Деревня синоби, империя Нойрë, шестнадцатый век.
Мэй возвращается в деревню клана синоби, и сразу же направляется к дзëнину для того, чтобы сообщить о своём решении. Она надеется: он все поймет. Девушка стучит в дверь, и Такао вскоре открывает ей. На миг в его глазах появляется непонимание, смешанное с беспокойством — да, Мэй сейчас выглядит не самым лучшим образом — растрепанная, бледная, с большими тёмными кругами под глазами. — Здравствуй, мы можем поговорить? — быстро произносит кицунэ. Такао кивком головы отвечает на её приветствие: — Конечно, — жестом он приглашает её войти. Мэй проходит внутрь и сразу же переходит к цели её визита: — Я могу покинуть клан? — эти слова даются ей с трудом. — Вы были добры ко мне, за что я безмерно благодарна, но…— девушка невольно делает небольшую запинку, глубоко вдыхает, а после продолжает, — но после того, что произошло, я не могу остаться. Все здесь напоминает мне о нём… — она замолкает, ожидая ответ дзенина. — Я понимаю, — говорит он, а после несколько мгновений смотрит ей в глаза, добавляя, — Мэй, ты всегда будешь желанной гостьей в нашей деревне. И ты всегда можешь вернуться. — Спасибо, — тихо произносит девушку и делает поклон. Мэй прощается и с другими членами клана, в том числе и с дедушкой Чонганом. Он заключает её в крепкие объятия, а в его тёмных глазах она видит печаль. Но несмотря на это, кицунэ не сомневается в своём решении: если она останется здесь, то постоянно будет видеть лишь призраки тех, кого потеряла. Это невыносимо. — Береги себя, лисичка, — тихо говорит старый лекарь, на что Мэй кивает. И перед тем, как навсегда покинуть клан синоби, она в последний раз заходит в дом Кадзу для того, чтобы забрать свои вещи. В голове невольно проскальзывает мысль: «Что станет с этим домом?» И тут же в её голове рождается ответ: запустение. Скоро здесь все порастет высокой травой, мебель покроется толстым слоем пыли… От этой мысли сердце её болезненно сжимается. Мэй собирает вещи в сумку, и взгляд её надолго задерживается на подарках Кадзу — веере и расписном кимоно. Она будет бережно хранить их. Кицунэ невольно вспоминает те дни, когда они были подарены. «На память о том, что помогла». Но в этот раз уже не смогла. Она шумно вздыхает, к глазам подступают слезы, и Мэй впервые за все время даёт волю эмоциям — всему тому, что накопилось в ней. Она опускается на кровать и плачет. Плачет долго, не в силах успокоиться. И когда слезы ее заканчиваются, Мэй уходит. После того, как деревня остаётся за её спиной, она оборачивается, бросая на неё последний прощальный взгляд. Задерживает его на несколько минут. А после разворачивается, и её хрупкая фигура скрывается среди деревьев.***
Наши дни
Мэй заставляет себя успокоиться и только тогда возвращается к Кадзу. Ставит перед ним чашку чая со вкусом горных трав — достала из своих запасов. Он, пусть и отдаленно, но напоминает тот чай, который заваривал дедушка Чонган. — Спасибо, — произносит Кадзу, бросая на неё короткий взгляд. Мэй украдкой смотрит на него: она хочет знать. Хочет знать побольше о нём, и о том, что с ним произошло. Велика вероятность, что он не ответит на её вопрос, но попытаться все-таки стоит: — Что с тобой случилось? Почему… — наконец решается она, на что Кадзу нервно дергает плечом, и вновь смотрит на неё. — Любопытная, чем меньше знаешь, тем лучше, — что и стоило ожидать. Мэй кивает, отворачивается, и на миг недовольно морщит нос. «Кто ты такой, Кадзу?» Наконец, кицунэ решает для себя, что если уж так суждено, то она рано или поздно узнаёт ответ на свой вопрос. — В твоем нынешнем состоянии лучше остаться здесь до утра, — произносит Мэй, на тот случай, если он вдруг внезапно пожелает уйти, что было вполне вероятно. Кадзу на миг задумывается, а потом вновь кивает: — Да… Спасибо, — снова благодарит он, на что Мэй кивает. Кадзу берёт в руки чашку чая, делает несколько глотков: — Интересный вкус, — на его слова Мэй еле заметно улыбается: — Горные травы, — между ними завязывается разговор — они говорят о всяких мелочах — вроде чая, обсуждая и те заведения, где его лучше всего заваривают. Ничего нового про него Мэй так и не узнаёт, однако… Она постоянно видит в нём ее Кадзу — та же манера речи, те же повадки. И теперь она более чем уверена, что он наконец вернулся.***
Кадзу довольно-таки быстро засыпает в новом месте, оставшись на ночь на диване в гостиной. Но сны ему этой ночью снятся совершенно необычные, и такие… реалистичные, словно все это происходит не во сне, а наяву. Он видит залитую солнечным светом рыбацкую деревушку, видит покосившиеся бедные домишки и местных жителей, каждый из которых занят своим привычным делом. И мальчика лет пяти: он усердно помогает отцу залатывать рыбацкую сеть. И Кадзу — тот самый мальчик. Но эта спокойная и умиротворенная картина резко сменяется другой. Теперь маленькая рыбацкая деревушка объята пламенем, а узкие улочки залиты кровью её жителей. Все они — мертвы. Все, за исключением мальчика, он единственный, кто выжил. Ребенок в ужасе стоит среди мертвых тел. В ноздри ударяет резкий запах крови и смерти, и он напрочь въедается в кожу, а боль и страх разрывают сердце. И следующая картина — он, Кадзу, заключен в клетку, словно дикий зверь. Его сторожат самураи, сидящие в кругу у костра. До его ушей доносятся их разговоры — они обсуждают местные питейные заведения и женщин. Кадзу смотрит на них с презрением, фыркает. Стоит поздняя осень: дует холодный ветер, пробирая до самых костей. И тут он видит Мэй, ту самую Мэй, официантку, спасшую его. Он скользит по ней внимательным, изучающим взглядом, подмечая каждую деталь. Кимоно её дорогое. Красный воротник — это означает, что она не обычная служанка, а майко, ученица гейши. Но ротозеи-самураи не замечают этого, считая, что перед ними обычная служанка. Один из них приказывает напоить пленника водой. Она несколько мгновений колеблется, в глазах её мелькает страх, но несмотря на это, она все равно подходит к клетке, крепко сжимая в руках флягу с водой. Самураю боится перечить. На миг глаза их встречаются. Кадзу изучает ее лицо, заглядывает в янтарные глаза — да, эта та самая Мэй, в её внешности все то же. Все, кроме глаз — у реальной Мэй в их глубине он смог уловить усталость, и что-то ещё… Что-то, что он так и не смог понять. При первой их встрече лицо её показалось Кадзу смутно знакомым, будто раньше они уже когда-то встречались. Но, порывшись в воспоминаниях, он решил, что ему просто показалось. До этого они точно не виделись. Возможно, она просто напомнила ему кого-то, но кого именно, понять так и не смог. А теперь он видит её в этом странном сне — почему? Дальше сон становится совсем неразборчивым, все смешивается в одно: рыбацкая деревня, майко Мэй, горы, одиноко стоящий дом, яркие огни большого города, праздник, и вновь Мэй… Кадзу просыпается в холодном поту, приподнимаясь на локтях, делает несколько глубоких вдохов и невольно морщится от боли в раненом боку. Все же, сон и вправду необычный. Он садится, проводит ладонью по лицу, смахивая остатки сноведения. Солнце только-только встало. Мэй все еще спит. Кадзу прислоняется спиной к спинке дивана. Странные картины сна не дают ему покоя. Его преследует странное и совершенно непонятное, необъяснимое чувство, будто все это действительно происходило с ним когда-то, просто он об этом позабыл.