И снова здравствуйте, я - Богиня!

Пушистые ресницы немного подрагивают. Закрытые глаза жмурятся, образуют маленькие налобные складочки. Веки сначала немного приоткрываются, кожа спокойно разглаживается. Небо. Такое нежно-розовое с яркими оранжевыми полосами и окантовкой облаков. Нежные холодные оттенки плавно переходят в теплые и яркие. Понимание приходит не сразу. Постепенно. Что сейчас произошло? Наконец Акура чувствует себя отлично. Сердце бьется ровно без той преследовавшей его боли, гоняя горячую кровь по пылающем здоровьем и силой телу. Алые волосы немного цепляются за густые ресницы. Хорошо. Так хорошо, когда смерть не ходит за тобой по пятам и не откидывает на тебя свою тень. Дышится легко и свободно. Мощная грудь высоко вздымается, отдаваясь приятной болью. Наконец-то. Наконец-то он в своём теле! Она вернула его. Акура медленно и аккуратно сначала приподнялся на локтях. Чувствует немного сковывающую боль, но это ерунда. Он крепко встает на ноги, встряхивает за ворот слегка запылившийся плащ, чтобы тот лучше сел. Доселе спокойные янтарные глаза судорожно распахнулись настолько, что можно было увидеть проносящиеся лентой мысли. Точно! Она! Нанами! Мужчина поднял яркие огни глаз на довольно улыбающееся или ухмыляющееся женское лицо. Акура этого до конца не понял. И только сейчас отголосая мысль о том, что он стоит и пялится на неё большими глазами и открытым ртом, не до конца коснулась его сознания. — Здравствуй, Акура-Оу. Говорит она спокойно, глубоко. И голос этот западает в уши, словно журчание реки: такое же спокойное и величественное. А Акура все продолжает растеряно пялится. И это та забавная девочка с шарфом? Нанами немного склоняет голову набок с еле вздернутыми уголками губ, вглядываясь в демонические глаза. Акура видит, она ухмыляется глазами. По-доброму ухмыляется. Несоответствие в его голове вновь играет яркими красками. Точнее, он не может до конца всё сопоставить. Возможно из-за того, что она нехило приложила его затылок к земле? В любом случае даже ему тяжело принять сразу всю навалившуюся информацию. Нужно время на осмысление. — У меня к тебе предложение. Для Акуры это прозвучало внезапно, как гром среди ясного неба. Предложение? Для него? Какое? — Тебя сейчас схватят и, вновь придумав что-то ещё более странное и изощрённое, опять выкинут куда-нибудь подальше, откуда выбраться ты уже не сможешь. Я же предлагаю тебе пойти со мной. Я не говорю о том, что у тебя нет выбора. Выбор есть всегда. У тебя есть два пути. Либо ты идёшь сам по себе, своей дорогой и неважно какой: хоть мирной, без тени прошлого, хоть мстительной, и с таким же безумным, как у Ятори, намереньем начать новую эру Кровавого Короля. Богам неважно, даже если выберешь мирный путь исправления, тебя уже не оставят в покое. Что бы ты ни выбрал, они всё равно предпочтут запереть и обездвижить тебя. И тогда, пуф, — Нанами сделала похожее движение кистями, наигранно вскинув брови и сложив губы в трубочку, передавая звук, — и все твои усилия пойдут крахом. Как ты думаешь, каково это чувство, когда теряешь всё, к чему так долго стремился, наконец, достиг и снова потерял? Уголки её губ играют в небольшой ухмылке, но глаза смотрят пристально внимательно с еле уловимой хитрецой. Не давят. Ждут. — Либо, ты идёшь со мной. Если не ошибаюсь, ты хотел измениться, переродиться. А перерождение начинается с раскаяния и прощения, — Нанами сделала небольшую паузу для осмысления её слов. — Акура-Оу, — она позвала его по имени, а у него почему-то в голове возникла ассоциация, словно маленький светлый фонарик еле просвечивается сквозь деревья, и, наконец, ярким фонарём освещает чёрную, непроглядную лесную чащу, — я прощаю тебя, и зову начать новую жизнь, если тебе это действительно нужно. Девичья нежная рука ненавязчиво протянулась в приглашающем жесте. Растерявшийся и ещё не до конца осознающий, что это всё происходит взаправду, Акура смотрит на нежную руку, и потом, словно всё ещё не веря, словно есть какой-то подвох поднимает свои искрящиеся золотые глаза и сталкивается с её уверенными и ласковыми. А сказать ничего не может. Голос вдруг резко пропал, словно его никогда и не было. Он не может оторвать от неё взгляда, он даже не понял, что рот немного приоткрыт. Такого с ним ещё никогда не было. Акура медленно и с опаской потянулся к ней, всё ещё не веря, что она это делает. И он действительно боится, если можно так назвать тот трепет в груди, что это галлюцинация, жестокий сон, где она обманет его, плюнет в душу. Её маленькую руку аккуратно сжала большая горячая ладонь, сливаясь в рукопожатии. Ухватился за неё как за спасательный круг, как за последний шанс и надежду. И она была его спасением. Нанами довольно улыбается, еле приподняв уголки губ. — Контракт заключён. Будто бы пропела она. А Акура никак не может отпустить её руку, перестать поглаживать нежную кожу подушечкой большого пальца. Так странно. Непонятно. Акура продолжает заворожённо смотреть на неё, изучать. А глаза так и блещут расплавленным в теплоте, в горящем огне золотом. И едва легкая улыбка трогает его черные губы. Нанами смотрит на него, а он пытается уловить её новый взгляд. Нет. Не уловить новую. Понять настоящую. Акура ловит себя на мысли, что ему нравится на неё вот так смотреть, ему нравится это глубокий тёплый по отношению к нему взгляд. И мужчина чертыхается про себя, когда она резко отворачивается от него, и прежде тёплые, но всё же твёрдые глаза сменяются на ещё более стальной и сухой с вытянутым зрачком змеиный взгляд. Отчего такая резкая и внезапная перемена? Ей что-то говорят? Акура не слышит, но ему уже это не нравится. Отголоски фраз все же доносятся до его ушей всё отчетливее и ясней. — Достопочтимая Нанами, — с долей строгости и упорства в своей манере начал Такэхая, но уже не так нагло. — При всем моём уважении к вам я… — При всём вашем уважении? — с приподнятой бровью перебила его Нанами. Железные нотки её глубокого голоса резали слух. Такэхая не то, чтобы растерялся под напором её жутких сверкающих глаз, но явно сконфузился. — Насколько я знаю, вы не очень-то лестно прошлой осенью встретили меня на собрании богов. «Паршивая овца, чтобы больше не попадалась мне на глаза!» — это разве не вы сказали? Поправьте меня, если я ошибаюсь. Такэхая побледнел и тяжело взглотнул так, что кадык его судорожно взмылся вверх и также резко опустился, как и пара непроизвольно выступивших на лице капель. Неприкрытая угроза в жутком голосе заставила содрогнуться не только его. Мурашки побежали, как по команде. — Великодушно прошу прощения! — Такэхая резко склонился в поклоне и вновь вытянулся как струна. — Я не знал, что это вы! Та духовная энергия была ничтожно мала по сравнению с вашей. Но Нанами, кажется, не устроил этот ответ. Она нахмурилась ещё сильнее. — Вы так тогда яро показали своё негодование и раздражение к тому, что рядом с вами будет находиться слабый и недостойный вас человек. Вы считаете меня слабой и недостойной? — Нет, что вы! Ни в коем случае! — Вы презираете людей за их слабость и так свысока к ним относитесь. Очень странно для бога, особенно для того, кто раньше сам был человеком. Не находите, бог лука и стрел Хатиман? — голос её смягчился, заиграл хитрыми ухмыляющимися нотками. — Если вы называете себя богом, вы должны любить людей. Вы же их просто боитесь и скрываете это за пеленой жуткого пренебрежения. Вы боитесь людей, потому что от них зависит ваше существование. Если люди перестанут вам молиться, перестанут нуждаться в вас и просто забудут, вы исчезните. А люди так непостоянны, так быстро меняют своё отношение… Такэхая, пока вы не научитесь любить людей, у вас ничего не получится. Посмотрите на семь богов счастья. Они любят людей, стараются сделать их жизнь лучше, и поэтому их всегда будут почитать и молиться им, потому что будут уверены, что их услышат и помогут. Поэтому они называются великими богами. Я права, Оокунинуши? Нанами слегка наклонила голову, переведя на бога глаза. Мужчина стоял без привычной улыбки, даже слишком серьёзно, скрестив руки на груди. Лоб покрыли нахмуренные морщинки, брови сведены к переносице. И взгляд его такой отдалённый, будто бы он совсем не здесь. — Ты как всегда права, Нанами. Ответил бог, переведя слегка затуманенные на неё глаза. — Уважаемая Нанами, как бы то ни было, Кровавый Король вернул своё тело. И Кровавый Король, и лис Томоэ очень опасны, и теперь они объединятся! — слегка повысил интонацию Такэхая, видимо, почувствовав, как ему показалось, с ним немое согласие Оокунинуши. — Они уже объединились. Мало ли что им придет в голову. Лучше подстраховаться и убить их раньше, чем они об этом подумают. — Такэхая воинственно направил руку на заметно напрягшихся ёкаев, давая команду к боевой готовности своим войнам. — Хоть лис был полтысячелетия под присмотром Микаге, нет гарантии, что его не потянет на старое. Тем более, когда они вновь вместе. — Войны направили на них штыки, как и меч сам Такэхая. — Акура-Оу опасное существо! В случае чего мы даже убить его не сможем! В этом мире появилось создание, которое не должно было родиться, — сквозь зубы цедит Такэхая. — Он уже ребёнком не был способен любить ни себя, ни других. Акура-Оу избрал путь зла! Огненная гора была единственным местом, где его можно было удержать. Акура молчал. Кулаки его то спокойно разжимаются, то сжимаются до трясучки, пока не почувствует металлический запах своей крови. Интересно, что она будет делать? Хотя, какое ей до него дело? Вряд ли она, конечно, не знает, но мало ли. Может, Такэхая уже настроил её против него. Акура смеётся про себя. И как он мог подумать, поверить этой чертовке, что боги могут быть благосклонны к нему? Бред. Ни один в здравом уме не захочет… — Во-первых, он не существо, а ёкай, — раздражённо прикрыла она глаза, и сразу же распахнула тёмные жуткие и безжалостные. — А во-вторых, кто в этом виноват. Почему вы тогда не направили его на правильный путь? Вы просто забросили ребёнка, потому что попусту не знали, что с ним делать. Вы не знали, как его контролировать. Люди тоже боятся и избегают чего-то нового, неизведанного и непривычного. Многие люди бояться перемен, бояться чего-то нового, и судорожно цепляются за прежний уклад. И вы испугались, потому что никогда не сталкивались с подобным раньше. А вместо того, чтобы помочь ему, направить его, просто пустили всё на самотек. Конечно, он выбрал этот путь, потому что просто не знал другого. Зато как здорово оправдывать своё бездействие тем, что он опасная, неконтролируемая, да еще и бессмертная ошибка природы! И потом убрать то, чего ты не знаешь, чего боишься и не понимаешь, и что нарушает все законы мироздания. Избавиться от него за его жуткие деяния и спасти реальный мир, заперев его на огненной горе, где он наконец-таки будет под вашим пристальным контролем. А вы молодцы, ничего не скажешь… — протянула Нанами. Брови её сильно сведены к переносице. Напряжение гуляет по венам, гулко отдаваясь в голове. Она вновь на мгновение прикрывает глаза, чтобы успокоится. Длинные густые ресницы резко распахиваются, показывая опасно сверкнувшие змеиные глаза. — Как здорово потом скинуть всю вину на другого, — тихо, без надрыва, глубоким голосом говорит Нанами, рефлекторно вставая в твёрдую позицию. Руки скрещены на груди, осанка ровная, натянутая, как струна, подбородок немного вздернут, веки немного прикрыты. Повеяло невероятной мощью и угрозой. Казалось, воздух наполнился тяжелым металлом. Упрямые карие глаза встретились с такими же твёрдыми, полными решимости яркими зелёными. Воздух вокруг двух богов накалялся настолько, что, кажется, можно увидеть искры. Оокунинуши был не приклонен. Нанами тоже. Звук лезвия, вытащенного из ножен, разрубает тишину. Такэхая направил сверкнувший меч. Войны-аякаши грубыми шагами встали позади него с боевой готовностью наброситься в любую секунду. Вспышка как комета с ярким шлейфом упала рядом с Нанами. Неожиданно острые когти цокнули о каменную плитку, сопровождаясь львиным рёвом, который означал прибытие своей госпожи. Отдельные пряди длинных блондинистых волос, собранные в густой высокий хвост, немного спадают на яркие фиолетовые глаза. Лев опустился в поклоне, опираясь на передние лапы и потягиваясь, как кот, подёргивает кисточкой хвоста. — Прошу простить, — мы немного задержались, — Бишамон оценивающе окидывает территорию, и взгляд её сразу же переменился на аналогичный опасно-змеиный. — Достопочтимая Нанами, если вы считаете, что они могут измениться, то вы ошибаетесь! — сказал обнадёжившийся Такэхая. — Какими они были жестокими Кровавым Королём и диким Лисом Томоэ, такими и остались! Отбросьте глупые и нелепые надежды! Такие как они никогда не меняются! — Только что Акура-Оу пожертвовал своей жизнью ради человека. Если для вас это не является достойным аргументом, вы слепы! Для меня это самый ярый признак того, что он уже изменился. И я не собираюсь вновь пускать всё на самотёк. — Нанами специально выделила это слово, заставив Такэхая нервно взглотнуть. — В любом случае они опасны! — воинственно продолжал он настаивать на своём под немое согласие Оокунинуши. — Эти ёкаи… — Мои хранители, — не дала договорить ему Нанами, жестко перебив. — Я не позволю вам и пальцем их тронуть. Так что уберите от них свои руки. Воздух заискрился. Они в меньшинстве, но всё равно это упорство в горящих змеиных глазах… Было ясно. Вот-вот начнётся. Будет война. Ещё несколько аналогичных вспышек стрелами пронеслись рядом и ударились о землю. — Оокунинуши, мы за Нанами, — прозвучал твердый голос вдруг оказавшегося рядом с девушкой пухлого мужчины. — Вы все здесь, — хмыкнул по-прежнему непреклонный Оокунинуши, как будто бы давно этого ждал. Шесть богов твёрдо встали подле Нанами. И у неё такая поддержка? Было видно: они все за неё. Уважение и абсолютная вера искрились в каждом их взгляде. — Даже если и начнётся война, шесть Богов счастья против одного… Кому, как ни тебе знать, чем это может обернуться, — упорствовал Хотэй. — Нанами права! — воскликнула Бэндзайтэн таким тоненьким голоском, приложив ладошки к груди. Так по-женски. Эти прекрасные нежные женские глаза мягко, но упорно встретились с неприступными зелёными, в мольбе. — Оокунинуши, ты ведь сам понимаешь, что она права! — Надрывисто звучит её льющийся голос, словно журчание ручейка. — Боги должны быть милосердны и давать шанс каждому! Они должны уметь прощать и учить этому людей! — казалось, она вот-вот заплачет. В груди что-то неприятно завозилось. Мужчины вообще не любят такой тон, как и женские слёзы. Но сейчас Оокунинуши по-прежнему остаётся непреклонным. Да и смешно! Смешно и глупо полагаться на то, что убийца изменится. Возможно, Нанами права. Но никто не знает наверняка, как поведёт себя дикий зверь. Его следует запереть в клетку, чтобы тот никого не покусал, как люди забавно делают в зоопарках. Дурость. Самая настоящая дурость. Он поубивает всех, как только окажется за их же спинами! Он убивал веками. А зверь, отведавший крови, уже не сможет без неё. — Фукурокудзю, ты тоже так думаешь? — задал он вопрос старцу, напряжённо прикрыв глаза. Может, хоть он поддержит его? Оокунинуши знает, что прав как никогда. И надеется, нет, уверен, что мудрый, копивший знания несколько тысячелетий Фукурокудзю поддержит именно его. И он ждёт от него, пока тот не сделает какого-нибудь соглашающегося с ним жеста или пока что-то не скажет. И тогда его будет не остановить. Он сделает так, чтобы Акуру-Оу больше никогда не увидел мир. Однако Фукурокюдзу вопреки всем ожиданиям Оокунинуши спокойно поглаживал длинную седую бороду, густые брови слегка приподняты, лоб без напускных морщинок, а голос со старческой хрипотцой: — Никогда не может быть, как прежде. Всё меняется, как и мир. И надо преодолевать себя, Оокунинуши, самому меняться. Боги должны уметь прощать и, как правильно сказала Нанами, наставлять на путь истинный, — ответил старичок, одобрительно улыбнувшись девушке. — Если ты опять захочешь скрыть проблему, она никуда не денется. Уголки губ Оокунинуши едва приподнялись в ухмылке, а ему хочется расхохотаться в голос! Он был настроен решительно, безжалостно по отношению к ним, как и они когда-то к другим, но… — Тем более, я прямиком от Аматэрасу. Она меня поддержала и настойчиво просила. Могу показать подпись, — сказала Нанами, протягивая бумажный сверток высоко вскинувшему брови Богу. И Оокунинуши поражённо вздохнул, удерживая вырывающийся смешок. Раз уж его бабушка, то… может быть, действительно? Если нельзя запереть проблему, почему бы и не попробовать по-другому устранить её. Правда, теперь встаёт другой вопрос, на который даже он ответить не сможет. Бог расслабился. Белые ресницы довольно прикрыли глаза, и улыбка уже мягкая и теплая новыми красками привычно заиграла на его губах. Такэхая недовольно цокнул, и явно намеревался что-то сказать, но не стал. Сейчас ему лучше не вмешиваться. Это не его разговор, а разговор богов выше по статусу. Меч с яростным разочарованным звуком резко опустился в ножны. — Ну что ж, раз бабушка так сказала, значит… — А ещё она сказала, что ей не понравилась Новогодняя утка. Мужчину аж передёрнуло с непроизвольно растянувшейся глупой и одновременно напряжённой улыбкой. Уж больно Аматэрасу консервативна в отношении традиционной кухни. Хотя сейчас упорно старается вживаться в новый век и новую эпоху, ломая в себе эти самые полюбившиеся устои и принимая новые. — Что говорить, повар из меня никакой, — нервно и быстро замямлил он, почёсывая затылок. — А еще Нанами даровала Акуре-Оу прощение, — вставила, наконец, своё давно вертевшееся слово на своём языке Бишамон с нескрываемыми нотками недовольства в голосе. Глаза её прикрыты, брови слегка сведены к переносице, руки скрещены на груди. Она чем-то недовольна, но одновременно и расслаблена. Недовольство неприятно бурлит в ней и на удивление гармонирует со смирение и спокойствием. — Биша, — устало протянула Нанами. И всё-таки она не удержалась. Хотя, Нанами поражена тем, как долго она молчала. Она рассчитывала, что она с акцентирует на этом внимание намного раньше. — Прости, но молчать я не могу, — проворчала Богиня. — Нанами, — Оокунинуши вдруг ни с того, ни с сего подлетел к девушке с глазами, размером с блюдце. — Ты что, даровала ему? — его палец резко указал на не понявшего Акуру-Оу с закинутыми за головой руками. Чё это он так тычет в него пальцем? Акура приподнял бровь. Значит, бог в него так остервенело и пренебрежительно тычет пальцем? В него вообще впервые так нагло тыкали пальцем! — Нанами, солнце, — мужчина мягко обхватил её за запястья, вплотную подойдя к ней и склонившись, непозволительно близко всматривался в её большие от такого внезапного домогательства глаза. Томоэ аж передёрнуло. Кровь бешеной яростью ударила в голову. Он слишком близко! Нагло и открыто лапает её! Клыки опасно выступили из-за губ, опасно поблескивая, ухо слегка дёрнулось, а вот хвост бился как бешеный. Томоэ еле заметно сгорбился, как лис перед прыжком. Демон украдкой взглянул на Брата. Он же его сейчас в клочья порвёт. Лис приготовился к прыжку, когда его за пушистый и нервно дёргающийся хвост поймал Микаге. Акура ухмыляется. Если Нанами теперь его Богиня, то это даже его святой долг отгораживать её от всяких домогателей и устранять их во имя её безопасности. Можно даже подпалить, а лучше сжечь. В любом случае получится лучше, чем его утка. Нанами с милой улыбкой продолжает упираться ладонью в лицо Бога, отодвигая от себя настырного мужчину. — Не стоит так переживать, — говорит Нанами, выставив обе ладони и упершись ими в его напирающую грудь. — Мы с Нанами отправляемся в Такамагахара, — видимо, как понял Акура, подтверждает Бишамон с лёгкой усмешкой на губах. И демону кажется, что Оокунинуши остепенился. Странно. Пока что всё слишком странно. Акура чувствует, что чего-то не понимает. То, что у них на поверхности, он не понимает. Ему это совсем не нравится. А ещё ему не нравится другое. Значит, Нанами сначала привязала к себе, а потом собирается бросить? Дёрнувшаяся бровь пробилась сквозь напускную маску спокойствия и отрешённости. Ничего. Он потом об этом поговорит с ней. И никуда ей от него не деться, как пятьсот лет назад. Он её просто так теперь не отпустит. От Кровавого Короля ещё никто, кроме неё, не уходил, и больше не уйдёт. Акура еле сдерживает свои черные губы, чтобы те не изогнулись в усмешке. — Нанами! — раздался тоненький голосок, и Нанами чувствует, как тоненькие детские ручки обвивают её, как могут, изо всех сил тянясь на носочках. — Эбису, ты тоже пришёл? — нежные губы растянулись в мягкой улыбке. И такая тёплая рука опустилась на его голову, слегка ероша чёрные волосы. — Я хотел тебя поддержать, я же тоже Бог! — гордо, но совсем незаносчиво с искорками в глазах и ребячьей улыбкой ответил мальчик. От него веяло светом, теплом и необъяснимым спокойствием. Девушка всё никак не могла подобрать нужное слово. И, наконец, поняла только сейчас. Счастьем. Таким счастьем, за которым гоняется человек. И не только. Нанами присела на корточки и взяла такие маленькие ладошки в свои, улыбнувшись еще мягче, чем прежде. И эта улыбка завораживает, заставляет странно бурлить кровь, приковывает взгляды. Особенно заинтересованно изучающий неестественный взгляд золотых глаз. — Большое тебе спасибо, Эбису, — словно бы пропела она так мягко, так ласково, что ребёнок просто не смог не улыбнуться в ответ. Маленькие ручки мягким кольцом обвились вокруг её шеи, а тельце крепко прижалось, получая то же от неё. — Эбису, привет, — протянул Оокунинуши, присев рядом с ними. — Раз ты здесь, не хочешь посмотреть Идзумо? — спросил он с приторной, но совершенно естественной ему улыбкой и прищуром глаз. И Акуре он кажется отвратным, даже краем глаза. — Мне сказали, что я тут уже был много раз! — засиял неуёмным детским любопытством Эбису. — Да, бывал, — с улыбкой ответил мужчина, слегка ероша его волосы большой ладонью. — Нанами, ты пойдешь с нами? — большие тёмно-зелёные глаза уже смеются в предвкушении безудержного веселья. Что-то внутри подсказывает, что ему непременно понравится. Особенно если Нанами пойдёт с ним и с Оокунинуши. Он не против… но именно от Нанами исходит это чистое, неподдельное тепло. Может потому, что она человек? А это и неважно. Главное, что ребёнок чувствует это истинное людское чувство любви и заботы к ребёнку. А если он ощущает людское чувство, значит, он чувствует самого человека. И значит, он может сделать их счастливее. Ведь это предназначение Богов, эгрегоров, которые люди сами и создают? Эбису совсем недавно переродился, но уже чувствует людей. Пока что только Нанами, но он её чувствует. И что-то цепляет в самом его сердце, когда он применяет свои силы и всматривается в Нанами, в её душу, а не в её мягкую улыбку. И ему становится как-то странно, неприятно, даже, наверное, он мог бы назвать это чувство болью. Хотя, он в этом не уверен. Но точно уверен в том, что не хочет, чтобы Нанами было больно. Чтобы людям было больно и плохо. И он сможет помочь людям, сделает их счастливыми, как и подобает, как обязывает Богов счастья. И он сам хочет этого. Эбису часто слышит и от Нанами, и от Бишамон, и от других Богов счастья, и от Ято, что он умер за то, что хотел сделать людей счастливыми. И слышал, что это безумная несправедливость. Его казнили толком не разобравшись, не поверив ему и не выслушав. Не захотев этого сделать. Эбису до конца не может понять, почему Нанами ссорилась с Оокунинуши? Его это не то, чтобы потрясло, но точно удивило. И у Эбису невольно возник вопрос. Почему? Что послужило причиной? Это из-за того красноволосого демона? Нанами его защищала, а Оокунинуши был против его прощения? Неужели, она больше не хочет допускать несправедливых ошибок? Не хочет, чтобы поступили также несправедливо, как с ним? — Прости, — отвечает Нанами со странной интонацией, а уголки её губ слегка приподнялись, как показалось мальчику, в грустной улыбке, — но сейчас я не смогу. Мальчик немного растерялся. Он думал, что Нанами непременно согласится. Но, видимо, ей нужно закончить дела. Чтобы больше не было той несправедливости. — Тогда, в следующий раз, я покажу тебе самые понравившиеся места, хорошо? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал слегка насупившийся Эбису, но всё с той же милой детской улыбкой. — Хорошо, — ответила Нанами мягко улыбаясь нежными глазами, слегка прикрытыми пушистыми ресницами. — Тогда мы пойдём, — Оокунинуши поднялся на ноги, встряхнул по привычке свой воротник и взял маленькую ручку Эбису в свою. — К великому сожалению, нам тоже не удастся присоединиться к вам. Дел невпроворот, — обречённо и так устало вздохнула Бэндзантэн. — Может быть, я к вам завтра присоединюсь, — она с надеждой посмотрела на Нанами и Виину так жалобно и обречённо, что, казалось, вот-вот кинется к девушке на шею, ища дружеского утешения. И, кажется, её понимают. — С нетерпением будем ждать, — сказала Бишамон всё с той же, но только еле уловимой усталостью в голосе. Богиня слегка склоняет голову, слегка прикрывает яркие фиалковые глаза и убирает прядь блондинистых волос за ухо. Тяжёлое время, тяжёлая пора. Людские эмоции неподвластны контролю. Они захлёстываю с головой, рождая всё новых и новых призраков. И в основном с отрицательной энергетикой. Яркая вспышка одна за другой стрелами взмывается в небо. — Пока Нанами! — развернувшись, мальчик весело замахал рукой и задорно заулыбался. Вот оно, детское счастье. Сейчас Оокунинуши купит ему мороженое и угостит всякими сладостями. — До свидания госпожа ненормальная баба! Оокунинуши замер на месте. Взгляд его забегал между весёлым и совершенно ни о чём не подозревающим Эбису, замеревшей в исступлении Бишамон и зажавшей рот ладошками Нанами с судорожно дёргающимися плечами. Бог сам не смог сдержать быстро растянувшиеся губы в неудержимой улыбке, и тихо расхохотался, быстрее растворяясь вместе с Эбису в яркой вспышке от греха подальше. Рановато ещё ребёнку знать некоторые слова, и что можно сделать с телом. — Я придушу Ято, — со змеиным оскалом прошипела под сочувствующее похлопывание по плечу Бишамон, что аж мурашки пробежались и табуном, и стадом. Взгляд Нанами непроизвольно переместился на смирившегося Такэхая. Бог почтительно склонился перед ней в долгом поклоне и растворился в ярком свечении вместе со своими войнами, получив удовлетворительный кивок вместе с еле приподнятыми уголками губ, которые сразу же слились в спокойную линию.