследованиями заниматься, найду другого партнёра.       — Ага, удачи. А я тогда посвящу в наше дело Гуанъяо и сделаю его своим партнёром, — Усянь сжал его талию, недовольно шипя, Чэн ухмыльнулся, слушая тяжёлое дыхание и чувствуя напряжённость Усяня. — Да и он довольно-таки умный, осторожный, и будет хорошим партнёром в разгадке тайн древнего Египта.       — А-Чэн, не шути так, — злобно прорычал Усянь. — Ты же знаешь, проклятие — всё ещё на мне, и я вряд ли смогу себя контролировать.       — Ты и так себя не контролировал, не сваливай всё на проклятие.       — А ты даже думать не смей о том, чтобы заменить меня, слышишь?       — Да куда я от тебя денусь? — закатил глаза Чэн.       Усянь вжал его в себя и, точно безумец, зарылся носом в его волосы, шумно вдыхая его запах.       — Именно, А-Чэн, никуда ты от меня не денешься, потому что ты — мой, мы связаны. И я не про проклятье, А-Чэн.       — Знаю, — кивает Ваньинь, — и я тоже люблю тебя. И я спасу тебя, понятно?       — А-Чэн…       — Мы снимем с тебя это чёртово проклятье, и всё снова будет как раньше.       — А если нет?       — Мы уже говорили об этом. Если нет, то ты подчинишь ту тьму, которая затмевает твой разум. И я буду рядом, что бы ни случилось, — Чэн накрыл руки Усяня, сжимающие его талию, и погладил костяшки. — Мы справимся с этим вместе. Если надо, я спущусь в самые глубины подземного царства и надеру задницу самому Анубису, но спасу тебя.       Усянь сжимает Чэна крепче в своих объятиях. Он так любит Чэна, так любит его, что лишь эта любовь спасает от проклятия, которое по собственной глупости наслал на себя, которое легло на плечи Чэна тяжёлым грузом.       Три года они искали разгадку, Чэн вымолил у статуи Гора ёбаную надежду, и вот, в их руках — скрижаль, позволяющая читать текст, отрывки которого на разных саркофагах разбросаны по миру.       Усянь борется с тьмой, которую наслали жрецы на посмевшего попасть в гробницу главного жреца-фараона. Всё это — грёбаная случайность и его любопытство, а ведь Чэн пообещал быть рядом и спасти. И Чэн, который в обмен на скрижаль поклялся стать воином-стражем, не позволяющим смертным узнать секреты древности, оберегать артефакты, вход в загробный мир и тайны Эннеады, обрёк свою жизнь на службу Богам взамен лишь на шанс спасти возлюбленного. Всё это — вина Усяня, это должен быть его крест, его бремя за любопытство, но Чэн нёс это бремя с ним, он желал для Усяня спасения больше, чем он сам. Тьма затмевала временам его разум, он не контролировал себя, делал ужасные вещи, а однажды, поддавшись чужому гневу, первобытному и тёмному, он переступил грань и… Он посмотрел на шрамы, виднеющиеся под футболкой Чэна, прямо на груди. Это тоже его вина, и он обещал, что больше никогда не подчинится тьме в его голове, потому что в душе у него — свет, который дарует ему любовь Цзян Чэна. Он целует любимого в висок и достаёт рюкзак.       — Камеры отключены?       — Да, охрана видит стандартную запись из позапрошлой смены. Давай рюкзак сюда и не вздумай трогать скрижаль, полудурок!       Усянь не мог держать её сам — обжигала руки, и тьма бесновалась в нём. Чэну было больнее, но он мог вытерпеть — в нём не сидит темень, которая отбивается, чувствуя малейшую боль, причинённую телу сосуда. Чэн достал скрижаль, провёл ею вдоль гробницы, она засветилась, и в золотой рамке отзеркалили символы, невидимые прежде. Усянь стал быстро переписывать, пока Чэн терпел, сжимая зубы — обжигало, словно кипяток.       — Всё. Что сказал наш дружок Неджеманх? — ехидно спросил Усянь.       Ваньинь спрятал скрижаль и листик с символами, которые нельзя фотографировать — утечка информации слишком опасна, технику с собой вообще брать нельзя.       — Ты охуеешь. Помнишь, когда мумий в саркофагах похищали?       — Только не говори, что это левый чел, которого хорошенько подсушили? К счастью, нам нужен был лишь саркофаг, а не жрец, так что это уже не наше дело.       — Если ты забыл, то я всё ещё воин-страж. Мне нужно доложить Ланям о подмене, пусть занимаются поисками.       Усянь постучал по гробнице пальцами и весело произнёс:       — Не сохни, козинак, скоро Лани тебя спасут и похоронят.       — Имей, блять, уважение к усопшим. Вот из-за такой хуйни тебя и прокляли, — фыркнул Чэн и склонился над гробницей, стирая отпечатки пальцев. Усянь смотрит на задницу Чэна, стоявшего раком, и с ухмылкой выдаёт:       — Я могу осквернить иначе…       Усянь опускает руки на крепкие ягодицы Чэна, обтянутые облегающими хаки, и трётся пахом о его зад.       — Какого хрена, Усянь? — Чэн пытается подняться, но Усянь надавливает ему между лопаток крепкой ладонью и нагибает над саркофагом. Чэн руками опирается на позолоту, грудью ложится на холодный гроб и понимает, что не может и не хочет противостоять проклятой силе Усяня, ведь он подчиняет её, а не она его, Усянь прекрасно себя контролирует и отпустит Чэна, если он попросит. Но он не попросит, потому что даже с учётом того, настолько это неправильно, его это заводит и возбуждает. Усянь достает из рюкзака масло для вскрытия замков и вставляет пальцы до того, как Чэн начнёт возмущаться, долгая подготовка не нужна, Усянь растирает масло по члену и сразу входит до конца, с удовольствием в алых глазах наблюдая, как Чэн царапает саркофаг, как рычит в грудь «жреца», как старается не задеть хрупкие кости открытой по грудь мумии. Усянь чувствует, что тьма им довольна, ей нравится насмехаться над усопшим, чья душа вынуждена смотреть на всё это. Ему нравится, что А-Чэн идёт против своих принципов и прогибается под ним, ему нравится, как Чэн подмахивает бёдрами и выстанывает его имя.       Усянь чувствует властное удовлетворение. Его, только его А-Чэн. Не заменит даже в мыслях, не посмеет уйти, Усянь готов смириться с проклятьем, использовать его силу, лишь бы А-Чэн был его, но это не нужно. А-Чэн и так его. Лишь его. В их проклятом мире они принадлежат друг другу. Усянь сжимает его бёдра, входит в жаркое и тесное место, принимающее его полностью, он входит, словно домой возвращается.       Его, лишь его, не отдаст, убьёт всех-всех-всех, вырежет сердца, расчленит, мумифицирует…       Тьма овладевает им, но стоны Чэна и тихое «люблю тебя…» возвращают его в реальность, и тьма замолкает, не в силах выстоять иной силе, которую Усянь черпает из любви к Цзян Чэну. И уж тут даже проклятия бессильны, никто не может противостоять их любви и чувствам. Усянь не верит во спасение, но он верит Цзян Чэну, а потому точно знает: его проклятье будет снято, его спасут от тьмы. Его свет спасёт Усяня от тьмы.       — И я тебя, — на выдохе произносит Усянь, кончая внутрь своего парня, — и я люблю тебя, мой свет…       Уже оттерев всё дочиста, когда Чэн пошёл вперёд, Усянь чуть притормозил и склонился над саркофагом.       — Когда придут Лани и будут разговаривать с твоей душой, расскажи им об этом надругательстве, — усмехнулся Усянь, — и Цзиням тоже.       И с довольной улыбкой полез в тоннель вслед за парнем.       — А-Чэн, с этого ракурса у тебя задница такая хорошенькая, подожди, я её вылижу…       — Вэй Усянь! Оставь мои штаны в покое, мать твою…