Босиком по лезвию ножа, пройти на поводу у чувств

Суета, которой заразилось Главное управление с прибытием группы Джин Рувелье, для ее сотрудников была приятным сдвижением с мертвой точки, ведь со дня той аварии смотритель сильно изменился - не только характером, но и в работе. Стало слишком тихо, исследования велись строго по прописанным на бумаге правилам, но в них не было души. Смотритель больше не стремился к освобождению, он больше ни к чему не стремился. Потому, когда в Главное управление доложили, что группа рыжей надзирательницы захватила в плен весьма интересное существо, сотрудники воспряли духом, однако на них тут же свалилась куча новых проблем. И главная была в самой пленнице: у нее совершенно нельзя было что-либо выпытать - даже после первичного осмотра ученые с трудом могли подобрать описание ее состоянию. Она была и не в коме и не в обмороке - когда девушка откроет глаза, оставалось только гадать; также было совершенно непонятно, сможет ли ее организм все это время нормально функционировать; все же ее состояние граничило с комой. – Смотритель, она слишком опасна! – Джин устало выдохнула, так и не дождавшись поддержки со стороны своей «команды»: все, что касалось этой… темы, было слишком сложно, а еще больно и тяжело. – Поэтому я все же настаиваю на тюремном режиме, – рыжеволосая мысленно проклинала этот новый лад, где она – надзиратель - отвечала не только за порученную группу экзорцистов, но и за пленников или иные источники информации. Сегодня она слишком устала: слишком много потрясений, и еще эти… Джин выдохнула, чтобы успокоиться, и внимательно посмотрела на Комуи. – Я не смогу гарантировать безопасность, если Вы решите оставить ее в больничном крыле, – это были игры другого уровня, но ей было плевать: она играла в них с пяти лет в семье инспектора, державшего в страхе и уважении большую половину Ватикана. – Но решение за Вами, – девушка устало улыбнулась, не обращая внимания на мрачные взгляды за своей спиной. – Что-то еще? – голос смотрителя звучал безразлично, однако даже в нем слышался намек на то, что инструкцию они провалили, и было бы неплохо найти виноватых. Хотя Джин очень хорошо понимала свое нынешнее положение, она была полностью уверенна, что отчет, составленный ею и лежащий перед смотрителем на столе, полностью покроет это прегрешение. – Нет, - немного раскаянья в голос и серьезный взгляд серебряных глаз, полных уверенности. – Все подробности отражены в отчете, – улыбка уголками губ - и рыжая все силы тратит на то, чтобы не дрожать, чтобы голос звучал ровно, как полагает солдату, только душа рвется наружу, контролировать себя еще сложнее, больно... – Что ж, вы свободны, – Комуи пожимает плечами и открывает отчет, рыжая выдыхает и едва ли не бегом бежит: ей срочно необходимо побыть одной; девушка закусывает губу и думает, что эмоции бывают как гордостью, так и большой слабостью. Она едва ли не бегом мчится по коридорам здания, не замечая удивленных взглядов и шепота за спиной, ее не волнуют люди, что вокруг, Джин мечтает спрятаться от своих воспоминаний, от чувств, что рвутся наружу, от злости и непонимания. Из головы ни на секунду не выходят те слова, сказанные в купе совсем слабым голосом, имя, которое сейчас разрывает душу на кусочки, имя, от которого дрожат руки, а сердце скручивает от боли, потому что живое еще. Джин всегда считала: уходя, ты вырываешь себя из жизни человека с кровью, с мясом, так жестоко, как вырывать страницы у книги; она всегда считала, что после этого остаются лишь рваные края вокруг пустоты. Многие смеялись над ее таким суждением, но девушка никогда не изменяла своей вере, даже когда сама располосовала свою душу на кусочки. Она не ожидала; от этого руки дрожали, а по щекам сейчас катились дорожки соленой влаги, именно поэтому она сейчас, отчаянно сжимая кулаки, сползала по стене, заходясь в беззвучном крике. Джин Рувелье всегда была чересчур сильной. Стена холодила спину, а память медленно, словно специально, проводила лезвием по рваным краям почти заросшей раны, не давая сбежать, напоминая о том, что никогда, никогда в своей жизни она не избавится от этого груза. Джин Рувелье в своей жизни любила всего два раза, и одну любовь она давно похоронила так глубоко, насколько могла позволить ее душа. Но забыть… она никогда не сможет вырезать из памяти глаза цвета алого вина, которые дарили тепло и покой; не сможет, закрывая глаза, не видеть ласковую улыбку, которую он ей дарил столько раз; и никогда не забудет она выжженное поле, посреди которого нашли только ее дядю. Она никогда не забудет того, кого даже похоронить не смогла… – Ну почему же оставить вас в прошлом так больно, а… Сион-сан?! – рыжая экзорцистка смотрит на серую поверхность противоположной стены, отчаянно пытаясь соединить рваные края разбередившейся на сердце раны. Никто никогда не понимал силы ее чувства. – А вы ведь с ним похожи, это даже немного смешно, – по щеке скатывается одинокая слезинка, бури уже нет - сейчас бушует память, так что слезы уже ни к чему, сейчас и совсем немного она может позволить себе абсолютно пустой взгляд. Аллен даже не заметил, как пришел сюда. Парень едва заметно улыбнулся – это место такое светлое... Уже знакомая с прошлого раза лиловая бабочка вновь прилетела к ангелу и сейчас грела свои тонкие крылышки под солнечными лучами. На душе у седовласого было неспокойно: слишком многое случилось за такое короткое время; это было сложно принять: возникала куча вопросов, хотелось просто выговориться, хотелось верить, что его слушают, очень хотелось…