Мой поцелуй через экран

      — «Мы растили тебя с надеждами о том, что ты станешь примерной дочерью, которая будет уважать и ценить наши старания и усилия», — кривляется девушка, говоря по телефону с подругой, а после издаёт звук рвоты, закатывая глаза. — Спасибо за то, что всегда контролируете. Ага. Очень благодарна, — она поднимает руку, сжимая в кулак, будто собирается кого-то ударить, — вы даже не поняли. Господи, Вэн, они даже не поняли, зачем я это сделала. Вау, вроде бы взрослые, но такие тупые. Нет, ей не стыдно говорить такие вещи. По крайней мере сейчас, когда её одолевает такая огромная лавина злости, способная съесть целиком чужие предъявы. Сидит она в своей комнате после очередной ссоры с матерью и пытается скоротать очередной день в душном помещении, потому что она на домашнем аресте. Ха, конечно же ей не стыдно такое говорить, тем более на английском.  — Ох, honey*, — сочувственно вздыхает Вэнди из Канады, с которой она познакомилась на одной из выставок, — мне кажется, что они тот тип консервативных родителей, которые ещё и всё время чересчур опекают?  — Опека? — тянет девушка. — Назови это удушающим приёмом. Они такие «хва-а-а-а-ть», — взмахивает ладонью, — и схватили меня за шею, притворившись, что боятся, что воздух меня обидит, а потому заранее ограничивают к нему доступ. Или чего хуже: они как верёвка, повязали меня всю и сидят, лыбятся, говоря о том, что беспокоятся. На телефонном проводе воцаряется молчание. В Канаде, кстати, ещё ночь, но они договорились о звонке, так что всё нормально. Сон тем временем ищет тюбики с красным цветом, (сегодня именно он раскрашивает её беспокойный день), и готовится к тому, чтобы начать работу над… чем-то. Начать работу над чем-то, верно.  — Следует ли мне беспокоиться об этом? — голос подруги становится жёстче. — Может куда-то обратиться? Насколько далеко это заходит? Ты можешь не бояться. Скажи правду. Они применяют к тебе насилие, дорогая?  — Скорее эмоциональное, — тюбик найден в одном из ящиков, девушка вздыхает, — чувствую, как моя башка отказывается функционировать. Не рисовала уже три недели с тех пор как срочно вылетела в Корею. Ни одной зарисовки, ни одной линии. Пятнышки есть, но они сомнительные.  — Хм.  — И, нет, не волнуйся, — Сон наконец выбирает оттенок, чтобы взять и нанести его на холст просто так, выдавив большую кляксу, — я с этим разберусь. Я кое-что планирую. Я не оставлю это просто так. Чеён смотрит на пятно, поставленное прямо посередине холста, начиная тут же об этом жалеть. Студентка пытается сдержать вздох, чтобы не побеспокоить подругу ещё больше. Вот почему это пятно выглядит так уродливо? Ужасный выбор. Почему она не использовала другой цвет? Нужно было определённо не такой. Может, жёлтый? Господи, и зачем она выдавила так много? И почему сразу на холст? Всё испорчено, ей придётся выбросить его. Она опять всё испортила, ни на что не способна.  — Sweetheart, ты уверена? А что с тем братом?  — Не общаюсь я с ним. Обойдётся, кусок… — выдаёт резко, закрывая свои глаза. Пытаясь успокоиться и успокоить свои чувства. Ведь это так странно, переживать, когда о тебе заботятся, верно? Только забота такая ограничивающая, толкающая в одну коробку, просто чтобы было. Какие причины вообще у родителей на это? Как же её всё раздражает. И холст, и клякса, и комната эта душная, и даже Вэн, что своими вопросами загоняет в тупик. И в первую очередь раздражают родители. Трудно последних искренне любить, когда их любовь заключается в том, чтобы ею задавить.  — Слушай, я перезвоню позже. Мне кажется кто-то идёт. Она сбрасывает телефон, не дожидаясь ответа. В её комнату никто не идёт, это был лишь предлог. Да и вряд ли кто-то зайдёт сейчас, когда те разбрелись по своим делам и ничего ей, как обычно, не сказали. Еда, которая есть в холодильнике, даже не утешает, а тоже начинает раздражать. Девушке хочется сбежать. Такое чувство возникает и оно кажется нормальным до тех пор, пока она не осознаёт, что сбежать хочется и от себя. Да и ей не хочется бежать из дома сейчас, от родителей, из Кореи, ей словно хочется сбежать от той части сознания, где выскакивает ненавистное «а что если», и чертята повторяют как мантру «это правда, это правда, это правда». Ведь если бы не её чувствительность, то может такие слова только и давали бы мотивацию? Как полагается? Как говорит отец? (Она и вправду ни на что не способна, а работы лишь подтверждают это. Если бы не то, что она потратила на всё деньги и вклад родителей, то наверняка она бы сожгла их без сожалений. Конечно, не всё, что сказанное семьёй правда, не стоит так серьёзно воспринимать слова, сказанные из-за эмоций, но тяжеловато применять советы умной части мозга, когда хочется сбежать. Бег — это хорошо, она любит бегать). И есть одна вещь, о которой она слышала вероятно по телевизору. Или она услышала её от подруги. Или прочитала где-то. Или она прямо сейчас её придумала. «Не получается сделать что-то как в теории (читать: избавиться от страшных мыслей в голове, которые путают, чтобы быть увереннее), то можно сделать это по-своему (читать: возможно, Чеён собирается сбежать в прямом смысле, хотя бы ненадолго, чтобы собраться)». «Выходить через обычную дверь неразумно» — Сон считает вполне разумным объяснением того, почему собирается выскользнуть из окна своей комнаты на втором этаже. Её окно выходит с другой стороны, соседи посреди дня вряд ли заметят, а ещё она знает, где не работает камера во дворе, и знает, как отключить одну. Она серьёзно собирается улизнуть, как в тех подростковых комедиях. В принципе, это невысоко и снизу её будет ждать газон, а чтобы не прыгать, она может цепляться сначала за каркас или, может быть, за границы выпирающих кирпичиков? О нет, она не знает, за что она может цепляться, эта стена полностью голая с её стороны, тут только прыгать. Если только не сделать какую-нибудь верёвку из одежды или найти такую дома. Сначала она ищет прочную верёвку скрупулёзно и осторожно, сразу ставя вещи на место, когда что-либо передвигает. Никаких улик. Сон размышляет, а подойдёт ли новый шланг? А ещё она не уверена, как она будет возвращаться. Единственное, надо успеть сделать всё до восьми вечера, так как это обычное время, когда родители освобождаются во вторник. У неё в запасе шесть с половиной часов.  — Вот чёрт, — говорит она в спешке, переодеваясь во что-то незаметное и обычное, чтобы не выглядеть странно для прохожих. Она выбирает всё-таки ничего не делать с окном, избавившись от подростковой (хотя ей уже за двадцать) драматизации и просто слинять через заднюю дверь, предварительно отключив камеру у забора. Ей кажется, что родители не будут смотреть записи с камер, если она не оставит никаких следов и не будет вести себя подозрительно, так что… можно уже сбежать, да? Чувство предательства семьи появляется сразу же, как только она проходит через ворота, что заставляет её нервно оглядываться и сомневаться, еле отговаривая себя от возвращения домой. Раз уж она начала, она должна закончить до конца. И, наконец-то, пройдя несколько метров спокойным шагом, она вздыхает и начинает как можно быстрее убегать, чтобы ни с кем не встретиться и к тому же избавиться от этого назойливого ощущения «я такая плохая». Почему-то кажется, что все слова до нынешнего момента были лишь чем-то вроде попыток задавить ощущения вины, навязанное родителями, и убедить себя в том, что она поступает правильно, хотя она вообще не уверена в том, что сможет прийти живой. Всё ощущается каким-то другим, более свободным, пропитанным духом хулиганства, чем-то таким потрясающим и одновременно сбивающим с ног, ведь, о боже, она никогда так не поступала. Она ссорилась, высказывалась, агрилась, но чтобы поцеловать левого парня в другой стране, а потом сбежать ненадолго из дома, когда она под арестом? Невероятно. Конечно, не то, чтобы она прямо гордится такими поступками, но всё-таки что-то ошеломляющее в этом есть, как и крутое. Вполне возможно, что можно было поступить по-другому. Да, можно. Только она так не сделала. Как и могли её родители, не делать так, чтобы она и её комок терпения взорвались. В общем, чувства Чеён дозируются пятьюдесятью процентами вины и пятьюдесятью процентами радости. Ну что за чудо менталитета, не правда ли? Кажется, она никогда так не наслаждалась обычной поездкой на старом автобусе, заглядывая через окно на большие здания, вывески и прочее, как прямо сейчас. А после вдыхала воздух на улице, останавливаясь, впитывая в себя энергию, как какие-нибудь шаманы из сёл. Горячий асфальт, небо, пекущее солнце, духота, куча спешащих людей — всё кажется таким красивым, что, на самом деле, смешно и иронично. Обычно люди не любят такое. Ах, это ощущение вдохновения. Пробирающее всё тело, прямо как в фильмов, от головы до пяток, внезапно вызывая внутри желание взять в руки кисточку и показать всему миру, что потрясен даже этот дорожный знак! Даже эта большая пробка! Даже этот старый аджосси, ругающийся с кем-то по телефону. Как долго она не хотела прикасаться к своим принадлежностям вообще отдельный разговор. Ровно как и то, что она выслушала от родителей в те дни. Три недели лета пошли насмарку, когда сегодняшний день будоражит нескончаемыми впечатлениями, хоть она и делает, что просто ходит про тротуарам и любуется, словно она тут туристка из США.  — Боже, — она хватается за карманы, испугавшись за то, что не взяла телефон или денег, — а, нет, я взяла. Пересчитывая их, она осторожно идёт по улице, чувствуя внезапный лёгкий порыв ветра, ласкающий её лицо. Она широко улыбается; кто-то подарил ей подарок и этот подарок она сделала себе сама; её зовут Свобода, хоть она и временная.  — Как же потрясно… — начинает она, но тут же застывает, замечая идущую вперёд мать. В строгом костюме, с причёской и с тем самым строгим, холодным выражением лица, которое бывает, когда она недовольна. Девушку тут же пробирают мурашки. Спасает только то, что женщина говорит по телефону, уставившись вперёд, пока не заметив свою дочь. И Чеён не думает дважды, прежде чем резко повернуться и зайти в первое попавшееся заведение, какое-то кафе с зелёной вывеской. Она не поворачивается, делает всё, чтобы не казаться подозрительной, подходя ближе к столам. В помещении светло, всё пестрит таким большим количеством зелёного и жёлтого цветов, что Чеён ненароком думает о вегетарианстве (чьей приверженкой она не была). На каждом углу стоят растения, сверху свисает пара горшков, а ещё расслабляет звук вентилятора. Она отодвигает стульчик у самого дальнего столика, услышав чьи-то шаги со стороны. Девушка поправляется причёску, получает меню и встречается с дружелюбным взглядом:  — Здравствуйте, я ваш официант, Чон Хосок…  — Хосок, я возьму колонки, всё равно к вам никто не ходит! — его перебивает мужской голос, и парень морщится, желая что-то высказать назад, где как раз и появляется носитель, но Сон делает это вместо официанта, широко раскрывая глаза и вскрикивая первое попавшееся:  — Левый парень!