Love who loves you back

      Цзян Чэн играет на гитаре во мраке глубокой ночи, на кухне, сидя в конце длинного стола. Раньше за этим столом собиралась большая семья, теперь у него есть лишь Усянь. Самый близкий и родной, от которого Чэн хранит свою порочную тайну, своё влечение и свой порок. Своё желание. Чэн играет и курит, не прерываясь, он затягивает дым в лёгкие, сжимая сигарету губами, и выдыхает носом. Умудряется тянуть своим низким хриплым голосом слова зарубежной песни. Играет чувственную мелодию, поёт низко и проникновенно для себя, для души, не для аудитории. Голая искренность.       Усянь заходит на кухню, что странно, ведь он уснул ещё в одиннадцать, а сейчас три часа ночи, и звукоизоляция не позволяла гитаре его разбудить. И всё же, он подходит к столу, берёт нетронутый Чэном бокал вина и, едва дыша, смотрит на пальцы, лежащие на струнах. Чэн останавливается и молчит. В последнее время им стало тяжко. Тяжело общаться и смотреть в глаза, как раньше. Чувства Чэна стали барьером, хоть он о них и не говорил, но Усянь наверняка чувствовал, иначе чего ему ограждаться от него? Он делает глоток вина, смотрит немигающим взглядом и влажными алыми губами шепчет, так проникновенно, что пробирает до дрожи:       — Играй, А-Чэн… — словно всегда знал, что он умеет.       Цзян Чэн не рассказывал, но Усянь знал, слушал украдкой. Чэн играет, курит, глаз не отводит от пьющего Усяня. Тот рвано выдыхает, делает ещё глоток. На нём — шёлковый халат, под ним — лишь трусы. Босую ногу ставит на стул, приподнимается, лезет на стол — деревянный, чёрный, без скатерти. Как при матушке. Он поворачивается телом к Ваньиню, запрокидывает голову вверх, медленно двигает телом, качает бёдрами, приподнимает одну руку, запускает в волосы, другой сжимает бокал.       Чэн сидит на стуле, играет, смотрит на него снизу вверх — любуется. Красивые ноги, высокий, стройный, с подтянутым телом и светлой кожей. Чэн не нашёл бы лучшего предмета влюблённости. Он выдыхает дым и, ощущая горечь, понимает, что докурил почти до фильтра. Усянь останавливается, смотрит пару секунд, затем нагибается к нему и двумя пальцами отбирает сигарету, затягивается, не отрывая глаз, и бросает окурок в свой бокал с вином. Тот отставлен в сторону, Усянь выдыхает дым в лицо Чэну и снова выпрямляется. Теперь он стоит на краю стола, перед самим Чэном. Перед глазами Цзяна — острые коленки, в них хочется ткнуться носом. Он не прекращает играть, боится, что прервёт момент очарования, отрезвит их, и всё снова станет как прежде — непривычно, серо и одиноко. Недосказано…       Сейчас, без слов, они говорят так много и понимают больше. Чэн перебирает струнами и приближается ближе. Лицом тычется в острые колени и чувствует, как тот содрогается и замирает. А затем он чувствует горячую ладонь в своих волосах и трётся лбом о чужие колени. Целует округлые коленные чашечки, трётся носом, губами, целует икры, ведёт выше коленей, по внутренней стороне бедра, разрываясь между правой и левой ногой. Целует, ласкает губами, млеет в очаровании ночи, потому что смог признаться без слов и услышать отдачу. Они, наконец-то, чувствуют друг друга, понимают без слов. Чэн тянется выше, носом ощущает запах желания Усяня, у того стоит, смазка чувствуется ещё на внутренней стороне бедра, но Усянь отодвигается, босой ногой давит на чужую грудь, прижимает к стулу. Чэн поворачивает голову и целует костяшки чужой ступни, целует корточки, щекочет кожу чужим дыханием. Усянь рвано выдыхает и всхлипывает под аккорды гитары. Встаёт на четвереньки, ползёт к Чэну, длинными пальцами ведет по острым скулам и приподнимает ими подбородок — смотри в глаза, милый. Укладывает ладонь на чужое лицо, притягивает и целует. Усянь целует сразу глубоко, ласкает небо, проводит языком по зубам, по нижней губе, всасывает её, млеет, кайфует, блаженно прикрывает глаза. У влюблённого Цзян Чэна дух захватывает, дыхание прерывается, он прекращает играть, руки замирают на месте, и от звенящей тишины и отсутствия музыки их разум проясняется. Они смотрят друг на друга несколько секунд, за затем целуются ещё более жадно. Усянь грызёт чужие губы, Чэн откладывает гитару, сжимает тонкую талию своими руками, стискивает, сжимает тонкие ягодицы, подхватывает его и усаживает на стол. Усянь обвивает его талию ногами, шею — руками, не отрывается от чужих губ. Чэн распахивает чужой халат, и не знает с чего начать, словно ему дали большой торт, и он не может решить, какой кусочек хочет первым. Он хочет его всего — шею, ключицы, темные соски, впалый живот, пах, член… Он хочет его всего, не только телом. Губы горят от жара чужого тела, у Усяня, наоборот, тело горит от чужих губ. И музыка всё ещё слышится в ушах. Впервые слов не нужно, он чувствуют.       — Люблю…       Чей это шепот, кому принадлежит признание? Не важно, сегодня их будет много: тихих, громких, стонущих, скулящих, разных… И все они будут принадлежать им двоим, предназначенным друг другу.       Ночь чарующая, и лучше звуков гитары только шёпот о любви. Беззвучный.