Облака под землёй

СЧАСТЬЕ — ДОБРО, ЧУВСТВО — ЗЛО Е Байи вынул изо рта последний гвоздь, и с силой вколотил его в табличку так, что доски затрещали, и краска с иероглифов посыпалась белыми хлопьями. Минъянь подошёл, на ходу складывая высушенное ханьфу. — Какая старая, уродливая деревяшка, — холодно заметил он, наблюдая за работой.— Да и табличка сохранилась не лучше. — Смотрите, кто научился язвить. — Е Байи спрыгнул с лестницы и отошёл, придирчиво разглядывая результат. — Эту надпись сделал учитель моего учителя. Раньше она украшала кумирню, но кумирня обветшала и развалилась, а вот слова истины школа сберегла. — И зачем это здесь? — Минъянь злился всё сильнее, но до последнего держал себя в руках. — Напоминание для тебя. И для меня. Как идут дела с “Алмазной сутрой”? — Я не занимался ей, поскольку собрался уходить. Прошу лишь вашего позволения на это. Он не для этого приходил, его просто привлёк стук молотка. Но слова выскользнули сами собой. Пусть он больше не Се Ван, но и здесь, рядом с этим бесчувственным человеком оставаться невозможно. Когда-то Король скорпионов пообещал себе, что никогда больше не будет исполнять чужие приказы, и до чего докатился теперь? Прислуга, которую можно швырять как котёнка и оскорблять вот так! Е Байи нахмурился. — Я не позволяю. — Вы сами говорили, что я должен однажды уйти отсюда. — Минъянь улыбнулся. Не потому что ему стало весело: улыбка была таким же острым оружием, как нож. — Этот день пришёл, я полностью здоров и ухожу. Благодарю за вашу доброту, мастер Е. Е Байи посмотрел на молоток в руках и отложил его подальше. — Кто тебя отпускал? А? Неблагодарная скотина, я вытащил тебя с того света. Ты мне теперь по гроб жизни обязан! — И как же мне выплачивать этот долг, если вы ничего от меня не требуете? Я до конца жизни должен только заваривать чай?! Злость нарастала. У него пропало всякое желание улыбаться. Е Байи подошёл вплотную, и Минъянь едва поборол желание отступить на расстояние удара. — Ты теперь моя ответственность. Если убьёшь кого-то, примешься за старое, вся вина падёт на меня. Мне это не нужно. Ты будешь здесь, пока твои душевные раны не затянутся, как телесные. — Тогда почему вы не позволяете мне… — Потому что это не поможет! Здесь написана правда! — Е Байи указал на табличку. — Я и так навредил тебе ритуалом, только больше запутал. Надо душу очищать, а не поддаваться страстям! — Значит хотите превратить меня в монаха? Вы не сможете вырвать жало у скорпиона! — Возьму и вырву! А когда я это сделаю, отпущу тебя на все четыре стороны, дам денег… да хоть замуж тебя выдам, как положено хозяину! Радуйся, ты же всегда хотел! Ему не следовало этого говорить. Минъянь развернулся и, ушёл, не дослушав. Его сердце словно сковало морозом. Никому нельзя доверять! Он ненавидел себя за то что проявил слабость, ненавидел древнее чудовище… но себя — больше. Раз сам дал оружие в чужие руки, значит сам виноват. — Минъянь. Чудовище опустилось с неба, загородив ему дорогу. Минъянь прыгнул, оттолкнулся от дерева и сделал сальто на крышу, не желая разговаривать, не желая видеть этого… Но чудовище, разумеется не уступало ему в скорости. — А ну стой! Минъянь! Минъянь заблокировал захват, не позволив схватить себя за плечо, нырнул под рукав, и едва не попался в него как в сеть, попытавшись сделать подсечку. Е Байи взлетел, и этого Минъяню хватило чтобы прыгнуть на стену, и по ней добежать до библиотеки. Чудовище снова оказалось быстрее. — Дай мне извиниться. Минъянь перепрыгнул на крышу библиотеки. Один удар по черепице, и он будет внизу, а там достаточно схватить хотя бы два или три свитка… — Значит если я наёмный убийца, то и меньше человек, чем вы? Может я кошка, которую можно то гладить, то отталкивать, когда надоест?! Как же ваши слова о том, что все мы одинаковы? Жалеете о них, старейшина Е?! Е Байи зло усмехнулся, желая сказать что-то резкое, но выдохнул и взял себя в руки. — Я… живу так долго, что ты представить не можешь. Я знал твоего ифу мальчишкой. Знал его отца и его деда. Я столько повидал, что для меня мирские страдания — суета. Но и отрешиться от них полностью не могу, поэтому я не просветлённым стал, а просто толстокожим. Прости, что причинил тебе боль. — Он поклонился. — Будет справедливо, если ты в ответ ударишь меня как следует. И будем квиты. Ну? Ударить его ножом, и пока он мучается от яда — похитить свитки. Удача сама шла в руки. Минъянь приблизился к нему, окинул взглядом, прикидывая, куда же бить, чтобы боль оглушила, чтобы яд разошёлся быстрее… Нет, древнее чудовище наверняка что-то задумало. Он нацелился ребром ладони в горло, не надеясь на успех. Е Байи отбил удар одной рукой, другой же отвесил такую пощёчину, что Минъяня закружило. Что ж, чудес не бывает. — Не так уж и сильно ваше чувство вины, — прошипел он, держась за щёку. — Я так и думал. Е Байи досадливо поморщился. — Cотни лет тренировок не проходят даром, это получилось само собой. — Он заложил руки за спину и широко расставил ноги, словно упираясь в крышу. — Давай ещё раз… Раньше, чем он закончил фразу, Минъянь нырнул вниз и вонзил "скорпионье жало" во внутреннюю сторону его бедра. Белая ткань окрасилась алым. Самое красивое, что ему доводилось видеть. Е Байи упал на одно колено, взглянул снизу вверх нечитаемым взглядом. — Значит вот что это за боль... теперь понимаю. Яд уже вошёл в кровь. Оставалось только отвернуться и заняться библиотекой. Так поступил бы Король скорпионов. Но Минъянь не мог. — Клинок отравлен, — сказал он, выигрывая время, собирая решимость. — Знаю, стали бы его иначе звать "скорпионьим жалом"! Но если вытащу — кровь хлынет, ты уж об этом позаботился. Ничего… твоя кровь тоже отравлена. Всё честно, мы квиты. А теперь иди сюда, исправь то, что натворил. Сейчас он слабее, чем обычно. Другого шанса не будет… Король скорпионов восстанет из подо льда и снова возвысится. Это перед ним будут лицемерить, это для него будут строить величественные дворцы, ему будут готовить изысканные блюда и подносить дорогие подарки. У него будет всё. Кроме сада на горе Чанмин. "Бессмертный меч, даже раненый, слишком силён", — убеждал он себя, помогая Е Байи спуститься со стены. — "Ничего не выйдет. К тому же, шкафы запечатаны так, что их не открыть одной лишь силой. Нет… если я снова захочу стать Королём скорпионов, я сделаю это без сделок с Бодхисаттвой, сам. Я призову Прекрасную Архат, она примет мою сторону. Пусть только древний монстр попробует снова меня обидеть…" Он помог Е Байи раздеться, и молча принялся обрабатывать рану. Бессмертный меч не желал терпеть боль так, как положено бессмертному: он шипел, ругался сквозь зубы и обещал переломать Минъяню все кости, если ещё раз выкинет что-то подобное… Минъянь быстро перестал слушать. Он чувствовал, как напрягаются под его прикосновениями мышцы, когда Е Байи вздрагивает от боли. Какая белая кожа… раньше он не замечал этой фарфоровой изысканности. Одинокий журавль, которого Цинь Сун подстрелил однажды забавы ради, был так же изысканно бел. Он бился на снегу, изнемогая от боли, и алая кровь, яркая, как цветок мэйхуа, заливала нетронутую чистоту… Он наклонился к ране, и, удерживая колено Е Байи, провёл языком по краям, слизывая кровь ещё, ещё, запоминая вкус, металлический, чуть горчащий от остатков яда… И почувствовал, что на грани, когда Е Байи железной хваткой стиснул его волосы, оттаскивая от себя. Боль прожгла Минъяня, словно огонь пороховую пыль, он запрокинул голову, вздрагивая всем телом, неспособный сдержать стон… и осел на пол. Кровь стучала в висках, то ли от яда, то ли от стыда, тело стало лёгким и чужим от истомы. — Да ты и правда одержимый… — услышал он над собой, но не осмелился поднять голову. .— Иди отсюда, я сам закончу. Да что с тобой… нет, бывает же... всё, просто убирайся! Минъянь отдышался, приходя в себя, и молча удалился, пошатываясь. Е Байи даже не злился на него, кажется, он был для этого слишком поражён. И не поверил бы, что Минъянь поражён не меньше. Теперь Бессмертный меч станет презирать его ещё сильнее. Пусть. Королю скорпионов, который в любой миг готов возродиться, не важно чужое презрение! *** Он думал, что теперь страсть всегда будет тлеть в нём, но с приближением зимы жизнь останавливалась. До жарких ли чувств когда пальцы немеют от холода? По утрам ему приходилось разбивать ледяную корку чтобы набрать воды; сколько бы угля он ни тратил, теплее вокруг не становилось, даже кан всегда казался недостаточно горячим. Еда и чай остывали мгновенно, под двумя одеялами едва можно было согреться. Только древнему чудовищу было всё равно, оно как-будто даже радовался морозу. Е Байи ещё хромал, но снова начал тренироваться, и несколько раз даже позвал Минъяня с собой, чего раньше не случалось. Тот отказался. Ему вовсе не хотелось становиться мальчиком для битья, поэтому он наблюдал издалека; лишь в эти минуты холод его не беспокоил, красота затмевала всё. Однажды ночью Минъянь проснулся от тишины, и испугался, что оглох. Печь давно остыла, на верхнем одеяле намёрз иней. Он встал, дрожа от холода, набросил плащ и выглянул за дверь. Горы сияли в свете луны, безмолвные. Вокруг на много ли переливался снег. — Перевалы засыпало, теперь к нам ещё много дней никто не доберётся, — донеслось с крыши. Минъянь вздрогнул от неожиданности, но сделал вид, что давно заметил присутствие старого чудовища. — А вы ждали кого-то, господин? — Нет, предчувствие. Что ты трясёшься? Тебя разве мороз не бодрит? Минъянь промолчал, закутавшись в плащ поплотнее. Он многое бы отдал за одежду на меху, за слугу, который будет растапливать жаровню и ходить за углём, чтобы не пришлось выбираться из постели никогда… — Это место похоже на ледяной ад. Зимой здесь всегда так? — Раньше так было большую часть года, и было прекрасно. А последние лет двадцать никуда не скрыться от весны и лета. — Не вижу ничего прекрасного. — Это пока. Я знаю способ согреться. — Е Байи спрыгнул с крыши, но снег не провалился под его тяжестью, лишь алмазная пыль взметнулась. Словно это был не взрослый мужчина, а белая лилия. — Иди сюда. Сугроб был Минъяню по колено, но он подошёл, надеясь на чудо. Может быть древнее чудовище сжалится и отогреет его своей ци… Е Байи положил тёплую руку ему на плечо. — Видишь, как прекрасен снег в лунном свете? Весь двор завалило, словно кто-то расстелил белейший шёлк. А вон ту крышу видишь? Это сарай, в нём лопата. Завтра возьми её и расчисти всю эту красоту, вот и согреешься. Минъянь раздражённо сбросил его руку. Зачем только он остался?! Нужно было убраться отсюда до холодов! — С вашими силами вы сможете всё сделать гораздо быстрее. — С моими силами я буду помогать расчищать перевал, чтобы в долине не умерли от голода… да ты совсем бледный. Второе задание — завтра проверишь все дымоходы, может печи станут греть лучше. Минъянь вздохнул. Он знал, что дело было не в печах — в нечеловеческом холоде, который мог не тревожить только того, кто сам уже почти не человек. — Если это всё, то я пойду наберу ещё угля, чтобы не умереть во сне. Господин. — Ты сейчас туда не доберёшься. — Е Байи крепко взял его за запястье. — Идём, поспишь у меня, там не так дует Минъянь подчинился, даже не думая, что это значит. Он ожидал, что древнее чудовище просто бросит на пол циновку, но опомниться не успел, как оказался под одеялом, с чашкой горячего, пряного вина в руках. — Пей как следует, мне не нужен больной слуга, — проворчал Е Байи, отворачиваясь к стене. — Допьёшь — лампу потуши. Минъянь подчинился. В покоях Бессмертного меча всегда стояла прохлада, но под одеялом было тепло. Он задул лампу, устроился поудобнее, совсем разморенный от горячего вина. Волосы Е Байи, рассыпавшиеся по подушке, пахли летом. Минъянь прижался щекой к его затылку, вдыхая аромат цветов, вспоминая о мэйхуа, алеющей над пропастью… осталось подождать совсем немного, и она вновь зацветёт… Е Байи тряхнул головой и повернулся к нему. — Что ты об меня трёшься? Разбудил… хочешь на полу спать? Минъянь задержал дыхание. Нет, это не приглашение. Второй раз он не сделает такой ошибки, как бы тело ни желало этого. — Вы меня испытываете или соблазняете, господин? — прошептал он, вглядываясь в темноту. — Если что-то не нравится, я тебя не держу. Очень нужно тебя соблазнять. — Я не хочу играть в эти игры. — Минъянь отвернулся, и отодвинулся на самый край.— Спокойной ночи. Е Байи за его спиной раздражённо вздохнул. — Не могу тебя винить, я и сам уже пожалел. Каждый раз я думаю, что всё прошло, и хочу убедиться… и каждый раз ты… снова влечёшь меня, ясно? Но я с этим борюсь, скоро поборю окончательно. Давай-ка спать и забудем об этом. Минъянь сел, зажав ладони между колен. — “Хочу убедиться”?! “Скоро поборю окончательно”!? Как-будто дело только в тебе! Ты понятия не имеешь, каково быть мужчиной из плоти и крови, запертым на холодной горе с каменным чудовищем! — Это я-то каменный?! Минъянь даже не понял, как это произошло. Это было ни на что не похоже: ни на ритуал ни на поцелуи в лунном саду… ни на то, что делал ифу и другие. Его никто и никогда не целовал так зло и яростно, и он никому не отвечал с такой страстью. Он знал все точки, отвечающие за удовольствие, но стоило ему потянуться к одной, как противник оказывался быстрее, считывая манёвр, находил ту же точку на его теле, и Минъянь тут же забывал, чего хотел. — Я владею такими техниками, о которых ты даже не подозреваешь, щенок… — горячо прошептал Е Байи ему на ухо. Он лишь едва обвёл кончиками пальцев нижнюю чакру, посылая ци словно шаровую молнию, но Минъянь не удержался, застонал, запрокинув голову. — Могу тебя мучить до рассвета, пока твой разум не помутится. А светает нынче поздно… Минъянь сбросил его с себя и оказался сверху, прижавшись всем телом, покрывая поцелуями-укусами шею, чтобы остались следы, лаская его мужское естество через увлажнившуюся ткань халата. — А я… могу заставить тебя изливать семя столько раз за ночь, что к утру твоя ци иссякнет! Он блефовал. Техникой “Цветок отдаёт росу” владела лишь Ядовитая Бодхисаттва, но самоуверенной черепахе незачем было об этом знать. — Захлебнёшься, — прошипел Е Байи, неожиданно плавно оглаживая его спину и ягодицы, так, что Минъянь невольно застонал, подаваясь за его руками. Только не просить сделать так ещё… только не просить ещё… Он рывком поднялся, подтянувшись на спинке кровати, прижал коленями плечи Е Байи. — Странно, что ты решил, будто это мой рот будет занят. — Щенок… Минъянь позволил себе мгновение триумфа. Как в ту ночь, когда задушил бёдрами шпиона из Тяньчуань, под видом слуги устроившегося в дом ифу. Тот не поддавался соблазнению так же долго, но в конце концов... Это мгновение дорого ему обошлось. Стоило ослабить бдительность, как он тут же оказался на спине, а Е Байи издевательски щекотал его под коленями, пользуюсь тем, что ноги Минъяня теперь закинуты на его плечи. — Прекрати… это делать…! — Теперь ты целиком в моей власти, могу делать что хочу. Ты чего ждал, когда нападал так по-дурацки, а? Ну и как мне тебя наказывать? — А если это часть моего плана? — Минъянь улыбнулся, хотя победителем себя не чувствовал. Он должен был подчинить древнее чудовище своей воле!. — План! У такого дурачка! Не ври бессмертному, у тебя на лице всё написано. Ну, так что с тобой делать? Может… “птица Пэн над пучиной?” или “Конь, бьющий копытом”? — Ты отвратительно самодоволен… неужели не понимаешь, что даже сейчас я могу тебя задушить? — Задушить не сможешь, только попытаться. Ну ладно, разберём сначала твои ошибки. Ты, значит, думал, что если к моему рту пристроишься, то победишь? Юнцы ничего не понимают. Вот смотри, минута, и из тебя верёвки вить можно будет. Он наклонился и легонько подул на разгорячённую, влажную плоть. Его дыхание оказалось неожиданно морозным, Минъянь содрогнулся, царапая изголовье, то ли от холода, то ли от удовольствия. Он так сдерживал дрожь, что прикосновение языка застало его врасплох, и стон он сдержать не смог. И короткие влажные поцелуи тоже стали неожиданностью, как тут было удержаться… а это чередование горячего и холодного, как он это делал? Оно сводило с ума, Минъянь ёрзал, не зная, чего хочет больше — уйти из этого мучительного плена или проникнуть глубже... Нет, если так пойдёт и дальше, древнее чудовище дождётся, пока он будет в его власти, и просто посмеётся над ним! Как бы ни было хорошо, Минъянь не мог этого допустить. — Как же ты… научился этому на своей горе? Тренировался… на рукояти меча? — А тебе всё надо знать. — Е Байи поднял голову пощекотал его рёбра. Минъянь сдавленно вскрикнул, попытался оттолкнуть его руки, но Е Байи, довольный результатом, принялся щекотать его снова. — Говорят, щекотки боятся ревнивые и дети. Ты ревнивый или ещё щенок, Янь-эр? Ревнивый? “Янь-эр”. “Се-эр…” Минъянь замер. Все чувства оставили его. Тело словно превратилось в камень, — даже руку не поднять. — Мне надоело, — бросил он, справившись с собой. Теперь нужно было пошевелиться, уйти... Он кое-как натянул одежду, запутался в одеяле и едва не упал. Каждое движение давалось с трудом, словно он пробирался через глубокий снег. Е Байи без труда удержал его, словно обнял на мгновение. — Не надо. Оставайся, а я уйду. Это моя вина, тебе нужен покой… а не всё это. Он быстро встал и вышел было, но у дверей задержался. — Вот видишь. Я же говорил тебе. Счастье — добро, чувство — зло. Будь я каменным, как лев у ворот, нам обоим было бы легче. Минъянь отвернулся. Он не хотел оставаться один, но в горле пересохло: ни позвать ни закричать. Оставаться одному — его судьба. Он навеки связан с мертвецом, пусть и не брачными клятвами. Ничего уже не изменить. Он уткнулся лицом в подушку, думая, что не уснёт теперь до самого утра, но усталость взяла своё, и оказалось... ...что вокруг цветут персиковые деревья, богато одетые люди гуляют под метелью нежных лепестков, обмахиваясь веерами. Чиновники ведут неспешную беседу в аллеях, за шёлковыми ширмами дамы смеются, звеня чарками. Минъянь лежит на ветке самого пышного дерева — его светлые одежды незаметны среди лепестков. Ему нельзя быть на этом празднике, если ифу узнает, что он подсматривал, то рассердится… ...нет, всё не так. Это праздник в честь Короля скорпионов, он скрывается здесь, устав от внимания… Он садится, собираясь спрыгнуть, но чья-то рука обнимает его за талию. — Король скорпионов пусть идёт куда угодно, но Минъянь останется со мной. Бессмертный меч в белых одеждах. Конечно он тоже здесь. Как он может быть где-то ещё… Минъянь обнимает его и отдаётся поцелую, сладкому, как аромат персика… ...горькому, как аромат лаванды. — Счастье — добро, чувство — зло, — шепчет ему на ухо знакомый голос, обдавая могильным холодом, ледяные пальцы проникают под одежду. — Се-эр… не быть тебе счастливым... *** Снегопады приходили один за другим, бесконечно. Снег пригибал деревья к земле, продавливал крыши, завалил окна и двери. Зимой Минъянь понял, почему в обители столько крытых переходов: они превратились в узкие ледяные норы между сугробами, только по ним и можно было передвигаться. Е Байи вёл себя как старая черепаха, впадающая в спячку, когда приходят холода: он мог медитировать несколько дней и ночей кряду, выходя из транса лишь для того чтобы вымыться и переменить платье. Минъянь старался прислуживать ему как можно медленее: долго и тщательно мыл и расчёсывал его волосы, топил снег на слабом огне. Всё чтобы оттянуть момент, когда вновь останется один. — Расскажите мне что-нибудь о старых временах, — попросил он, наливая ему чай после ванны. — Вы совсем перестали со мной разговаривать. — А ты так и не перестал губы надувать когда капризничаешь. Кто виноват, что тебе скучно? Тренируйся, медитируй… да хоть коврики плети! Минъянь отвернулся, поправляя угли щипцами. Он уже начистил все памятные таблички, разобрал кладовые в поисках лишних одеял, привёл в порядок старинные ткани, траченные молью, и ржавые, зазубренные мечи. Нашёл даже изящные, хоть и старомодные женские одежды, расшитые золотом, неизвестно как попавшие на гору. Та же неизвестная женщина оставила после себя плащ на серебристом лисьем меху, и это была единственная находка, которая Минъяня порадовала. Зачинив его, он принялся за кожаные доспехи и кольчуги, видавшие ещё героев Троецарствия, а в свободное время плёл из остатков кожи пояс и читал. Всё, чтобы не сойти с ума. — Я тренируюсь, когда не разбираю хлам, которым вы уже сотни лет пренебрегаете. Но… не могу медитировать. Мне начинает чудиться, что я всё ещё похоронен под лавиной. — А спишь до сих пор в моей постели? Минъянь покраснел. Каждую ночь он надеялся, что проснётся не один. Подушка пахла персиковым цветом, как обещание, что весна ещё придёт, но была холодна. — Там теплее всего. — Самосовершенствованию удобство только мешает. Спи в холоде: и тело закалится и дух очистится. — Самосовершенствование мне не интересно. И вам, верно, тоже. — Он зло улыбнулся. — Бессмертный Е сбегает, чтобы не оставаться со мной наедине. Е Байи фыркнул. — Ну конечно. Да будет тебе известно, я каждую зиму провожу в медитации. Спокойно, прохладно, никто не мешает. Я может быть выхожу с тобой поболтать только для того чтобы ты на балке не повесился, об этом ты не думал? Хватит дуться, неблагодарный. Минъянь покраснел, радуясь, что под слоем пудры не видно. Он был обидчив и обычно жестоко мстил за насмешки, но от насмешек этого древнего чудовища его почему-то бросало в жар, и все мысли разбегались. — Я не просил вас нарушать уединение. — А я вижу что тебе нужно, даже когда ты об этом не просишь. Ладно, расскажу тебе какую-нибудь сказку. Но обещай, что будешь медитировать и очищать разум. Постепенно и страх пройдёт. Тебе понравится. — Вы всё пытаетесь обратить меня к праведной жизни, будто дело только во мне одном. Е Байи тяжело вздохнул. — Я так и знал, что ритуал был ошибкой. Ты теперь возомнил невесть что. Минъянь подсел к нему ближе, якобы чтоб налить чаю, положил руку на колено. Он так устал от одиночества, что готов был на всё — лишь бы удержать его... даже сказать правду. — Стоит мне испытать что-то к вам, как я расплачиваюсь. Вы сказали, что я сын, а не вдова. Но я чувствую, что моя судьба связана только с одним мужчиной, и небеса меня карают за измену. Если ад существует только для тех, кто в него верит… то может быть с вами я перестану верить в него? Смогу забыть... — Какая чушь. — Е Байи накрыл его руку своей. — Будто им больше не за что тебя карать! Сколько раз тебе повторять? Очиститься и забыться это разные вещи. — И что же, получилось у вас очиститься от… меня? — К весне получится, — отрезал Е Байи. И ушёл. В следующий раз Минъянь увидел его когда сад затопило половодье, и остатки зимы водопадом смыло со скалы. *** Первый человек, посетивший гору в новом году, был ранен на склоне тигром, давно не видевшим свежего мяса. Е Байи притащил его, истекающего кровью, и крикнул, чтобы Минъянь принёс бинты и иглы. Минъянь замешкался. Он так исхудал за зиму, что ему не хотелось показываться даже умирающему. Но всё-таки пришёл и держался в тени. — Вы из Северной Шу, — сказал Е Байи, когда раненый пришёл в себя. — Что вам нужно на горе Чанмин? Незнакомец приподнялся, но смотрел мимо него, на Минъяня. Тот опустил голову, делая вид, что собирает иглы. — Теперь понимаю… — выдохнул он. — Меня зовут Чжэнь Ли, я начальник личной охраны Десятого принца… его высочество скончался месяц тому назад. — Соболезную. Что из этого? Минъянь почувствовал, что знает этого человека, хоть и видел его лишь однажды. Но где… — Его Высочество вернулся с горы Чанмин и с тех пор захворал. Никто… не мог понять причину его болезни, пока однажды… пока однажды не пришла монахиня с изуродованным лицом. Она сказала… что знает, в чём причина. Что это всё лисица, живущая на горе Чанмин. Как только открылись пути, я прибыл в долину и расспросил местных… они рассказали о прекрасном юноше, который вдруг появился в обители Бессмертного меча… нетрудно было сложить два и два... Монахиня с изуродованным лицом. Этого следовало ожидать. Минъянь почувствовал на себе взгляд Е Байи, но не посмел поднять глаза. — Значит я, Бессмертный меч Е Байи, приручил лисицу. Эта лисица, достопочтенный Чжэнь, только что перевязала ваши раны. И как? Почувствовали вы любовное томление? Не верьте всяким гадалкам. Скорее вашего принца отравили другие претенденты на… — Вот именно! — Чжэнь Ли резко сел. — Его отравили, и теперь я знаю, кто! Король скорпионов! Минъянь посмотрел на него в упор, следя за каждым движением. Теперь они на одном уровне, осталось лишь метнуть нож, и ублюдок замолчит навсегда… Е Байи удержал его руку. — Король скорпионов? — Да… может вы не знаете, старейшина Е, но я открою вам глаза. Этот мальчишка за вашим плечом — убийца. Я хорошо запомнил его лицо… мой старший брат однажды наткнулся на него… в лесу… якобы разбойники напали на благородного юношу и его двух служанок. Скорпион… он знал, что мой брат падок на мужчин, изобразил, раненого и напуганного, стелился перед ним — лишь бы взяли в дом. Вечером на пиру пил с ним из одного кубка. А ночью… убил в его же постели. Он и его ядовитые твари устроили в поместье резню, словно лисы в курятнике. Мне едва удалось скрыться… но я навсегда запомнил те реки крови… и этот взгляд… вот как сейчас… да... теперь я всё понял! Минъянь наконец вспомнил. Ифу тогда отругал его за то что оставил выжившего. Не разговаривал с ним целую неделю. А когда покорный, нежный Се-эр пришёл вымаливать прощение… "Воды… воды… принесите воды..." Его затрясло. Он так давно не вспоминал об этом, почему теперь... — Король Скорпионов погиб под лавиной. — Е Байи крепче сжал его руку. — А это мой слуга Минъянь, и в смерти Десятого принца он невиновен. На горе Чанмин нет убийц. Чжэнь Ли покачал головой. — Не думал я, что даже Бессмертный меч может попасться в сети этой гадины! Последний раз прошу, отдайте его мне, палачи заставят его сознаться. Иначе солдаты Северной Шу возьмут вашу гору штурмом! Хватка вдруг разжалась. Е Байи поднялся, не глядя на Минъяня, и тот с ужасающей ясностью осознал, что это значит. Способ избавиться от искушения. Раз и навсегда. Его затрясло. Нет один раз его уже предали так. Он не будет стоять на коленях и умолять о пощаде! Он примет бой и уберётся отсюда раз и навсегда, забудет предателя, больше никогда, никому не позволит… — Приводите хоть целую армию. Король скорпионов пролил много крови, но Десятого принца он не убивал. Если хочешь мести — сразись с ним один на один, но я считаю, что раз его не пустили за мост Найхэ, значит он праведной жизнью должен отплатить за свои грехи. Он поставит тебя на ноги, уважаемый Чжэнь. Это пойдёт в уплату его долга тебе и твоему брату. Минъянь не мог возразить. Сердце билось где-то в горле, перед глазами всё плыло. Он не сразу услышал, что Е Байи зовёт его, и, с трудом поднявшись, последовал за ним как в тумане. — Вы защитили меня… господин, — прошептал он. Е Байи удивлённо взглянул на него. — А чего ты ждал? Будь ты отравителем, я бы сам тебя к седлу этого Чжэня привязал. Но этого преступления ты не соверш… ты что, плачешь? Прекрати. — Зимой вы ушли, не желая меня видеть. Разве странно думать, что вы решили избавиться… от меня? Я готов был уничтожить этого человека на месте. Но вы перевернули все чувства в моём сердце… и ещё хотите чтоб я не плакал! — Не хочу я от тебя избавляться. Я не боюсь трудностей. Минъянь утёр слёзы и улыбнулся. На душе у него стало легко и радостно. — Тогда… тогда я расставлю ловушки. Посмотрим, скольких я смогу убить прежде, чем они доберутся до внутреннего двора! И первому, кто ступит в ворота, я сам перережу глотку, можно? А остальные… Он осекся, заметив взгляд Е Байи. — Ты что, правда этому радуешься? Тому, что погибнут люди? Да ты сам человек вообще, а? — Я… Минъянь искренне смутился. Он раньше не задумывался об этом. Впервые он убил ещё подростком, когда ифу попросил заткнуть рот излишне болтливой служанке. Это было страшно и неприятно, потому что она начала кричать и прежде чем ударить ножом, пришлось сначала долго душить её, а она всё не умирала и не умирала… но всё в конце концов получилось. Он смог устроить так, что убийство свалили на воров. "Ифу… я так испугался…” "Но ты это сделал, мой храбрый Се-эр… ты защитил своего ифу от клеветы. Кто ещё мог бы так хорошо мне помочь?" Ифу похвалил его, обнял, и целый день провёл с ним, обучая каллиграфии, разрешая есть любые сладости. Се-эр навсегда запомнил, как впервые в жизни испытал сладкое томление плоти, когда ифу склонился над ним, накрыл его руку своей, показывая как правильно выписывать иероглифы, вполголоса наставляя... Ничто в жизни Се-эра не вознаграждалось так, как убийство. Сама смерть волновала его редко, чаще всего она была делом грязным и неприглядным. Чувство власти, приятное возбуждение от похвалы ифу — вот что было важно. Но чему радоваться теперь? — Я… не знаю. Наверное его замешательство отразилось на лице, потому что Е Байи только вздохнул. — Никто не умрёт. Есть другие способы. Я отведу тебя к друзьям, подождёшь там, пока всё не уляжется. — Я не могу выполнить этот приказ, вы не будете сражаться в одиночку. — Минъянь схватил его за рукав (за руку не посмел, не желая искушать судьбу). — Не думайте, что можете от меня отделаться! — Да я и не собираюсь сражаться. Пусть хоть каждый камень вверх дном перевернут, тут ничего интересного нет. Вот если сами полезут на меня с мечами — полетят с горы кубарем. Думаешь я без тебя не смогу их выставить? Они не первые, кто сюда ломится. — Без меня вам будет сложнее. Е Байи вдруг смягчился. — Дело ведь не во мне… если продолжишь убивать, это никогда не закончится. Ты должен жить другой жизнью, Минъянь. Если и не праведной, то хотя бы спокойной, тащить тебя ещё глубже в ад я не стану. Подчинишься мне, большеротая жабка? Ради себя самого. Он редко улыбался по-доброму, но сейчас улыбнулся, и сердце Минъяня дрогнуло. Он отпустил его рукав и кивнул. — Если это для того чтобы избавиться от меня, то клянусь, я вернусь и убью вас. Господин. — Убьёшь, как же! Мыши кошек не кусают. Всё, иди, заботься о госте. Он должен уйти живым и здоровым.