***
Отец его не встретил в аэропорту, сославшись на работу. В воскресенье. С утра. Ну, это было предсказуемо. Зато встретил Усянь, ещё и довольно сообщил, что отца не будет две недели, Ваньинь помнит что тот еще с детства часто уезжал надолго по работе. Сейчас это на руку. Он любил здесь бывать еще с самого детства, ему нравился дом, нравилась атмосфера, даже запах. Было в этом месте что-то особенное. Теперь у него своя комната тут. Первый учебный день они с Усянем начали вместе, тот тут же завел много друзей — соответственно и Цзян Чэн, словно он идет к другу по умолчанию. За неделю учебы они посетили четыре вечеринки, обзавелись друзьями, а ещё Чэн наконец-то почувствовал себя свободным. Словно, всё хорошо. А затем он встретил его. Преподавателя по экономике. Цзян Чэн и не думал, что, доставая тетрадь, он запнётся и замрёт на месте, едва услышав низкий голос, строгий и властный тон и легкую хрипотцу, будоражащую сознание. Тут он порадовался, что ослушался Усяня, и потащил его в первый ряд. Ещё и сел прямо напротив парты. Одетый в строгий костюм, высокий, около сорока, красивый, с мужественным подбородком, широкими скулами, а его челюсть… Первое, что почувствовал Цзян Чэн — это дикое желание. Затем, он почувствовал, что стремительно краснеет. А позже, когда их взгляды неожиданно пересеклись, он почувствовал электрический заряд, прошедший по позвоночнику. Лань Цижэнь... Его личное безумие. О, Усянь три дня смеялся, два дня сочувствовал и один день думал — совет дать не смог. Чэн на его парах даже сидеть не мог, всё время вертелся, но что поделать, если в паху становилось тяжело лишь от одного голоса и строгого взгляда в его сторону? Он даже не на него смотрел, а на Усяня, который косячил, подставляя его, а потом слезно извинялся. А затем, случилось что-то немыслимое. — Цзян Ваньинь, задержитесь. Усянь подмигнул на выходе, а Чэн чуть не сдох на месте. Зачем его оставили? Он сделал что-то не так? Он провинился? — Господин Лань, может, мои ответы сегодня были не уверенными, но я обещаю исправиться, — затараторил он, едва мужчина поднял на него взгляд. Биение сердца эхом разносилось в кабинете. — Господин Цзян, о чём вы? Ваши ответы были хорошими, я надеюсь, что и на следующих семинарах будет так же. Я хотел бы поговорить о поведении. — О. Да, я прошу прощения, я…. — Господин Цзян, может, вы дослушаете? — он так строго его перебил, такой голос, такой тон, такая манера речи… В постели он такой же властный и требующий безоговорочного послушания? Лишь от этой мысли он завелся и… и стало чертовски стыдно от стояка, но в руках был рюкзак, который прикрывал его позор. По крайней мере, Чэн так думал. — Вы способный юноша, и ваше поведение меня радует, но я не могу сказать того же о вашем друге — Вэй Усяне. Он подает вам дурной пример, и мне бы не хотелось, чтобы, подражая ему, вы растеряли свои достоинства. Его не ругают, а… Хвалят? Ещё и господин Лань. Боже, неужели за него беспокоятся? Да, Усяня только что отругали, и он должен вступиться, но от понимания того, что впервые о нём кто-то беспокоится и даёт совет, не стал и думать, как стоит поступить правильно. Он хотел лишь наслаждаться мимолетным счастьем. Да, в глубине души он винил себя за тщеславие, но… Его похвалили, и о нём беспокоятся. Он и не думал, что это может быть так… Приятно. — С-спасибо за беспокойство, господин Лань, — дрожащим голосом шепчет он и склоняется в поклоне. — Я не паду в ваших глазах. Только не в ваших. А затем пулей вылетает из кабинета, стараясь избегать взгляда преподавателя. Вроде, ничего не произошло, а внутри него — целая буря. Усянь подловил его у ворот, и весьма удачно, потому что Чэн едва не наебнулся. — Усянь, я запал на него. Очень сильно запал. Мне пиздец. Где-то там, в кабинете, Лань Цижэнь сжимает угол стола, смотря на закрытую дверь. — Что они с ним сделали… — шепчет он вслед юноше, проклиная Фэнмяня и Цзыюань.***
Затем приехал господин Вэй. Цзян видел много красивых мужчин, тот же восхитительный Лань Цижэнь, но Вэй Чанцзэ не похож на остальных, в нём есть что-то необычное — и это даже не серые глаза, это сокрыто глубоко внутри. Ваньинь видит это в пронзительном взгляде, в мягкой улыбке на мужественном лице. Вэй Чанцзэ…горяч. Не так, как Лань Цижэнь, а по-другому. Лань Цижэнь в строгом костюме, с галстуком, которым можно было связать его, он чопорный и вызывает желание встать перед этим господином на колени, как послушный щенок. Вэй Чанцзэ — другой. Нет прямой благородной осанки, его не хочется представлять в кожаном кресле и с тростью, с огромным набалдашником. Красота господина Вэя была не благородной, как у препода, она была более… Дерзкой и мужественной, расхлябанной несколько, но будоражащей сознание. А ещё, мужчина и правда обладал спокойным и весёлым характером, смешно шутил и был больше другом, чем отцом. — … А потом он поставил мне два, без возможности пересдать вот чмошник, — Усянь смеялся за столом, и Чэн морщился, когда крошки летели из его рта. — Но шалость того стоила? — усмехнулся мужчина. — Ещё бы, а оценку потом отработаю, херня! Цзян Чэну дали бы по губам за «херня» и отругали бы за «шалость». Вэй Чанцзэ поистине удивительный. Он даже немного завидует Усяню. — А ты, Цзян Чэн? Как тебе впечатления об университете? Он, вообще-то, покраснел, когда господин Вэй к нему обратился, ему стало так неловко под его теплым взглядом. А может, неловко стало от того, как он разглядывал мужчину и от мыслей, которые себе позволил. Но, ничего такого нет, он просто признал очевидный факт: господин Вэй — ахуенный по всем фронтам. — Нормально, — пожал плечами Цзян Чэн, — интересно… — О, особенно на уроках экономики, да? — Усянь повилял бровями и поморщился от тычка в ребро. — Тебе нравится экономика? — удивился мужчина. — Скорее, нравится препод по экономике, — подмигнул Усянь, — вчера едва не наебнулся, когда тот два слова сказал. — Т-ты! — Ваньинь покраснел. Ему и так было стыдно это обсуждать, а тут ещё и при Чанцзэ. — Что? Вчера домой со стояком не стыдно было идти, а тут весь покраснел. Ваньинь был готов взорваться от смущения. Он чувства жар на щеках и заинтересованный взгляд сидевшего напротив мужчины. Они пересеклись глазами, и Ваньиню стало плохо. Тот рассматривал его заинтересованным взглядом, от которого становилось жарко — Так значит, вам нравятся мужчины постарше? Любопытно, — Чэн нервно смял за скатерть, и уже готов был подорваться с места, как потемневшие (как ему казалось) глаза мужчины снова посветлели, и пронзающий до глубины взгляд снова стал тёплым. — Всё хорошо, Ваньинь, я тебя не осуждаю, я же говорил: воспринимай меня как друга, а не как отца Усяня. Твои предпочтения — твоё личное дело, но если захочешь поговорить, то я всегда здесь. Я не ловелас, конечно, но некоторый опыт, всё же, есть, может и совет дать смогу. — Какой совет? Он же гей, — фыркнул Усянь. — Или я о тебе чего-то не знаю, а, бать? — Не будем о моём тёмном прошлом, подрастешь — тогда поговорим, — подмигнул господин Вэй. — Хэй, бать, ты что, на самом интересном…. Это было максимально странно. Но отчего-то ему стало легче. И тёплый взгляд, и подмигивание, и мимолетное касание большой ладони на макушке. И алеющие скулы.***
В воскресенье вечером Усянь, всё же, потащил его на вечеринку, и он не хотел идти, но этого придурка нельзя оставлять одного, и он пообещал Хуайсану, что придет. Если честно, то вечеринка ни о чём. А может, дело в хреновом настроении, потому что… Вэй Чанцзэ на прощанье пожелал им хорошо повеселиться, а Чэн с удовольствием остался бы там, сел бы рядом на диване и просто… ну… сидел бы? Или дрочил бы на Лань Цижэня. Среди раздражающих людей он чувствовал себя совсем не уютно. А может, дело в том, что Усянь оставил его и сбежал к Лань Ванцзи — тихому старосте, которого сюда удалось затащить лишь неведомыми силами. Алкоголь вкусный, музыка приятная, и всё же… Одному оно всё как-то не в кайф. Вообще-то, на вечерниках люди как раз-таки и знакомятся, но Чэн уж точно не тот, кто пойдёт знакомиться первым, да и по его выражению лица понятно, что общаться он ни с кем не желает. В общем надолго он здесь не задержался, предупредил друзей — еле отделался — и поехал домой. Странно называть домом чужое жилье, но впервые под словом дом он имел ввиду не конструкцию, а именно то место, куда тянет человека из любой точки мира. Там было тепло, хорошо и приятно. Там было спокойно. Его пристанище. Он застал господина Вэя на кухне, тот пил чай и что-то рисовал. Вэй Чанцзэ — весьма талантливый архитектор, и Чэн думает, что ещё не встречал людей, которым так подходит их профессия. Карандаш уместно смотрится в длинных пальцах, и ему чертовски идут очки. Он приспускает их немного, смотря на него, и удивляется. — Чего так рано вернулся? — Стало скучно, — пожал плечами Чэн. — Усянь ещё веселится, но вы не переживайте, он в надёжных руках. — Ох, А-Сянь точно не тот, за кого следует переживать, — улыбнулся мужчина, зная, что сын не пропадет. — А ты как? Может, что-то произошло? — он поднимается с места и подходит к Чэну, опуская руку на плечо. — Хочешь поговорить? Рука на плече такая тёплая, и от него самого пахнет одеколоном, сигаретами и мятным гелем для душа. Боже, его глаза такие завораживающее… Какого хуя, что с ним происходит? Чанцзэ высокий, у него крепкая грудь, и он в хорошей форме, Ваньинь носом ему до подбородка достает, и если обнять, то можно носом зарыться в шею. Только он нихуя не понимает, почему думает об этом. Страшно. Сладко. Пиздец. У него дыхание перехватывает почему-то, и он чертовски счастлив прервавшему эту хуйню в голове звонку. — Я открою. Лучше бы не открывал. Фэньмянь приветствует друга с улыбкой, обнимается с ним, а Ваньиню тошно. — Я только сегодня узнал, что ты наконец-то вернулся из командировки, решил тебя навестить. «Тебя». Ну, Ваньинь не удивляется. Подумаешь, за месяц ни разу не навестил сына, ну и хули? — О, а я думал, что ты пришёл навестить Ваньиня, — растерянно тянет мужчина, зная, что они ни разу еще за это время не виделись. Чэн хмыкает, насмехаясь с наивности Чанцзэ. Он всё же выходит, дабы поздороваться с отцом. Ни единой эмоции, равнодушный взгляд, скупое рукопожатие. — Он не доставляет вам хлопот, надеюсь? — ну, вот, это вместо «рад тебя видеть» и «как дела». И так всю ёбаную жизнь. Вообще-то, Чэну всё равно, но он столько алкоголя выжрал, что не получается запереть в себе, и обида, сидевшая взаперти раньше, выходит наружу. — О, нет, у тебя замечательный сын. Они с Усянем учатся вместе, знаешь… — О, А-Сянь же поступил, я совсем забыл его поздравить, лишь позвонил. Надо было подарок купить какой-то, неловко как-то. — Не стоит, лучше А-Чэна похвали, он молодец... Видимо, даже Чанцзэ стало неловко от того, что Фэнмянь проявляет больше заинтересованности к чужому сыну, чем своему, который, вообще-то, стоит перед ним. — Я рад, что вы с Усянем учитесь вместе, — наконец-то, мужчина общается к Чэну напрямую, — сможешь многому у него поучиться. «Пиздец,» — думает Чэн. — Вообще-то, это моему раздолбаю следует поучиться у А-Чэна, — неловко улыбается Чанцзэ. — Он образцовый ученик и учится хорошо, и на поведение не жалуются, а вот мой раздолбай… Всё в облаках и витает. — Ну, ему же всего семнадцать, у них возраст такой, им позволено. — Значит, Усяню позволено в силу возраста, а мне следует поучиться? Я, блять, здесь, перед тобой. Можешь притвориться, что тебе твой сын чуть больше интересен, чем чужой? — Цзян Ваньинь! — лицо Фэньмяня перекосило. — Да, Цзян Ваньинь — твой сын. Тебя огорчает этот факт, но именно я, а не твой драгоценный «А-Сянь». Посмотри на себя, ты даже смотреть на меня не можешь, видишь во мне… — Юй Цзыюань… Это всё её воспитание, — мужчина трет переносицу и морщится. — А чьё ещё? Тебе же всегда было поебать. — Выбирай выражения. — А то что? Развернёшься и уйдёшь, как всегда? Мы оба знаем — это всё, что ты умеешь. Знаешь, что? Проваливай. Катись в пизду, отец. Ваньинь разворачивается и уходит таким удовлетворенным, как никогда в жизни. Он закрывает дверь, в ушах шум, он не слышит оклик Фэнмяня, его трясет. Он даже не заметил, что стоило ему развернуться спиной, Фэнмянь замахнулся на него, но ударить не успел. Вэй Чанцзэ спокойно остановил чужую руку и отрицательно покачал головой. Чэн упал на кровать, тяжело вздохнув. Ему не просто хорошо, ему охуенно. Он отправляет матери сообщение: «Я послал отца в пизду». Он лежит заведомо ожидая ругани, ведь он выставил её в дурном свете, мол, это из-за её воспитания. Ответ приходит быстро: «Как ощущения?» Цзян Чэн смеется. Да, вот уж кому отсутствие Фэнмяня пошло на пользу. «Прекрасно. Словно, давно хотел это сделать и теперь освободился от удавки» «Отлично. Я рада за тебя» «Спасибо, мама» — Кажется, я понимаю, что ты тогда чувствовала, подав на развод. И лишь когда шум в голове успокаивается и его отпускает, до него доносится тихая ругань из коридора, он не может разобрать толком ничего, но суть одна господин Вэй ругается с отцом. А затем звук, хруст, глухой стук, стон отца и запирающаяся дверь. Ваньинь рискнул выйти и увидел, как Вэй Чанцзэ выпирает отца за шкирку за дверь, а тот держится за нос. А ещё картина, висевшая на стене, теперь валяется. Мужчина поворачивается к нему, прячет сбитую руку за спину и неловко улыбается: — Он всегда был козлом, и даже не потому, что любил мою жену. И вот, как к этому пришло? Они сидят на кухне, мужчина пытается выглядеть спокойным, но его потряхивает, Чэна тоже. Чанцзэ налил им чего-то крепкого, хотя по Чэну и так понятно, что ему хватит, он на ногах едва стоит. Мужчина снисходительно наблюдает за жалкими попытками пьяного Чэна пройтись ваткой по сбитым костяшкам, в глазах — добрая насмешка, но Чэн так настойчив в своей заботе, что мужчина не может отказать. Пьяненький, покрасневший от алкоголя, смущения и злости — он очарователен. Чанцзэ поправляет прядку его волос, касается румяных скул, и Чэн замирает в смущении. — Не отвлекайте, я почти закончил, — он подул на костяшки и, поддавшись неведомому порыву, коснулся губами раны. Пальцы мужчины дрогнули, но он не отстранился. — П-простите, вам не… — Не больно, — улыбнулся он. — Наоборот, очень приятно. У тебя мягкие губы, Ваньинь, — он краснеет ещё сильнее, подрывается с места, задевает перекись, бутылёк разбивается о кафельный пол, Чэн запинается о стул и падает на стол, ударяясь об угол боком. Чанцзэ спокоен, он встает со стула, обхватывает чужую талию и притягивает, но не прижимая к себе, а просто приводя в равновесие. Всё в рамках приличия. Всё чертовски интимно. Как, блять? Как он это делает? — Это какой-то пиздец… — шепчет Чэн. Чанцзэ вежливо убирает руки с чужой талии, но Чэн не контролируя своё тело, слегка прогибается в спине, словно следуя за руками. Без них холодно. — Жаль, что я не видел, как вы ему врезали, вы наверняка выглядели круто, прямо как… Господин Лань. Нет, вы не подумайте, я не то чтобы вас сравниваю, он просто… Просто он… Такой… Он такой горячий, что я не могу ничего поделать, — словно в лихорадке произносит Чэн, хватаясь за столик, дабы не упасть. Он такой пьяный, смелый и искренний. «Очень честный мальчик,» — думает Чанцзэ. — Нет, вы тоже, конечно, охуенный и такой горячий, но… — Но? — тихо спрашивает он, убирая руки юноши с лица, дабы посмотреть на него. — Но вы отец Вэй Усяня, — тихо произносит Цзян Чэн, смотря ему в глаза. — Это единственное, что тебя останавливает? Он молчит, раздумывает, запинается о собственные мысли. — Мне кажется, если я сейчас ещё что-то скажу, завтра пожалею, и мне будет стыдно. — Я тебе уже говорил, — мужчина сильнее сжимает его ладони в своих, — тебя не осудят за то, что ты скажешь, и тебе нечего смущаться, если хочешь сказать мне что-то — говори. — Тогда… Если бы вы не были отцом Усяня, я бы умолял вас взять меня на этом столе. Так тихо, так честно. Цзян Ваньинь не представляет, какой он прекрасный сейчас, в своей пьяной честности. Чанцзэ наклоняется к нему, с умилением наблюдая, как чужие губы приоткрываются: — Тогда, я тебе отвечу, что взял бы тебя на этом самом столе, но я всё ещё отец Вэй Усяня. — Это единственное, что тебя останавливает? — Возвращает Чэн. — О, милый, — Чанцзэ ведет тыльной стороной ладони по его скулам и улыбается, наслаждаясь дрожащими веками и покусанными губами. — Меня это вовсе не останавливает. Но меня волнует тот факт, что ты пьян, поэтому, я обязательно продолжу наш разговор завтра. Когда не будет ничего, что может сдерживать меня. А затем уходит, желая доброй ночи и оставляя Чэна в смятении. В каком месте ночь должна быть доброй?***
Чэн хуеет от сознания происходящего. Он запал на отца своего друга и сказал, что хотел бы потрахаться с ним на столе. И — о, боже — подрочил на него перед сном. А сейчас… — Цзян Ваньинь, назовите важнейшие экономические пропорции. — Между средствами производства и рабочей силой, между различными видами средств производства… — Чэн тараторит чисто на автомате, ему кажется, что он не соображает, что говорит, он просто тупо смотрит на мужчину, ловит каждый его жест, каждый взгляд, и его одновременно ведёт и расслабляет, когда Цижэнь довольно кивает. — Прекрасный ответ, садитесь, — и эта чёртова похвала сводит с ума. После пары он снова задерживается, когда Цижэнь манит его двумя пальцами. Эти пальцы он во снах облизывал, насаживался на них… что он с ними вытворял! — Ты хорошо постарался, Цзян Ваньинь, молодец. МолодецМолодецМолодец! Господи, ещё! Почему его хвалят? Почему это звучит, как правда? Чэн достоин? Он правда молодец? Он заслужил? Его… Ценят? — Я могу лучше… — шепчет Чэн на автомате, совершенно не контролируя себя. Знает ли преподаватель, что он вовсе не о семинарах говорит? — Я не сомневаюсь, ты очень способный. — Вы даже не представляете, насколько, — произносит Ваньинь, а взгляд как у дурного, косится в сторону ширинки, и губы он облизывает чисто на автомате. А затем встречается взглядом с преподавателем и понимает, что проебался, потому что, конечно же, Лань Цижэнь заметил. С кабинета он сбежал и пообещал, что на экономику больше ни ногой. Если бы он оглянулся, он бы заметил довольную улыбку Цижэня, снисходительную, но искреннюю. — Я покажу тебе, насколько ты ценен, и дам всё, что заслуживаешь, маленький Цзян. А затем подхватывает пиджак и ключи. Он должен приехать раньше.***
— Серьёзно, ты смотрел на его пах, облизывался, как сука паршивая, а он тебя спалил? Ну ты и лох, Цзян Чэн, — Усяню обязательно надо было произнести это так громко, когда на кухне находится тот, кому стыдно в глаза посмотреть. — Ты что, идиот? Вдруг твой отец услышит! — шипит в трубку Ваньинь, перекрывая смартфон ладонью. — О, не стоит беспокоиться, я не услышал ничего нового, — отвечает в телефон Вэй Чанцзэ, но Ваньинь прекрасно слышит те самые нотки в его голосе, и он не знает, как смотреть в глаза мужчине. Ещё и этот идиот на громкой связи! — Ладно, Чэн-Чэн, завтра обсудим, и братишка А-Сянь даст совет, сегодня я ночую у А-Чжаня. — Стоп, что? Я буду в доме один?! — в голосе Чэна такая паника, что самому противно. — Не волнуйся Ваньинь, мы будем вдвоём, — почему Усянь не понимает двусмысленности фраз отца, и почему не слышит этого тона? Он глухой? — Вот видишь, А-Чэн, всё в порядке. Батька с тобой, так что не ссы, не украдет тебя бабайка, всё, пока! — Козёл!***
Дрожащими руками он, всё же, открывает дверь, хотя ключ вставил не сразу. Вешает куртку, проходит дальше, заходит на кухню, и уже думает, как объясниться с мужчиной, как запинается на месте. — Г-господин Лань? — Чэн хуеет и не знает, как реагировать. Тот сидит за столом рядом с Чанцзэ, в одной рубашке, без пиджака и жилетки, и чувствует себя довольно-таки расслабленно, попивая нечто крепкое из стакана. Чанцзэ в футболке и домашних штанах протирает стол. Этот самый стол, на котором Цзян Чэн вчера хотел… Чанцзэ словно заметил взгляд Ваньиня и улыбнулся той самой улыбкой, с хитринкой и озорством. — Хочешь? — Ч-что? — Выпить. — А… Выпить. — А ты подумал, что я сразу предложу тебе снять штаны и встать раком? — Цзян Чэн вспыхнул от смущения. Он чувствовал себя потерянно и не понимал происходящего. Чанцзэ подошёл к нему сзади и успокаивающе приобнял со спины, но не прижимаясь, словно давал личное пространство и выбор. — Ваньинь, скажи своему преподавателю о том, что рассказал по телефону А-Сяню, — Чэн косит взгляд в сторону преподавателя. — Расскажи, как ты не сводил взгляд с его паха и о том, что ты хотел бы сделать, и я уверен, что господин Лань не откажет, потому что… Он и сам желает тебя. «Нет. Не может быть. Я всего лишь я. Это невозможно». Цижэнь поднимается из-за стола и отталкивает Чанцзэ, тот лишь хмыкает и опирается о стол, скрещивая руки на груди. — Ваньинь, — мужчина мимолетно касается тыльной стороной ладони чужих скул, — если ты откажешься — мы забудем, словно ничего не было, но я хочу знать: ты желаешь меня? — он неловко кивает, ожидая, что ему сейчас начнут втирать о том, что это невозможно, есть учебная этика и разница в возрасте, но Цижэнь лишь улыбается. — Хорошо, это прекрасно, Ваньинь. А Чанцзэ? Ты желаешь Чанцзэ? — он косит взгляд на мужчину, и от того как на него смотрит господин Вэй — его прорывает. — Да… Да, я хочу вас. Я хочу, я… — Чшш, — Цижэнь накрывает пальцем его губы, — тогда позволь нам дать тебе то, чего ты желаешь. — Почему? Цзян Чэн хватается за ворот рубашки Цижэня и рычит в губы: — Почему? Почему? Почему?! Чанцзэ обхватывает ладонями его лицо и с улыбкой смотрит в глаза. — А ты сам не понимаешь? А-Чэн, разве ты не видишь, насколько ты прекрасный, насколько ты желанный? Ваньинь даже не осознает, что плачет. Он не верит. Никто никогда не говорил так. Никто никогда не давал желаемого. Никто не… целовал его так, как целует Чанцзэ. Цижэнь стирает большим пальцем слезинку и шепчет на ухо: — Тогда, позволь показать. Цзян Чэн не верит, что это происходит с ним, что он заслужил, что он… желанный. Это так подкупает, это нечто невероятное. Цижэнь такой надежный, Чэн хватается за его плечи, он безоговорочно доверяет и делает всё так, как он скажет — беспрекословно. Чанцзэ такой нежный, но он помогает Цзян Чэну быть смелее. Он спрашивает, как Чэн хочет, но всё, что он может произнести, это: «касания… мне нужно чувствовать, пожалуйста, я хочу чувствовать…» И они понимают. Крепкая грудь Чанцзэ за его спиной, так он чувствует себя защищенным, ему хорошо, он вжимается в тело Чанцзэ позади себя, откидывает голову на его плечо и доверительно подставляет шею под его губы. Доверие. Цзян Чэн никогда никому так не доверял, но ведь и никто не дарил Чэну столько ласк. Никогда. А ещё, руки Чанцзэ такие крепкие и надёжные, удивительно нежно сжимают его член одной рукой и прижимают к себе поперёк груди другой, лаская соски. Ему так хорошо, что плохо, воздух раскален и дышать тяжело. Цижэнь, воплощение его грез, целует плечи ласкает талию кончиками пальцев, он трогает и целует везде, Чэн даже не успевает уследить за его губами. — Расслабься, Ваньинь, — не требует, а просит, — ты такой красивый сейчас, такой открытый… — Чэн скулит от этих слов. Пусть это будет правда! Пусть замолчат! Пусть говорят еще! Пусть прекратят! Пусть продолжают! Пусть оттолкнут, как это все делали всю его жизнь! Пусть сожмут и никогда не отпускают! Ваньиня пробирает страх, внезапно и сильно. Вдруг уйдут, вдруг Чэн что-то не так делает? — Всё хорошо, А-Чэн, — шепчет Чанцзэ, — мы здесь, и мы так тебя желаем… — Ближе… — шепчет он, и тянет Цижэня на себя, ближе, — пожалуйста, ближе, я хочу вас чувствовать… Хочу чувствовать… — Разве можно тебе отказать? — Чанцзэ и Цижэнь переглядываются. У них в глазах — ненависть к тем, кто сломал его. В них желание показать этому юноше, что он чище всех в этом мире, и его желания не делают его грязным, они делают его человеком. — Ты достоин всего мира, А-Чэн. Он верит этому шепоту, расслабляется, смотрит Цижэню в глаза, принимает пальцы, позволяя растягивать себя, принимает поцелуи на лице, на шее, на теле… — Ты такой сейчас прекрасный, Ваньинь, — успокаивающе шепчет Чанцзэ, — чего ты еще хочешь? — Говорите… — просит Ваньинь, и чувствует стыд. «Тщеславный, жалкий… всё, что мне нужно — это гребанная похвала, чтобы кто-то сказал, что я…» — Прекрасный. Ты вовсе не тщеславный и не жалкий… — Сказал вслух, или на лице написано? — Ваньинь, — Цижэнь целует его в губы, сжимая подбородок, не позволяя отворачиваться, — отключи голову. Не думай — чувствуй. — А-Чэн, почувствуй, и ты поймёшь, насколько ты нежен, чувственен, прекрасен… любим. Любим… Любим. Любим. Любим. Он задыхается, кивает и отключает голову. Сейчас есть губы на теле, руки, шепот в ухо, рука на члене, и Цижэнь, который входит в него так аккуратно, так нежно сжимая бедра, и… о, боже, так глубоко! Почувствовать Может ли он правда быть…любим? — Скажи ещё, — стонет Цзян Чэн. — Любим. Цзян Чэн, неужели ты не чувствуешь? Он теряется в шепоте, в ощущениях, их так много, он проверяет каждое из них. Каждое слово он ощущает. Чувственный, прекрасный, нежный, желанный… Он это чувствует, он сжимает чью-то руку, чье-то плечо, кого-то кусает, кого-то целует, он не смотрит — глаза закрыты, но он чувствует, он, наконец-то, чувствует, что кем-то... — Любим. Тихие стоны переходят в громкие, натужные, гортанные. Он подмахивает бёдрами, вжимает Цижэня в себя, он счастлив и совершенно не понимает, почему плачет, но ему так хорошо! Он чувствует двух мужчин, которые зажали его между собой, которые сейчас настолько отдаются ему и которым отдается он, и ему впервые настолько хорошо. Он кончает в руку Чанцзэ, и ему ни капли не стыдно, более того, он берёт чужие пальцы, водит ими по губами Цижэня, размазывая собственное семя. — Попробуй меня на нём… — шепчет он, но не узнает свой голос. Он просит, чтобы Чанцзэ сцеловал его сперму с губ Цижэня. Но он больше не чувствует стыда. Чанцзэ не может отказать своему мальчику. Они целуются, не прекращая движения. Ваньинь хнычет, когда Цижэнь меняет темп движения на более медленный, и задыхается стоном, когда входит глубже. Он только что кончил, его тело так чувствительно… Учитель кончает ему на живот, и это чертовски приятно, это горячо, это… Лучше, чем во сне. — Теперь, мне попробовать его с тебя? — улыбается Чанцзэ. А Ваньинь смотрит на них, опускает дрожащие ладони на их лица, притягивает к себе, прикасается к ним и, чувствуя губы на висках, счастливо произносит: — Я чувствую… Они обнимают его, обещая, что будет больше. Конечно, будет. — А ещё я хочу вас в себе. Я жадный, и мне не стыдно за это. Когда-то они покажут ему, как сильно он сводит их с ума, они покажут, чего он стоит, и дадут ему это. Он не испытывает стыда за желания — уже хорошо. Когда-то он полностью поверит в то, что любим. А это — только начало.