И снова здравствуйте, я - Богиня!

Закат поистине прекрасен. Яркие оранжевые, розовые лучи растворяются в облаках среди нежного голубого неба. Море играет этими бликами, завораживающе и в то же время величественно переливаясь. Просто невероятное зрелище, особенно в храме, где красные врата и черепицы крыш словно сияют алым светом. — Микаге, как вы думаете, что с этим делать? — девушка обратилась к мужчине, кивая на свою безвольно лежащую, словно кукла, частичку в руках стоявшего позади Мизуки. — Мы отнесём его в храм, Нанами-сан. Пусть будет рядом со мной, пока ты не воссоединишься с ней. Голос у Микаге мягкий, приятный, и Нанами показалось, что его можно сравнить с приятным теплым летним дуновением ветра, тревожащим листву. И взгляд его такой светлый, что ей кажется, будто ей всегда хотелось увидеть его. — Я с удовольствием буду приглядывать за тобой, — говорит он с мягкой улыбкой. — Может лучше я… — начала Нанами, но почему-то запнулась. А ведь хотела уже твердо сказать, что забирает тело с собой в Такамагахара. Не известно почему, но отчего-то ей казалось, что это будет правильнее. Все же, она не имеет к ним никакого отношения. Это не ее история. Ее лишь частичка, с которой она должна будет объединиться. И все же, реакция Микаге, да и остальных, позабавила ее настолько, что Нанами усмехнулась про себя. Чем же они тут занимались, раз не дают ей уйти спокойно и облегчить им их же жизнь? Она не привыкла кому-то потакать и делала всегда то, что сама считала нужным за редким исключением. Однако… Уж больно ей понравилось, как на нее сейчас смотрят Микаге, Мизуки… Томо… Томоэ ведь, правильно? И Нанами становится неловко от такого пристального взгляда затуманенных глаз, в которых все равно полыхал фиолетовый огонь. Веки его слегка приопущенны, а брови вздернуты вверх, словно в мольбе, тревожа лоб крупными складками. Он бледен. Даже для себя он слишком бледен, чувствуется холод. Нанами вновь смотрит в его глаза с покойным, даже, как может показаться, надменным выражением. Она смотрит на него, внимательно, слегка наклонив голову и вздернув подбородок, подмечая, что все его прекрасное лицо искажено тенью, которую та не может объяснить, что все оно в ссадинах, порезах. Волосы его серебристые и, должно быть мягкие, как хвост и уши местами скомканные, все в его же собственной почти запекшейся крови. Его кимоно побагровело огромными густыми пятнами, впитав в себя слишком много. Ему больно. Конечно ему больно. Из-под прикрытых век, Нанами переводит глаза. Слегка щурится, присматривается. И тихо хмыкает, чуть ли ни щерится, когда у основания его шеи замечает понемногу расползающееся грязное фиолетовое пятно. Нанами видит, как он тяжело дышит, хоть и пытается скрыть это почти до мелкой ряби, как его широкие плечи высоко вздымаются и рвано бросаются вниз. Скверна из такого места действует как яд даже на такого ёкая, как он. Эта гадость разъедает изнутри, словно все твои внутренности разъедает серная кислота. Она проникает в мягкие ткани, мышцы и даже кости. Но он так… странно смотрит на неё, так жалобно, так мучительно, что Нанами, наверное, даже хочется пожалеть его, помочь облегчить его страданий да скорее очистить от этой черной мерзости. Томоэ не отводит глаз, и Нанами кажется это странным. Он смотрит на нее с честью, с достоинством, с уважением. Есть что-то дикое в его взгляде, искрящее, бурлящее, что-то, что Нанами еще никогда не видела. Более того, у нее складывается чувство, будто он хочет ей что-то сказать. И Нанами непривычно до такого, что она еле сдерживается, чтобы не прикрыть свое бледное лицо рукой или, еще хуже, отвести глаза. Что-то словно щелкнуло у нее внутри. Так резко, неожиданно и самое главное глупо, попусту застав ее врасплох, что она не сдерживается, и усмешка все-таки слетает с ее губ. И все же она всегда восхищалась, как Микаге умеет уговаривать, не проронив ни единого слова. Но нет. Никакой мягкотелости. Она знает, что должна делать. — Я очень рад, что мы наконец-то встретились, — вдруг говорит Микаге, и словно разбивает всю ее внутреннюю решимость излучаемой им мягкостью и нежностью. Нанами ведет бровью. Но что-то зашевелилось у нее в груди, что-то обволокло будто теплыми цепями. Все еще колеблется. — Надеюсь, ты вернешься вместе с нами, — продолжает мужчина, словно чувствуя, что ее барьер потихоньку ослабевает, и она вот-вот готова уступить. — Нам есть, что обсудить. К тому же ты Богиня Земли, хотя бы посмотри на свой храм, — и улыбается невероятно доброй, зазывающей домой улыбкой. И, признаться честно, Нанами сдается. Сдается, а сама ухмыляется над самой собой. — Верно, — губы ее все же не удержались под натиском и растягиваются в ухмылке, приподнимая левый уголок рта. — Вы победили. И что она делает? Именно такой вопрос задает себе Нанами, приложив тыльную сторону ладони ко лбу. Ее приглашают к себе домой. Не то, чтобы она была смущена или же встревожена. Скорее обескуражена и растеряна. Сколько она себя помнит, ее редко, да что там, почти никогда не приглашали в свой дом, и уж тем более не предлагали ей остаться. Так странно. И вдруг ей стало интересно. Внутри зашевелилось что-то приятное, волной прокатываясь по стенкам желудка, плавно растекаясь по ребрам. Ей вдруг захотелось улыбнуться, но в место этого, у нее еле уловимо приподнимаются брови. И она делает первый шаг. Медленными, но твердыми шагами Нанами наконец подошла к телу, больше не проронив ни слова. Мизуки держал его аккуратно, крепко. Девушка едва приподняла уголки губ, как ей казалось очень широко улыбнулась, и кивнула в знак своей признательности. А Мизуки даже улыбку выдавить не мог, хотя и очень хотелось. Нанами легко взмахнула кистью. Теплый свет обволок оторвавшееся от его рук тело, и оно ровно, параллельно земле застыло в воздухе. Нанами подошла, немного склонившись над ним, и внимательно всматривалась с небольшим изучающим прищуром. — Какой вы меня сделали, Микаге, — небольшая усмешка сорвалась с её губ. Уж такой она себя не представляла увидеть. Она быстро пробегается по телу изучающими и заинтересованными глазами. И действительно странно: вроде она, а вроде и нет. Нанами слегка наклоняет голову, брови ее слегка сводятся к переносице, а затем резко взлетают. — Лицо такое непривычное, и… круглое, с щёчками, — Нанами ухватилась за них и двумя пальцами начала растягивать, немного нахмурившись и приподняв бровь, — Уфф, — вздыхает она от такого непривычного отражения, — да и глаза уж слишком… большие. Ой, даже грудь меньше стала. Да и вообще, я какая-то хлипенькая, костлявая что ли… — Миленькая, правда? — Улыбнулся Микаге, почесывая затылок. — Миниатюрненькая. — Даже слишком, — слегка поморщилась Нанами, попытавшись изобразить подобие улыбки. — Я всегда хотел, чтобы ты выглядела более нежной и с пышащей внутренней женственностью и красотой, — Микаге прикрыл глаза рукавом кимоно. — Тем более я такой представлял себе дочурку, — почти пробел Бог. — Ну, знаете ли, — фыркнула Нанами, а сказать более ничего и не могла. Да и что тут скажешь? Вдруг волосы тихо зашуршали, когда Нанами вновь прикоснулась к лицу с детской припухлостью. Маленький влажный носик, щекоча, коснулся её пальцев и стрелой метнулся к непривычно тихому и мрачному Отохико. А Мамору взобрался к нему на плечо, поглядывая то на него, то на Нанами. — Уважаемый Отохико, — непривычно глубоким голосом начала Нанами, впервые к нему обратившись. И голос ее был подобен журчанию реки. Такой же сильный, величественный. — Благодарю вас за то, что помогали мне, — она слегка склонила голову в поклоне. — Я слышала, вы были куратором испытания и дали вырастить шикигами. Отохико ничего не мог сказать, в принципе, как и Мизуки. Осмыслить. Надо всё осмыслить. Вот ведь, Микаге! Знал и молчал! Нанами аккуратно протянула руку к обезьянке. Маленький носик вновь задергался то вверх, то вниз, улавливая знакомый запах и привыкая к немного другому. Шикигами медленно спрыгнул с плеча Бога Ветра на её ладонь и аккуратно взобрался по её руке. — И как же его зовут? — с очаровательной улыбкой спросила Нанами, почесывая указательным пальчиком маленький подбородочек, от чего шикигами в блаженстве прикрыл глаза. — Мамору, — только и смог сказать Отохико. А сам ловит себя на мысли, что перед ним стоит совсем не человеческое дитя. — Значит, защитник, — ухмыльнулась она доброй ухмылкой под кивок Бога. — Такой маленький, а такой сильный. — Мизуки его раздавил, — как бы невзначай быстро проговорил Томоэ, указывая когтем на растерявшегося Мизуки. — Я не специально! — судорожно воскликнул тот. Чёртов Томоэ, решил выставить его перед Нанами в дурном свете! Но Нанами лишь издала тихий смешок. — Что ж, — и вновь раздался мягкий голос Микаге, наполненный нежностью, любовью и всем тем, что так ассоциируется с божеством вместе с невероятно доброй улыбкой. — Пора. Томоэ, тебе необходимо как можно скорее избавиться от скверны и залечить раны, и, Мизуки, прошу, поддержи его, — говорит он, подходя к вдруг засиявшему, словно материализовавшемуся и принявшему физический облик свету. — Идем, Отохико. Но Томоэ не собирался уходить, особенно сейчас, и всем своим видом показывал, что он явно не согласен, пусть и непроизвольно. Пушистый хвост с бешеной скоростью и раздражением бил по его ногам, руки напряженно сложены в рукава кимоно и скула нервно подрагивает. У него слишком много вопросов. И он не собирается оставлять ее сейчас. Его любовь, его Нанами, которую он ждал слишком долго и наконец, дождавшись, вновь оказывается, что это не она. Да когда же он, наконец, ее поймает?! Почему… почему все именно так? Почему он никак не может достать до нее? И сейчас Томоэ чувствует резкое, непреодолимое желание прикоснуться к ней, поймать наконец, обнять и прикоснуться губами к нежной коже, провести по шелковым волосам и сказать, что больше никуда и никогда не отпустит, и, бесцеремонно закинув ее на плечо, чтобы даже и пискнуть не успела, не то, что сопротивляться, отнести в то самое прекрасное место, которое ей так понравилось, чтобы она вновь повторила те самые слова, чтобы те чувства вновь искрились в ее прекрасных глазах… Резкая боль пронзает его сердце тупым клинком, разрывая то на части, когда твердые и острые, как лезвие клинка, глаза смотрят на него, настороженно рассматривают, как рассматривают незнакомцев, будто Нанами впервые видит его. Ему больно… Так больно! И боль эта не сравниться даже с Божественным клинком. Это жгучее чувство подобно кислоте разъедает его изнутри, пожирает кости, растирая в мелкую крошку, подкатывает к горлу свернувшееся щемящее сердце. Он не чувствует своего тела, не чувствует себя. Словно он падает в самую бездну, падает на дно океана и находится где-то между: не видно ни поверхности, ни дна, ни камней, ни песка… Он один, окруженный морской стихией, и погружается все глубже и глубже без шансов выбраться. Тяни руку, не тяни — все без толку... — Пойдём, Томоэ-кун! — весело за шею подхватил его Мизуки, сверкнув зелеными глазами. Томоэ ахнул от неожиданности. Змей нагло и бессовестно вырвал его из мыслей и, воспользовавшись слабиной, куда-то потащил его за собой. Нет, подожди!.. Вспышка, и храм почти опустел. Стало тихо, но приятно тихо. Лишь легкий ветерок шуршал, запутавшись в листве. — Ну что, Ако, — тихо, едва нарушая спокойствие наконец спросила Нанами, — как вам этот скрытый мир? — Непривычно, — немного вымученно улыбнулась женщина. — Наш мир населяют не только люди: боги и их священные орудия, призраки, духи, ёкаи и другие аякаши… — начала Нанами. — Их могут видеть только животные и маленькие дети. А ещё подобные нам, что обитают между жизнью и смертью. — Призраки? Священные орудия? — переспросила женщина, вскинув брови, чем вызвала у девушки снисходительную улыбку. — Впервые об этом слышу… — Священное орудие становится таковым в руках бога. Это души умерших. Их могут видеть не все люди. Как и призраков. Призрак — духовная энергия, обредшая форму. Она может возникнуть из желаний и эмоций человека: как положительных, так и отрицательных. Их ещё называют обитателями дальнего берега. И теперь вы тоже являетесь обитателем дальнего берега. — Я умерла? — вдруг замерла женщина, приложив ладошку ко рту. Но лишь вновь вызвала у Нанами улыбку. — Нет-нет, что вы. Если бы вы умерли, Идзанами бы вас не отпустила. — И Ако вздохнула с неимоверным облегчением. Как же она испугалась! — Из-за Ятори вы оказались между жизнью и смертью. Побывав на том берегу, вы теперь можете видеть его обитателей. Нанами хитро приподняла бровь. — Боитесь? Но женщина упорно замотала головой. — Нет, — улыбнулась Ако. — Просто, — немного замялась она, но улыбка все никак не сходила с ее подрагивающих губ. — Просто немного растерялась. Все это так необычно и интересно! — словно маленький ребенок с восторгом воскликнула она, приложив по привычке руку к щеке вместе с прохладной тканью кимоно. — Это так здорово! Когда я была маленькой, я часто приезжала к бабушке в деревню, и она постоянно рассказывала истории о ёкай. Мы часто ходили и в горы, и к реке, делали подношения божествам и хранителям. И мне казалось это забавным. Вместе с соседскими детьми мы часто ходили по местам, где по слухам их видели, иногда выманивали их чем-то вкусненьким. Нам даже казалось, что мы видели их, а потом с визгом бежали домой и частенько получали от взрослых. Дети, что с них взять! Ако так увлеченно говорила, что Нанами не смогла не улыбнуться. Редко встретишь такой восторг и желание увидеть аякаши. Обычно, все наоборот… — Значит, у тебя есть свой храм, Нанами? Нанами вздрогнула, когда Ако вдруг взяла ее за руку, заглядывая ей в глаза, буквально выдернув ее из своих собственных мыслей. И если честно, она настолько в них погрязла, что не услышала, о чем говорила ей Ако. Однако обрывки последней фразы постепенно начали доходить до нее. И Нанами встряхнула головой, чтобы все обрывки фразы уж точно встали на место. Ей потребовалась минута, чтобы понять и изобразить улыбку. — Да. И вы приходили ко мне недавно, — довольно улыбнулась девушка, под выпученные глаза Ако. Она сначала не поняла, о чем говорит ей Нанами. После несчастного случая, она не отходила от Кирихито и почти все время была дома за редким исключением. Да и за это время она посещала храмы всего пару раз, и то большие и знаменитые, славящиеся своей чудотворностью, особенно… Мысли быстрой лентой проносились в ее голове, перенося в каждый храм, где она побывала. И женщина резко замирает. Бровки ее высоко взмываются вверх, а рот непроизвольно приоткрывается. Она уже хочет что-то сказать, но у нее никак не получается. Замешательство, осознание, смущение и восторг — все это быстро меняется и отражается волной в ее глазах под снисходительную улыбку самой настоящей Богини, перед алтарем которой она стояла на коленях и слезно умоляла. Неужели тот большой храм… Убитая горем женщина сходила с ума, иссыхала на глазах, когда сказали, что её сын пропал в горах. Казалось, она осталась одна на всём белом свете. Сжирающая пустота жгла её изнутри, разъедая вплоть до кожи. Она уже не ревела в голос. Слёзы сами лились ручьями из открытых глаз. Ако как-то услышала от подруг про чудотворный храм, где чуть ли не каждый видел чудо прямо на своих глазах. Этот огромный храм одной Богини с человеческим именем. Говорят, она одна из богов счастья. По крайней мере, она является таковой для народа. На вратах храма высечена табличка: «Рицука Нанами Богиня Войны Бишамонтэн». Кто-то считает её помощником Бишамон, кто-то самой Бишамон. А кто-то говорил, что это храм двух Богинь. Как бы то ни было, но слухи расползлись достаточно широко и стремительно быстро, и именно сюда приходят в трудную минуту, когда нет надежды, когда просто до тошноты выворачивает изнутри. И здесь становится так хорошо, так спокойно. Сидишь ночью на ступеньках и думаешь, начинаешь рассуждать, прокручивать всё в голове в монологе. И каждый может поклясться, что монолог плавно переходил в диалог. Они слышат плавный размеренный женский голос молодой девушки. Некоторые даже говорили, что видели саму девушку с длинными каштановыми волосами и необыкновенными глазами то в белой рубашке с завернутыми до локтей рукавами и в чёрных высоких сапогах на каблуках, то во всем черном: в черных брюках, все в тех же неизменных черных высоких сапогах на каблуках, в черном длинном-длинном, почти до пола кителе, точеный аккуратно по фигуре, на фоне которого иногда ярко-ярко выделялась лишь белоснежная рубашка, обрамленная черным галстуком; однако, это не военная форма нынешних солдат. Бывает, сидишь в одиночестве, думаешь, чуть ли не плачешь, а рядом с собой слышишь тихий глубокий голос. Вздрагиваешь, поворачиваешь голову, и совсем-совсем рядом сидит девушка с задумчивой и по-кошачьи хитрой улыбкой. Она не смотрит на тебя, продолжает говорить о том, что у тебя в голове, отвечать на твои вопросы, когда ты сам ни слова не проронил. И как только ты понимаешь, что есть выход, что не всё так плохо, что отчаиваться нельзя, она поворачивается к тебе, смотрит на тебя своими прекрасными довольными глазами. Ты улыбаешься ей в ответ, отворачиваешься буквально на секунду или прикрываешь глаза, и через мгновение её уже нет. Ты вздрагиваешь, подрываешься на ноги, смотришь по сторонам, а её словно бы и не было. И понимание мгновенно проскальзывает. Ноги сами ведут тебя к алтарю, даешь пожертвование от чистого сердца, складываешь руки в мольбе и кланяешься. И на душе так спокойно становится, уверенность захлёстывает с головой. Выходишь со счастливой улыбкой за врата храма, преодолеваешь первые ступеньки и с легким дуновением ветра слышишь: «Я услышала твоё желание». Вот только мнения очевидцев расходятся. Они зачастую описывают двух совершенно разных девушек. А некоторые уверяют, что им посчастливилось увидеть сразу обеих. Хотя это всего лишь слухи. Подумать только, ещё несколько лет назад этот невысокий холм пустовал. Здесь ничего не было. Храм воздвигли так быстро, совершенно не скупясь на его оформление. Причём это был важный человек, которого здесь часто видят со всей своей семьёй. И вот один раз, Ако всё же пришла сюда. Молилась долго и упорно, рыдала, трясущимися руками давала пожертвование. Но никого не видела и ничего не слышала за своими рыданиями. Как в принципе она и думала. Ей уже никто не поможет. Всё это ерунда, но пусть хоть это станет её последней надеждой. Женщина отчаялась, окончательно потеряв веру увидеть своего сына ещё раз. Ако больше не верила в чудо. Но на следующий день оно произошло… -Так это ты… Это… Это вы… — бедная женщина чуть-ли не упала на колени. Тело ее обмякло, точно рассыпалось, и если бы не Нанами, она так и упала бы на землю. Нанами чувствует, как дрожит Ако, крепко прижавшись. Как в лихорадке. Лицо ее все покрылось красными пятнами. Задрожали брови, ресницы, и крупными жемчужинами из широких глаз потекли горячие слезы. — Просто Нанами, — мягко улыбнулась она, помогая женщине встать на ноги. — Спасибо! Спасибо! Спасибо… — только и шептала дрожащим голосом Ако. Она хотела сказать больше, но слова никак не выходили из ее рта, так и застревали где-то в горле. Она задыхалась. Задыхалась от обилия чувств, от обилия эмоций, что так бешено нахлынули на нее подобно безжалостной волне, слов, которые хотела сказать. От того, что она освободилась, и он тоже. Освободилась от раздирающих сердце и душу мыслей, чувств и горьких слез. Ее услышали и исполнили ее желание, помогли и не оставили. Все же несколько месяцев, но она пробыла с сыном. Тихие всхлипы, вот что осталось от звериного рева. Но женщина пытается держаться и не расплакаться, не разразиться. Хотя дрожит как осиновый лист на осеннем ветру. — Я буду… я непременно буду… приходить к тебе… Нанами, — говорит она так тихо, таким же трясущимся голосом, как трясутся ее руки. И улыбается. Так искренне, тар счастливо, радостно и благодарно, что Нанами непроизвольно вскидывает в удивлении брови, но всего лишь на доли секунд. — Буду вас ждать. Но я Богиня Войны, поэтому заходите в храм Микаге, — слегка улыбнулась Нанами так, что левый уголок ее губ немного приподнялся. — Микаге Бог Земли, Бог Любви, другими словами мирный Бог. Наконец, Ако твердо встает на ноги. Прикладывает свои похолодевшие руки к горячему лицу, прикрыв глаза, глубоко дышит несколько раз. — Обязательно! — и женщина расплылась в теплой улыбке, уже не с трясущимися губами и голосом, а на ресницах поблескивали крупные слезы. — Что ж, — и Нанами расслабляется, — мы проводим вас до дома. Мало ли что может случиться. Вы новичок. На вас могут напасть. Вдруг Ако встрепенулась. Начала озираться, прищуриваться, мотать головой в разные стороны. И когда взгляд её остановился на высокой мужской фигуре в черном плаще, опиравшейся о колонну врат, неимоверный вздох облегчения сорвался с ее губ. Акура стоял к ним спиной, расслабленно наблюдая, как море поглощает последние солнечные лучи. Голова немного запрокинута набок, прислоняясь к вратам, руки скрещены на груди, волосы длинные, словно шёлковые, спадают алыми ручьями. В тусклом свете взошедшей луны рога торчали острием, опасно поблёскивая. Чёрт. Она испугается, это точно. Люди всегда его боялись, и ему это нравилось, но сейчас он не хочет, чтобы эта женщина увидела его. Поэтому Акура и стоит далеко в стороне. Пытается остаться незамеченным. Он не хочет видеть страх в её доселе всегда теплых и нежных к нему глазах, какими она смотрела на него. Так пусть эти глаза так и останутся такими в его памяти. Всего лишь его прихоть. Все это время он стоял здесь и чего-то ждал. Вот только чего? Он слышал каждый всхлип, каждое слово, каждый удар дрожи. С каждым новым, он напрягался все сильнее и сильнее. И без того болевшей груди что-то защемило, начало выворачивать наизнанку. И Акура сцепил до скрежета зубы и сжал пальцы так, что острые когти почти вонзились в его же плоть. Акура едва ощутимо вздрагивает, когда тёплые руки касаются сначала его плаща, а потом прижимаются к его телу. Он как можно медленней и аккуратней пытается развернуться. Боится спугнуть. Сердце его, долго молчавшее, бешено билось о ребра, отдаваясь такой томительно волнительной болью. Наверное, он впервые испытывал что-то похожее на страх перед тем, как его увидят, оценивающе посмотрят на него. Акура замирает, когда сталкивается с таким же теплым и ласковым взглядом. Янтарные демонические с удивлением и неотрывным вниманием огни смотрели в улыбающиеся темно-синие глаза. Ако потянулась маленькими ладошками к его лицу, упорно пытаясь дотянуться до него, встав на носочки. Акура нагибается, позволяя прикоснуться к своему лицу. Ако смотрит на него так странно, и ему нравится этот взгляд. — Какой же ты у меня красивый, — говорит она, счастливо улыбаясь. Неожиданно для Акуры, она потянулась его рогам, и он позволил, наклонился еще сильнее и замер, тревожась задеть острием. Яркие горящие глаза смотрят на неё исподлобья, наблюдают. А она улыбается. Нежные ручки едва коснулись, быстро отстранившись на пару секунд, а потом вновь ласково прильнули, слегка погладив сначала по ним, потом по длинным волосам. — Тебя зовут Акура-Оу? — ласково спросила она, на что он кивнул. И губы ее еще больше растянулись. — Какое красивое имя. Ако обхватила его лицо своими ладонями и начала ими водить сначала по щекам, по скулам, потом по лбу, подушечками больших пальцев аккуратно по прикрывшимся векам, словно она пытается навсегда запомнить и до конца поверить, что это не сон. Она улыбается так искренне, так ласково, что Акура не мог не улыбнуться в ответ. Чёрные губы мягко изогнулись, но всё еще сдержанно, намеренно скрывая белые острые зубы. Ако словно листочек ведомый порывом ветра прильнула к нему, почти прыгнула, крепко, изо всех своих сил обвив его мощную шею и уткнувшись своим маленьким носиком в мужскую грудь. Акура наконец расслабился, шумно выдохнув напряженный воздух. Руки его сильные, крепкие, аккуратно, боясь сломать и попусту раздавить её, со всей ему неприсущей и совершенно неестественной нежностью и осторожностью притягивает к себе эту маленькую и как неожиданно для него самого оказалось дорогую для него женщину, даже дороже жизни. — Ты не боишься меня?.. — тихо спросил Акура таким непривычным для Ако глубоким, насыщенным, немного хрипловатым от долгого молчания настоящим мужским голосом. — Как я могу бояться своего сына? — с небольшим смешком ответила она, широко улыбаясь. Акура немного отстранился. Мужчина вдруг встрепенулся и замер. Его как будто ударили по голове. Он не хочет этого произносить, не хочет говорить. Как будто миллиард маленьких, но очень острых иголок пронизывают изнутри, да и вдобавок проводя острием по ребрам. Сначала он сильно нахмурился так, что его брови свелись к переносице, но потом лоб его стал более спокойным и разглаженным. — Твой сын давно погиб в горах. Мы встретились с ним в стране Жёлтых вод. Он попросил позаботиться о тебе… Акура хотел сказать что-то ещё, но не смог договорить, когда нежные руки мягко и немного настойчивее обхватили его лицо. — Я знаю, — почти прошептала Ако, и тень грусти едва скользнула на ее лице. — Но ты ведь тоже мой сын. И тут что-то резко щелкнуло внутри демона. Стало так приятно, хорошо на сердце. И это чувство приятно обжигает, растекается по венам, захлёстывает и накрывает волной. Акура мягко ухмыляется и прижимает хрупкое тело покрепче, чувствуя трепетное биение её сердца. — Какая же ты безрассудная, мама…

***

— Знаешь, я почти сразу поняла, что это не Кирихито. Он сильно изменился, стал более серьезным, сдержанным, -увлечённо рассказывала по дороге Ако улыбающейся и иногда подсмеивающейся Нанами, немного смущая Акуру. Но ёкай упорно старался не замечать этого. Он продолжал идти немного позади, спокойно и даже немного лениво закинув руки за голову. — Глаза у него стали темнее, и такие грустные, одинокие. Поэтому я так счастлива, что он больше не один, — с мягкой улыбкой, обернулась Ако под одобрительный кивок Богини. Акура удивлённо вскинул брови. Неужели она знала? Она знала, что это не её сын, а кто-то другой, но по-прежнему продолжала любить его? Странные эти люди. Акура чувствует, как его губы растягиваются в улыбке и ничего не может с этим поделать, да и не хочет. — А ещё он называл меня матушкой, — маленький, но заразительный смешок сорвался с её губ, передаваясь Нанами. Немного сконфузившись, Акура тихо цокнул. — Да, так лет пятьсот уже никого не называют, — с задорной ухмылкой довольно подлила масло в огонь Нанами. У ёкая, кажется, раздражительно задёргался глаз. Вот чертовка! Ну откуда он мог знать, как вести себя? Делал все, что мог и на том спасибо бы сказали. Ако ещё раз посмотрела на небо. Иногда над ними пролетали какие-то непонятные толи сороконожки, то ли ещё какие-то ленты. В дали, между современных многоэтажек ходят какие-то странные многоголовые тёмные субстанции, похожие на ящуров, рядом постоянно проходят какие-то высокие и короткие тени с длинными руками и сгорбленным туловищем. Так непривычно! Нанами вдруг тоже остановилась, вглядываясь в ночное небо. — Ух ты-ы, — протянула Нанами. — Что-то иттан-момэн сегодня разлетались. Наверное, ищут кого-то. Ако заинтересованно засмотрелась, как в небе парят длинные куски белой материи. Как странно. То, что считалось мифами, старыми суевериями и бабушкиными сказками, оказалось правдой. И этот удивительный, тайный мир скрыт от миллиарда людей! — На самом деле, многие люди видят аякаши, только до конца не понимают этого или списывают на галлюцинации. Вот, например, тот же иттан-момэн, или когда в каком-то водоёме вам кажется, что за вами наблюдают. Вы поворачиваете голову и слышите всплеск. Первая ваша мысль — плеснулась рыба. И вы начинаете думать, что у вас паранойя, всё ещё ощущая на себе взгляд. На самом деле, это каппа. И таких примеров очень много. Но, Ако, не все аякаши такие безобидные. Есть много злых аякаши, которые намеренно вредят людям для забавы, поэтому, будьте осторожны. Те, кто их видят, первые подвергаются их нападению. В основном они нападают на людей, когда голодны. Поэтому таскайте что-нибудь с собой или обещайте им приготовить. Многие аякаши не любят остро приправленную еду, хотя и бывают исключения, поэтому лучше добавляйте сладкие приправы с острова Кюсю. — Правда? — прикрылась Ако рукавом своего фиолетового кимоно. — Я и не знала. Тебе не нравилось, что я готовила? — женщина с неимоверным беспокойством спросила у Акуры, и ему даже показалось, что она вот-вот расплачется. — Всё хорошо, мама, мне всё очень нравится. — Он как раз-таки исключение, — улыбнулась Нанами, и Ако облегчённо выдохнула. — Вот мы и пришли, — с ноткой грусти тихо сказала женщина, окинув печальным взглядом свой дом. — Спасибо, что проводили. Женщина потянулась к Акуре, обвив своими тоненькими ручками его мощное тело. Ако изо всех своих сил тянулась на носочках, тихо кряхтя. Руки ёкая в ответ сжали, несильно сдавив. Акуре надоело наклоняться. Он выше неё, больше чем на две головы. Демон с лёгкостью подхватил ахнувшую Ако на руки, как маленький мешочек. — Ты у меня такой сильный, — женщина поцеловала его в лоб, а потом слегка шлёпнула по рукам. — Отпускай, а то надорвешься! — Скорее по инерции, по материнскому рефлексу сказала Ако и, сразу же поняв, что ляпнула, растерянно, даже немного глупо улыбнулась. — Хорошо, — губы мужчины широко растянулись. Голос его издал небольшой смешок. — Как скажешь, матушка. Ёкай спустил её немного пониже, прижал её крепко-крепко к своей широкой груди. Как же ему хотелось сжать её ещё крепче, вдавить в свою грудь, но люди хрупки, и эта надоедливая мысль опять мучительно вцепилась в него когтями. Любить человека так мучительно. — Я не собираюсь удерживать тебя рядом с собой и как-то ограничивать. И не настаиваю, ты свободен и волен поступать, как хочешь. Если хочешь уйти, я не против. В любом случае поддержу любое твоё решение. Акура остановился. Она серьёзно? И не боится его и его безрассудства? А вдруг ему сейчас крышу снесёт, и он пойдёт убивать? Мужчина смотрит на неё внимательно, а она на него. И взгляд не отводит, смотрит на него смело, спокойно. Интересно. Очень интересно. Акура еле сдерживается, чтобы не усмехнутся. А действительно, что он хочет? Она сама дала ему возможность уйти. Вот только что-то он не горит желанием уходить от неё. Да и куда ему уходить? В пустой замок и гнить там в одиночестве? Нет, такое его не устраивает. Он захотел измениться, сам захотел переродиться. А Кровавый Король никогда не отказывается от своих решений. Она сделала невозможное: даровала ему прощение. Только вот демон до сих пор не мог понять, почему это вызвало у всех такой ажиотаж. Видимо, даровать прощение ему равносильно поступку ненормального. И она пошла против всех. Достойно уважения. По идее, он должен идти, куда глаза глядят. Главное подальше отсюда. Да и неприятный осадок должен был остаться. Должен был. Но он ничего такого не чувствует. Акура хмурится от такого обилия противоречий. Он не хочет, как прежде. Но одновременно и хочет. И эта неопределённость начинает раздражать его. Возможно, сейчас он сделает большую глупость, смешную до коликов в животе и абсурдную вещь, из-за которой будет всю жизнь проклинать эту чертовку. А это как-никак целая вечность… Нанами понимающе прикрыла глаза, едва кивая. Скажем так, она ещё не знает, но понимает его сущность, его натуру, и знает, как бы он сам ни сопротивлялся, он уже не будет прежним. Чувствует ли она страх или беспокойство? Нет. Наоборот она спокойна, как никогда. Однако никогда нельзя быть уверенным в чём-то на сто процентов. Главное, она дала ему шанс измениться. Вопрос, воспользуется ли он им? В любом случае, Нанами точно знает и решила для себя уже давно. Если он так и не воспользуется предоставленной возможностью и опять возьмётся за старое, за беспочвенное убийство ради забавы, Нанами лично свернёт ему шею. По крайней мере, сделает для этого всё. Достаточно расчленить его и закопать в разных местах, например, закопать руку в Ёми-нокуни, а голову в Такамагахара. А пока, пусть идёт, куда захочет, и делает, что посчитает нужным. Размеренный цокот каблуков эхом раздаётся в ночной тишине. Нанами не говорит ни слова, в полной уверенности уходя от него. Лёгкий ветер подхватил каштановую копну волос, слегка бросали локоны, которые девушка пыталась заправить за ухо, на глубокие глаза, цепляясь за ресницы. И едва вздрагивает, когда её резко хватают за руку, обвивая большой горячей ладонью крепким кольцом и сжимая почти до ощутимой боли. — Нанами, — тихо, без надрыва глубоким баритоном говорит Акура, а яркие золотые глаза скрываются за густой пеленой мыслей, — позволь мне остаться.