***
Когда его влюблённость в сводного брата стала такой сильной, стала сводить с ума и пробираться под лёгкие? Яо не был хорошим, не был святым, он шёл по головам, и его не грызла совесть. Но Цзысюаня он запятнать не хотел, в отношении него всегда были исключения. Едва он попал в эту ёбаную семью, когда мать умерла, а папаше пришлось взять его двенадцатилетнего в семью Цзинь, Цзысюань был единственным, кто относился к нему хорошо. Мадам Цзинь не могла принять дитя от случайной связи с проституткой, а Цзинь Гуаншань привык лишь отправлять им с матерью круглую сумму раз в месяц, он и не думал брать в семью свидетельство его позора. Пришлось. Он чувствовал неприязнь, знал, что ему там не рады, и каждый раз хотел сбежать оттуда, но останавливали две вещи: данное матери слово — вынести всё дерьмо и выбиться на вершину — и Цзинь Цзысюань. Он ожидал, что сводный брат будет высокомерным мажором и зазнайкой — так и было, но даже при таком характере, он был очень рад Гуанъяо. Он сразу прозвал его своим братом, членом семьи, относился к нему тепло и дружелюбно и требовал того же от друзей и знакомых в школе. Даже в универе Яо постоянно пинали, зная кто он в этой семье, но он вежливо молчал, пользуясь правилом «тише едешь — дальше будешь». Зато Цзысюань не молчал. Он всегда был на его стороне, даже когда Яо был не прав, и это заставляло радоваться, ведь во всём грёбаном мире есть человек, которому не поебать на него и который принимает его как равного, а не смотрит свысока. Цзинь Цзысюань. Гуанъяо не просто не понял, когда именно он влюбился, но он даже не понял, что влюбился. Но произошёл инцидент — совершенно глупый и банальный — после которого всё пошло по пизде. Он обычно возвращается с университета позже Цзысюаня, так как состоит в учебной комиссии, и работы было очень много. В этот раз он вернулся позже Цзысюаня, но раньше обычного. И он совершенно не ожидал застать Цзысюаня в гостиной, распластанного на диване, со спущенными штанами и бельём. Тот дрочил, запрокинув голову на подлокотник, медленно сглатывал слюну, рвано выдыхал, облизывал губы и низко, тихо-тихо постанывал, на грани слышимости. В тот день Гуанъяо сошёл с ума. От острого кадыка, перекатывающегося от глотка слюны, от сжатой челюсти и закушенных губ, от трепещущих ресниц и выражения лица, от покрасневших скул и шеи, от длинных пальцев на крепком члене. Тот день стал толчком. После того он осознал, что именно за чувства мучали его в отношении Цзысюаня, и почему он сходил с ума ещё будучи подростком. Просто тогда он думал, что проблема в нём, что он завидует и стремится быть похожим, что это просто сильная привязанность, но тогда, ещё до того, как почувствовал желание, он понял всё в один момент. От осознания его так шарахнуло, что он упал, Цзысюань испугано вздрогнул и кончил, смотря ему в глаза. После этого он долго краснел и извинялся, видно, что ему было неловко. Яо было не лучше. Он стал избегать Цзысюаня, чтобы не вспоминать то, что видел, чтобы не представлять… Не получалось. Но избегать Цзысюаня было сложно, потому, что он винил себя за тот случай с дрочкой в этом. Яо видел печальный взгляд Цзысюаня, которым он провожал его, позорно сбегающего, но всё же, понимал, что так лучше. Пусть так, пусть смотрит с печалью, но не ненавидит. Только пусть не ненавидит! И так он бегает от него, то у друзей прячется, то по барам. У Минцзюэ — брат и невеста строгая, Вэнь Цин заебало постоянное его присутствие, у Хуаня — брат на него смотрит недовольно, а у Цзян Чэна — ревнивый Усянь, с которым либо пить не просыхая надо, либо не смотреть на Цзян Чэна. В общем, пойти некуда, у друзей своя жизнь, вообще-то. Можно снять жилье отдельно, но в этом нет смысла. Согласно договору, который обеспечит ему состоятельную жизнь, он должен быть постоянно за спиной Цзысюаня: сначала в универе, дабы помогать с учебой, затем помощником в отцовской фирме, и когда тот займёт место президента, Яо будет его главным помощником. Так или иначе, его жизнь связана с Цзысюанем, так что Яо нет смысла бегать от него. В конце концов, бежать от Цзысюаня — это бежать от своих чувств, а бежать от чувств — бежать от себя. А то, что от себя не убежишь, Яо понял уже давно.***
Он вернулся домой около двух, пьяный и уставший. Он проклял небеса, когда понял, что молитвы были напрасны — Цзысюань не спал. Свет в гостиной горел. Он идёт на свет и сразу встречается со сводным братом лицом к лицу, тот стоит, скрестив руки на груди. Обычно он просто спрашивает, где Яо так задержался, хорошо ли погулял, пойдёт ли завтра в универ, и всё ли хорошо с ним — такой заботливый. Он и не представляет, что это сводит Яо с ума и ранит одновременно. Но сегодня с ним что-то не так. Стоит Цзысюаню подойти к Яо, как он хмурится. — Знаешь, с теми деньгами, что нам перечисляет отец, ты мог бы подарить своей девушке духи получше. — Я оставил проститутке достаточно, чтобы она купила хорошие духи. — Дешёвые проститутки? Ты низко пал, Яо, — брезгливо фыркнул Цзысюань, — не думал, что ты станешь похожим на нашего отца, которого так ненавидишь. Сравнение с отцом ранило. Это был удар ниже пояса, он сжал руки в кулаки и повернулся к Цзысюаню. — Да какое тебе вообще дело до моих шлюх? — Мне? Никакого, трахайся, с кем хочешь. — А я бы не сказал, что тебе нет никакого дела, раз ты постоянно ждёшь меня, чтобы устроить допрос, словно ревнивая жена. Цзысюань покраснел от сравнения и замолчал, но Яо этого даже не заметил. Его повело от мысли о призрачной ревности Цзысюаня в его сторону. Ах, если бы только… — Просто ты… Отдалился от меня. Ты стал избегать меня, и я не понимаю, почему, что я сделал не так? — вот, снова этот печальный взгляд и тон. Яо плохо, он ненавидит себя за боль в любимых глазах, но он не может потерять Цзысюаня, не выдержит ненависть и презрение в чужих глазах. — Ничего не изменилось. Не накручивай себя. И уходит. — Вот, ты снова убегаешь от меня! Это из-за того случая?! — кричит Цзысюань ему в спину, и Яо замирает на месте. Цзысюаня бесит то, что он не поворачивается и молчит, не участвует в разговоре, словно его устраивает то, что они отдалились. Он подходит к Яо, хватает за плечо и рывком разворачивает к себе. — Что, задел тонкие струны твоей души своей дрочкой, что ты решил убегать от меня? Знаешь что? В следующий раз пойду и подрочу прямо в твоей кровати, и кончу на твою любимую рубашку! Что, выбросишь её и… — Лучше на меня. — Ч-что? — Яо улыбается устало и безумно. Ладно, хотел знать? Что же, пусть испачкается в том дерьме, куда так пытается ткнуться, несмотря на протесты Яо. — Раз уж будешь дрочить на моей кровати, то кончи на меня. А лучше — в меня. А-Сюань, если бы я правда ходил к проституткам, то всё равно ничего не получилось, потому что перед глазами — только твоё грёбаное лицо. И я нихуя не могу с этим поделать. Понимаешь? Так что да, я буду тебя избегать, иначе я просто не выдержу и трахну тебя на этом самом диване, на котором ты дрочил… — он не понимает сначала, что происходит, а затем осознание — Цзысюань целует его. Цзысюань. Целует. Его. Он отстраняется, лишь для того, чтобы прошептать в губы: — На тебя. Я дрочил на тебя. И снова целует. Яо нужно время, чтобы поверить, осознать и прийти в себя, но Цзысюань целуется так, что все сомнения вышибает, и Яо просто выдыхает в поцелуй, отдается чувствам и сминает чужие губы, посасывает, сходит с ума на месте и целует-целует-целует. Не смел и мечтать, сон наяву. Неужели это происходит с ним? Но Цзысюань опускает ладонь на его бёдра, позволяет толкнуть себя на диван и податливо прикрывает глаза. И вот, перед ним снова трепещущие ресницы, блестящие губы, алые скулы, но в этот раз, на члене Цзысюаня — его пальцы, а пальцы Цзысюаня — у него в трусах. Разум отключается. Дальше дело чувств, желаний и инстинктов. И где-то глубоко внутри, Гуанъяо понимает, что счастлив. Его отпускает, и буря внутри прекращается. Он и не думал, что может быть так хорошо. Может. Ещё и не так.