И снова здравствуйте, я - Богиня!

— Ну, наконец-то! Я всё ждал, когда ты вернешься. Нанами по-доброму ухмыльнулась. Вот сколько она знает Кураму, всегда реакция одна и та же: недовольно сложенные на груди руки и упрек в глазах. И Нанами это всегда смешит. — Уж прости, Курама, — немного наклонила она голову, приподняв уголки губ в снисходительной улыбке. Тэнгу недовольно приподнял брови. — В последнее время от тебя ничего не было слышно. А вдруг тебя сожрал какой-то аякаши? Хотя, тебя хрен сожрешь. На упрек Курамы, Нанами лишь развела руками. Устало вздохнув, тэнгу подошёл к ней вплотную и, крепко прижал к себе не сопротивляющуюся девушку, а наоборот тепло обнимающую в ответ. Томоэ сидит насупившись и сверлит их взглядом. Пушистый хвост бьётся в темпе сошедшего с ума маятника, задевая Микаге и Мизуки. Почему она с этим тэнгу? Острое и неприятное чувство до сих пор не покидает его, а наоборот намертво вцепилась в него когтями. Они давно знают друг друга и отношения у них тёплые. Даже слишком. И Томоэ это ох как не нравится. Получается и он, и Микаге всё знали и нагло молчали? Жаль, что он не зажарил страусятину, как и планировал. С каждой секундой Томоэ хмурится всё сильнее и сильнее, зрачок его вытягивается в тонкую нитку, а белые острые клыки выступают из-за губ. — Томоэ! — недовольно буркнул Мизуки. Серебряный хвост уж слишком сильно и больно бьёт. Он что, специально качал его? Гирю там поднимал что ли? — Угомони себя и свой хвост! Но Томоэ не слышал его. Никого не слышал, кроме этих двоих, и уши его нервно подрагивали. Акура искоса поглядывает на Брата, слегка приподняв бровь. И насколько он знает Томоэ, Лис ужасно разозлён. Да он просто в бешенстве! Демон поражается его выдержке. Раньше бы уже давно разобрался с объектом своего раздражения и давно бы успокоился, вновь безмятежно прилег и медленно, с наслаждением попивал бы саке, растягивая удовольствие. Томоэ действительно был на грани, но позволить себе сорваться просто не мог. Не мог предстать перед Нанами в дурном свете. С каждым его брошенным на Богиню взглядом, боль всё сильнее и сильнее разъедает сильнее, чем на огненной горе. Микаге, предатель. Поэтому сейчас молча сидит, ест и терпит. Такая быстрая и яркая мысль стрелой пролетает в его голове, заставляя Лиса лукаво растянуться в хитроватой улыбке. — Нанами, так он и пытался съесть твоё сердце. Довольное чувство накрыла Лиса с головой, когда губы Курамы, дрогнув, нервно и глупо растянулись. Нанами лукаво расплылась в ухмылке, откровенно смеясь одними глазами. — Да что ты, Томоэ? — наигранно вскинула она брови — Опять, что ли, Курама?! — откровенно смеялась над растерявшимся тэнгу, укоризненно нахмурив бровки и прищурив глаза. — Видела бы ты, как он бегал страусом по школе, — Лис широко улыбнулся, оперевшись локтем о стол, довольно положил подбородок на тыльную часть кисти, и близко придвинулся к лицу девушки. — Значит, ты обратил его в страуса? — искренне восхитилась Нанами, заставив Томоэ улыбнуться ещё шире и милее, подавляя самодовольную ухмылку. Она восхищена им и ему это нравится. — Я хотел его поджарить, а он так быстро убегал, только пятки и сверкали! — Да-да-да, мясо страуса не калорийное и очень полезное, — оперевшись на руку подобным образом, сказала девушка с такой же интонацией. — Так что же не зажарил? Курама судорожно и напряжённо взглотнул, когда Нанами посмотрела на него, опасно сверкнув хитрыми глазами. Всё! Спелись! А Кураме больше всего не хотелось бы этого. — Ты запретила, и на ужин у тебя был суп. — Неблагодарная, я же для тебя старался! — протянул в оправдание Курама, явно занервничав. — Должен же я был проверить, какой из него хранитель и можно ли на него положиться! — Представляешь, Томоэ, а он мне об этом ничего не рассказал. — Да что ты?! — с аналогичным наигранным удивлением, прикрывшись рукавом кимоно, промурлыкал Томоэ, еле сдерживая смех и победную ухмылку. А вот у Нанами плечи судорожно подрагивали. — Ладно, Лис-шалунишка, хватит уже смеяться, — уже спокойнее сказал Курама, улыбаясь и глядя на весёлую девушку. Редко такое увидишь. Нанами даёт себе волю, и тихий смех срывается с её губ. И Томоэ понимает, что ничего прекрасней он уже давно не слышал, что соскучился по её улыбке, смеху и так полюбившемуся возгласу: «Томоэээ!». Боль отдается в сердце, когда Томоэ понимает, что вряд ли услышит его вновь. Первое, что, к сожалению, для себя заметил Лис, так это то, что Нанами мало улыбается, в основном уголки её губ серьезно приопущены. А он так соскучился по широкой улыбке. Ему не хватает тех забавных искорок в глазах, нежно смотрящих на него. Ему всего не хватает. Ему не хватает её. Эта навязчивая мысль неприятно скользит, и Томоэ упрямо боится её, не хочет её замечать. Но факт остаётся фактом: Он потерял Нанами. — А какой я была? — так резко и неожиданно спросила Нанами. И это так странно: что для неё, что для остальных. — Доброй, — расплылся Мизуки в улыбке. — Но безрассудной. — Упёртой, упрямой, — продолжил за него Томоэ. — Вечно попадала во всякие неприятности, в какие вообще сложно попасть. — О, но при этом, Томое-кун, Нанами всегда была добродушной, весёлой, заботящейся о других, — перебил его змей со слащавой улыбочкой и лукавым блеском в глазах. — Общительной, понимающей других и вечно старалась кому-то помочь, — стиснув зубы продолжил Томое под барабан хвоста, пнув настырного змея, что тот аж упал. И уже с пола слышалось явно сожалеющим о своем длинном языке голосом: — Милосердной, жалостливой, умеющей прощать… — Так вот какой вы меня сделали, Микаге, — ухмыльнулась Нанами молчавшему до этого Богу. И как-то задумчиво, почти с сожалением. — Я собрал в тебе лучшие качества, Нанами, — мужчина мягко улыбнулся, когда встретился с глубокими тёмными глазами. — Понятно, — только и смогла выдохнуть она. — А это хорошо, — Нанами облокотилась на спинку стула, скрестив руки на груди и закрыв глаза. — Сострадание и жалость мне бы очень сильно мешали, — так спокойно, как само собой разумеющееся непривычно хладнокровно произносит она, закинув ногу на ногу. Томоэ встрепенулся от едва ощутимой внутренней дрожи. — Неужели всё настолько плохо? — немного нахмурившись, задал давно тревожащий себя вопрос Микаге. Точно с отцовским переживанием. А ей от этого стало так неестественно, так ненормально и так странно. Нанами, недовольно вздохнув, закинула голову вверх, упорно устремляясь туда глазами. — Нет, — сухо возразила она, — всё как всегда, — Нанами вся напряглась. По интонации было заметно, что ей не нравится, куда вышел их разговор и что она побыстрее хочет его закончить. — Микаге, давайте просто не будем об этом. Это не так важно. Ох, как это ему не нравится. Её замкнутость, недоверие и скрытность. А ведь никто лучше Микаге не знает, к чему всё это может привести и до чего довести человека. Но Микаге, поборов в себе скребущие чувства, глубоко и безмятежно вздохнул, и губы его изогнулись в мягкой улыбке. — Нанами, ты совсем ничего не помнишь? Мизуки смотрел на неё долго, внимательно. Не сказать, что ему не нравится истинная Нанами… Да же так, он рад, что настоящая Нанами предстала перед ним, даже несмотря на то, что они и не подозревали об этом. Мизуки вдруг понял, почувствовал неимоверную уверенность в том, что теперь ему будет легче и проще понять ее. Теперь ему будет легче сделать то, о чем он так сильно мечтал. — Как только Нанами объединится со своей частью, ей передадутся все воспоминания, — так легко и непринужденно ответил Микаге, а у Томоэ сердце резко взмылось вверх и с гулом упали в самый низ, попутно цепляя ребра. То, чего больше всего боялся Томоэ, подтвердилось, растоптав в пыль его едва теплящуюся надежду. Она… его не помнит… Больно, как же ему больно сейчас! Хочется зверем реветь. Рвать и метать. Накинуться и забрать её, скрыть от всех, показать, насколько дорога ему. Показать, что она любима, что дороже неё у него никогда не было и не будет! Кровь бурлит и бешено носится по венам. Сердце… Больно… Его разъедает от переизбытка спаляющих чувств. Он остался с ними один на один. Как же больно любить человека. — Выходит, Томоэ первый хранитель, с которым я заключила контракт? — Верно, уважаемая Нанами! — весело порхали вокруг девушки огневички. — Когда уважаемый Томоэ ушёл в тайный мир, вы пошли вернуть его, потом на вас напала старая ведьма, а уважаемый Томоэ наблюдал. В итоге, вы поцеловали его, и он вас спас! Повисло молчание в несколько секунд, за которые он так побледнел и чуть ли не упал на спину. «Чёртовы предатели!» Нанами посмотрела сначала на духов, потом на застывшего Томоэ и на удивление Лиса так искренне засмеялась, прикрыв рукой глаза, постепенно спускаясь пальцами к переносице. — Бедный Томоэ, — задыхаясь от смеха, еле выдавила из себя Нанами, — как я тебя, видимо, достала, — чуть ли не истерический смех, от которого девушка чуть ли не свернулась пополам. — Прости меня, пожалуйста, Томоэ! — А контракт только через поцелуй можно заключить? — Хрипловатый баритон после непривычно долгого для мужчины молчания показался слишком резким, скребущим священные стены и совсем непривычным для них, да и вообще для стен храма. Акура удивлённо вскинул брови. Это что получается, они с Нанами не… — Можно хоть как, — уголки губ Нанами слегка приподнялись. — Через любой телесный контакт. Главное, чтобы бог или аякаши, а может и оба хотели заключить его. Пожав друг другу руки, мы заключили с тобой контракт. — В каком это смысле? — не понял Томоэ, собираясь уже что-то сказать, но его опередил Мизуки, нагло сверкнув глазами. — Неужели ты не знал, Томоэ? А как вы тогда с Микаге контракт заключили? Томоэ побелел. А он… Не помнит этого… Ужас и паника накрыли его с головой. Лис осторожно, с опаской взглянул на, как ему показалось, подозрительно улыбающегося Микаге. Сердце вмиг застучало так сильно, что, кажется, его стук мог услышать каждый в комнате. Глаза его нервно расширились, губы пересохли, даже легкая испарина проступила холодными каплями. — Тоже в рукопожатии. И Томоэ облегчённо выдохнул. Как же он напрягся за эти несколько секунд, которые как ему показалось, длились целую вечность! Акура прыснул от смеха в кулак. Такое выражение лица Лиса дорогого стоит! — Что ж, предлагаю отметить возвращение Нанами, — весело предложил Микаге, пока Томоэ собирал себя в руки. — И я надеюсь, что ужин приготовишь ты, Нанами. Я так хочу попробовать твои восхитительные блюда! — О-о, — довольно протянул Курама в явном предвкушении потрясающего вечера. — А неплохая идея, Нанами, — и губы его растянулись в обворожительной улыбке. — В таком случае, я закуплюсь продуктами, — мечтательно и блаженно прикрыл он глаза. Да что бы Курама, да сам предложил что-то сделать и куда-то сходить на своих двоих? — Нанами, ты так хорошо готовишь? — взбудоражился Мизуки, чуть ли ни подпрыгнув на месте. Особенно, когда в его голове пронеслась приятная сладкая мысль о том, что Нанами, возможно, даже попробует его известнейшее среди аякаши саке! — Не сказала бы, но… — Ох, Нанами, — неизвестно когда успевший оказаться за ее спиной тэнгу нагло склонился к ней, бесцеремонно положив одну руку на талию, другую к основанию шеи, — какая ты скромная, аж мурашки по коже. Ага, мурашки у него по коже, взъерепенился Лис, перья тебе пообщипаю, посмотрим, будут ли у тебя мурашки! Еще немного, и он разорвет того ворона на части. Только единственная мысль останавливала его буквально в шаге от воплощения своих мыслей и желаний. И мысль эта о том, что же тогда скажет Нанами? Что подумает о нём? — Блюда Нанами наполнены духовной энергией, восстанавливающей силы, — гордо огласил Микаге за слегка смутившуюся девушку. А потом с наслаждением прикрыв глаза, чуть ли ни промурлыкал почти на распев, — не терпится попробовать! — Раз так, — Нанами резко встала на ноги и слегка, но ощутимо шлепнула Кураму по рукам (а у Томоэ аж отлегло от сердца). — Пойдём, Курама. Напишу тебе список продуктов. — Я покажу, что у нас есть, — любезно предложил Микаге, в то время как Акура, Томоэ и Мизуки остались сидеть в гостиной. Откровенно, Акуре было наплевать на то, что сейчас вообще происходило в этой комнате. Однако демона невероятно позабавила реакция Лиса, его жесты, его поведение, учащенное дыхание, эмоции, что выплескивались через фиолетовый огонь его глаз. Он страдает. И Акура готов разулыбаться от сладкой мысли, что его месть все же свершилась. Причем ему даже пальцем не пришлось шевелить для этого. Все сделала она. Человеческая девушка, из-за которой, собственно, все и началось, а ведь она даже не подозревает об этом. Но акура почему-то не спешит улыбаться. Губы сами не поднимаются, не растягиваются. И что же с ним такое? Признаться честно, он еще не все до конца понимает, осознает. Такое ощущение, что это все не с ним, что это всего лишь его сон. Но нет. Наоборот, это Нанами вытащила его из многовекового сна. Эта интересная девушка, за которой наблюдать еще увлекательнее, чем за Лисом. Пусть он сейчас сидит в одиночестве и сам добивает себя, уничтожает и жалеет себя, ка делал это он сам. Пусть задается вопросом «Почему?», как делал это он сам. А сейчас Акура не намерен терпеть и возвращаться к этому. Уж лучше он пойдет и понаблюдает за Нанами. Все приятнее для глаз. Акура-оу встает медленно, не торопясь, и в каждом его шаге чувствуется неимоверная уверенность, величие и сила. Молча, не проронив ни единого слова и даже не взглянув на Томоэ и змея, тихо, словно хищник, следует по пятам за Нанами. — Ну как Томоэ? — неожиданно раздается от почему-то довольного змея. Так лукаво. По-змеиному. Исподтишка готовый броситься. Змеиные глаза сверкнули зелёным. Губы его растянулись так, что острый клык все же выступил из-за губ с правой стороны. Однако выражение его покойного лица источает удовлетворение и безмятежность: ни единая складочка не тревожит его лоб. — Какого это, любить того, кому ты безразличен? Смотри, как забавно: то Нанами бегала за тобой, клялась в любви. А теперь, кажется, настал твой черёд. Если переступишь через свою гордость, конечно же. А это навряд ли. Опьянённый своим долгожданным триумфом, с довольной ухмылочкой змей выпорхнул так легко и непринужденно. Он наконец-то победил, оставив Лиса в дураках. Хотя, к этому Мизуки не имеет никакого отношения. И Томоэ остался один. Хотя, сколько он себя помнит, он почти всегда был один. И ему это нравилось. Однако сейчас… Сейчас он содрогался лишь от одной мысли об этом. Внутри все переворачивалось. Он понял, что его ещё больше начал раздражать не только Мизуки, Курама та ещё кость в горле. Ох, как же он смотрел на неё! Но, что более важно, как она смотрела на него! Этот взгляд, исполненный доверием, непоколебимой привязанностью. Она доверяет ему, считает своим другом. А они, оказывается, давно знакомы. В этом-то и разгадка. Получается, эта ворона знает Нанами лучше всех? В памяти Томоэ вдруг начали всплывать моменты, когда Курама часто говорил что-то о Нанами с непоколебимой уверенностью, и всегда попадал в точку. Томоэ сцепил зубы. А как он всегда посмеивался, улыбался в стороне, просто наблюдая? Да еще и советы давал! И острая мысль бьет под самые ребра, душит до кашля. Он ближе к Нанами больше, чем кто-либо. Неужели, он снова будет один? Неужели он и Нанами теперь абсолютно чужие и далеки друг от друга? Неужели… неужели он теперь так далек от Нанами? Нет. Томоэ встряхнул головой, разгоняя рой надоедливых жалящих мыслей. Нет! Повторил он еще раз про себя, и глаза его запылали, зрачок вытянулся тонкой нитью. Лоб разгладился, не осталось ни намека на морщинки. Томоэ делает глубокий вдох, и плечи его высоко поднимаются, грудная клетка вздымается, расширяется почти до боли, почти до хруста костей. Нет. Еще более жестко, более твердо проговаривает он уже с шепотом. А губы его начинают плавно изгибаться. Он прикладывает горячую к холодному лбу и вдруг легкая и такая нежная улыбка самая появляется на его устах. Нанами уже когда-то смогла полюбить его. Значит, он сделает все для этого, и заставит вновь влюбиться в него сколько угодно раз. За что же она полюбила его? Он не пытался сделать для этого хоть что-нибудь. Она сама полюбила его настоящего, его такого, какой он есть. А значит, ему просто нужно вести себя как обычно. Теперь и Томоэ почувствовал на растянутых губах этот опьяняющий вкус триумфа. Хватит ему сидеть здесь и жалеть себя, ведь его Нанами здесь, совсем рядом, и вокруг неё крутится слишком много особей мужского пола. Гордо выпрямившись, Лис твердо встал на ноги. Шаг. Ещё шаг. Широкая улыбка, которая совсем скоро перерастет в оскал. Пора поставить наглого змееныша на место. Около получаса храм полнился смехом, криками рычанием и руганью. Все началось с того, что Томоэ с широкой и обольстительной улыбкой, с грохотом раскрыв двери, утащил отчаянно сопротивляющегося Мизуки с глазами, словно блюдца, за шкирку прибирать территорию, ибо нечего разлеживаться, когда Богиня вернулась в свой храм. Кураме тоже досталось искусно брошенной вазой, направляющей его к выходу с причитаниями и проклятиями в сторону Лиса, которому стоило неимоверных усилий оторвать его от красавицы-Нанами. А вот Микаге вышел сам вместе с сопровождающими его огненными духами. Однако проследовавшие с ним только лишь для того, чтобы подливать ему чай, да и себе тоже, наблюдая за работой Томоэ и Мизуки, ведь нет ничего приятнее, чем наблюдать, как работают другие. И только когда кухня опустела, Нанами глубоко вздохнула и немного измученно улыбнулась. Здесь шумно, весело. И от этого Нанами просто не могла не улыбнуться. Все-таки это так здорово, когда дома тебя встречает не пустая тишина, а веселый гам, смех и живые люди. Нанами глубоко вздыхает и с легкой улыбкой подходит к столу. Мука, яйца, немного соли, разрыхлителя и ванили. Все это ловко отправляется в глубокую миску и взбивается венчиком. Многие вещи Нанами делает автоматически, почти не задумываясь. Однако она затылком чувствует на себе пристальных взгляд янтарных глаз, куда бы она ни пошла. Но главное, он сидит и молчит. И если бы не острый взгляд ёкая, она даже бы и не заметила его присутствия. Акура сидит тихо, даже не шевелится. Мужчина вальяжно уселся, широко расставив ноги, локтями он облокотился о стол и уперся подбородком в тыльную сторону сложенных в замок рук. Лицо его идеальное, не встревоженное ни единой складочкой, а взгляд совсем не озорной, как она себе представляла, не лукавый, а задумчивый. Он не выглядит легкомысленным, взбалмошным и жестоким, жаждущим крови попусту для своего развлечения. Но Нанами кажется, что в его глазах она видит осмысление. Осмысление всей своей жизни, что отражается в его затуманенных, словно за дымкой и покрытых пеленой глазах. Он ничего не делает, ничего не говорит, лишь только наблюдает за каждым ее движением. Так пристально, внимательно. Нанами глубоко вздыхает, а мягкая улыбка так и застыла на её губах. — Вот, держи, — говорит она и протягивает ему жестяную банку с консервированными персиками. — Ты же любишь персики? — и улыбается так нежно, так непривычно для него. Акура еле уловимо вздрагивает, выпрямляется. Золотые глаза смотрят, словно изучают эту простую, казалось бы, банку. Но теплые воспоминания о том, что пять сотен лет назад он встретил смелую и от этого немного чудную симпатичную девушку с миловидным личиком. Акура и сам не знает, зачем взял ее с собой, зачем таскал по городу. Наверное, потому, что она единственная, кто смотрел на него чистыми глазами, не скованными страхом и ненавистью. И вот как раз именно тогда он впервые увидел эту чудную банку с вкусными и необычными персиками. В благодарность, он даже убил тех, кто на неё напал. Однако она, вместо слов благодарности и кидания к нему на шею, лишь разозлилась, исказив свое прекрасное личико жгучим недовольством. И что ей не понравилось? Он же для неё тогда старался. Пока Акура с неким восхищением рассматривал банку, Нанами взяла телефон и ловко набрала правильный номер. — Курама, можешь купить персики? И обычные, и консервированные?.. Сколько? Ну… — Нанами смотрит на Акуру и с улыбкой подмечает под себя, что сейчас он похож на ребенка, который, наконец, получил свою любимое лакомство. Тёмные губы его широко и довольно растянулись. Черные острые ногти вмиг вскрыли жестяную банку с характерным звуком. Как дитё малое. — Думаю банок десять… А половинки персиков стали исчезать один за другим, да с такой скоростью, что Нанами поражалась, как он ещё не подавился. — Нет, пятнадцать, — вновь раздался характерный "пшик". — Двадцать, — глубоко вздохнула Нанами. — Обещаю, я все верну. На другом конце послышалось какое-то недовольное бурчание, отчего Акура нахмурился, но дело своё не оставил. Тенгу сам сбросил трубку, кода уловил всего одно слово ёкая. А для Нанами Акура всего лишь с ухмылкой пошевелил губами. Ох и острый же у них слух. — Подожди, Акура, — говорит Нанами, обхватывая его руки своими и аккуратно вытаскивая из них банку. — Давай я сначала солью сироп. Я использую его для пропитки коржей. Вот, держи, — и больше он не чувствует её теплого прикосновения. Акура хмурится, сводит брови к переносице, а она спокойно и так плавно, словно проплыла перед ним, и теперь продолжила заниматься своими делами, как будто его здесь нет. — Что ты хочешь делать? — говорит он, а сам не может узнать своего голоса. Хриплый, низкий баритон. Что же с ним происходит? — Хоту испечь персиковый пирог, — и легкая улыбка вновь трогает её губы, — ты ведь любишь персики. Поэтому, сделаю коржи с пропиткой из этого персикового сиропа, заодно и в крем добавлю. — Ты умеешь это делать? — приподнял бровь Акура. — Я впервые буду делать такой торт, так что, считай, это мой дебют, — Нанами по-прежнему не смотрит на него, упорно занимается готовкой. А Акура не привык к подобному отношению в свой адрес. Движения его плавные, мягкие, кошачьи. Всего в пару шагов он оказывается позади Нанами. Настолько близко, что может чувствовать ее нежный запах цветков вишни и персиков. — Долго ждать? — уж больно как-то властно говорит он, хотя совершенно не собирался. — Смотря, как взойдет бисквит, — кажется, она не заметила в его голосе этих ноток. Однако слегка нахмурилась. — Кхм, я хотел сказать, долго ли он готовится? — как можно мягче и приветливее попытался проговорить мужчина. А губы Нанами в ту же секунду слегка растянулись. — Хочешь попробовать? — её нежный голос вливается, словно нежная мелодия, журчание воды. Зачерпнув ложкой немного идеально белого и воздушного крема, Нанами обернулась, и чуть ли не уткнулась носом в широкую мужскую грудь. И в ту же секунду сделала шаг назад, насколько это было возможно, пока не столкнулась копчиком о столешницу. Акура ухмыляется её реакции на него. Глаза её широкие, блестящие, розовые губки слегка приоткрылось, а вот сердце пару раз пропустило удар. И ему понравилось то, как она реагирует. Лукаво ухмыльнувшись, Акура вдруг берет ее кисть, крепко обволакивает ее своей горячей широкой ладонью, притягивает к себе. Лицо его слишком близко к лицу Нанами настолько, что она чувствует мягкость его длинных алых волос. Губы его хитро растянулись, в глазах появился живой огонек. Нанами замерла, не в силах сделать что-либо. Она попусту растерялась. А смущение полностью затуманило голову. Акура делает все плавно, словно специально медлит, словно смакует в своё удовольствие. Нанами чувствует, как ткань её рубашки на спине сминает широкая горячая ладонь. Мужчина наклоняется к ней ещё ближе, специально цепляет ее кожу своей щекой. Янтарные глаза смотрят в тёмно-карие, даже не моргая, даже когда он берет ложку в рот, чувствуя, как нежность и сладость персиков обволакивает его горло. Он аж залюбовался ей. Её нежностью жемчужной кожи, мягкостью шоколадных локон, сквозь которые ему не терпится пропустить пальцы, глубокими завораживающими карими глазами. Тем, как размеренно и высоко вздымается её пышная грудь. Её пухлыми, мягкими розовыми и такими манящими губами. Интересно, они всё такие же сладкие на вкус? Пока ёкай откровенно наслаждался моментом, Нанами воспользовавшись его минутным ступором, извернулась каким-то чудным образом, словно кошка, нырнула под его руку, с возгласом: — Вот же, бисквит подгорает! Акура так и застыл на месте, несколько раз моргнув широкими глазами. Её тепло, её запах испарились вместе с ней, как и приятная тяжесть её тела, которую Акуре, почему-то, вновь захотелось испытать. Он хмурится и, выругавшись про себя, по пятам проследовал за Нанами, ухмыляясь, подобно терпеливому хищнику, что следует за своей ничего не подозревающей жертвой. Нанами садится на присядки, открывает духовку и тут же отворачивается, прикрываясь рукой от сильного жара. Акуре кажется это диким, странным и немного забавным. Люди такие слабые. Им может навредить даже жар, подобный этому. Он наблюдает, как она перчатками достает противень с ровными дымящимися коржами, как слегка морщится от того, что, скорее всего, обожглась, ну или же от того, что заметила, как где-то подгорело тесто. Она ловко выкладывает их, даже уголки губ её приподнимаются в азарте. Акура подходит к ней сзади. Тихо, неожиданно и настолько близко, что её запах вбивается в нос. Его широкая спина, массивный разворот плеч полностью скрывают под собой её хрупкую фигурку. Расставив руки по бокам от неё, уперевшись в столешницу, мужчина оборвал все пути к её отступлению. Нанами едва ощутимо вздрагивает, пытается поднять свою голову и посмотреть демону в глаза. Но он не дает ей этого сделать. Упирается, давит своим подбородком в её макушку. Нанами же глубоко вздыхает. Что поделать, раз у него такой характер. Конечно, она будет с этим что-то делать, уж явно она не собирается спускать это с рук. Но сейчас ему тяжело. Он попал из одного мира в совершенно другой, непривычный для него и, возможно, теперь стал лучше понимать людей, что уже само по себе не может остаться без внимания и реакции с его стороны. Нанами думает об этом и одновременно пропитывает коржи такими плавными и уверенными движениями. А Акура все наблюдает. — А дальше что? — вдруг раздается прямо над её ухом, и Нанами не сдерживается, вздрагивает. — Дальше? — приподнимает она брови. — А дальше покрываем кремом и чередуем с прослойкой из персикового варенья. — А затем уголок её губ хитро приподнимается: — Интересно? Акура глубоко вздыхает, слегка ероша её волосы носом. — Ты можешь забыть. Людям это свойственно. Я же хочу запомнить, чтобы ты мне и дальше могла его приготовить, даже если забудешь как. Прозвучало так эгоистично, но Нанами почему-то улыбнулась, когда подумала, что не умеет он по-другому. — Ты прав. Людям действительно свойственно забывать, причём за короткий промежуток времени. Тогда, смотри внимательнее. — Мы тоже можем забывать, Нанами, только за гораздо больший промежуток времени, за века, — он говорит спокойно и речь его плавная, вот только еле уловимые нотки скребущей скорби слышатся в его грудном голосе. — Но иногда память это целое проклятье. Иногда многие жаждут забытья, молятся на то, чтобы забыть. — А ты? — спрашивает Нанами, не боясь, но с опаской, как-то осторожно, словно она не хочет знать ответа. Или же как раз наоборот. — Как думаешь, что лучше: забыть или помнить? Акура молчит. Молчит и Нанами. И главное, она никак не может понять, о чём он думает. Лицо его спокойно, нет ни единой складочки, морщинки, плавная линия губ слегка приопущена, а на глазах по-прежнему туманная дымка, пелена, что скрывает их яркий блеск. — Подтекает, — только и говорит он, указывая чёрным острым когтем куда-то сбоку. — И вправду, — восклицает Нанами, а сама ухмыляется про себя, как он ловко уклонился от ответа. Да и, если подумать, а что бы она сама ответила? Наверное, именно поэтому Нанами и решила спросить у него. Да и… отвечать он, видимо, ей не собирается. — Всему в мире отведено своё время, Нанами. И далеко не всегда оно совпадает, — Акура вдруг заговорил, но у Нанами почему-то складывается ощущение, что он находится где-то не здесь, где-то далеко-далеко. Она чувствует, что он по-прежнему отстранён от неё. И Нанами вдруг ловит себя на мысли, что она не хочет, чтобы это было так. Наверное, все потому, что она чувствует от него нечто слишком хорошо ей знакомое. Настолько, что чуть ли не дрожь пробирает её от этого холода, скребущего, жуткого, мерзкого, пробирающегося своими мерзкими холодными пальцами в самую душу. Это одиночество. — У людей оно своё, у аякаши — другое, у зверей — третье, — говорит он отстранённо, как будто смотрит не на неё, а куда-то сквозь. Но рука его теплая, большая, мягко гладит по голове, и он улыбается как можно мягче, как можно нежнее, что трудно связать с его образом. Но Нанами этого пока не понимает. — Мы слишком разные, Нанами, — Нанами, он опять зовет её по имени, словно ему нравится произносить его, пробовать, как звучит, — так что не забивай свою очаровательную головку всякими глупостями. Он улыбается, а для Нанами его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Так остро, так колюще и так неприятно, словно кто-то провел ногтями по стеклу или доске. Она вдруг вздрагивает, резко разворачивается к нему. Лицо её исказилось в яростном оскале, брови сильно свелись к переносице, сморщив лоб. Нанами с силой сжала ложку, как кинжал, до побеления костяшек. Акура смотрит на неё большими глазами и не понимает, почему она так отреагировала. Щерится как дикая кошка. Готова накинуться на него. И что же она так взбесилась? Человеческие мужчины обычно так и разговаривали с девушками, насколько он помнит. А было это несколько веков назад. А ведь он и забыл, что прошло столько времени, что мир успел поменяться почти до не узнаваемости. Хотя, когда он был в человеческом теле, он много читал об этом, даже смотрел по телевизору. Насколько он понял, многим современным женщинам не нравится, когда с ними так разговаривают и ведут себя подобным образом. Существуют даже какие-то движения, которые он забыл, как называются. И впрямь, женщины в этом поколении стали сильнее, чем никчемные человеческие мужчины, которые ещё более стали походить на червей. Садятся к ним на шею и ещё при этом что-то вякают, как паразиты. Странный этот, современный мир. — А ты уверен в этом, Акура? — сквозь стиснутые зубы говорит Нанами прямо в лицо. — Уверен, что мы слишком разные? Нанами смотрит ему прямо в глаза. Не отворачивается. Не боится. Такая дерзкая. — На вот, — буквально впихивает в его руки кастрюлю с лязгнувшей в ней ложкой, — лучше доешь крем в кастрюле. Ну вот, подумал Акура, она опять вся напряглась. Ёкай лишь хмыкает. Ничего не говоря, он вновь сел за стол, скрестив руки на груди. Нанами глубоко дышит. Пытается угомонить своё вдруг сильно забившиеся сердце, что гулом отдавалось в её ушах. И плечи её вдруг резко падают вниз. Уже более привычными мягкими и плавными движениями она идет к холодильнику, берет последнюю банку персиков, открывает её и Акуре сразу же ударяет в нос аромат персиков. Всё также молча она подходит к столу, за которым сидел хмурый мужчина и с тихим шумом молча ставит перед ним банку с персиками. Акура ведёт бровью, но все же принимает банку. Нанами пытается изобразить подобие улыбки, но так и не посмотрев на него. И вдруг демон хватает её за руку, поглаживая выступающую косточку на кисти. — Не хочешь попробовать? — так неожиданно говорит он, а Нанами кажется, что голос его громкий и четкий. И она улыбается. Губы её приподнимаются немного выше. — Разве что совсем немного, — а ему кажется, что она опять пытается сделать что-то через силу, что-то, что для неё совсем неестественно. — Сладкие, — и прикрывает от удовольствия глаза. А Акура взглатывает, смотря, как капелька сока застыла на её губах. Ты даже не представляешь, насколько… Больше они не говорили друг другу ничего. Скоро стало шумно. На кухню почти (наглым образом) ворвался Томоэ с обворожительной улыбочкой, выпнув змея допалывать территорию. Нацепил на себя фартук и стал помогать Нанами, на удивление, слушаясь каждого её слова. Довольный Тэнгу тоже не заставил себя ждать. Вторгся на кухню с такой сладкой улыбочкой и большими пакетами и, видимо, ждал похвалы. Прошло совсем немного времени, а солнце стало заходить за горизонт. Кухня наполнилась невероятными ароматами блюд, над которыми клубился пар. В гостиной зажёгся свет. Сегодняшний ужин встречался довольным урчанием животов и чуть ли не аплодисментами. Стол ломился от обилия блюд. Карааге — курица, приправленная соевым соусом, солью и рядом других специй, посыпанная крахмалом и обжаренная в масле, шабу-шабу — мясо и овощи, варенные в воде, приправленной конбу и, невероятно мягкий гютаняки — говяжий язык, моцунабэ — мясо говядины и свинины готовящееся в кастрюле с различными овощами, различные онигири с сушеной сливой, лососем и треской, кусикацу в стиле кансай, где мясо и овощи надеваются на шампура, а потом обжариваются в кляре. Окономияки — блюдо, которое состоит из овощей, мяса, морепродуктов и ещё немного других ингредиентов, которые смешиваются с пшеничной мукой и яйцами, бута-но-шогаяки из тонко нарезанной свинины и имбиря. Естественно слепленные вручную гёдза, эдамамэ — молодые соевые бобы, сваренные прямо в стручках в слегка подсоленной воде. — И, наконец, чазукэ. — Неужели, то самое блюдо? — восхищенно почти пропел Мизуки. — Ах, — протянул он, мило сложив руки, — аж слюнки текут!  — Верно, — улыбнулась Нанами, — это блюдо, в котором чай наливают прямо на рис. Его часто едят в конце трапезы. Он имеет очень легкий и освежающий вкус, поэтому его можно скушать, даже если вы уже наелись. — Всегда мечтал его попробовать, — мечтательно вздохнул Бог, блаженно прикрыв глаза. Чаши наполнены саке. Теперь всё готово. Микаге встаёт, за ним встают и все остальные. Даже Акура-оу. — За возвращение Нанами, — торжественно говорит он, поднимая чашу саке. — Нет, за то, что Богиня Земли вернулась в свой храм. Вернулась домой. — Слова его мягкие улыбка исполненная нежностью и уважением, словно к отцу приехала взрослая умница-дочь. — И, — протягивает он, — за освобождение. — За освобождение! — торжественно восклицает Нанами и смотрит на демона, улыбается. Так ласково и нежно, что Акура замирает, чувствуя, как его сердце пропускает удар, проходясь сладостной истомой по всему телу. — Нанами, солнышко, я так рад, что ты пьешь такие крепкие напитки! — воскликнул Мизуки с легким румянцем на щеках. — Это просто невероятное саке, — улыбнулась она, слегка прикрыв глаза. — Лучшее, что я пробовала. Даже в Такамагахара и у Оокунинуши на праздниках, — и добавляет с лёгкой ухмылкой. — Оно и в подмётки не годится этому прекрасному саке. Мизуки расплылся в широкой улыбке. Наконец-то Нанами по достоинству оценила его! — Бута-но-шогаяки просто невероятно нежный, — говорит Курама, смакуя каждый кусочек. — А это саке придает ему особый вкус, — добавляет Нанами, рефлекторно приложив руку к щеке. — Я как-то делала это блюдо к ликеру, что так сильно похож на тайный ликер тэнгу с горы Шумон, но с этим саке просто невероятное сочетание! — Язык просто нечто, прямо тает во рту каждый кусочек! — Госпожа Нанами, вы просто невероятно готовите! — Благодарю, — улыбнулась духам Нанами, — но я не так хорошо готовлю. Попробовали бы вы еду моей подруги, ммм, — промурчала Нанами. — Правда, признаю, сегодня вышло весьма неплохо. — Я и не знал, Нанами, о твоём таланте, — вдруг говорит Томоэ совсем-совсем рядом. Настолько близко, что Нанами чувствует его терпкий запах, почти касаясь его руки своей. — Дальше хобби у меня не зайдёт, — отвечает Нанами, с лёгким прищуром. Глаза в глаза. Нежные фиолетовые и озорные карие. — Мы даже не подозревали, Нанами, — вторгся Мизуки, вклиниваясь между ними, аккуратно приобнимая Нанами рукой и хватая Лиса за шею. — Обычно готовил Томоэ, но он тот ещё ворчун, — жалобно вскинул брови. — Сгинь, подлая змеюка! — Прекратите, — буркнул Курама. — Вы сейчас задавите Нанами, — и широко ухмыльнулся. Локти его вальяжно расположились на столе. Мужчина уперся подбородком в сложенные почти в замок кисти рук. — Она нужна, пока что живой. — Кто бы говорил, — лукаво прищурилась Нанами, и уголки её губ слегка приподнялись. — У тебя сейчас и так слишком много забот, — Курама говорит плавно, вальяжно, скрестив руки на груди. Нанами приподняла бровь. Какие ещё дополнительные проблемы? Она, вроде бы, всё делает чётко и по плану. — Давно ли ты была в Агентстве, — тяжело и с упреком вздохнул он. А Нанами аж перекосило настолько, что чуть не поперхнулась. — Так я и думал. — Ну, знаешь ли, времени особо не было на эту работу, — слегка растеряно проговорила она, почёсывая затылок. — Нанами, — изумился Мизуки, высоко вскинув брови, — ты работаешь? Только Нанами хотела раскрыть рот и что-то сказать, так её настырно перебили: — Лучше чем готовит, Нанами поёт, — говорит Курама, и губы его широко растянулись в ухмылке. — Её голос просто великолепен. — Воистину, — одобрительно кивнул Микаге, делая глоток саке. — Так ты тоже в этом ящике! — ошеломленно выкрикнул Мизуки, указывая на телевизор, на который и Акура, и Томоэ одновременно повернули голову. — Услышав её голос однажды, его просто невозможно забыть, — даже с некой гордостью произносит Курама, с неимоверным удовольствием наблюдая за тенью неловкости, что блеснула на кромке твёрдых карих глаз. И за ошеломлённостью теперь её хранителей. Особенно за Томоэ. Ну что, Лис, по-прежнему считаешь Нанами не на что не способной, слабой человеческой девушкой? И добавляет вслух: — А теперь придется вон из кожи лезть, — закатил глаза тэнгу. — Скажи спасибо, что Рицка за тебя сдала небольшой проект, так что до сих пор к тебе не приставали. Но это ладно, это не так серьезно. — Есть ещё что-то?.. — слегка наклонив голову, измученно проговорила Нанами. — Наверное, Курама имеет в виду, — с непринужденной улыбкой продолжил за него Микаге, — что Нанами-сан ходит в школу. — Куда ходит Нанами-сан? — с глуповатой улыбкой переспросила она. — Я хотел тебе рассказать, — глубоко вздохнул Курама, — не хотел тебя расстраивать. Ведь, зная тебя, идеалистку, я не хотел говорить о том, как ты учишься. — И это ты называешь "Не хотел расстраивать"? — Нанами глубоко и обречённо вздохнула, возведя глаза к потолку. Тихо выругнувшись про себя, двумя пальцами она попыталась разгладить глубокие морщинки на лбу, постепенно тря глаза, спускаясь к переносице. — Да, Микаге, — твёрдо говори она глубоким грудным голосом, — добавили же вы мне проблем. — Нанами, — жалобно простонал Бог, прикрывшись рукавом кимоно, — я всего лишь хотел, чтобы ты была обычной человеческой девушкой, почувствовала, какого это. Ты ведь так мало была среди людей, лишь приходила и сдавала экзамены. А как же сверстники, общение, незабываемая школьная жизнь? — Не люблю шум и людей, — буркнула Нанами. Она смотрит на него, надменно приподняв бровь. И плечи её опять высоко вздымаются и плавно опускаются вниз вместе с выдохом. — Но ничего не поделаешь, — говорит она, сложив на груди руки. — Не переживай, Нанами-сан, — мягко улыбнулся Микаге, — я помогу тебе и… — В этом нет необходимости, — перебивает его девушка, спокойно прикрыв глаза, — я сама во всём разберусь. Не вмешивайтесь, — и немного погодя добавила, — пожалуйста. — Сказать по правде, с успеваемостью у тебя были небольшие проблемы, — аккуратно начал Мизуки с плавно растянутыми губами. — Но остальные имели такие же оценки. Так что не о чем тебе переживать. — Если подумать, Нанами и впрямь не выделялась среди остальных, — поглаживая подбородок, сказал Томоэ. — Я займусь этим позже, Микаге. Завтра у меня есть неотложное дело. С пятницы начну. — Нанами, солнце, — говорит Мизуки, а в голосе его скользнуло нечто похожее на беспокойство. — Что за неотложное дело? Это опасно? В любом случае, как твой хранитель, я буду сопровождать тебя, — залепетал, разулыбавшись, с легким румянцем и широкой улыбочкой змей. — Нет необходимости, — усмехнулась она, — я обещала навестить Короля Драконов, только и всего. Томоэ аж передёрнуло. Воспоминания прежних лет быстрой и чёткой волной нахлынули на него вместе с совсем недавними событиями. — Я редко это говорю, — вдруг заговорил Томоэ таким спокойным и уверенным тоном, в то время как внутри все сжалось. Он занервничал, напрягся. Замок Короля Драконов не такое место, куда ему хотелось бы соваться. Однако, если туда пойдет Нанами… — но я согласен с Мизуки. Как твои хранители, мы последуем за тобой хоть на край света. — Не нужно себя заставлять и утруждать, Томоэ, — голос её твёрдый, сильный, без тени неуверенности, смущения или сомнения, как это было раньше. Она упёртая, не терпящая возражений или сомнения в свою сторону. — Я говорю так, — пытается сказать как можно мягче, как можно нежнее, — потому, что я сам хочу пойти. Он говорит и не сводит с Нанами глаз. С её выточенного очаровательного лица, с её чёрных, невероятно длинных ресниц, прикрывающих необычного разреза тёмно-карие глаза. Странно… Почему-то они кажутся ему такими сухими, такими безжизненными. И такими тёмными, почти чёрными. Нанами замирает, слегка приоткрыв от удивления рот, распахивает глаза. А потом слегка склоняет голову, слегка сводит брови к переносице, немного их изгибая. И усмешка слетает с её губ. — Хорошо, — уголок её рта приподнялся, — если таково твоё желание. Внутри Томоэ зажглось что-то тёплое, что-то такое знакомое и родное. Словно маленький огонёк, что вспыхнул в сердце, распространяя свой жар вместе с кровью по всему телу. Позабытое приятное чувство вновь накрыло его с головой, подобно бушующей волне. Луна уже высоко. Домашнее пиршество подходило к концу, когда Нанами вынесла долгожданный десерт. Невероятно мягкий, нежный персиковый торт с головокружительным ароматом. Каждый кусочек буквально таял во рту, что даже Томоэ не смог удержаться от похвалы и довольного мурчания. Курама был на удивление спокоен, лишь улыбался, обмениваясь с Нанами шутками и разговорами об их каких-то общих знакомых. Мизуки, Микаге и даже огневечки не скупались на комплименты. Томоэ поражался, как они вообще при этом умудрялись жевать. А вот Акура молчал целый вечер. Не проронил ни слова, ни едкого замечания и даже обошелся без ёрничества, что для него было совершенно несвойственно. Томоэ иногда хмурился, брови его сами сводились к переносице. Сначала он ждал от Братца какого-то подвоха, злого умысла. Вот только не было ни единого намёка на это. Томоэ бы такое не упустил. Он слишком хорошо его знает. Томоэ наблюдал за ним. За его жестами, за его, как ему показалось, пустыми глазами, без того былого задорного и лукавого огонька. Он смотрел словно в никуда. Молчал, был непривычно тихим и задумчивым. Задумчивым… Томоэ показалось, что он видел, как в его глазах одна за другой, словно шёлковая лента, проносятся мысли, кружатся роем, жалят и кусают. А потом, как только с тортом было покончено, Акура просто молча встал и вышел на крыльцо. Так и не проронив ни единого слова. Акура-оу — великий ёкай. И теперь, когда Кровавый Король вернулся, он впервые не знает, что делать. Да, он согласился пойти с этой девчонкой. Хм, хотя это вызывает ухмылку на его лице. Но, а что дальше? Что он должен делать? Вернее даже не так. Что он хочет делать? Наверное, впервые у него не было никаких сильных желаний. Сколько он себя помнит, у него всегда были какие-то сильные желания, которые он всегда осуществлял, всегда получал то, что хотел. Ему было забавно, для него это была игра. Лишь способ убить своё бесконечное время. И он попытался узнать об этом у Нанами. Он почему-то подумал, что она может навести его хоть на какие-то мысли. Однако после их разговора, у Акуры стало куда больше вопросов, чем было изначально. Нанами сказала, что они не такие уж и разные. Неужели она тоже лишь бесцельно убивает время? Хах, смешно! У неё оно ограничено. Это глупость, полная дурость убивать и без того короткий промежуток. И Акуре это кажется таким безрассудным. Сначала, Акура гонялся за развлечениями. За людьми, за аякаши, за девушками, подчиняя их себе, убивая. Но только сейчас он задумался. А зачем? Акура встряхнул головой. Что за глупость! Именно поэтому он стал великим ёкаем. Он заработал авторитет, силу, обрёл мощь, независимость. Правда, до поры до времени. Последние несколько веков единственным смыслом его жизни было не развлечение, а месть. Месть Томоэ, месть богам. А главное — возвращение своего тела. Своей собственности. И вот теперь, у него опять есть всё. Но, чего же ему не хватает? Он чувствует пустоту в груди, подобно бездонной чёрной дыре. Нда уж, Акура, ты ещё никому и никогда не подчинялся. Что же с тобой случилось, а? Хотя, ответ, скорее всего, кроется на поверхности. Его просто заинтересовала Нанами. Такая странная, непохожая ни на кого. Да и, как выяснилось, со своими особенностями и козырями в рукавах. Вокруг неё действительно всегда что-то происходит. По крайней мере, происходило. Но что-то ему подсказывает, что с ней ему скучно уж точно не будет. Чёрные губы растянулись в широкой ухмылке. Как ему показалось. На самом деле уголки его губ лишь слегка приподнялись. Мужчина уселся поудобнее, облокотившись о деревянную колонну. Поза его такая вальяжная, свободная. Левая нога согнута в колене, на котором покоится его рука. Голова запрокинута, поднимая острое бледное лицо прямо к черному бархату неба, усыпанному яркими звездами. Идиот. Почему не ушёл? У него ведь была такая возможность? Она сама дала ему такую возможность, чёрт возьми! Но… Почему-то, когда я увидел её глаза, мне было трудно расстаться с ней… Глубокий полувздох — полустон срывается с чёрных губ. Сильная грудная клетка медленно расширяется, поднимается, и также медленно и плавно опускается. Нет. И всё же сейчас у него есть цель, есть задача — восстановить свой титул, своё величие, свои территории. Пусть он ещё и не полностью восстановился после многовекового заточения, тело ещё ощущается тяжеловатым, для него это не составит никакого труда. Ну а дальше, Акура? Что ты будешь делать дальше? Ведь это ты сможешь сделать в миг. А вот её жизнь не вечна. И не известно, когда она может оборваться… Вдруг такая яркая и резкая мысль вбилась в его голову, словно стрела в череп. Мерзкая и неприятная рябь прошлась по всему ему телу, будоража застывшую кровь в его жилах. — Можно я присоединюсь? — раздаётся над самым его ухом, хотя сама девушка была в нескольких шагах от него, и он почти вздрагивает. И наверняка бы вздрогнул, будь он кем-то другим, а не Акурой-оу. Демон молчит, лишь только смотрит на неё своими золотыми кошачьими глазами. Смотрит, как уголки её губ слегка приподняты, как глаза её немного прищурены, как лунный свет покрывает её белую кожу своим, делая её похожей на фарфоровую куклу. Такую красивую, такую хрупкую и нежную, которая может рассыпаться от грубого прикосновения. Нанами садится слева от него, с противоположной стороны крыльца. Также вальяжно, раскрепощено. Правая нога её сгибается в колене, где покоится её рука. И Акура взглатывает, наблюдая за ней, кадык его плавно поднимается вверх и также плавно опускается вниз. Она совсем не боится его. А хочет ли он, чтобы она боялась его? — Расслабься, Акура, — вдруг говорит она и смотрит на него так ласково, как тогда на того мальчишку Эбису. Видимо, его только убили, либо убил себя сам, поэтому и переродился. — Я принесла саке, — протягивает она с хитроватым прищуром и подаёт ему чашу. Акура тянется к ней, аккуратно берет её руку. Тёплая и такая мягкая. Нанами наливает кристально чистый напиток, поблескивающий в лунном сиянии. Потом наливает себе. Подносит к себе, к своим розовым губам. Делает маленький глоток. Акура же почти полностью осушает чашу. — Красиво, — только и произносит она своим чарующим голосом. Нанами зачарованно смотрит на звёздное небо, что яркими бликами отражается в её глазах. И только сейчас полностью расслабляется то ли от саке, то ли от опьяняющей тишины, да так, что уголки её губ приподняты немного выше, чем обычно. — Я тебя прервала, — чуть более громко говорит Нанами. — О чём задумался? Акура делает ещё глоток, на этот раз более растянутый. — О жизни, — а голос его такой хриплый, такой глубокий. Нанами усмехнулась. — Такому как ты не стоит, — и от неё это звучит так странно, так дико. — Хотя, иногда задумываться об этом никому не повредит. Я бы даже сказала, сейчас тебе это необходимо. Ты слишком много пережил, Акура. Ты переродился. Мысли, конечно, будут роем кружиться. Осмысление, переосмысление — это нормально. Сейчас тебе это нужно. Ведь теперь, ты хорошо понимаешь людей, даже если сам не признаёшь сие. — А ты, Нанами, — ему вдруг стало интересно. Всего лишь интерес. Нанами задумалась. — У меня совсем не такой опыт жизни, как у тебя. Но да, — с улыбкой произносит Нанами, — через это проходит каждый, когда готов. Теперь и ты дошёл до этого. И это здорово. Это новый уровень развития. Не каждый на это способен и мало, кто доходит. — Неужели, ты… — неужели, она уже всё поняла? Ему потребовалось на это несколько столетий, а она уже всё поняла? — Нет, — словно прочитала его мысли Нанами и ответила уж больно буднично. Неужели обманывает? — Не знаю. И вряд ли мне суждено это понять, — с тяжёлым вздохом сказала она. — Хотя, — задумалась Нанами, — всё может поменяться. Но не сейчас. — А что сейчас? — Акура слушал её, её чарующий голос, который так плавно, так красиво лился из её уст, и не хотел прерывать её речи. Нанами ухмыльнулась. — А сейчас мне просто скучно. Скучно? Ему не послышалось? Ей скучно? Акура желал, жаждал спросить, но… Но ему стоило лишь взглянуть в миг очерствевшие глаза. И он попусту усмехнулся, глотая вопрос вместе со слюной. Но когда-нибудь, он обязательно спросит её. Они ещё обязательно вернутся к этому разговору. Когда-нибудь, когда она сама захочет ответить на него. А пока что… — Скажи, Нанами, — а пока что его волнует ещё один вопрос, более важный, который терзает его голову до боли. — Почему ты дала мне шанс? Я ведь запросто могу предать твои ожидания хоть прямо сейчас. Мне это ничего не стоит. Акура смотрит на неё внимательно, изучает. Пытается найти хоть какие-то изменения в её выражении лица. Нахмуренный лоб, ярость в глазах. Но, вопреки всем его ожиданиям, Нанами по-прежнему была спокойна. — Все достойны второго шанса. Так почему его не достоин ты? Акура ухмыляется. Едко смеётся про себя. Нанами, если бы ты только знала… — А я знаю, — вдруг говорит она, и Акура застывает, чуть не давится саке. Как же ей удаётся читать его мысли? — И все же, почему ты не хочешь, что бы в тебя верили? — Потому, Нанами, — тяжело вздыхает, — что такова моя сущность. — Значит, вернемся к этому разговору позже, — и такая лёгкая, непринужденная улыбка на её прекрасном лице. Что Акура теряет дар речи, — когда предашь не меня, а свою новую сущность, вернувшись к старой. Акура-оу кривится в усмешке. Плечи его начинают тихо подрагивать, а тихие, глубокие и едкие смешки слетают с чёрных губ. — Неужели ты думаешь, что я способен переродиться? — так едко спрашивает он, а ухмылка настолько широкая, что острые зубы вылезают из-за губ. Но голос его звучит серьёзно, вразрез его ироничному смеху. И Нанами молчит. Проходит минута, две пять, а она всё молчит. Так я и думал, Нанами. Даже ты не веришь в это. А дальше произошло совсем что-то странное, что Акура запомнил на всю жизнь и точно никогда не забудет, прокручивая каждое сказанное слово до единого. В этом он уверен. И это нечто странное, нечто неожиданное совершенно вогнало в полнейший ступор Акуру-оу. Вдруг ни с того ни с сего Нанами, ошарашивая его с довольной улыбкой и прикрытыми веками, словно бы все это время у нее в голове звучала какая-то назойливая, но, несомненно, приятная мелодия, тихо и совсем ненавязчиво, как бы между делом очень необычно, даже по странному запела рифмованные слова своим чудным прекрасным и насыщенным голосом: — А где-то далеко, за горами неприступными, лежит роса на травах алмазами крупными. Там затянутся раны, оставят мучения, но путь туда лежит через раскаяние и прощение. Мужчина со слегка ошарашенным и одновременно очарованным выражением сидел, как пораженный какой-то внезапной мыслью, ответ на которую он давно искал. Но вовремя взяв себя в руки, Акура, слегка кашлянув в кулак, вновь выровнялся и с ещё большим интересом в золотых глазах стал смотреть на неё довольно странным взглядом, да настолько, что Нанами даже точно не могла сказать, что именно в нем было: одновременно и восхищение, и удивление, и… какая-то неизвестная искра, отрицать которую было бы глупо. Он уже хотел сказать что-то ещё, просто взять её руку, почувствовать нежность её кожи, головокружительный аромат цветов вишни и персиков. Он хотел. И сделал бы если бы не… — Вот вы где, — мягко раздалось позади него, а Акура еле сдерживается, чтобы не зарычать. — О, Томоэ, — с лёгкой улыбкой восклицает Нанами и сразу же подрывается на ноги, ходя каждое её движение такое плавное, такое естественное. — Я уже ухожу. — Уже? Нанами, если что я… — но она не дала ему договорить. — Я что-то очень устала, — отвечает Нанами с лёгкой и слегка измученной улыбкой. Томоэ чувствует, как нежная рука аккуратно касается его плеча. Лёгкое движение головы, немного подталкивает его рукой, чтобы тот сел на её место. — Хорошо, — и Лис не смог удержаться, глядя в эти карие глаза, и на губах его непроизвольно появилась улыбка. — Спокойной ночи, Нанами. Девушка делает короткое движение головой. И теперь направляется в храм. Она идет своей привычной величественно гордой походкой. Ах, как она красиво идет! Словно плывёт! Но вдруг Нанами остановилась. И в пол-оборота сказала напоследок перед тем, как окончательно уйти. — Самый тёмный час перед рассветом, Акура. Если верить, то можно дойти. Нанами ушла. А её невероятный запах продолжает дурманить голову, правда, теперь не только Акуре. Томоэ сидит спокойно. Глаза его полуприкрыты. А на губах всё та же лёгкая улыбка. Вдруг Лис ведёт головой, ведомый запахом саке. Берёт бутылку и разливает в две чаши. Прямо как раньше, подмечает про себя Акура, когда Томоэ подаёт ему одну из них. Акура принимает чашу из его рук. Делает небольшой глоток прямо как Томоэ. Они молчат. В храме больше не слышны никакие шорохи. Свет выключен. И вот они опять сидят ночью вдвоём и вместе пьют саке, ровно также, как несколько сотен лет назад. Это было так давно, а кажется, что совсем недавно. — А ты изменился, Акура-оу, — наконец говорит Томоэ после долгого молчания. А Акура хмыкает. — Повзрослел. — Да знаешь, давно бы пора, — съёрничал демон. Но сразу же успокоился. Выражение его лицо вновь стало задумчивым, отстранённым, совсем непривычным для Томоэ и таким необычным. — Но только не думай, что я не испытываю морального удовольствия от твоих страданий, — повседневным тоном говорит он, не отрывая взгляда от уже не таких ярких звёзд. — Подумать только, моя месть свершилась подобным образом. — Жизнь слишком непредсказуема, — горько усмехнулся Томоэ и закрыл ладонью глаза, спускаясь постепенно двумя пальцами по переносице, давя на глазницы. — Нельзя всё спланировать заранее, наперёд. Тем более людям. Они даже не знают, что их может ждать вечером: внезапная и до нелепого случайная смерть за углом или спокойная дорога домой. Мы, хотя бы, приблизительно можем всё распланировать. — Похоже, в этом мире больше ценится отсутствие запаха крови, и убивать никого не следует, — задумчиво произносит Акура, а перед его глазами сразу возник женский силуэт, её длинные каштановые волосы, глубокие глаза и мягкая по отношению к нему улыбка… — Нанами так сказала. — Верно, — одобрительно кивнул Томоэ, — но ценится-то ценится, однако осталось всё по-прежнему. Как были различные пустяковые конфликты, перерастающие в бессмысленные бойни, так они и остались. Даже при условии, что людское население достаточно сократилось. Они все равно продолжают травить, убивать и уничтожать друг друга за отличительные, выделяющиеся черты, делающего человека не похожим на остальных, продолжают травить за отличительное материальное положение или статус в обществе. — Я слышал, люди возвели стену, за которой идёт война против… против этих… как их там… западных аякаши. Люди такие слабые. Неужели надеются на победу? — Наверное, именно поэтому теперь они стали задумываться над ценностью жизни больше, чем когда-либо. — Томоэ глубоко вздохнул. — Микаге рассказывал, что мир содрогнулся из-за неизвестного смертельного вируса. Землю заполонили странные создания, убившие множество людей. — Аякаши? — заинтересованно перебивает его Акура. — Кто бы знал, — пожал плечами Томоэ. — Возможно, эти существа были искусственно созданы человеком. Ты же знаешь, они это любят. А возможно, — продолжил Томоэ, — это негативные эмоции людей такие как страх, ненависть, презрение, желание спасти свою шкуру любой ценой. Призраки, обредшие форму, что вероятнее всего. За стеной находятся разрушенные дома и пустынные улицы, кишащие этими тварями. Этот мир более не добр к человеку как раньше. — Всё это нас не касается, — так отстранённо, так сухо и скупо произносит Акура, буднично закидывая руки за голову. — До тех пор, пока не зайдут на мою территорию, конечно. — Об этом можно не беспокоиться, — также расслабленно говорит Томоэ, делая глоток саке, — это сугубо между ними и людьми. — По-моему, природа просто возвращает своё, — как само собой разумеющееся говорит Акура-оу. — Этого и следовало ожидать. Многие аякаши возвращаются в свои законные места, с которых их выгнали люди, да и вдобавок осквернили их территорию своими ядовитыми химикатами. — Микаге также сказал, что это война жестокая. Иногда с ветрами доносится обильный запах крови. Смотри, мир заполняется кровью и без тебя, — ехидничает Томоэ с растянутыми в хитрой ухмылке губами, да так, что острый резец вальяжно выходит из-за губ. — Как я понял, Бишамон поэтому и взяла себе преемниц. Слишком много работы. — А сколько ещё у Бишамон преемниц? — вдруг совершенно из чистого любопытства спрашивает Акура. — Нанами, одна из них. Есть ещё и другие? — Что, Кровавый Король, опять собрался заниматься коллекционированием? — с откровенной насмешкой хитро и подначивающе протягивает Лис. — В этом веке, девушки не так слабы. Можешь и пинок под зад получить. — Да знаю я, — выругнулся демон, клацнув зубами, а Томоэ лишь снисходительно вздохнул. — Их всего две: Нанами и Рицка. Как я понял, Рицка — важная персона в армии, которую сейчас называют ЯИДА, Японская Императорская Армия Японии. — Как интересно, — задумчиво протянул Акура, — получается, эта самая Рицка наводит порядок за стеной, А Нанами сугубо в Японии, — Томоэ одобрительно кивнул. Он уже хотел что-то сказать, что-то такое едкое, колкое, такое, что непременно заденет Акуру, его самолюбие, как он всегда это делал, но на этот раз Акура опередил его. — До неё мне нет никакого дела, — чётко перебивает его мужчина, — и даже не надейся, Томоэ. Меня интересует лишь Нанами. — протягивает ёкай, а глаза его по-прежнему покрыты тугим дымчатым слоем. — Теперь, мы с ней связаны, — и добавляет так тихо и так… так довольно, что и сам не заметил, как мягко растянулись его губы. И Томоэ вдруг встрепенулся, да и, признаться честно, знатно насторожился, почти занервничал. Внутри всё сжалось, комом начав подкатывать то к горлу, то резко падать в низ, попутно бьясь о рёбра. Но вот единственное, что его успокаивало, так это то, как Акура ведёт себя, как говорит, а главное — как смотрит. Тихо, не вызывающе, без намёка на угрозу. Обычно в его глазах отражалось абсолютно все его мысли, и Томоэ не составляло труда прочитать их. А если хорошо подумать, это нормальные слова, сказанные теперь хранителем в адрес своей хозяйки. Точно, Томоэ ведь и забыл, что теперь и Акура-оу стал хранителем Нанами. Здравая мысль опоясывает его своей прохладой, полностью расслабляет его вмиг напрягшееся тело. — Это так здорово, — тихо проговаривает Томоэ, делает глоток, ловя на себе немного непонимающий взгляд Брата. И также тихо, мечтательно добавляет, — быть с кем-то связанным. Многие ёкаи мечтают об этом. И улыбка Акуры становится ещё шире. — Когда-то и мы с тобой были связаны, — без упрёка, без злобы говорит мужчина, смотря, как в чаше с саке в его чёрных когтях отражается белая луна. — Зато теперь, после долгого одиночества, ты обрёл нечто большее, — с доброй улыбкой говорит Томоэ, смотря прямо в глаза своему Брату. И Акура замирает. Какие-то слова так и застревают в горле, попутно растворяясь. Лёгкая волна тепла постепенно и так ненавязчиво снова окутывает его. И сам не замечает, как улыбается. Такое лёгкое, приятное состояние, ощущение свободы, окрылённости и наконец целостности заполняет его. И Акура замечает, что наконец-то может вздохнуть полной грудью. Демон запрокидывает голову. Смотрит на почти потускневшие звёзды. Чёрный бархат ночи постепенно начинает рассеиваться, переливаться градиентом к более светлому. — Звёзды меркнут, — тихо говорит он, так и не отрывая кошачьих золотых глаз от небосвода. — Скоро рассвет… Томоэ плавно переводит к нему голову, немного склонив набок. И всё же, он не ошибся. Акура-оу действительно изменился. И Нанами заметила это раньше других. Душа Лиса вдруг обрела долгожданное спокойствие в этой ночной тиши. Теперь и он уверен, что ничего уже не будет, как прежде. И одновременно, вместе с таким радостным чувством, к нему приходит еле уловимое разочарование с тихой горечью, такой противной, мелкой и навязчивой. Действительно, всё уже не будет, как прежде. Но отчего-то он всё же чувствует, как губы его непроизвольно, сами по себе мягко растягиваются плавной линией, и уголки губ ненавязчиво приподнимаются. — Он даже ближе, чем ты думаешь, Акура-оу.