Love who loves you back

      — … Я прошу сохранить мне жизнь.       Вэй Усянь слышит, как на эту просьбу Гуанъяо позади него фыркает. Ему даже не надо видеть, он знает, кто это. Цзян Чэн бы удавился, если бы узнал, что его мысли сходятся с мыслями Ванцзи. Вэй Ин за время воскрешения достаточно узнал Ванцзи, чтобы понимать, что тот чувствует, и какие мысли у него в голове. «Он еще смеет просить оставить его в живых?»       Но Усянь не может его винить — он вообще никого не может винить, не смеет. Даже после открывшейся правды — правды, которой ему катастрофически мало. Это желание жить, даже когда всё разрушено… Как Яо это удается? Усянь тоже чувствовал это когда-то — надежду и желание жить. Даже когда эта надежда умерла с шицзе, он всё еще это чувствовал: он хотел жить. Глубоко-глубоко в душе хотел, просто не верил, что заслуживает. И не верил, что переживет боль, что его настигла. Он видит в Яо себя. Он видит в Яо правду и ответы. Он видит в Яо надежду. Он такой же, каким был Усянь, но он не сломлен даже сейчас. И у него есть то, что нужно Вэй Ину.       — Хорошо.       Все поворачиваются к нему, Ванцзи смотрит красноречиво, но больше всего пугает взгляд Хуайсана. Тот явно не был рад такому решению.       — И что же ты предлагаешь, простить всё и отпустить его? — рычит Цзян Чэн.       О, полоса на шее Цзинь Лина весьма красноречива, и Усянь знает: Ваньинь никогда не простит Яо шрам на шее Жуланя. Он этого так не оставит. Это действует на руку.       — Он отправиться под стражу. Под мою стражу, в Илин. Туда, где нам и место.       — Вэй Ин… — Усянь не хочет смотреть на лицо Ванцзи, ему жаль, но это то, что ему правда нужно. Он поворачивается и смотрит на красивое лицо.       — Мне не место здесь, Лань Чжань. Этот мир меня не примет, не сейчас. И я всё еще во многом виноват. Мне больше нет места нигде. В Гусу я не смогу, в Ляньхуа мне больше нет места, — Цзян Чэн красноречиво хмыкает, — я много чего сделал не так. Его лживой оптимистичной улыбке не поверили, но с ним согласились. Потому что ни Усяню, ни Гуанъяо больше не было места в этом мире.       Нехотя Ванцзи всё же оставил их. Сичэнь хотел столько спросить у Яо, но, видимо, так и не выбрал, что именно или не нашел в себе силы. Нефриты нехотя ушли, не решившись задать вопросы, которые хотели. Они не хотели оставлять близких им людей, но эти люди сами хотели, чтобы их оставили в покое. Яо опустил в глаза в землю, покорно позволив связать себя и не решаясь смотреть в глаза Сичэню. Им нет места рядом с Нефритами. Когда уходили Цзинь Лин с Цзян Чэном — было и правда тяжело. Усянь смотрел на Гуанъяо и ему казалось, что в этот раз его глаза не лгут, ему правда было тяжело смотреть на племянника. Сожалел ли он о боли, что причинил ему? Цзян Чэн так нежен с ним, такой заботливый, так обнимает и едва заметно касается волос, хмурится, дабы скрыть сожаление на лице, ему больно от боли племянника, и он хотел бы всё это забрать себе. Усянь с болью в груди вспоминает это чувство, он знает, как приятна забота Ваньиня, каким тот может быть, какая необъятная нежность скрывается за этой строгостью, и каким чутким и заботливым он бывает, и как приятны его касания, как нежно могут ласкать те руки, которые убивают мертвецов взмахом кнута. Он бы всё отдал за это, чтобы прочувствовать еще немного, чтобы вернуться в то время, когда Цзян Чэн едва заметно приобнимал его и заботился в своей грубой манере, но… Но он больше никогда не сможет. Это всё теперь лишь для Цзинь Лина. Ваньинь нежно обнимает племянника, тот хватается за него, как за последнюю надежду, и они уходят, направляясь в Юньмэн. Домой. Туда, где Усяню места нет.

***

      После роскоши Башни Карпа, солома на камнях кажется адом, но Яо не жалуется, третий день спит так же, как и Усянь, спокойно обрабатывает рану одной рукой, ест то, что делает Усянь. Им на первое время дали продуктов — Цзинь Лин добрый ребенок, который любит своих дядь, а потому уговорил Цзян Чэна помочь хоть как-то. Гуанъяо смотрит волком, насторожено — но только первые три дня.       — Нам больше нигде нет места, — говорит Усянь, помешивая варево, — думаешь, сможешь жить нормально на свободе?       — Может, и не нормально, но жить. А это, — Яо кивает головой вокруг себя, — не жизнь вовсе. Это существование.       — Это всё, что нам позволено. Думаешь, ты сможешь получить больше? Хуайсан всё еще жаждет мести за брата, уверен, он сейчас мечется с новым планом, и он так просто не оставит тот факт, что ты жив. Цзян Чэн не простит тебе покушение на Цзинь Лина. Даже притворного. А хуже всего — Лань Сичэнь. Потому что будет требовать не ответов, а правды. Сможешь ли ты посмотреть ему в глаза после всего? Ты ведь не позволишь ему заглянуть в свою душу, потому что побоишься испачкать. Нет тебе жизни за пределами Илина.       — Как и тебе, — скалится Яо, — с Нефритом душно было, а Ваньинь не принял тебя обратно. В его жизни теперь место есть только для Цзинь Лина.       — Именно. Нам с тобой лишь здесь место. Так что, всё еще хочешь сбежать отсюда?       — Хочу знать, зачем ты это всё устроил. Избавиться от меня было проще.       — Я хотел ответов, но ты мне их не дашь, — усмехается Усянь.       — Потому что их нет, — устало отвечает Гуанъяо, — я знаю, что именно ты хочешь спросить, но нет однозначного ответа. Во всём том дерьме ты виноват, и не виноват. Во всём том дерьме я виноват, и не виноват. Ты накосячил, я воспользовался брешью. Ты много натворил, я много натворил, но мы оба виноваты поровну, и мы оба — жертвы. Нельзя назвать нас виноватыми, нельзя нас оправдать. Нельзя сказать, плохие мы, или хорошие. Мы люди, которые совершили ошибки, мы люди, которые за них платим.       Яо прикрыл глаза, примостившись на камне.       — Меня не устраивает такая правда.       — У меня нет другой. И нет других ответов. Что дальше? Ты притащил нас на Илин. И что теперь? Когда ты понял, что я не могу тебе сказать, как нам жить дальше, что теперь, Старейшина Илина?       — Если сам Верховный Заклинатель не знает, как жить дальше и что теперь, то куда Старейшине Илина до этого, — хмыкнул Усянь.

***

      Тем же вечером он получил ногой в голень от Яо и злобное шипение       — Я сам могу обработать рану! — больше Усянь не лез, лишь озорными глазами смотрел, а затем вдруг сел напротив, и довольно произнёс.       — Раз мы не знаем, как жить эту жизнь, давай с ней покончим?       — Что?       — Ну, в смысле переродимся? Не в прямом смысле.       — О, значит, слухи о том, что ты сходишь с ума на этой горе всё же правдивы, — насторожено произнес Яо, — ты свихнулся от вина и одиночества.       — Я не одинок, со мной ты. Но ты меня не понял. Мы же переродились из Вэй Усяня и Мэн Яо в Старейшину Илина и Цзинь Гуанъяо? Почему бы не переродиться в третий раз?       — И… В кого же?       — В кого хочешь. А лучше… Ни в кого. Я буду просто Усянь — человек без прошлого и будущего. Просто человек, живущий на горе. Выращиваю семена лотосов, картофель и редис. Ну?       Яо смотрит на него, как на идиота. Он фыркает и выходит, чтобы через полчаса вернуться.       — Ну, раз мы заперты тут, вернуться к нормальной жизни у нас не получится, то… Можно начать новую. Тогда я — Яо.       Усянь улыбается.       — Поможешь мне обработать рану? Я, как видишь, однорукий.       С тех пор, Усянь понял, что не зря решил привести Гуанъяо в Илин. Он надеялся, что так и будет: раз в мире им места нет, они создадут свой собственный, лишь для них двоих. Он в Яо видел того, кто поймет, и он понял. Потому что его тоже этот мир отвергал. Яо расслабился, Усяня отпустило. Наконец-то он может свободно дышать, так же, как в юности, как в далеко забытом времени. Яо постоянно насмехается над его готовкой, наглеет и ведет себя так свободно и нахально, что Усяня ведет. Ему хорошо от чужой свободы. А был ли Яо таким свободным и раскрепощенным с кем-то, кроме него?       — Аккуратней, — шипит он, когда Усянь задевает рану.       Он начинает дуть на плечо, а затем, поддавшись какому-то неведомому порыву, оставляет на плече поцелуй. Яо вздрогнул, но не отстранился, и Усянь решил понаглеть. Плечи, ключицы, шея… Яо приятно целовать, пальцами касаться нежной кожи спины, грудной клетки, твердых сосков.       — Слишком нежные касания для сына шлюхи.       — Но их дарит лишь никчемный слуга. Мы друг друга стоим. Ведь я — просто Усянь.       — А я — просто Яо.       И улыбаются. Что же, может, эта клетка станет для них миром, в котором им будет место. И может, третье перерождение будет удачным.