Love who loves you back

      «Больно,» — думает Цзян Чэн.       «Больно и тяжело».       И так ведь всю жизнь было. И это было настолько тяжко, это настолько заебало, что он дошёл до той грани, когда боль превращается в пустоту. Вот подходящее слово — опустошение. Ваньинь рвано выдыхает, как после каждой истерики, взгляд пустой, стеклянный, внутри ничего уже не осталось, душу до пепла выжгло. Прошлое — болезненное, тяжёлое, где он нелюбимый и несчастливый. Настоящее — где он одинокий, окружённый ненужными лицами и чужими людьми — место, в котором ему холодно, и он не может согреться, ни в этой квартире, ни в этом городе, ни в этом мире, не принимающем его с самого рождения. Казалось, его никто никогда не принимал. Да что там, он сам себя не принимает.       Он просит: хватит-хватит-хватит.       Он кричит: я устал, я не заслужил, я не могу, я не хочу.       Он умоляет: выключите это, я не хочу это чувствовать, прошу!       Не прекращается, не выключается. Ничего не меняется. Ему адски больно, он мечется, точно безумный. Не знает, куда себя деть, в чьи руки упасть, к кому прижаться. Его жизнь для него ничего не стоит, но бросить её — сложная задача и большая ответственность. С которой он не справляется. Он просто чертовски устал.       Кафель в ванной холодный, хотя подогрев включенный. Лампочки яркие-яркие. Ваньинь сидит прямо на полу, смотрит в осколки разбитого в истерике зеркала, отворачивается от противного отражения и снова рвано выдыхает. От мысли о том, что с него хватит, его и правда отпускает. Ведь всё проще простого. Он может закончить это раз и навсегда.       Ваньинь закатывает рукава белой рубашки, берёт сменные лезвия для бритвы, смотрит на старые шрамы и морщится — даже умереть нормально не смог. Три раза пытался и нихуя. Ни на что он не способен, зато какие планы строил! Ваньинь открывает твиттер, смотрит на смешные фото Усяня, потому что его лицо он хотел бы видеть последним. Тот снова пишет что-то про острую еду и милые кафешки. И он счастлив. Без него, хмурого, грустного, влюблённого в него друга. Нет, дело не в безответных чувствах… Ладно, не только в них! Всё вместе довело. Окончательно. Цзян Чэн так хочет признаться ему напоследок, но ведь Усянь тогда будет корить себя, а он не может так поступить. Он не может быть эгоистом даже перед смертью, если это касается Усяня.       Ваньинь режет профессионально, вдоль и глубоко, чтобы не зашили. И больше нет Цзинь Гуанъяо, который даст по ебалу, вытащит из ванной, потащит к другу и попросит помочь. А-Яо с Хуайсаном свалили в Италию, влюблённые и счастливые. Это радует, потому что никто не сможет помешать. В прошлый раз, в глубине души он ждал, просил спасения. Сейчас он его не хочет. Цзян Чэн, наконец-то, улыбается, впервые за вечер. Он прикрывает глаза и откидывается на стену. Теперь всё закончилось.       «Я просто чертовски устал,» — гласит его последний твит.       Усянь в ответ пишет, что с его бешеным ритмом и строгостью к себе это неудивительно, и это заставляет счастливо улыбнуться. Усянь — последний человек, с кем он «поговорил», и это хорошо. Телефон вибрирует от уведомлений, но Ваньинь представляет, какой могла бы быть жизнь с Усянем, будь всё немного иначе, и хотя бы в мыслях он счастлив. Ваньинь едва улыбается, и ему кажется, что он ощущает знакомые тёплые объятия. И это — идеальная смерть.       Усянь задыхается, крик застрял в горле, и он не знает что делать, у него шок и паника вперемешку. Он смотрит на Чэна и пытается дышать, затем падает на колени и не понимает, стонет ли он, плачет или всё вместе. Судорожно нащупывает пульс, он слабый, но всё же есть, что уже хорошо. Усянь обнимает его, говорит что-то и сам не понимает что, лишь бы заполнить пустоту. Кафель в крови, всё в крови, его А-Чэн в крови, а он не понимает, какого хуя это вообще произошло.       — Нет-нет-нет-нет-нет-нет… Пожалуйста, нет! А-Чэн, Боже, кто-либо, прошу, нет-нет-нет…       Звонок прерывает нарастающую истерику и панику, Усянь не знает, что берёт телефон А-Чэна, всё чисто на автомате, он продолжает плакать в телефон, и лишь голоса А-Сана и Гуанъяо проводят его в себя. В истерике он сбивчиво произносит отрывки, но Гуанъяо этого достаточно, он просит Хуайсана отвлечь Усяня и успокоить.       Через полчаса приезжает Лань Хуань, хороший друг и великолепный врач. Чэна забрали, в Усяня ткнули иголкой. Всё происходило быстро, он не понимал, что за люди в квартире А-Чэна, куда их везли, седативное немного расслабило, успокоило, а затем начало пробивать осознание всей ситуации: Цзян Чэн пытался покончить с собой. Как выяснилось позже — не впервые. Четвёртый раз Лань Сичэнь спасает его. Он даёт Усяню номер хорошего психотерапевта, хотя уже должен поставить А-Чэна на учёт к психиатру. Усянь не понимает, почему, как он мог не заметить, почему он не видел? Он знал, как много вещей расстраивают А-Чэна, но не знал, что так сильно. Почему он не видел? Почему не заметил вовремя, до того, как А-Чэн возненавидел свою жизнь? А если бы Усянь не успел? Страшно даже подумать!       Когда Чэн открывает глаза, первые несколько секунд он осознает происходящее, а затем стонет.       — Бля, нет, зачем?! Не хочу, я не хочу… — он хнычет, уткнувшись в подушку, а затем смотрит на стеклянную вазу на тумбе осмысленным взглядом и…       — Даже не думай, — сбоку доносится угрожающий шёпот, от которого Чэн заметно вздрагивает.       Его он тут точно не хотел.       Усянь сидит на стуле и подпирает пальцами скрещенными в замок подбородок, их взгляды встречаются, Чэн вновь содрогается. Несколько секунд они молчат, а затем Чэн быстро тянется к вазе, бросает её на пол, Усянь перегибается через него на кровати, но тот успевает подхватить осколок. Усянь перехватывает чужое запястье и бьёт Чэна по лицу. Наотмашь.       — Так просто я тебе умереть не дам, понял? И что, даже напоследок ничего сказать мне не захотел?!       Чэн усмехается и думает, что лучше оттолкнуть его сейчас, тогда и не больно будет.       — Хотел. Я люблю тебя. Не как друга. Доволен? Теперь проваливай и живи с этим дерьмом.       Усянь молчит и долго смотрит на него, словно не верит.       — Я догадываюсь, почему не сказал. Но то, что оставить меня решил — за это я тебе ещё тресну.       — Я не хочу жить, Усянь, — устало произносит Цзян Чэн. — Кончай играть в героя, хоть раз сделай что-то и для меня, если тебе не совсем поебать. Прошу, просто свали и дай мне спокойно покончить с этим.       — Я не собираюсь отдавать своё, А-Чэн. Раз уж ты любишь меня, то для меня будешь жить, понятно?       — Нихуя, не надо со мной возиться, я тебе не беспомощный, это было моё осознанное решение!       — Осознанное решение?! О какой, блять, осознанности ты говоришь? Ты убить себя хотел, мудак! Какого хуя не признался мне раньше?       — А что бы это изменило?       — Дохуя чего, мы бы давно могли быть вместе. Я ведь… Я тоже…       — Не смей, слышишь?! — Цзян Чэн кидается на него, повязки становятся красными, глаза — тоже. — Я знаю, что ты делаешь, и я нихуя не хочу этого. Ты лжёшь о чувствах, чтобы я поверил и жил, веря в эту ложь?! Я настолько жалкий? Или ты насколько жестокий?! Какого хуя, думаешь, я этого хочу? От этого меня и воротит, от этого мне и хочется уйти, как же я, блять, ненавижу это всё! Я сам знаю о своей ничтожности, не нужно напоминать…       — А-Чэн, помнишь, мы на шестнадцатилетие сделали себе тату в подполье? — Цзян Чэн затих от тихого и дрожащего голоса Усяня.       — Я набил змею обивающую лотос, а ты на украинском написал «люблю вино», конечно, помню, идиотизм.       — Ты ведь никогда не гуглил текст моей татуировки? — Чэн отрицательно помотал головой. Усянь ввёл в переводчике такой же текст, как и на его теле, показал А-Чэну, дабы тот сверил, и позже показал перевод:       «Я люблю Цзян Чэна».       — Теперь веришь? Прости, что был слеп, прости, что не видел взаимности и отдалился, прости, что не видел боли и не мог помочь, прости, что не пытался спасти, но… Я всё исправлю, А-Чэн. И раз уж ты любишь меня, то позволь доказать, что не зря. Прошу, позволь мне быть твоим смыслом…       Ваньинь задыхается, смотрит на губы, целующие его запястья под алыми бинтами, и с лёгким недоверием кивает.