Осколками

«Бывают минуты, когда внезапная искренность равносильна непростительной потере контроля над собой»

Альбер Камю

Начало декабря, 1998 год

      — Подвинься.       — Иди к чёрту.       Негромкий хмык.       — Конечно, Джинни, мне совсем не тяжело стоять после того, как я принёс сюда твою подругу, твоя забота обо мне просто неоценима.       Гермиона ощутила, как сквозь толстую прослойку ватного шума в её сознание пробился звук двух знакомых голосов. Слабый и тихий, он однако был единственным, что девушка смогла распознать из окружающего её пространства помимо резкого запаха дезинфицирующих зелий и жестковатой ткани свежей наволочки под щекой.       Тихий шорох одежды, а затем глухое шипение, за которым последовал гулкий звук шлепка.       — Держи свои руки при...       — Ты сидишь на моей мантии, Уизли, — перебил гриффиндорку низкий голос Блейза Забини. — Если хочешь оставить её себе – только скажи. Зелёный тебе идёт куда больше, чем красный.       Наступила короткая пауза, за время которой Гермиона осознала, что всё ещё находилась в больничном крыле.       — Кхм. Я не заметила.       — Я так и понял.       Вновь тишина.       — Ты не сможешь не разговаривать со мной вечно.       — Что ж, последнюю неделю я великолепно с этим справлялась. Планирую продолжать и дальше.       — Это бессмысленно. Я тебя заставлю.       — Ты не сможешь заставить меня разговаривать с тобой, — насмешливо фыркнула Уизли.       — Я уже это сделал, Джинни, и мне даже не пришлось козырять статусом старосты.       Гермиона попыталась приоткрыть веки, но в них будто вставили свинцовые пластины, сделав неподъёмными. Происходивший рядом с ней диалог на пониженных тонах больше походил на змеиное шипение и звучал так, будто переговаривающимся между собой людям было неприятно находиться в обществе друг друга. По крайней мере, одному из них.       — Ты вернёшь мне мою мантию?       — Иди к чёрту.       — По-взрослому, — хмыкнул Блейз. — Это очень по-взрослому с твоей стороны, Джи...       Вероятно, вскипавшая в нескольких футах от Гермионы ссора могла и дальше набирать обороты, если бы внезапно в неё не вступил третий голос, разрезавший пространство хлёстким и знакомым нравоучительным тоном.       — Мисс Уизли, посещение пациентов разрешено до половины пятого, почему я вынуждена наблюдать вас здесь после закрытия дверей? — воскликнула мадам Помфри. Раздался звучный короткий лязг по металлу, и Гермиона поняла, что целительница отдёрнула занавеску, что, по всей вероятности, ограждала её постель. — Если вы желаете навестить мисс Грейнджер, то можете подойти завтра в приёмные часы, а сейчас я попрошу вас покинуть больничное крыло.       Тихий шелест одежды и стук набоек каблуков. Гермиона почувствовала, как на её плечо легла прохладная ладонь.       — Вы же не серьёзно, мадам Помфри, я же только...       — Мы вернёмся завтра, — перебил Джинни Блейз, — спасибо.       — Что ты себе...       — Хорошего вечера, мадам Помфри.       Гермиона услышала торопливый стук двух пар ботинок по каменному полу и несколько приглушённо-недовольных нелестных фраз в адрес Забини. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз замечала подобную эмоциональность у подруги, но нарастающий тонкий писк в черепной коробке мешал собрать расползающиеся в стороны мысли воедино. Прохладная ладонь на её плече сжалась чуть сильней, по телу прошла знакомая волна согревающих чар, и девушка провалилась во тьму.       Когда в следующий раз она вернулась в сознание, в помещении было тихо. Гермиона приоткрыла рот, проведя языком по сухим губам, и поняла, что на них больше нет льда, а дыхание не затруднено застрявшими в мягких тканях осколками. Ресницы задрожали, когда девушка попыталась приоткрыть глаза. Приглушённый тёплый свет попал на сетчатку, вынудив на несколько секунд зажмуриться, а затем часто заморгать, привыкая. В воздухе всё ещё пахло дезинфицирующими зельями и прохладой.       Приподняв руку, Гермиона инстинктивным жестом коснулась ладонью едва тёплой щеки, чувствуя под пальцами непривычно гладкую кожу. Воспоминание собственного лица, отображённого в испещрённом сколами зеркале и покрытого тонкой коркой наледи, отпечаталось на внутренней стороне век, мелькнув яркой вспышкой, когда гриффиндорка прикрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти цепочку последних событий.       Класс зельеварения. Холод. Боль.       Лёд на коже. Кровь. Снова боль.       Туалет на втором этаже. Удушающие спазмы и алое крошево на белом кафеле. Боль-боль-боль.       Гермиона аккуратно коснулась горла, проведя кончиками пальцев по ритмичной линии пульса, затем чуть ниже до яремной ямки между ключицами и ощущавшейся сквозь тонкую кожу и мышечную прослойку грудины, которая после испытанного просто не могла остаться неповреждённой.       Потребовалось не меньше нескольких минут, прежде чем Грейнджер поняла, что проснулась не от боли, а от того, что под накинутыми на её тело одеялами и согревающими чарами ей стало душно.       Мышцы спины и пресса отозвались тянущей тупой болью, когда Гермиона приподнялась на больничной койке, откинув к ногам одеяла и оперевшись сначала о локти, а затем о раскрытые ладони, прислонившись лопатками к холодной перекладине у изголовья. Окружающее пространство поплыло, словно при сильной качке, закружилось, подёрнувшись туманом, и девушка почувствовала тошноту, которая ощущалась, как побочный эффект от слишком высокой дозы крововосполняющего зелья. Грейнджер сжала пальцы на металлическом каркасе кровати, задержала дыхание и сосредоточилась на ощущении холодного металла, чтобы привести вестибулярный аппарат в норму.       На языке чувствовались соль и знакомая горечь от настойки бадьяна. Проморгавшись и дождавшись полного восстановления статики перед глазами, Гермиона осторожно повернула голову вправо, пытаясь найти стакан воды, который мадам Помфри оставляла на тумбочке для того, чтобы находящиеся в больничном крыле пациенты имели возможность запить не всегда приятные для вкусовых рецепторов настойки и отвары. Сощурившись от прямого попадания света на сетчатку от стоящей на ровной поверхности свечи, Грейнджер обхватила холодные стенки стакана и, поднеся к губам, сделала несколько жадных глотков. Приготовилась к острой боли, что сопровождала каждый приём пищи на протяжении последних нескольких недель, но её не последовало.       Ей не было холодно. Точнее, это ощущалось не так... остро. Менее болезненно. И выглядело определённо не так кроваво.       Вернув опустевший стакан на место, Гермиона опустила голову вниз, взглянув на ровную кожу голого предплечья. На пергаментно-белом полотне кривыми линиями багровела знакомая надпись, что означало, что она провела в больничном крыле больше двенадцати часов, однако это отвратительное слово было единственным, что находилось на её теле. Грейнджер прижала большой палец к участку под вырезанной буквой «Г». Надавила, внутренне сжавшись.       Ничего. Никакой боли, никакого хруста трескавшегося льда под кожей.       — Когда я не увидел его на Хэллоуин, то подумал, что в Мунго всё же не до конца безнадёжные целители и финансирование моей семьи пошло на оплату повышения квалификации сотрудников. Но когда он проявился, всё встало на свои места, — раздался глубокий приглушённый голос слева, и Гермиона застыла, чувствуя, как напрягались наружные косые мышцы живота и каменели мускулы спины, заставляя выпрямиться на матрасе. Наступила недолгая пауза, нарушаемая лишь звуком её разогнавшегося сердца, прежде чем говоривший негромко продолжил: — Если бы я не знал, что от шрама невозможно избавиться, я бы, вероятно, попросил у тебя имя того, кто поставляет тебе эту обнадёживающую чушь.       Гермиона ощутила, как внутри где-то между рёбер защекотало, когда она медленно повернула голову вбок, напоровшись на прямой взгляд графитовых глаз. Слишком тёмных в тусклом свете одинокой свечи на тумбе у её койки. Она инстинктивно дёрнулась чуть выше на постели, в попытке увеличить расстояние между ними, но с удивлением поняла, что его присутствие не обжигало ей внутренности. Во рту пересохло, и гриффиндорка пожалела, что расправилась с несчастным стаканом воды так быстро.       Он сидел в неглубоком кресле, обитом плотной чёрной кожей – Гермиона могла поклясться, что подобная роскошь никогда не была замечена ею в стенах больничного крыла и Хогвартсе в целом, – и неспешно проворачивал зажатую между пальцев волшебную палочку из виноградной лозы. Очертив подушечкой большого пальца контур тонкой ветки, охватывавшей нижнюю часть рукояти, он легко ударил серединой по согнутому колену, закинутому на бедро второй ноги, выбив несколько белых искр с кончика.       Гермиона сглотнула, мазнув взглядом по приколотому к ткани знакомой оливково-зелёной водолазки значку префекта Слизерина, вспоминая, что он носил его только в один день недели. Взглянула на циферблат круглых часов над светлой макушкой, оттягивая тот момент, когда направленный в её сторону взгляд всё же начнёт жечь ей вены, и на секунду прикрыла веки.       Половина девятого вечера.       Суббота.

Середина октября, 1998 год

      На самом деле, всё могло быть гораздо хуже.       Остановившись на четырнадцатой картине, Гермиона принялась считать сначала, когда они вышли из подземелий и поднялись назад в вестибюль, а затем ступили на парадную лестницу, чтобы начать обход нижних этажей. У них ушло почти восемнадцать минут на то, чтобы проверить коридоры, кухню и класс зельеварения, проконтролировать все запертые двери кладовых и неиспользуемых комнат и вернуться.       И всё это в абсолютной тишине.       Один...       Когда Драко увидел её, мнущейся около входных дверей в Большой Зал, Гермиона первым делом подумала, что он будет предсказуемо недоволен её присутствием. Просьба Пэнси подменить её на патрулировании была озвучена всего за пару часов до его начала, и девушка банально не имела возможности предупредить Малфоя вовремя, а потому вид старосты девочек вместо однокурсницы на месте сбора патрулирующих должен был стать для него неожиданным, как минимум. Но Драко не выглядел удивлённым.       Окинув Гермиону холодным взглядом, он без лишних слов направился к лестнице в подземелья, оставив девушку опешившей посреди безлюдного вестибюля на несколько долгих секунд. Отмерев лишь тогда, когда Драко почти преодолел все уходящие вниз ступени, Грейнджер встрепенулась и последовала вслед за слизеринцем, едва поспевая за длиной его шагов. Ей приходилось плестись чуть позади, уперевшись взглядом в его затылок, и это был один из тех немногих разов, когда обязанности школьной старосты волновали её на самый возможный минимум.       Чего нельзя было сказать о Драко.       Два... пять... восемь...       Если бы Гермиона не была уверена в том, что Малфой, на самом деле, терпеть не мог должность префекта седьмого курса, она бы решила, что слизеринец намеревался подвинуть Забини с поста старосты, потому что даже Грейнджер не выполняла вечерний обход так тщательно. Драко заглядывал в каждый угол, проверял каждую дверь и игнорировал каждый направленный в его сторону взгляд. И если первые два пункта вызывали чувство лёгкого удивления и даже, возможно, какого-то чисто грейнджерского удовлетворения, то последний натурально раздражал.       Гермиона понимала, что у него были причины злиться на неё, но это никак не сглаживало тот факт, что причины эти были абсолютно нерациональны. Теодору нужна была помощь, которую она не могла предоставить точно так же, как не мог сам Драко, и Грейнджер не жалела о том, что поступила именно так. Её решение спасло Нотту жизнь, а значит оно того стоило.       Десять... пятнадцать...       Когда они свернули в арку коридора третьего этажа, продолжая подпитывать вечернюю тишину натянутым между друг другом напряжением, раздражение от упрямства слизеринца пробудило в Гермионе почти физическое желание припереть его к стенке и заставить выслушать все аргументы в защиту принятого в ночь с четверга на пятницу решения. И это выводило её из себя ещё больше, потому что Грейнджер понимала, что наравне с уверенностью в собственной правоте, нутро скребло неприятное ощущение вины, нашёптывающее ей вот уже вторые сутки о том, что ей стоило хотя бы попытаться объясниться. Сделать хоть что-то, чтобы оправдаться.       Восемнадцать... Годрик, почему их так много?.. двадцать четыре...       От света горевшего на кончике её палочки Люмоса на стенах танцевали тени. Гермиона скосила взгляд на вышагивавшего рядом слизеринца, проследила за тем, как взгляд его кварцевых глаз незаинтересованно скользнул по увешанной картинными рамами стене, остановился на закрытой двери кабинета нынешнего преподавателя ЗоТИ, застыл, когда девушка вытянула руку, чтобы осветить угол между кабинетом и альковом, а затем, минуя направленные в его сторону карие радужки, перескочил назад на стену.       Тридцать?       — Да Господи! — воскликнула Гермиона и остановилась, потеряв остатки терпения и прекратив мысленный подсчёт портретов. — Ты не можешь быть всерьёз на меня зол из-за того, что я позвала МакГонагалл. Это глупо.       Он даже не повернул голову в её сторону.       Вот же упрямый, несносный, абсолютно невыносимый...       — Малфой, — она ускорила шаг, чтобы догнать ни на мгновение не замедлившегося слизеринца. — Это совершенно неразумно, вам нужна была помощь и уж точно не моя.       Ноль реакции.       — Малфой.       Разбуженный шумом и светом портрет Подрика Крукшанка недовольно забрюзжал. Драко продолжил путь дальше, подходя к классу и поднимая руку, чтобы открыть дверь и проверить помещение.       Не делай этого, не делай, не делай...       Несколько торопливых шагов – и Грейнджер ухватилась пальцами за рукав его чёрной рубашки чуть выше локтевого сгиба, потянув ткань на себя и вынудив Малфоя остановиться.       Ну вот, ты это сделала.       Раскалённый добела взгляд впился в её лицо. Драко обернулся, уколов глазами её руку, что сжимала ткань, и Гермиона почувствовала, как напряглись под ней его мышцы. Малфой сцепил зубы, отчего линия его и без того чётко очерченной челюсти стала ещё острее, однако сам он остался неподвижен и это... было хорошо. Приемлемо.       Гермиона медленно вдохнула, наполнив лёгкие воздухом, и заговорила:       — От неправильно наложенного Империуса сходят с ума, Драко. Крауч-младший применил его к Виктору во время последнего испытания в лабиринте на четвёртом курсе, и он рассказывал, что…       — А от сделок с Орденом умирают, Грейнджер, — оборвал её его холодный голос. Малфой дёрнул рукой, заставив девушку разжать пальцы, и отвёл плечи назад, выпрямляясь. — Если ты полагаешь, что смерть – это меньшее зло, то у меня для тебя плохие новости.       Ну конечно. Он не мог не использовать этот аргумент.       Распахнув дверь в пустой и тёмный кабинет ЗоТИ, Драко применил чары обнаружения и, убедившись в том, что никто не прятался под партами и за стоящим у преподавательского стола шкафом, захлопнул её с почти непозволительно громким хлопком.       Гермиона вздохнула.       — Говоришь так, будто Орден собственноручно убивает после прекращения сотрудничества, — произнесла она негромко, поспешив за направившимся назад к лестницам слизеринцем.       Драко фыркнул, услышав, и посмотрел на неё, развернувшись вполоборота, не сбавляя шаг.       — Возможно этот незначительный факт ускользнул от твоего внимания, Грейнджер, но больше половины всех его членов мертвы. Смертность в Ордене настолько высокая, что им даже убивать за неповиновение не требуется – достаточно просто числиться в его списке, и твоя похоронная речь, в отличие от жизни, будет долгой и героической.       — Уверена, условия работы на Волдеморта были на порядок выше, — закатила глаза Гермиона, опустив палочку ниже, когда дама на портрете в широкой золочённой раме пронзила её недовольным заспанным взглядом.       Драко молчал несколько секунд, прежде чем серьёзно ответить:       — Нет. Но Реддл никогда не обещал безоблачной жизни за преданность. Он просто сообщал, скольких убьёт в том случае, если этой преданности не будет, и это было честнее, чем называть отсроченное убийство «сделкой», — остановившись на платформе третьего этажа, он взглянул девушке в глаза. — Если ты хотела моей смерти, то могла просто не появляться на слушаниях в мае.       Гермиона моргнула, едва не врезавшись в каменную арку, настолько её ошарашили его слова. Это было несправедливо. Настолько несправедливо, что захлестнувшее вмиг негодование почти прожгло ей грудную клетку в попытке добраться до слизеринца.       — Да как ты... — она запнулась, сделала несколько резких вдохов и прошипела, сверкнув глазами: — Да пошёл ты, Малфой.       Она практически не спала. Май тысяча девятьсот девяносто восьмого года выдался по-настоящему тяжёлым, потому что это было время, когда Гермиона была вынуждена присутствовать в помещениях Министерства чаще, чем в собственной постели. Многочисленные слушания, казни Пожирателей, встречи, мероприятия, свидетельствования – всё это было её жизнью на протяжении месяца и высасывало последние запасы сил, которые ей едва удалось сохранить во время войны.       Но самыми выматывающими были слушания. Его слушания. Многочасовые, душные, несправедливые. Судебная система волшебного мира едва ли отличалась от процессов в маггловском, и одним из основных положений было то, что вместо честных разбирательств и сбора доказательств состава преступления суд Визенгамота предпочитал просто обвинять. Даже такие улики, как воспоминания и показания трёх Героев войны, являлись недостаточным основанием для закрытия дела на втором заседании. Гермиона провела трое суток в архивах Министерства, воспользовавшись разрешением исполнявшего обязанности министра Кингсли Бруствера, прежде чем сумела выстроить собственную линию свидетельствования в пользу семьи Малфоев и добиться признания всех смягчающих приговор обстоятельств.       Она потратила слишком много сил на то, чтобы не позволить ему угробить своё будущее возмутительно наглыми комментариями в сторону судейской коллегии, чтобы сейчас выслушивать подобные заявления.       Развернувшись, Гермиона направилась вверх по прибывшей к платформе лестнице, торопливо взбегая по ступеням на четвёртый этаж. Драко издал короткий насмешливый хмык, последовав за ней.       — Привыкла к безоговорочным благодарностям за то, о чём не просили? — поинтересовался он, без труда сокращая разделявшее их расстояние тремя длинными шагами.       — Привыкла к людям, имеющим совесть, — припечатала она, вздёргивая подбородок, — но ты, очевидно, с подобными понятиями не знаком.       — Тогда твоя реакция ещё более непонятна, ведь ты знала об этом всегда.       Гермиона остановилась на предпоследней ступени, вновь развернувшись лицом к Драко и взглянув на него сверху вниз. Нахальная усмешка, вызывающий взгляд – идеальное комбо для того, чтобы поджечь её нутро одним лишь издевательским изгибом бровей. Буквально какие-то полчаса назад она трепетала от одной лишь мысли об этом вечере, а сейчас едва сдерживала себя от желания скатить его вниз по лестнице. Потому что это было так банально, так знакомо, что она просто не должна была реагировать на подобные мелочи, но всё равно продолжала ждать от него чего-то не-малфоевского. Чего-то, что не было бы столь привычно фальшивым.       Как один человек может вызывать настолько несовместимые эмоции?       — Мерлин, ты просто невыносим, — выдохнула она глухо.       Драко приподнял брови в вопросительном выражении.       — Забавно, — протянул он, делая шаг навстречу. — А мне казалось, что ты только и делаешь, что пытаешься оказаться в моём обществе.       Гермиона моргнула, слегка отклонившись назад, опешив. Участившийся пульс ударил по вискам, и она на мгновение забыла о том, что не должна показывать столь очевидную взволнованность.       — Я не... Что?       Драко склонил голову набок, уголок его губ скользнул вверх в усмешке, от вида которой внутри у Гермионы всё перевернулось. Будто она летела на огромной скорости вниз и сила притяжения более не играла в её пользу. Малфой сделал ещё один шаг, поднимаясь выше на одну ступень, так, что теперь их лица были на одном уровне.       — Зачем тебе это, Грейнджер? — спросил он. — Что ты здесь делаешь?       Гермиона сглотнула, дёрнув головой в неопределённом жесте, пытаясь сделать так, чтобы голосовые связки не выдали внутреннюю дрожь.       — Пэнси попросила меня, она...       — Пэнси? — едко спародировал её тон Драко. — Мне стоит начать освобождать по утрам место за столом, чтобы ты подсаживалась к новой подружке?       — Прекрати, — нахмурилась Гермиона. — Почему тебе всё время нужно быть таким грубым?       — Примерно по той же причине, почему тебе всё время нужно лезть не в своё дело, Грейнджер, — одно плавное движение, и её лицо оказалось на уровне с линией его плеч, а сам Драко теперь смотрел на неё свысока, пользуясь разницей в росте и преимуществом в тяжёлом взгляде слегка сощуренных глаз. — Если ты пытаешься закрыть какую-то свою психологическую дичь за счёт меня, то советую тебе найти кого-то другого. Кого-то, кто согласится на роль утопающего, чтобы ты могла потешить свою гордость очередной спасённой судьбой. Мне это не нужно.       Гермиона слегка пошатнулась, когда он прошёл мимо неё на платформу, отбивая каблуками лакированных оксфордов чёткий и уверенный ритм. Его слова бились о стенки её сознания, больно царапая мысли и пробуждая воспоминания пятимесячной давности о том, как Малфой, казалось, делал всё для того, чтобы из камеры временного содержания переселиться в Азкабан на постоянное. Если быть точнее, Драко не делал ничего для того, чтобы приговор Верховного Чародея и судейской коллегии был оправдательным. Он не проявлял содействия никому из свидетельствовавших в его защиту, лишь однажды позволив собрать собственные воспоминания для того, чтобы предоставить их для дела Нарциссы. Пробуждая воспоминания о том, как Гермиона смотрела на Драко со своего места рядом с Гарри, на его закованные в цепи предплечья и лодыжки и с отчаянием думала о том, что ему совершенно плевать на собственное будущее.       И это в один момент стало для неё настолько очевидным фактом, что Гермиона едва сумела сдержать раздосадованный возглас от осознания собственной глупости. Так просто, Мерлин. Как она могла не подумать об этом раньше?       Гермиона поднялась на платформу и быстрым шагом пересекла расстояние до входных дверей в библиотеку, рядом с которыми остановился Малфой. Ускорилась, когда увидела, как он отпирал дверь и, опустив ладонь на чуть шероховатую деревянную поверхность, вернула её в изначальное положение направленным движением руки.       Драко раздражённо процедил:       — Чёрт возьми, Грейнджер, такими темпами мы закончим патрулирование к утру, прекрати свои...       — Значит, в этом всё дело? Ты зол на меня из-за мая, — произнесла она, оборвав его недовольство твёрдым тоном. Видя, как мышцы его лица принимали знакомое положение, закрепляя маску пластмассовой отстранённости на красивых чертах. — Ты хотел, чтобы тебя приговорили, а я этому помешала. Поэтому, да?       Её тело окаменело, когда острый кварц его глаз полоснул по её лицу.       — Осторожнее, Грейнджер, — произнёс Драко пугающе низко. — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь.       — Ты злишься, потому что кому-то твоя жизнь оказалась важнее, чем тебе самому? — продолжила давить Гермиона, вздёрнув подбородок в напускной уверенности, которую, однако, не ощущала внутренне даже на грамм. — Или потому, что я посмела сделать что-то, что спасло твоего друга, даже если ты этого не хотел?       — Ты, блять, никого не спасала, — порычал Малфой, сделав шаг вперёд и вынудив девушку тяжело сглотнуть. — Я бы отвёл Тео к Снейпу, и он бы помог ему без вмешательства Помфри, которая таскала ебучий умиротворяющий бальзам, пока ты мялась рядом и выглядела так, будто встретила призрак Волдеморта по дороге в больничное крыло. Ты просто не могла не быть такой заносчивой и абсолютно эгоистичной Грейнджер, которой захотелось проявить свою важность в виду отсутствия востребованности у друзей...       — Да как ты...       — ...и теперь, когда Бруствер имеет на руках все карты, мы вынуждены согласиться на самоубийственную сделку с Министерством и Орденом, потому что, если мы откажемся, Визенгамот выдернет каждого чёртового клерка из отпуска, чтобы поднять архивы и возобновить дела о пособничестве Пожирателям и сокрытии информации об их местонахождении. И всё это потому, что ты не смогла усмирить своё эго всего лишь один грёбаный раз. Так скажи же мне, Грейнджер, — Драко подступил ближе, опалив её лицо всплеском концентрированной злости в серых радужках, и Гермиона едва подавила внезапное желание отступить, — ты действительно считаешь это спасением? Или тебе просто нравится успокаивать себя мыслью о том, что абсолютно все твои поступки правильные, хотя мы оба знаем, что это не так?       Сердце зашлось в ускоренном ритме, отбивая быструю чечётку на рёбрах. Гермиона вспомнила, как хотела работать с Малфоем в старостате в начале года, и мысленно вознесла благодарности МакГонагалл за то, что она назначила на пост школьного старосты именно Забини. Находиться вдали от Драко было тяжело. Болезненно. Но быть рядом и чувствовать то, как тебя ненавидят…       Это было слишком жестоко для её израненного сердца.       — О чём... что это значит?       Годрик, она была готова убить себя за эту дрожь в голосе.              Малфой слегка выпрямился, сверкая на неё гладким рутиловым стеклом вокруг расширенных точек зрачков. Иногда Гермионе казалось, что она действительно начинала верить во всю ту чепуху с душой и энергией, потому что его глаза смотрели глубже, чем просто на неё.       — О-о, Грейнджер, не делай вид, что не понимаешь, — протянул он почти издевательски, изогнув губы в усмешке. — Предоставление фальшивых воспоминаний в качестве доказательств в суде едва ли можно отнести к чему-то хотя бы отдалённо правильному.       Его пальцы впиваются в место на её правом боку между девятым и десятым ребром, когда Гермиона обмякает на его руке, стискивая зубы от рези в дрожащих от остаточных спазмов мышцах. Драко рычит что-то о концентрации и её слабоумии одновременно с тем, как сгребает второй держащей палочку рукой ткань её пальто и тонкого свитера под ним, дёргая вверх достаточно резко, чтобы это выглядело властно, но недостаточно сильно, чтобы стало больно, создавая видимость намеренной грубости под пристальным взглядом отца.       Гермиона отшатнулась, едва не подавившись застрявшим в горле возмущением.       — Это неправда! — воскликнула она, вложив в ответный взгляд всё имеющееся в запасе негодование. — Воспоминание было настоящим.       — Да неужели? — фыркнул Драко. — Думаешь, я не помню как всё обстояло на самом деле?       Спина ощущает что-то твёрдое и гладкое, и это на мгновение отрезвляет. Гермиона глухо скулит, когда чувствует, как магия обжигает её предплечье, из-за чего перед глазами проносится короткая вспышка, отрезая от реальности, но уже через секунду острая, словно танцующее по оголённым артериям кипящее масло, боль затихает, сливаясь с тянущей сухожилия и мышцы остаточной болью от Круциатуса. Она теряется в мимолётном ощущении облегчения от исчезновения одного из очагов агонии и едва запоминает момент, когда Драко касается линии её подбородка, чтобы приподнять голову и вновь злобно сообщить о её глупости.       — Ты помог мне, — отчеканила она твёрдо, так, будто пыталась вбить ему эту истину в голову, — вот, как всё обстояло на самом деле. Воспоминание было подлинным, я показала то, что...       — Ты показала то, что было выгодно для дела, Грейнджер. И уничтожила то, что могло быть воспринято, как содействие Пожирателям. Даже самый убогий и ленивый сотрудник адвокатской конторы скажет тебе, что это незаконно – фабриковать доказательства.       — Я... — Гермиона запнулась, осознав, что из-за переполнявшего грудь жара ей не хватало воздуха. Глубоко вдохнув, она прижала кончики пальцев к вискам, надавив на горячую кожу до ощущения тупой лёгкой боли. — Я не хотела, чтобы все присутствующие слышали... меня. Я избавилась от части с Беллатрисой, потому что не хотела, чтобы они видели то, как меня клеймили подобно скоту, но это не даёт тебе права обесценивать то, что было после. Я не... я не хотела...       — Нет, Грейнджер, — перебил её Драко, и его голос, прозвучавший странно надломленно, заставил её вскинуть голову, чтобы взглянуть в искажённое в непонятном выражении лицо, — ты не хотела, чтобы они видели, как я стоял и смотрел на то, как тебя пытали.       «Я прошу вас, не надо! Не надо, не надо, не надо! Я ничего не брала, не брала!».       Его слова полоснули болью по сердцу и отозвались неприятным ноющим чувством в предплечье. Гермиона мотнула головой в отрицательном жесте, не в состоянии возразить словами на его заявление. Она помнила каждую чёртову секунду, проведённую в Мэноре, каждый раздирающий содранное горло вздох и каждый болезненный спазм от Круциатуса, терзавшего её тело. Гермиона действительно не хотела, чтобы все присутствующие в зале суда номер десять смотрели на её боль, но это не являлось истинной причиной её лжи.       Если бы воспоминание о том, как Драко бездействовал во время её истязания, было обнародовано во время слушания, у него не было бы и шанса на оправдательный приговор. Суд Визенгамота не стал бы учитывать абсолютную неразумность его помощи ей в тот момент, но добавил бы кричащий пункт об «участии в изощрённых пытках над пленными» в и без того обширный список его пожирательских заслуг. Гермиона не смогла бы помочь ему, даже несмотря на то, что у Драко просто не было возможности вмешаться до того, как Лестрейндж отвела от неё свою палочку, переключившись с измученной болью девушки на Крюкохвата.       Гермиона сглотнула горький ком, что сдавливал ей голосовые связки, и тихо ответила:       — Ты помог мне. Отвлёк внимание Беллатрисы и забрал из той чудовищной гостиной, а это всё, что важно. Остальное не имеет значения.       Произнести эти слова вслух оказалось почти так же сложно, как признать то, что они были абсолютной правдой. Почти физически болезненно, потому что это не то, что она должна была чувствовать. Это неправильно. Нельзя менять взгляды на хорошее и плохое ради одного человека, но каждый раз, когда дело касалось Драко, её моральные устои, вплетённые в сознание тонкой плотной вязью, каким-то совершенно невозможным образом подстраивались так, что она понимала. Даже если сама никогда не поступила бы так, как он. Даже если это понимание отдавало болью в грудной клетке.       Она прикрыла глаза, ощутив знакомый холодок, крадущийся вдоль позвоночника, когда он глухо проговорил:       — Ты просто потрясающих масштабов идиотка, Грейнджер, — сделал шаг назад, оповестив об этом стуком каблука по бетонному полу, а затем вдруг приблизился, обдав её ароматом терпкого кедра. — Ты хоть представляешь, что было бы, если бы Торн узнал о том, что ты стёрла часть воспоминаний? — поинтересовался он, и Гермиона почувствовала его взгляд на своей правой скуле. — Всплыви это в Омуте других свидетелей, тебя посадили бы рядом со мной за соучастие.       — Ты преувеличиваешь, — возразила девушка, взглянув на Драко снизу вверх.       — В оценке твоего безрассудства? Сомневаюсь.       — В том, что Героиню войны могут хоть когда-либо привлечь за соучастие проигравшей стороне, — выгнула бровь Гермиона, увидев, как слизеринец закатил глаза. — Ты отказался от предоставления воспоминаний, чем исключил возможность доступа к правде из собственной головы. Мне пришлось действовать самостоятельно. К тому же, разве тебе не плевать? — она сглотнула, ощутив во рту неприятную горечь от произносимого. — Ты меня не выносишь, это же очевидно.       Драко фыркнул, разворачиваясь в сторону входных дверей в библиотеку.       — Никто тебя не выносит, Грейнджер, а те, кто говорят обратное, находятся на стадии осознания этой истины.       Он протянул руку, обхватив пальцами ручку одной двери, и потянул на себя. Как только она оказалась приоткрыта достаточно для того, чтобы туда могла пролезть нога, из образовавшейся щели выскользнул вихрь ярко-рыжей шерсти и, прочертив пушистым хвостом дугу по штанине Малфоя, сверкнул янтарными глазами на слегка отшатнувшегося слизеринца.       — Какого?..       Чиркнув второй раз по собравшей волоски брючине, Живоглот ленно приблизился к Гермионе и, повернув голову, потёрся ей о девичью голень, издав удовлетворённый звук. Девушка улыбнулась, опустив подбородок, и наклонилась, чтобы почесать кота за едва различимым в торчащей шерсти ухом. Громогласно замурчав, рыжий полу-низзл приподнял крупную приплюснутую морду и вновь пристально взглянул на замершего Малфоя.       Драко наблюдал за животным со смесью неприязни и лёгкого раздражения, что, собственно, практически полностью повторяло выражение на кошачьей физиономии. Подняв взгляд на Гермиону, слизеринец несколько мгновений всматривался в её лицо, а затем закатил глаза.       — Ну конечно. Я должен был догадаться, что это чудовище – твой кот, — пробормотал он, покачав головой.       Гермиона негодующе нахмурилась.       — Это мой кот, но он вовсе не чудовище.       — Даже шишуга выглядит приятнее, Грейнджер.       — Живоглот хороший...       — Салазар милостивый, Живоглот... — в притворном ужасе протянул Драко.       — ...и даже не смей его обижать, Малфой.       Драко фыркнул. Проводил неприязненным взглядом вальяжно удаляющегося по коридору кота.       — Тебе стоит меньше кормить его.       Гермиона едва сдержала себя от желания всплеснуть руками.       — Он пушистый! Пушистый, а не толстый. Это всё шерсть.       — Вот как? — прищурился Драко. — Занятно, — склонив голову набок, он на несколько секунд сжал губы, будто в попытке подавить смешок. — Это утверждение на всех твоих рыжих животных распространяется или только на кота?       Гермиона недоумённо моргнула, обратив округлившиеся до размера двух галлеонов глаза на слизеринца. Несколько мгновений она просто смотрела в его смеющееся лицо, до тех пор, пока сказанная им фраза не обрела смысл, а ошпарившее грудную клетку возмущение не отразилось на лице.       — Ты... ты просто... — она взмахнула рукой, словно обрывая собственное негодование прижатой ко лбу ладонью, и неожиданно – даже для самой себя – выпалила: — Знаешь, я думаю, будет лучше, если мы продолжим патрулирование раздельно. Я возьму пятый и шестой этаж, а ты...       — Во время патрулирования запрещено разделяться, — перебил её Драко спокойным, без единого намёка на смех, тоном. — Если патрулирующих префектов всего двое, – а нас, определённо, только двое, Грейнджер, – ты не можешь кинуть меня только потому, что не желаешь признавать, что Уизли...       — Я староста, Малфой, а значит могу вносить корректировки в процесс, — важно приподняла подбородок девушка. — Встретимся на платформе шестого этажа через двадцать минут.       — Грейнджер...       Гермиона развернулась на пятках и направилась в сторону лестниц, забирая с собой свет от горящего на кончике её палочки Люмоса и чувствуя себя круглой дурой от того, что согласилась на столь глупую авантюру. Ей надо было отказать Пэнси сразу же, как только слизеринка попросила об одолжении, чтобы провести время с Ноттом, и тогда, возможно, ей бы не пришлось переживать это идиотское чувство снова и снова.       Они никогда не разговаривали нормально. Тот единственный и, вероятно, последний раз на покрытой снегом Астрономической башне, когда они оба были разбиты настолько, что едва ли могли найти воздух для того, чтобы ответить друг другу что-то не односложное, стал чем-то вроде морозного пластыря, который Гермиона прикладывала каждый раз, когда в груди начинало жечь.       Тишина между ними на мгновение становится громче. Настолько, что когда он поворачивает голову, глядя на неё с другой стороны колонны, она слышит звук тихого шелеста его задубевшей от холода рубашки.       — Он того не стоит.       Его голос сиплый и тихий. Не ядовитый. Гермиона хочет назвать его сломленным, но стягивающий кости холод отбирает у неё всякое желание анализировать.       Когда она хмурится, проводя онемевшими пальцами по щекам, собирая слёзы, смешанные с каплями снега, он всё так же глухо добавляет.       — Уизли. Если ты плачешь из-за него, то он того не стоит.       Гермиона смотрит на него не дольше вечности, прежде чем запрокидывает голову и смеётся, чувствуя, как рвущиеся от всхлипов, смеха и холода лёгкие перенимают эстафету у успокоившегося на миг сердца.       Она была уверена, что он даже не помнил этого. Убрал подальше на самую верхнюю полку сознания, как одно из многих воспоминаний шестого курса, что явно не был его счастливым годом.       Он ведь даже понятия не имел.       Когда Гермиона закончила проверку пятого этажа, включавшую в себя одну лишь Ванную старост и несколько пыльных альковов, стрелки её наручных часов показывали, что прошло немногим больше пятнадцати минут, половину из которых она провела абсолютно бесполезно, прогоняя практически физически болезненные мысли по сотому кругу. Считается, что думать – это полезная привычка, но в случае с Грейнджер это было прямой дорогой в настоящий Ад, где от мыслей было не скрыться даже во время занятий.       Шестой этаж встретил девушку визгливой просьбой погасить свет от одного из находящихся на стенах портретов. Когда обговорённые двадцать минут закончились, Гермиона стояла на платформе, прислонившись бедром к одной из вертикальных опор перил, и думала о том, что ей следует выработать тактику поведения для того, чтобы оставшийся час патрулирования прошёл спокойно.       Думала. Годрик, она снова думала. Это было невыносимо – каждый раз одёргивать себя от прокрутки одних и тех же слов, словно её разум – это зацикленная виниловая пластинка, которая с каждым новым кругом царапалась всё сильней, превращая мысли в полнейший хаос.       Малфой не появлялся. Когда ожидание затянулось до тридцати минут, а вокруг до сих пор не было ни души, Гермиона подумала о том, что если Драко ушёл – ей это даже на руку. Она закончит патрулирование, обдумает всё – Мерлин, Гермиона – и...       Всё начнётся заново. Как и всегда.              Вздохнув, Грейнджер хотела направиться выше, чтобы продолжить обход седьмого этажа, как вдруг на периферии мелькнуло какое-то движение. Остановившись, она повернулась в сторону лестницы, ведущей вниз к платформе пятого этажа, и всмотрелась в темноту перед собой. Воображение услужливо нарисовало танцующие по стенам зловещие тени и шорохи, пробудив холодную дрожь, скользнувшую вдоль позвоночника.       Гермиона подняла руку.       — Гоменум ревелио, — произнесла она, направив палочку в сторону темноты за пределами входной арки на этаж. По обвитому виноградной лозой древку прокатилась короткая вибрация, оповестив применившую чары обнаружения девушку о том, что помимо неё здесь находился ещё один человек. Она зажгла Люмос. — Малфой?       Разнёсшийся по окружающему пространству настороженный голос потонул в ответившей на её оклик тишине. Гермиона сделала несколько шагов по лестнице вниз, сощурилась, попытавшись разглядеть в неосвещённой части коридора источник движения. Шаг, второй – и её правая нога резко потеряла точку опоры, провалившись до середины лодыжки в образовавшуюся нишу вместо исчезнувшей на секунду ступеньки. Гермиона звонко вскрикнула и в панике выставила руки ладонями вперёд, спасая свой нос от участи быть разбитым о перила. Вылетевшая из разжавшихся пальцев палочка с гулким стуком упала на лестницу и весело покатилась вниз по бетонным ступеням. Горящий на её кончике Люмос потух.       Мерлин.       Грейнджер прислонилась лбом к тыльной стороне обхватившей перила ладони. Она прочла об этом ещё на первом курсе в «Истории Хогвартса», даже предупреждала сокурсников о том, что лестницы замка имеют свойство не только менять направление, но и вредить невнимательным ученикам. Ступеньки-ловушки – Невилл систематически проваливался в них на младших курсах, в результате чего большую часть учебного года ходил, прихрамывая. Гермиона время от времени читала ему нотации относительно важности концентрации и внимательности не только в учёбе, но и в повседневной жизни.              Сейчас же Грейнджер в полной мере могла прочувствовать тот ужас, что, вероятно, испытывал Лонгботтом, когда попадал в одну из подобных ловушек. Потому что, опираясь на чужой печальный опыт и вычитанные в любимом учебнике знания, девушка знала – выбраться из них без посторонней помощи невозможно.       Гермиона приподняла голову и осторожно развернула корпус, чтобы взглянуть на масштаб произошедшего. Сомкнувшийся вокруг её голени бетон пережал плотный деним, собрав его гармошкой под сгибом, оставив подвижную коленную чашечку, благодаря чему гриффиндорка имела своеобразный простор в движениях. Опустившись ягодицами на находящуюся выше ступеньку, Гермиона отбросила с глаз мешающиеся кудрявые пряди и осторожно пошевелила ногой. Давящая боль стянула лодыжку подобно жгутам, и вверх по бедру пополз холодок. Она попробовала вновь, на этот раз сильней, слегка приподнявшись, и пережатый бетоном деним впился в кожу.       Гермиона тихо простонала, опустив голову и уперевшись основаниями ладоней в край ступени, на которой сидела.       — Мерлин, этого не может быть со мной, — прошептала отчаянно. — Просто не может...       Глаза привыкли к темноте. Гермиона обхватила ногу под коленным сгибом и повторила попытку, не напрягая мышцы бёдер и икр, но ощутив, как от малейшего движения боль лишь усиливалась, словно проклятая ступенька каким-то невероятным образом знала, что никакой помощи Гермиона не получала, уронила голову на согнутое колено стоящей на следующей ступени свободной ноги. По всей вероятности, тот, кто когда-то заколдовывал ступеньки-ловушки, вдохновлялся принципом Дьявольских силков – агрессивное сопротивление «объятиям» только усиливало давление бетона, и для того, чтобы выбраться, нужно было оставаться неподвижным. Поэтому Невилл никогда не мог освободиться самостоятельно – за проявленную неосмотрительность приходилось платить горящими от стыда ушами от необходимости просить чьей-либо помощи, потому как магия на заколдованные ступени не действовала.       У основателей Хогвартса было поистине скверное чувство юмора.       Внутренне Гермиона готовилась провести ночь на холодной лестнице, а утро воскресенья встретить в кабинете директрисы, потому что осчастливленный подобной встречей Филч ни за что не позволит девушке избежать выговора. Возможно, даже подождёт, пока ученики начнут покидать факультетские спальни, чтобы этот день запомнился гриффиндорке надолго. Чувство сострадания было неведомо школьному завхозу точно так же, как и понятие чистоплотности.       Гермиона глубоко вздохнула, оторвав лоб от острой коленки на несколько дюймов, и вновь несильно приложилась им назад. Зажмурилась. И мелко вздрогнула, когда одновременно с раздавшимся звуком шагов вспомнила, что абсолютно все лестницы с подобными ловушками реагировали исключительно на подъём вверх. Все до единой.       Гермиона вскинула голову, вперив взгляд в темноту перед собой. Гулкое эхо неторопливых шагов, почти нарочито чётких, отрывистых, словно специально предупреждающих. Грейнджер почувствовала, как её внутренности скрутило, а по затылку пополз липкий холод. Вытянув правую руку вперёд, Гермиона призвала скатившуюся по ступеням палочку и, как только древко коснулось раскрытой ладони, запустила световой шар Люмоса в воздух, осветив стены и все находящиеся под источником света лестницы.       Потревоженные светом портреты возмущённо забрюзжали, но Грейнджер не обратила на них внимания, подавив желание зажмуриться от режущей сетчатку яркости. В освещённой арке пятого этажа можно было разглядеть лишь часть голой стены без картинных рам и угол, за которым находился коридор, ведущий к Ванной старост и статуе Бориса Бестолкового. Неспешный стук набоек по бетонному полу приближался, однако коридор оставался безлюдным, и это пробуждало в Гермионе тревогу, ощущавшуюся подобно копошению насекомых где-то между мышцами и дермой. Почти как кожный зуд, но глубже.       Раздался гулкий звук, похожий на короткий скрежет чего-то острого по поверхности пола, и шаги прекратились. Несколько десятков секунд сохранялась тишина, нарушаемая лишь недовольным шипением портретов над головой, а затем из-за угла выступила высокая фигура. Пара ощутимых ударов сердца, и Гермиона выдохнула, опустив руку с зажатой в ладони палочкой. Чувствуя, как облегчение наполняло её грудную клетку наравне с желанием провалиться в злополучную ступеньку по самую макушку.       — Гре-ейнджер.       Нет. Боже, Годрика ради, пожалуйста.       Блеснувшие насмешкой серые глаза небрежно проскользили по сжавшейся на ступеньке девичьей фигуре. Драко прислонился плечом к входной арке коридора пятого этажа и сложил руки на груди, взглянув сначала на плывущий по воздуху шаровой Люмос, а затем вернув взгляд на Гермиону. Один уголок губ плавно приподнялся вверх, когда чёрные точки зрачков остановились на уровне её коленей.       — Присела отдохнуть?       — Это не смешно, — буркнула Гермиона, полоснув по его самодовольному лицу взглядом.       — Абсолютно. Ты потратила полчаса на один этаж и устала по пути на второй. Теперь я понимаю, почему Блейз настолько не любит патрулировать.       Гермиона закатила глаза.       — Я ждала тебя на платформе. Я думала, что ты ушёл.       — Разумеется, ведь именно так и нужно поступать при раздельном патрулировании, — хмыкнул Драко. — Ты уверена, что читала свод правил, который нам раздала МакГонагалл? — оттолкнувшись плечом от холодного бетона, он прищурился, вновь окинув девушку взглядом. — Ты проверила только пятый?       Гермиона вздохнула, возвращая в голос деловитую строгость.       — И шестой. Кабинет Слизнорта заперт.       — Хорошо.       Заложив ладони в карманы плотно сидящих брюк, Драко начал движение вверх по лестнице, неторопливо приближаясь к ней. Гермиона следила за его движениями практически так же пристально, как он следил за её взглядом одновременно с тем, как почти издевательски медленно ступал на каждую последующую ступеньку.       Грейнджер ещё никогда не считала чьи-либо шаги так внимательно.       Малфой преодолел половину лестницы. Отвёл взгляд, небрежно соскользнув глазами вбок на сжимавшую перила девичью ладонь. Задержал его на ней на секунду, поднимая ногу и наступая на одну с Гермионой ступень. А затем повернул голову прямо, предоставив девушке возможность увидеть кривую ухмылку на вычерченном профиле, и, не сбавляя шаг, прошёл мимо.       Гермиона моргнула. Почувствовала, как хрустнули позвонки на её шее, когда она вскинула голову, чтобы вцепиться расширенными зрачками в его спину. От неосторожного движения лодыжку пронзило болью.       — Малфой!       Драко замедлился. Посмотрел, развернувшись вполоборота.       — Да? — проронил он невинно.       Он издевался. Совершенно точно издевался.       — Куда ты собрался? — спросила она, вскинув брови. Мышцы спины заныли от того, насколько сильно Гермиона изогнула корпус в попытке смотреть ему в лицо.       Малфой картинно вздохнул.       — Обязанности префекта, Грейнджер, — протянул он. — Ну, знаешь, патрулирование этажей, проверка учебных помещений и всё в этом духе.       — Но ты... Малфой, стой!       Её возмущённое шипение заглушило негодующее ворчание не замолкавших портретов. Драко остановился. Развернулся, слегка приподняв подбородок и склонив голову набок. Его левая бровь, что была темнее волос на пару тонов, вопросительно изогнулась, придав лицу выражение насмешливой надменности. Он словно чего-то ждал, но не собирался давать ей подсказок.       Гермиона сглотнула, ощутив несвоевременную неловкость от положения, в котором находилась, и попыталась нивелировать возникший дискомфорт уверенным взглядом и гордо выпрямленной спиной.       Он что, усмехнулся?       — Ты не можешь оставить меня здесь.       — Предлагаешь присоединиться? — хмыкнул Драко.       — Ты не бросишь меня на лестнице, — повторила девушка, цепляясь пальцами за прохладный бетон.       — Не брошу, потому что... — протянул он саркастично, вынуждая Гермиону раздражённо поджать губы и изогнуть спину сильнее.       — Потому что нельзя быть такой задницей, Малфой, — она стиснула зубы, пытаясь прогнать проскользнувшую в голосе обиду, — даже тебе.       Гермиона была готова поклясться, что даже неугомонные картины над их головами замолкли в тот момент, когда Драко рассмеялся. Негромко и без единого намёка на веселье. Почти предвкушающе. Он сделал шаг назад, даже не потрудившись взглянуть под ноги, и Гермиона почувствовала, как её пальцы стиснули перила лестницы едва ли не до сухого хруста бетона под ногтями.       — Смотри, сейчас я покажу тебе, как именно должна происходить помощь, Грейнджер, — шаг. — Ты просишь – я помогаю. Именно в такой последовательности.       Шаг. Он остановился, привалившись бедром к лестничному столбу у верхней ступени. Гермиона сглотнула, непроизвольно мотнув головой в отрицательном жесте.       — Ты не посмеешь…       Смешок.       — Неужели? — его голос опустился до издевательски бархатного, и Гермиона подумала, что, вероятно, именно таким тоном Дьявол встречает грешников в Аду.       И самое глупое, что она могла сейчас сделать – это добровольно протянуть ему спичку.       — Пожалуйста, — тихо выдохнула она, чувствуя нерациональное спокойствие от отсутствия даже крупицы стыда. — Пожалуйста, Малфой.       Не существует предела бесстыдства для бесстыжего человека, а если речь шла о Драко Малфое, то этого предела не существовало ни для какого из понятий. Это было так типично для него – испытывать на прочность её выдержку и заставлять забывать о том, что будь перед ней кто-то другой, она бы, не задумываясь, отправила его к дементорам.       — Пожалуйста, что? — мягко уточнил он, прожигая её лицо потемневшим взглядом. Под практически камерным освещением плавно опускающегося шарового Люмоса весь его облик казался почти злодейским.       У неё не было шансов. К чему вообще всё это? В замке не было ни единой души, способной переплюнуть слизеринца в этом абсолютно малфоевском нахальстве, которое он транслировал каждой клеткой собственного тела, вплоть до идеально выверенного градуса наклона головы. До едва заметно приподнятого уголка губ, что превращались в предвкушающий оскал Гринча каждый раз, когда он чувствовал, что ей нечем крыть.       Некоторые вещи оставались неизменными несмотря на всевозможные жизненные обстоятельства, и одной из таких вещей было то, что Малфой никогда не уступал последний ход оппоненту. Он бы ни за что не преминул воспользоваться её слабостью, чтобы вывернуть всё так, как того требовало его взращенное на аристократических устоях эго. Он бы не позволил ей поблажки в виде молча предложенной помощи, потому что это было то, кем он являлся – слизеринцем, что зачастую прибегал к ребячливому коварству для подкармливания собственных демонов.       И даже несмотря на то, что принять условия его игры означало добровольно сдать все карты ещё до начала раунда, Гермионе слишком нравилось видеть его таким, поэтому...       — Пожалуйста, помоги мне, — она сглотнула, чувствуя, как по рукам поползла дрожь от того, насколько концентрированным было удовлетворение в его взгляде, когда она произнесла это.       Драко смаковал каждый шаг, пока вновь сокращал между ними расстояние. Такие банальные кошки-мышки, которые, кажется, были важны как раз своей незначительностью. Что-то настолько простое, возможно глупое, но до странного будоражащее. Как электричество от соприкосновения двух электростатических полей – колет лишь секунду, но отзывается в мыслях и ненароком брошенных взглядах годами.       Гермиона разжала пальцы вокруг прохладного бетона перил и почувствовала, как заныла мышца, распрямляющая позвоночник, когда она почти инстинктивно вытянулась, наблюдая за тем, как он неспешно опускался вниз, чтобы оказаться с ней на одном уровне. В этом, вероятно, не было ничего необычного, ведь она всегда пыталась стать выше, когда не чувствовала себя уверенно. Чёртова защитная реакция организма, дающая ощущение мнимого контроля над ситуацией и хотя бы какого-то преимущества, но разве могла она надеяться на это, находясь рядом с ним?       Конечно, нет.       — Сложно, правда? — вполголоса спросил Драко, продолжая удерживать зрительный контакт. — Признавать свою слабость.       Гермиона медленно наполнила лёгкие воздухом, осознав, что всё это время следила за его действиями, затаив дыхание. Слегка качнула головой, не то отрицая, не то просто напоминая себе о необходимости цепляться за эфемерную почву, а не тонуть, и шёпотом выдохнула:       — Не сложнее, чем её скрывать.       У каждого есть то, что способно ранить больнее всего. Всякому человеку свойственна склонность к какому-то недостатку – природной слабости, которую с детства учат либо перебарывать, либо ревностно оберегать, не позволяя никому усомниться в собственной неуязвимости. Но игнорирование, а то и полное отрицание не делает людей сильнее, а лишь образует корку вокруг счёсанной до крови раны, которую, при определённом желании, очень легко сорвать. Особенно, когда знаешь с какой стороны она отходит больней всего.       Драко хмыкнул, дёрнув уголком губ.       — Гриффиндорка.       — Доброта – не признак слабости или гриффиндорства, Малфой, — слегка вскинула подбородок девушка.       — Зато излишняя болтливость, когда твои планы на ближайшую ночь находятся под вопросом – да.       Гермиона закатила глаза и напрягла мышцы лица, пытаясь сдержать расползающиеся в улыбке губы.       — Может ещё спросишь, что я могу предложить взамен на твою помощь? — фыркнула девушка, наблюдая за тем, как на лице Драко расцветала самодовольная усмешка.       — Я сволочь, а не садист, Грейнджер, — сверкнул он полупрозрачным кварцем прищуренных глаз. — Второе моё желание ты не потянешь.       Драко опустил взгляд на её обездвиженную бетоном ногу и некоторое время рассматривал, в то время как Гермиона пыталась замедлить ход разгоняющегося сердца. Между рёбер защекотало, когда Малфой скользнул глазами от зажатой голени вверх к коленной чашечке, а затем выше на бедро, оглаживая линии напрягшихся мышц. Делая это так плавно и уверенно, будто это было то, что он уже когда-то совершал, а сейчас лишь пытался высмотреть знакомые изгибы под плотным денимом.       Если именно это называется «раздевать глазами», то все эмоциональные рассказы Джинни о свиданиях с Дином не передавали и половины из тех ощущений, что сейчас разрывали ей грудную клетку.       Гермиона сглотнула.       — Если учесть, что ты, по всей вероятности, собираешься хранить первое до старости, — Мерлин, что с её голосом? — то это весьма спорно.       Его зрачки застыли на уровне стыка пояса её джинс и свитера. Укороченного, бледно-голубого оттенка с длинными рукавами фонариками до запястий и мелкими вкраплениями золотой крошки в нитях. Чертовски колючего и неудобного, но выгодно сидящего на узкой талии и подчёркивающего хрупкость фигуры, хотя Парвати постоянно говорила о том, что Грейнджер не мешало бы набрать несколько кило, чтобы не выглядеть слишком худой на фоне комплексовавших однокурсниц.       Гермионе вдруг стало интересно, как она выглядела для него. Почему-то ни один из озвученных когда-то в её жизни эпитетов – ни восхищённое «великолепно» в исполнении Виктора, ни неловкое «хорошо» в исполнении Рона, ни даже издевательское «как эльф на празднике хозяев» в исполнении Лаванды на четвёртом курсе – не сочетался с тем, что она видела в его глазах.       Где-то над их головами разнёсся звук меняющей направление лестницы. Драко плавно поднял взгляд на её лицо, получив моментальную реакцию в виде запылавших от переполняющего волнения щёк. Гермионе захотелось поднять руки и приложить их к лицу, остужая кожу, но она лишь сильнее прижала ладони к бетону, почувствовав мизинцем правой прохладное древко палочки.       — Дразнишь? — прозвучал его вкрадчивый бас.       Гермиона повела плечом, облизнув пересохшие губы.       — Акцентирую.       В этом точно что-то было. В том, как он смотрел. Долго и пристально. Рассекая сначала кожу, оставляя горящие жаром края, затем мышцы, предупреждая любую её попытку пошевелиться, и, наконец, мысли. Иссекая их на мелкие части, опуская её уровень концентрации и физически не позволяя думать. Так, словно врезаясь в неё взглядом, он мог каким-то образом отключать её способность к анализу до тех пор, пока они не расходились более, чем на несколько метров.       Неудивительно, что практически каждый раз, когда он оказывался рядом, Грейнджер чувствовала себя абсолютной идиоткой.       Его пальцы сомкнулись на её ноге под коленным сгибом, и Гермиона мелко вздрогнула, не ожидая прикосновения. Драко поочередно напряг фаланги, делая контакт более плотным, более ощутимым, и по её бёдрам поползли колючие мурашки.       — Не дёргайся, — припечатал он хрипло.       Его пальцы были горячими, и это ощущалось почти дико. Почти неестественно, потому что Малфой был не тем человеком, что производил впечатление чего-то тёплого. Но это было потрясающе контрастно, чувствовать жар его прикосновения, разбавленный ледяной крошкой в направленном на неё взгляде.       Наверное, это было неправильно. Быть настолько окрылённой одним единственным касанием, которое, по сути, даже не было чем-то интимным. И будь это обычная физиология, было бы не так обидно за безответно трепещущее сердце, но это было глубже, чем просто тело.       Драко надавил на заднюю поверхность её бедра над коленом, приподнимая, и лодыжка заныла, стянутая болью от впившегося в кожу денима. Несколько секунд, сопровождаемых густой, словно вязкая патока тишиной – и нога свободно выскользнула из отреагировавшей на постороннее вмешательство ступеньки.       Гермиона моргнула и на секунду прикрыла веки, более не ощущая боли, а только лишь его ладонь. Которая, подчиняясь всем выжженным у него на подкорке устоям и правилам, должна была уже оттолкнуть её, но почему-то продолжала греть кожу сквозь плотную преграду джинс. Ей захотелось кричать от того, что подобные мелочи наивно воспринимались её сердцем как что-то хотя бы гипотетически значимое.       Только не для него.       — Ты можешь пошевелить ногой?       Его голос прозвучал куда ближе, чем она ожидала. Негромкий, почти до абсурдного неуверенный, словно это было не то, что он хотел произнести. Гермиона открыла глаза, встретившись с его взглядом.       — Сложно, правда? — прошептала она, сглотнув. — Быть лучше чьих-то ожиданий.       Наверное, она тоже хотела сказать что-то другое. Возможно, что-то не такое очевидно важное, потому что интонации в просевшем голосе выдавали её лучше мастерски сваренного Веритасерума. Никакая магия не могла быть сильнее той, что происходила между двумя людьми, и его влияние на неё всегда было за гранью чего-то простого и понятного, потому что с таким, как Драко, никогда не бывает просто. Кажется, это слово можно было отнести к разряду табу, которые не должны были произноситься в контексте его семьи в целом, настолько смешно оно звучало в одном предложении с его фамилией.       Он ответил ей почти горько, опалив тёплым дыханием щёку.       — Сложнее, чем эти ожидания оправдывать.       Это было больнее, потому что ударило иначе. Ощущение, когда болит за себя, может душить, но оно никогда не сопровождается чем-то настолько щемящим, словно оттянутое от кости сухожилие, когда сердце болит за кого-то, чьи чувства порой важнее собственных.       — В Мунго, куда всех раненых доставили после битвы, меня спросили о шраме, — глухо произнесла Гермиона, наблюдая за сменяющимся выражением его ртутных глаз, что с каждым произнесённым звуком становилось всё более закрытым, — Они хотели знать, какое заклинание я использовала, чтобы остановить кровотечение. Беллатриса пытала меня тем же кинжалом, что убил Добби. Гоблинское серебро, пропитанное зельем, не позволявшим крови свернуться... — его пальцы на её бедре сжались, вынуждая девушку запнуться, и Грейнджер понадобилось несколько мгновений для того, чтобы способность выдавать нечто большее, чем беззвучные выдохи, вернулась к ней. — Но я ничего не делала. Не смогла бы, даже если бы знала, что...       — Гермиона.       Звук её имени, произнесённого резким басом, заставил её пульс подскочить ещё до того, как она осознала. Грейнджер смотрела на то, как линия сомкнутых губ Драко становилась жёстче, как напрягались мышцы его лица, вычерчивая скулы и желваки, и ей потребовалось не меньше нескольких секунд, чтобы понять, что это был не его голос.       Гермиона обернулась, чувствуя, как каменеющие под её коленом пальцы сжали кожу вместе с собравшимися под грубой хваткой джинсами. Сердце пропустило удар, когда непривычно тёмный от сконцентрированной в голубых радужках злости взгляд Рона остановился на этом движении.       Мерлин.

***

      — Он сказал, что не хочет меня видеть.       — Возможно, это всё последствия...       — Нет, Даф, он сказал, что не хочет меня видеть! — повторила Пэнси, полоснув по лицу подруги разгневанным взглядом, будто блондинка имела какое-то отношение к состоявшемуся в больничном крыле разговору несколько часов назад. — Ты представляешь вообще? Меня. Не хочет видеть. Меня!       — Тебя?       — Да, ме... — запнувшись на возмущении, Пэнси резко повернулась в сторону захохотавшего Блейза и с силой впечатала кулак в его плечо. — Ненавижу.       — Вспомни об этом, когда в следующий раз будешь просить меня заказать у матери новую пару серёжек или очередное вычурное кольцо, — проговорил итальянец сквозь смех, а затем, увидев сведённые в искренней обиде брови, закатил глаза. — Салазар, Пэнси, я шучу. Не воспринимай всё, что говорит Тео всерьёз – его держат на умиротворяющем бальзаме четвёртый день, он ни черта не соображает.       Откинув со лба слегка распушившуюся после длительного нахождения под пронизывающим ветром чёлку, Паркинсон дёрнула пояс чёрного пальто, ослабляя узел, и Блейз подумал о том, что с такой бурной реакцией и неугасающим негодованием слизеринка должна была прогулять последнюю лекцию по трансфигурации и саботировать недавно завершившуюся тренировку по квиддичу только для того, чтобы поскорей поделиться возмущением с друзьями.       — Его держат там для вида, он не умалишённый, Блейз, не пори чушь, — раздражённо возразила Пэнси, стянув ткань с плеч и небрежно скомкав её в руках. — Он ничего не принимает, кроме зелья сна без сновидений и животворящего бальзама.       — Тогда, возможно, ты просто не так поняла? — предположила Гринграсс, мягко пожав плечом. — Может быть, он имел в виду только сегодня?       — Да, и теперь он не просто козёл, а козёл на срок до завтрашнего утра, спасибо, Даф, — фыркнула Пэнси.       Дафна беззвучно хохотнула, посмотрев на Блейза, и попыталась перевести тему.       — Где Драко? — поинтересовалась она, оглядев вестибюль, в котором находилась их небольшая компания и несколько разговаривающих пуффендуйцев у входа в Большой Зал. — Он ведь был с вами на тренировке.       Блейз открыл рот, чтобы спросить, с какой целью девушка целый день так настойчиво пыталась выцепить Малфоя в перерывах между лекциями и после них, но был перебит звонким «ц» Пэнси.       — Грег отбил в него бладжер, кретин. Драко отказался идти к Помфри, сказал, что подойдёт через пару минут, — она обратила взгляд зелёных глаз на подругу и нахмурилась. — Почему ты не пришла?       — Спраут задала эссе к завтрашней лекции, я же говорила, — вздохнула Гринграсс, заводя за ухо прядь белокурых волос. — Двенадцать дюймов о всевозможных характеристиках ядовитой тентакулы и практическом применении её плодов в колдомедицине. Я думала умру, пока дочитаю главу о сонных зельях.       — Напряги Уоррингтона, он в последнее время заглядывает тебе под юбку, — усмехнулась Пэнси. — Дай ему шанс показать серьёзность намерений в виде готового свитка эссе.       Дафна показательно скривилась, выражая своё отношение к озвученному предложению.       — Если я скину эссе на Уоррингтона, Спраут поставит мне «тролль», потому что охотник из него куда более способный, чем ученик и... о, Малфой!       Девушка встрепенулась, растянув бледно-розовые губы в улыбке, когда в дверях вестибюля появилась высокая мужская фигура. Переодетый из квиддичной формы в повседневный чёрный свитер, Драко неторопливо вышагивал в их сторону. Левая сторона его корпуса, повреждённая ударом бладжера, оставалась практически неподвижной во время ходьбы, но по лицу друга было непонятно, насколько большой дискомфорт ему доставляли отбитая почка и напрочь отсутствующий инстинкт самосохранения.       Обойдя Пэнси, старшая Гринграсс взмахнула копной блондинистых волос, перекидывая их на одно плечо, и сделала несколько шагов навстречу, застенчиво улыбнувшись. Блейз нахмурился, проследив за этим жестом, потому как подобное поведение было совершенно не в её стиле. Драко взглянул поочерёдно на каждого из ожидавших его слизеринцев и задержал взгляд на итальянце, вопросительно выгнув бровь. Забини дёрнул плечом, качнув головой в отрицательном жесте, и Малфой сосредоточил внимание на остановившейся перед ним девушке.       — Дафна, — поприветствовал он коротко.       Семья Гринграссов никогда не была близка с Малфоями в той степени, в которой были близки Нотты или Паркинсоны. Тео и Пэнси дружили с Драко с детства, потому что Люциус поддерживал связь с их родителями, но всё взаимодействие с Дафной и Асторией происходило исключительно через Блейза и Нарциссу, а потому Забини был непонятен тот энтузиазм, с которым девушка искала встречи с Малфоем.       Вздохнув, словно мысленно набираясь смелости для предстоящего разговора, Дафна сцепила тонкие пальцы перед собой и ненавязчиво начала:       — Я узнать хотела... ты уже думал над тем, кого пригласишь на вечер в честь Хэллоуина?       На лице Драко не дрогнул ни единый мускул, пока он молчал, ожидая пояснения к заданному вопросу и вводя девушку в смятение прямым равнодушным взглядом. Дафна вздохнула, отведя глаза в сторону столпившихся у входа пуффендуйцев, и прикусила внутреннюю сторону щеки.       — Я имею в виду, есть ли у тебя планы? — вновь посмотрев ему в лицо, она пожала плечами. — Ты же не будешь весь вечер отплясывать тарантеллу и сторожить стол с закусками. Вероятно, у тебя найдётся свободная минутка... или пять...       — Гринграсс, давай по делу, — оборвал её Драко. — С каждой секундой мне всё больше кажется, что ты пытаешься меня снять, но, клянусь Салазаром, даже бубонтюберы Гойла были более изящным подкатом, чем это.       — Я?! — воскликнула девушка, вздрогнув то ли от воспоминания о свидании Грегори, то ли от предположения Малфоя. — Мерлин, нет! — всплеснув руками, она несколько секунд молчала, а затем со вздохом призналась: — Не я. Астория. Она, типа, без ума от тебя.       — Серьёзно? — вскинув брови в карикатурном удивлении, Драко покачал головой. — А я и не заметил даже.       — Драко, — жалобно протянула Дафна, сведя аккуратные брови на переносице. — Ну пожалуйста. Я же за себя прошу, не за неё. Ты хоть представляешь, сколько раз в день я слышу твоё имя? Пригласи её, прошу. Постоите рядом минут десять, предложишь ей пунш и улыбнёшься – я клянусь тебе, что этого хватит до февраля, как минимум. И я попрошу маму, чтобы она выслала тебе кофе от тётушки Агнес, она сейчас в Колумбии вместе с мужем.       — Ты пытаешься купить меня за кофе? — уточнил Малфой скептично, и стоящая рядом с Блейзом Пэнси рассмеялась.       — Ты любишь кофе.       — Не настолько, чтобы за него продаться, Гринграсс. Ты полагаешь, что я как Гойл – скажу «да», если хорошо накормят?       Сложив ладони перед собой, словно при молитве, Дафна подступила на шаг.       — Пожа-алуйста, Драко.       Малфой растянул губы в ласковой улыбке, не коснувшейся холодных глаз.       — Нет.       В эту же секунду маска слезливости слетела с девичьего лица, и Дафна раздосадованно щёлкнула языком о нёбо, лёгким жестом откинув светлые локоны с лица.       — Жаль, но попытаться стоило. Ладно, можешь идти, куда шёл, — она шагнула назад и чуть вбок, уступая ему дорогу, но Малфой сохранил между ними дистанцию, приблизившись на шаг к Блейзу.       — Твоей сестре стоит прекратить это, Дафна, — произнёс он сухим тоном. — Ей не понравятся последствия, которые наступят, когда мне надоест быть с ней вежливым.       Гринграсс закатила глаза, взглянув на слизеринца с долей снисхождения.       — Ты просто нравишься ей, в этом нет ничего...       — Ей нравлюсь не я, а тот, кем она хочет меня видеть, — припечатал он, придавив девушку мрачным взглядом. — Астория не знает меня, чтобы что-то испытывать. Постарайся донести эту мысль до сестры до того, как это сделаю я.       Это было так, отчасти. Астория была вполне искренна, когда вечерами в гостиной с томными вздохами сообщала сестре о будоражащих бабочках от того, что во время ужина ей показалось, как Драко взглянул на неё «не так, как всегда», но она совершенно не знала его для того, чтобы говорить о любви и, упаси Салазар, свадьбе. И дело было даже не в каких-то мелочах, вроде любимого цвета, марки оксфордов или том, что Малфой предпочитал на завтрак. Человека можно любить бесконечно долго и беспричинно, но до тех пор, пока знаешь, что он никогда не будет твоим. Несложно любить придуманный образ, поддерживаемый краткими переписками с родителями и восторженными вздохами младшекурсниц, но когда речь идёт о жизни, у чувств должен быть фундамент. Это должно быть что-то незыблемое, потому что с Драко просто невозможно иначе – он слишком противоречивый человек для того, чтобы любить его за что-то эфемерное.       Но правда жизни состоит в том, что насколько бы разумным ты ни был, ум всегда в дураках у сердца. И в большинстве своём люди влюбляются далеко не в самых правильных, даже если сами понимают это головой, потому что любовь – не решение. Если бы люди могли осознанно выбирать, кого любить, а кого нет, всё было бы куда проще.       Дафна потупила взгляд на несколько секунд, словно размышляя о чём-то, а затем взглянула на Малфоя с выражением хмурого разочарования.       — Ты просто невыносимый сухарь.       Драко хмыкнул.       — Да, можешь добавить ещё и это. Твоя фантазия не ограничена, Гринграсс, мне плевать, какими эпитетами ты будешь крыть меня, если это поможет.       — Почему ты такой упрямый? — недоумённо покачала головой девушка. — Ты мог бы быть мягче к ней.       — Мог бы, — согласился Драко, спокойно кивнув, — но зачем мне это?       — Ну, например, чтобы не делать ей больно, — саркастично подсказала Дафна.       — Ты прослушала ту часть, где я говорил, что мне плевать?       Поджав губы, Гринграсс отвернулась, но это не было выражение обиды за сестру. Блейз знал Дафну достаточно, чтобы понимать, что сестринские узы в её семье были куда слабее чувства собственного благополучия. Дафна не желала быть подушкой для слёз Астории, а потому ей было банально выгодно, чтобы отношение Драко изменило свой направляющий вектор.       Малфой прошёл мимо помрачневшей Гринграсс и замедлился рядом с другом. Слизеринка, сообщив о необходимости закончить эссе, попрощалась и, задержав взгляд на Блейзе, направилась к лестнице в подземелья. Хлопнув Малфоя по левому плечу, Забини растянул губы в широкой улыбке. Драко замер от болезненного соприкосновения тяжёлой ладони мулата с повреждённым участком, зажмурился. Стиснутые челюсти напряглись, выделив желваки.       — Порядок? — спросил итальянец участливо.       — С-сука, — выдохнул Малфой, протянув первую «с» тихим змеиным шипением, и рассёк лицо Блейза злобным взглядом ртутных глаз.       Забини злорадно хохотнул, проигнорировав укоризненное выражение на лице Пэнси.              — Ты кретин, — качнул он головой. — Сколько ещё мне придётся быть заменой твоему семейному целителю?       — До тех пор, пока он не воскреснет, — прорычал Драко сквозь зубы, морщась.       — Тебе стоит показаться Помфри, если собираешься играть в ноябре.       — А тебе стоит не трогать только что вправленный сустав, — шикнула на итальянца Пэнси и, расправив на согнутом локте пальто, оглядела двух друзей с головы до ног. — Не представляю, как вы можете ходить без верхней одежды в такой холод, ужас просто...       Они направились к парадной лестнице, а затем вверх до первого этажа – к учительской, что находилась рядом с классом трансфигурации. Собрание префектов шестого и седьмого курсов для обсуждения празднования Хэллоуина обещало быть кратким, потому как ещё вчера приземлившееся на стол в гостиной Слизерина письмо от Грейнджер сообщило о том, что проводить его предстояло Блейзу, а значит, затраченное на объяснения всех тонкостей время будет минимальным.       До реконструкции всех разрушенных во время войны этажей и помещений вход в учительскую охраняли две каменные горгульи, которые, помимо развлечения младшекурсников искромётными диалогами, были нужны ещё и для охраны входа внутрь, однако во время работ выяснилось, что их магию было невозможно восстановить в полной мере. Теперь попасть в помещение учительской можно было, воссоздав нужную ударную комбинацию по одной из прилегающих к двери стен.       — Это так тупо, — вздохнула Пэнси, наблюдая, как Забини отстукивал кончиком палочки ритм первых строк гимна «Хогвартс, Хогвартс, наш любимый Хогвартс».       — МакГонагалл посчитала ребячеством моё предложение заменить его на «Делай как Гиппогриф», — хмыкнул итальянец. — Если бы я предложил что-то из репертуара «Гоп-гоблинов», полагаю, меня бы исключили.       Послышался глухой щелчок отпираемого механизма. Потянув дверь на себя, Забини переступил порог учительской, отметив сидящих на двух из нескольких разномастных диванов префектов шестого курса. Несмотря на то, что само помещение, отделанное деревянными панелями и согреваемое небольшим камином, было довольно просторным, Блейз едва ли представлял каким образом шестнадцать человек должны были уместиться в нём с подобающим для продолжительного собрания комфортом.       Пройдя к одному из учительских столов в передней части комнаты, Пэнси отодвинула деревянный стул и, забросив на его спинку пальто, опустилась на сидение, закинув правую ногу на колено левой.       — Это надолго? — поинтересовалась она, взглянув на Блейза.       Забини покачал головой. Усмехнулся, увидев, как Драко со всей возможной чинной небрежностью перекидывал ногу через подтащенный от другого стола стул, и усаживался лицом к друзьям, уложив предплечье правой руки на спинку и оставив левую часть тела расслабленной.       — Если до всех дойдёт с первого раза, то, вероятно, не дольше получаса.       — Без шансов, — закатила глаза девушка и, откинув голову назад, прикрыла веки.       Приблизившись к столу, Блейз облокотился бёдрами о край и сложил руки на груди, повернув голову на звук открывшейся двери. В учительскую ввалились Голдстейн с Макмилланом, склеенные в один большой хохочущий комок из расслабленных сине-жёлтых галстуков. Следом за ними вошли Аббот и сёстры Патил. Затем, спустя пару минут, подтянулись гриффиндорцы. Когда порог комнаты переступили последние из задержавшихся в лице Уизли и префектов Слизерина, большие круглые часы на противоположной от камина стене показывали без семи минут половину восьмого.       — ...роший вариант, я уже всё придумал, — уловил Забини отрывок разговора между Вислым и Джинни, что тяжко вздохнула, услышав реплику брата. — Почему ты опять недовольна? Я отправлю ему письмо и...       — Потому что ты не можешь скидывать все подарки на Джорджа, — отрезала девушка, снимая ремешок сумки с плеча и опуская на цветастое кресло неподалёку от камина. Янтарные отсветы огня высветили спускавшиеся по спине рыжие волны, сделав их цвет ещё более насыщенным. — То, что он согласился помочь со шкатулкой, не значит, что ты можешь забить на подарок маме и не участвовать в его создании. У тебя было полно времени, чтобы что-то придумать.       — Можно подумать, что твой уже готов, — фыркнул Уизли, скривив губы в насмешке. Джинни взглянула на него с выражением мстительного самодовольства.       — Мой подарок лежит дома, братец, я заказала его в конце августа, чтобы не переживать насчёт доставки совиной почтой. Молись, чтобы креативность передавалась автоматически вместе со вступлением в долю, потому что у тебя осталось, м-м-м, сколько? — она возвела взгляд к потолку, приняв нарочито задумчивое выражение, и ехидно пропела: — Одиннадцать дней. И не думаю, что мама оценит что-то из лавки, так что... да. Ты в заднице.       Рыжий закатил глаза, пробурчав что-то очевидно нелестное, а затем отвернулся, чтобы найти свободное место. Отсалютовав Макмиллану и приметив незанятый подлокотник рядом с пуффендуйцем, он обвёл глазами помещение, скользя ими по знакомым лицам до тех пор, пока не остановился на компании Блейза.       Взгляд вмиг потемневших радужек буром впился в сидящего по правую руку от итальянца Малфоя, что встретил его с абсолютной невозмутимостью на лице. Уизли сжал челюсти, сведя брови на переносице в очевидном проявлении злости, а затем, смерив куда менее неприязненным взглядом Пэнси и Блейза, развернулся в сторону переговаривавшихся префектов.       Когда в начале этого года Драко собирал чемоданы в Хогвартс, у него был чёткий план пребывания в замке, который заключался, на самом деле, в одном единственном пункте: не искать лишних проблем. Помимо наставлений министерского психолога и собственной заёбанности предыдущими годами, ему на плечи также давили обещания, данные матери, и все состоявшиеся за прошедшие полтора месяца конфликты не были для Малфоя в радость. Раньше – да, и Блейз прекрасно понимал все мотивы друга, потому как и сам порой был не прочь размять язык в словесных пикировках с гриффиндорцами.       Но Уизли... Это всегда было чем-то более личным. Отчасти потому, что напряжённость между ними брала своё начало на генетическом уровне из-за многолетнего конфликта их отцов. Вероятно, это было одним из основных факторов, но решающими всё же были собственные предубеждения. Драко ненавидел бедность почти так же, как и грязную кровь. И если отношения со вторым пунктом уже давно сменили свой вектор, то с первым ситуация осталась неизменной.       Блейз подался вперёд, уперев локти в колени, и вопросительно вздёрнул бровь, взглянув в лицо друга.       — Я чего-то не знаю? — поинтересовался он вкрадчиво.       Драко потянул уголок губы вверх и, судя по напрягшимся мышцам щёк, это была непроизвольная реакция, которую он, по какой-то причине, передумал скрывать. Как на какое-то воспоминание или приятную мысль. Сощурившись, Малфой слегка приподнял подбородок, делая выражение лица самодовольным, и ответил:       — У нас с Уизли состоялся короткий диалог в субботу вечером. Ему не понравилась моя незапланированная компания на патрулировании, и я не смог сдержать себя от... — острая усмешка, перетёкшая спустя несколько секунд в оскал. Драко смотрел прямо, не поворачивая голову на друга, и Блейз мог поклясться, что, реши он сейчас обернуться – наткнётся на горящие злобой голубые глаза, смотрящие на Малфоя в ответ, — скажем, дружеского совета.       Было что-то тёмное в том, как он произнёс это. Почти мстительно ленивое, будто произошедший между ними диалог открыл новые грани их взаимной неприязни с Уизли.       Состоявшееся в субботу патрулирование Драко провёл с Грейнджер, но, судя по тому, что на вопрос Пэнси о том, как всё прошло, Драко привычным жестом закатил глаза, а затем сообщил о желании написать МакГонагалл заявление об отказе от должности префекта, всё прошло без инцидентов. Однако появление Вислого вне факультетской спальни и гостиной после наступления комендантского часа определённо являлось тем, что заслуживало отдельного рассказа. Особенно с учётом того, что Драко наверняка приложил руку к тому, что к утру понедельника рубинов в песочных часах Гриффиндора около входа в Большой Зал стало на порядок меньше.       — Мне нужно накидать тебе вариантов, чтобы ты выбрал подходящий, или ты всё же перестанешь быть такой королевой драмы? — изогнул бровь Блейз.       Драко молчал несколько секунд, смакуя удовлетворение на кончике языка и раздражая итальянца затянувшейся до драматичности паузой.       — Уизли не стоит упускать из виду то, что, по всей видимости, и так не является его.       Забини прикрыл глаза, искренне жалея, что врождённая способность к легилименции была только у его друга и он не мог воспользоваться магией, чтобы выяснить, что именно находилось в голове у Малфоя, когда он произносил подобные фразы таким тоном.       Поджав губы и пообещав себе вытрясти из белобрысого кретина все подробности, Блейз оттолкнулся бёдрами от края столешницы, намереваясь начать собрание, но не успел сделать и шага, как услышал:       — Грейнджер ещё нет, — заметил Драко, обведя прохладным взглядом макушки всех присутствовавших.       Забини изучал выражение его лица несколько секунд, прежде чем ответить.       — Её не будет в замке до среды. Какие-то проблемы с предками, я не вдавался.       Пересчитав головы притихших префектов, Блейз вышел на условную середину помещения, чтобы иметь возможность видеть всех одинаково хорошо.       — Через две недели ожидается ежегодное празднование Хэллоуина, которое, как вам известно, организовывается префектами старших курсов и старостами под руководством директора школы, — начал итальянец, заложив ладони в передние карманы брюк. — МакГонагалл поручила добровольно распределить всех префектов по этажам для создания антуража, – тыкв, летучих мышей и паутины, – но это всё херня, и я не собираюсь тратить время на составление списков по предпочтениям. Восемь пар на восемь этажей: подземелья и первый на Слизерине, второй и третий на Пуффендуе, четвёртый и пятый на Когтевране, шестой и седьмой на Гриффиндоре. Восьмой этаж и Большой Зал с вестибюлем на старостах, так же, как и организационные моменты с преподавателями вместе с развлекательной программой. День общего сбора и организованной работы – суббота. Вопросы?       Какое-то время в учительской сохранялась потрясённая тишина. Привыкшие к долгим речам старосты девочек вместе с постоянными обращениями по именам и частым повторениям, абсолютно все, кроме Драко и Пэнси, что равнодушно рассматривали деревянные панели на стенах, были удивлены столь короткой речи. Блейзу не нравилось желание Грейнджер постоянно документировать все действия префектов для абсолютно ненужной и бесполезной отчётности, а потому он был искренне рад отсутствию девушки на собрании.       — Прекрасно, — усмехнулся итальянец, перенеся вес тела на правую ногу и не дожидаясь момента, когда кто-нибудь решит высказать возможное несогласие с распределением. — В этом году Хэллоуин выпадает на ночь с субботы на воскресенье, и МакГонагалл согласилась ослабить комендантский час для учеников старших курсов до часа ночи. Все остальные должны будут вернуться в факультетские спальни в двенадцать вместе с префектами-пятикурсниками.       Несколько шестикурсников глухо хохотнули, злорадствуя собственной привилегированности над младшими коллегами.       — Что насчёт алкоголя? — подал голос Харпер, развалившийся на одном из цветастых кресел.       — Это костюмированный вечер с преподавателями в Большом Зале, а не тусовка в Комнате, — фыркнула Джинни, лишая Блейза возможности ответить то же самое. — Вишнёвый пунш и сливочное пиво на столе за возрастной линией – максимум, на который ты можешь рассчитывать.       — А ты уже придумала костюм, Уизли? — подался вперёд слизеринец, изогнув губы. — Или воспользуешься прошлогодним вариантом? Сохранила ту сексуальную блузку или помочь её воссоздать?       — Если так жаждешь узнать, подойди поближе – я шепну ответ тебе на ухо вместе с Летучемышиным сглазом, — ласково улыбнулась Уизли, сверкнув горящими огнём глазами на Харпера.       Блейз нахмурился, посмотрев на девушку, что была абсолютно невозмутима внешне, но наверняка – Забини был уверен – горела внутренне. Джинни не показывала ни единого признака агрессии, что, учитывая весьма буйный нрав гриффиндорки и происходившие во время войны события, должна была присутствовать хотя бы в минимальной степени.       Медленно отвернувшись от промолчавшего в ответ Харпера, Джинни коснулась кончиками пальцев участка над правой бровью, надавила, словно убирая внезапно возникший зуд под гладкой кожей. Её ярко-карие глаза встретились со взглядом Блейза, вернув итальянца на год назад.

***

31 октября, 1997 год

      Если бы каждый раз, когда Блейзу предоставлялась возможность усомниться в умственных способностях Амикуса Кэрроу, ему платили по кнату, состояние его банковской ячейки могло составить конкуренцию этажу Малфоев в Гринготтсе, потому как найти более невежественного и абсолютно вульгарного в своей недалёкости волшебника было просто невозможно.       Взглянув в приплюснутое лицо, имевшее сходство со свинячьим, Блейз повторил то, что пытался втолковать Пожирателю на протяжении последних пяти минут.       — Я не знаю, кто именно сказал тебе, что превращение учеников в насекомых с помощью Оборотного зелья, а не базовой трансфигурации является хорошей идеей для наказания, но говорю ещё раз – я не смогу сварить тебе его сейчас. Срок его приготовления – месяц, но это будет абсолютно бессмысленно, потому как превращение должно быть в человека, а не животное. Оборотное не работает по принципу анимагии.       — Ты можешь достать его у Снейпа, — оскалился мужчина, обнажив чуть желтоватые в тусклом свете свечей зубы.       — Если его можно достать у Снейпа, на кой чёрт ты обратился ко мне? — сузил глаза итальянец, когда почувствовал тяжелый запах от приблизившегося к нему тела. Даже спустя столько времени после освобождения из Азкабана, многие Пожиратели так и не вернули себе привычку поддержания чистоплотности.       — Не зарывайся, — прошипел Кэрроу, и Блейз едва подавил в себе желание закатить глаза. Уёбок. — Ты такой же щенок, как и все остальные в этом замке. Благосклонность Тёмного Лорда к твоей матери не означает, что я не могу проклясть тебя за дерзость, — он замолчал, по всей видимости, желая придать весомости собственным словам, но Забини было откровенно похуй – несмотря на всю браваду и пафосность речей Кэрроу не трогали слизеринцев, считая это определённой поддержкой идеи привилегированности чистокровных семей над предателями крови. — Найди Малфоя и приведи сюда. Помнится, он куда более способный зельевар, чем ты.       Не став утруждать себя лицемерным кивком, Блейз покинул кабинет ЗоТИ, хлопнув дверью, пожалуй, чересчур громко, но это было просто невыносимо. Абсолютно каждый раз, когда Забини оказывался в компании кого-то из семейки Кэрроу, ему казалось, что его голова натурально горит. Будто малейшее взаимодействие с ними стёсывало с его черепа скальп до кровавых ран – настолько они его вымораживали.       Каждый раз, когда у Амикуса и его сестры Алекто появлялись новые извращённые в своей бессмысленной жестокости идеи для наказания учеников, которые Снейп либо отвергал, либо игнорировал в виду их абсолютного идиотизма, Кэрроу обращались за помощью в их реализации к Драко. Или Блейзу. Или Тео, который, устав от непрекращающихся сиплых угроз, едва не сжёг Амикуса на одной из последних лекций. Найти того, кто именно применил воспламеняющее заклинание на преподавателе Тёмных искусств так и не удалось, и поэтому абсолютно все находившиеся в тот день на лекции студенты – за исключением слизеринцев, разумеется, – были подвергнуты публичному Круциатусу после ужина.       Справедливости ради стоит отметить, что спустя всего пару дней, Тео осознанно нарвался на куда большие неприятности, чем те, что постигли всех вместе взятых пострадавших, после того, как Алекто нажаловалась отцу Нотта на непозволительное поведение его сына.       Сойдя с лестницы на платформу второго этажа, Блейз слегка замедлился. Это был первый раз на его памяти, когда атмосфера Хэллоуина ощущалась не как нечто шутливо-мрачное, созданное антуражем из горящих злобными физиономиями тыкв и трансфигурированных из листов пергамента летучих мышей, а как липкий ужас от того, что именно в этот день по меньшей мере пятеро студентов с трёх разных факультетов были выбраны для отработки режущих проклятий.       С самого начала года обычно шумный Хогвартс был непривычно тихим, потому как комендантский час, наступавший сразу после последнего урока для всех, кроме желавших попрактиковаться в Тёмной магии, накладывал жёсткие ограничения на свободу передвижения. Амикус и Алекто ненавидели толкучку от снующих по коридорам детей.       Несмотря на всю свою недалёкость, Кэрроу держали в постоянном страхе даже преподавателей, потому как проявление хотя бы малейшего несогласия с новой системой образования, одобренной Волдемортом, каралось дополнительным Непростительным для учеников.       Коридор второго этажа был пуст и почти могильно тих, и именно благодаря этой звенящей тишине Блейз сумел расслышать приглушённое и обрывочное шипение, доносящееся из-за неплотно прикрытой двери в кладовую Снейпа для зелий.       Как только Забини потянул на себя деревянное полотно, сделав шаг вглубь тесного помещения, ему под кадык упёрся кончик волшебной палочки, едва не проткнувший своим напором смуглую кожу на его горле. Циркулирующая по тисовому древку магия щекотала нервные окончания, пока Блейз смотрел в широко распахнутые миндальные радужки, что выделялись на осунувшемся веснушчатом лице, подобно двум горящим кольцам. Джинни Уизли, стоящая напротив него на расстоянии вытянутой руки, сжимала бледные пальцы на расстёгнутой школьной блузке, которая была похожа скорее на кусок окровавленной и пыльной тряпки, чем на предмет гардероба. Её вторая рука, державшая у его шеи палочку, мелко подрагивала.       — Я тебя не трону, — медленно произнёс Блейз, успокаивая.       Однако произнесённая с расстановкой фраза возымела совсем не тот эффект, на который рассчитывал итальянец. Вместо ожидаемого облегчения, на лице девушки вспыхнула злость.       — Разумеется, ты меня не тронешь, Забини, если хочешь сохранить все конечности целыми, — прошипела Джинни и опустила палочку вниз, отвернувшись в сторону расставленных на полках различных зелий. — Запри дверь.       Её густые рыжие волосы были спутаны и покрывали беспорядочными прядями плечи и спину. Блейз дёрнул запястьем, закрывая дверь и накладывая невербальное Оглохни, наблюдая за тем, как гриффиндорка прижала свободную ладонь к правому боку, поднимая палочку, а затем, совершив знакомый несложный пас, произнесла:       — Акцио настойка бадьяна! — а когда спустя несколько секунд ни один из находившихся на стеллажах бутыльков не шелохнулся, обречённо опустила руки, простонав: — Долбанные анти-манящие чары...       — Дело не в чарах, — возразил Забини. — Кэрроу изъяли из всех кладовых заживляющие и обезболивающие настойки, чтобы Помфри не могла ими воспользоваться для помощи пострадавшим ученикам.       — Грёбаные садисты! — прорычала девушка, слегка склонившись вперёд. — Я жду того дня, когда использую все их уроки против них самих...       На тонкой ткани рубашки, покрытой подсохшими карминными разводами, Блейз заметил новое, выделявшееся ярче предыдущих пятно чуть ниже уровня правой лопатки. Затем ещё одно на локте. Ему потребовалось не больше секунды, чтобы догадаться.       — Ты одна из выбранных Кэрроу учеников, — собственный голос показался ему слишком хриплым, но Блейз не стал скрывать проскользнувшее в интонациях беспокойство.       Джинни презрительно фыркнула, согнувшись сильней, словной ей было физически трудно держать корпус ровным.       — Я. Невилл. Симус. Все, кто не согласился на...       Её голос оборвался одновременно с тем, как Забини сделал два шага вперёд, сократив между ними дистанцию. Уизли отступила, сделав это скорее инстинктивно, чем намеренно, но Блейз всё равно повторил, делая акцент на отрицании:       — Я не трону тебя, Джинни.       Она зажмурилась, опустив лицо вниз.       — Я знаю, Мерлин, прекрати повторять это, я... я просто...       Блять, только не Сектумсемпра, Салазар.       — Какие заклятия они использовали? — спросил Блейз, видя, что физическое истощение пытками брало вверх над всё ещё пылающим злостью сознанием.       Насколько бы ни был силён разум, тело всегда слабее.       Не смей говорить, что...       — Я не знаю, мне достался раздел невербальных.       Сука.       — Цвет? — Блейз протянул руку, осторожно обхватив её правую руку за предплечье, чтобы взглянуть на рану над локтем, видневшуюся в прорехе рубашки.       Джинни попыталась выпрямиться, чтобы уравнять разницу в их положениях.       — Красный, кажется. Искры были красными.       Великолепно, круг сузился всего-лишь до десятка всевозможных режущих проклятий.       Её рука в его ладони мелко тряслась. Блейз надавил подушечкой большого пальца на тонкое запястье с внутренней стороны, ощутив пробегающие по сухожилиям и мышцам остаточные спазмы от Круциатуса. Почувствовав, как злость затягивала зрение почти ощутимой на физическом уровне пеленой, он на секунду прикрыл глаза, обещая, что если ублюдки не сдохнут в неминуемой битве с Орденом, он убьёт Кэрроу самостоятельно.       — Только красный?       — Я не знаю, чёрт возьми, мне вообще не до этого было, — стиснула зубы Джинни, слабо попытавшись вытянуть руку из пальцев итальянца, но Блейз не обратил на это внимания. Это боль. Когда людям больно, они защищаются, нападая. Эту истину Забини усвоил благодаря нескольким годам дружбы с Малфоем.       — Это важно для того, чтобы я знал, каким контрзаклятием заживить порезы, — спокойно пояснил он. — Мне нужно, чтобы ты сосредоточилась и вспомнила, были ли искры белыми.       На самом деле, Блейз прекрасно понимал, что если бы кто-то применил к девушке Сектумсемпру, возможности мило беседовать в кладовой Снейпа у них бы не было, потому как заклятие поражало слишком глубоко для того, чтобы отсрочить смерть жертвы на столь долгий срок, но вопросы были нужны для того, чтобы дать Уизли возможность отвлечься от боли хотя бы на мгновение.       Джинни глубоко вздохнула, собирая мысли воедино, и медленно покачала головой.       — Нет. Не были.       — Хорошо, — кивнул Забини, мягко подтянув девушку ближе к твёрдой поверхности ближайшего стеллажа. — Это хорошо.       Вытянув палочку из зачарованного кармана брюк, Блейз мельком оглядел бледное, словно вощаное, лицо и заговорил, нарисовав в воздухе небольшую руну.       — Смотри и запоминай, Джинни, — произнёс он твёрдо. — Это базовая руна в колдомедицине, она используется как контрзаклятие к большинству режущих и рассекающих, если они относятся к группе от светло-розовых до тёмно-красных. Где болит больше всего?       Несколько раз моргнув, Уизли неопределённо дёрнула плечом, указав подбородком вниз, и Блейз кивнул. Откинув мешавшиеся волосы за девичье плечо, он расширил дыру на и без того безнадёжно испорченном рукаве блузки и промыл розовый от крови локоть небольшим количеством наколдованной воды. Представшая взгляду рана с гладкими и ровными краями, как от разреза, сделанного прямым, без зазубрин лезвием, выглядела лучше, чем это можно было предположить поначалу. Применив заклинание локальной заморозки, итальянец встретил удивлённый взгляд гриффиндорки.       — Вопреки своему названию, целебная магия весьма неприятна в момент её применения, а обезболивающих здесь нет, — пояснил он. — Чтобы шов был ровным, руна должна быть плавной. Это сложно, особенно, когда руки дрожат от боли, но это важно, если ты хочешь, чтобы не осталось шрама, потому что, если мы говорим о механике, то магия скорее сшивает плоть, чем склеивает. Нужно действовать аккуратно.       Приподняв палочку под углом в сорок пять градусов, Забини прислонил её кончик к самому началу надреза. Джинни сжала губы в плотную линию, видимым усилием переборов желание отвести взгляд. Медленным и чётким движением выведя руну, он потянул древко вверх вдоль раны, направляя поток магии параллельно линии разрыва верхних слоёв кожи, подкожной клетчатки и поверхностной фасции, сшивая края. Джинни зашипела, однако осталась неподвижной.       — Знаю, — пробормотал слизеринец, успокаивающе скользнув по коже подушечкой большого пальца второй руки, что поддерживала её руку с тыльной стороны. — Но это не будет долго, я почти закончил.       — Мунго повезёт с тобой, — прошептала она, стиснув зубы, когда рана наконец полностью затянулась, оставив после себя лишь розоватую линию. — Ты хорош в целительстве.       Блейз сместил взгляд со ставшей вновь гладкой руки на глаза девушки. Задержал, просверлив расширенные от недостатка света зрачки.       — Я никогда не стану целителем, Джинни, — отрезал он глухо. — Не в этой жизни.       Она моргнула, недоуменно нахмурив брови, что были темнее волос на несколько тонов.       — Но… зачем тогда ты всё это знаешь? — она обвела непонимающим взглядом его руку с крепко зажатой в длинных смуглых пальцах палочкой из вязового дерева. — Это не базовые умения, если тебе нет необходимости…       — Целительство ненавистно мне как раз потому, что необходимо. Это не то, чем бы я стал заниматься в мирное время, выпади мне возможность развиваться в чём-то ином.       Джинни приоткрыла рот, собираясь что-то сказать, однако так и не произнесла ни слова, очевидно придя к какому-то выводу. Её большие глаза скакали по его лицу, наблюдая за тем, как Блейз методично уничтожал её рубашку, открывая доступ к другим порезам, и, наверное, прошло не меньше нескольких минут, прежде чем она всё же спросила:       — А чем тогда?       Забини замедлился. Пожал плечом, задержав взгляд на россыпи золотистых веснушек, усыпавшей выступающие линии хрупких ключиц.       — Будь я хорошим сыном, то давно бы подписал документы на управление ювелирной компанией матери, но... вероятно, помимо квиддича, это было бы что-то связанное с алкоголем, вроде собственной марки огневиски.       — Я бы никогда не подумала, что у твоей матери есть ювелирная компания.       — И не нужно, — фыркнул итальянец. — Она досталась ей в наследство от моего последнего отчима.       — Прибыльно.       — Мне плевать.       Запрокинув голову вверх, Джинни откинула все мешающиеся волосы с лица и прислонилась здоровой частью спины к деревянной полке, взглянув слизеринцу в лицо, сощурив глаза в чём-то напоминающем насмешку.       Над её правой бровью, чуть ближе к виску, красовался неглубокий порез, что до этого момента скрывался за спутанными волосами, и Блейз узнал почерк Алекто. Омерзительная как внутренне, так и внешне, Пожирательница всегда оставляла следы своих наказаний на лицах девушек, вымещая подобным образом собственную зависть.       — Сегодня пятница. Вечер, кстати, — сообщила Джинни так, словно это было что-то такое очевидное, о чём Блейз внезапно забыл. — Я думала, что ваш клуб гадких и высокомерных собирается по пятницам.       Забини замер, задержав кончик палочки над линией её левой ключицы, и уставился в блеснувшие дерзкими светлячками карие глаза. В начале года, до того, как был введён комендантский час, Кэрроу озвучили желание возродить созданную на пятом курсе Инспекционную Дружину с расширенным списком полномочий и с гораздо более длинным списком разрешённых заклинаний. Амикус сказал, что хотел бы видеть в составе Дружины Малфоя и Нотта на пару с Блейзом, а заседания планировал на каждый вечер пятницы, о чём и сообщил во время первого ужина в замке. Его идея, слава Мерлину, так и не была воплощена в жизнь, но...       Забини усмехнулся, приподняв уголок губ в хищной улыбке.       — Мне это ни к чему, — опустив голос до доверительно-хриплого, он слегка подался вперёд. — Все проклятия я насылаю исключительно по утрам. Чтобы день начинался приятно.       Джинни моргнула, сжав губы в выражении нарочитой укоризны, но, всё же не сдержавшись, слегка улыбнулась.       — Какие разные у нас, однако, понятия о приятном начале дня, Забини.       — Определённо, Уизли.

***

      Это был без преувеличения практически единственный раз за весь тот учебный год, когда им удалось сказать друг другу более двух слов. После того, как Блейз залечил все порезы и трансфигурировал из собственного свитера свежую блузку, чтобы Джинни могла хотя бы выйти из кладовой, и настоятельно посоветовал не лезть лишний раз на рожон, они больше не разговаривали... нормально.       Харпер, что после произошедшего на протяжении нескольких дней подначивал девушку фразами о лучшем костюме на Хэллоуин, был одним из тех, кто без единой муки совести стоял и смотрел на то, как Кэрроу показывали на выбранных учениках проклятия, и Блейз очень долго жалел, что эта информация дошла до него слишком поздно. Потому что иначе запасной ловец команды стал бы первым слизеринцем, пострадавшим во время образовательной реформы Волдеморта в Хогвартсе.       — А в этом году будут танцы? — раздался звонкий девичий голос, вытянув итальянца из собственных мыслей обратно в наполненную звуком треска дров учительскую.       Переведя взгляд на слегка вытянувшуюся на своем месте блондинку-шестикурсницу в синем галстуке, Блейз вопросительно вскинул брови.       — Три года назад префекты танцевали французскую кадриль в вечер Хэллоуина, — пояснила она, пожав плечом. — Было весело.       — Салазар, давайте в этом году тридцать первое октября будет грустным днём, — фыркнула Пэнси, смахнув невидимые пылинки с колена.       Забини хмыкнул, обведя взглядом макушки всех присутствующих.       — Если ни у кого нет вопросов касательно украшения замка, – а их быть не должно, потому что повторять всё по второму кругу я не намерен, – то можете быть свободны.       Префекты загудели, медленно поднимаясь со своих мест. Блейз подошёл к двум друзьям, что демонстративно прикрыли зевки кулаками, и взглянул на часы.       — Двадцать семь минут – я поставил рекорд в собственном плане.       — Могло быть и лучше, — небрежно дёрнула плечом Пэнси, закидывая пальто на согнутый локоть. — Идём? Мне нужно решить, каким именно способом я завтра совершу убийство, и вы поможете мне с выбором орудия.       — Только не яд, это слишком скучно, — покачал головой Драко. — Женщины всегда выбирают яд.       — Занятно, что ты даже не поинтересовался предполагаемой кандидатурой. Что ж, тогда, может...       — Я догоню вас через пару минут, — перебил их Блейз, наблюдая за тем, как Джинни Уизли задержала взгляд на нём на несколько секунд, а затем повернулась к подошедшему к ней брату, поникнув от перспективы продолжения разговора о подарке для матери.       Префекты уходили, освобождая помещение. Забини выпрямился, отведя плечи назад, и, слегка приподняв подбородок, громко и твёрдо произнёс:       — Харпер, — поймал периферийным зрением резко вскинутую голову слизеринца, — Останься, — и, прежде чем отвести взгляд от переступающей порог девушки, увидел, как её бледно-персиковые губы изогнулись в довольной, почти мстительной улыбке, отозвавшейся предвкушением где-то на кончиках заложенных в карманы брюк пальцев.